VIII. Нелепая мелодия

Когда Сомс вышел из дома в Робин-Хилле, сквозь пасмурную пеленухолодного дня пробилось дымным сиянием предвечернее солнце. Уделяя так многовнимания пейзажной живописи, Сомс был не наблюдателен к эффектам живойприроды. Тем сильнее поразило его это хмурое сияние: оно будто откликнулосьпечалью и торжеством на его собственные чувства. Победа в поражении! Егомиссия ни к чему не привела. Но он избавился от тех людей, он вернул своюдочь ценой ее счастья. Что скажет Флер? Поверит ли она, что он сделал все,что мог? И вот под этим заревом, охватившим вязы, орешник, и придорожныйостролист, и невозделанные поля, Сомсу стало страшно. Флер будет совершенноподавлена. Надо бить на ее гордость. Мальчишка отверг ее, взял сторонуженщины, которая некогда отвергла ее отца! Сомс сжал кулаки. Отвергла его, апочему? Чем он нехорош? И снова он почувствовал то смущение, которое гнететчеловека, пытающегося взглянуть на себя глазами другого; так иногда собака,наткнувшись случайно на свое отражение в зеркале, останавливается слюбопытством и с опаской перед неосязаемым существом. Не торопясь попасть домой, Сомс пообедал в городе, в "Клубе знатоков".Старательно разрезая грушу, он вдруг подумал, что если бы он не ездил вРобин-Хилл, то мальчик, может быть, решил бы иначе. Вспомнилось ему лицоДжона в ту минуту, когда Ирэн не приняла его протянутой руки. Странная,дикая мысль! Неужели Флер сама себе напортила, поспешив закрепить за собойДжона? Он подъезжал к своему дому около половины десятого. Когда его машинамягко покатилась по аллее сада, он услышал трескучее брюзжанье мотоцикла,удалявшегося по другой аллее. Монт, конечно. Значит, Флер не скучала. Но всеже с нелегким сердцем вошел он в дом. Она сидела в кремовой гостиной,поставив локти на колени и подбородок на кисти стиснутых рук, перед кустомбелой камелии, заслонявшей камин. Одного взгляда на дочь, еще не заметившуюего, было довольно, чтобы страх с новой силой охватил Сомса. Что видела онав этих белых цветах? - Ну как, папа? Сомс покачал головой. Язык не повиновался ему. Как приступить к этойработе палача? Глаза девушки расширились, губы задрожали. - Что, что? Папа, скорей! - Дорогая, - сказал Сомс, - я... сделал все, что мог, Но... И он опятьпокачал головой. Флер подбежала к нему и положила руки ему на плечи. - Она? - Нет, - проговорил Сомс. - Он! Мне поручено передать тебе, что ничегоне выйдет; он должен исполнить предсмертную волю своего отца. Он обнял дочь за талию. - Брось, дитя мое! Не принимай от них обиды. Они не стоят твоегомизинца. Флер вырвалась из его рук. - Ты не старался... конечно, не старался. Ты... Папа, ты предал меня! Тяжко оскорбленный, Сомс глядел на дочь. Каждый изгиб ее тела дышалстрастью. - Ты не старался - нет! Я поступила как дура. Нет. Не верю... он не мог бы... он никогда не мог бы... Ведь он еще вчера...О! Зачем я тебя попросила! - В самом деле, - сказал спокойно Сомс, - зачем? Я подавил своичувства; я сделал для тебя все, что мог, поступившись своим мнением. И вотмоя награда! Спокойной ночи! Каждый нерв в его теле был до крайности натянут, он направился кдверям. Флер кинулась за ним. - Он отверг меня? Это ты хочешь сказать? Папа! Сомс повернулся к дочери и заставил себя ответить: - Да. - О! - воскликнула Флер. - Что же ты сделал, что мог ты сделать в тестарые дни? Глубокое возмущение этой поистине чудовищной несправедливостью сжалоСомсу горло. Что он сделал? Что они сделали ему! И, совершенно не сознавая,сколько достоинства вложил в своей жест, он прижал руку к груди и смотрелдочери в лицо. - Какой стыд! - воскликнула Флер. Сомс вышел. В ледяном спокойствии он медленно поднялся в картиннуюгалерею и там прохаживался среди своих сокровищ. Возмутительно! Простовозмутительно! Девчонка слишком избалована! Да, а кто ее избаловал? Оностановился перед копией Гойи. Своевольница, привыкла, чтобы ей во всемпотакали. Цветок его жизни! А теперь она не может получить желанного! Онподошел к окну освежиться. Закат угасал, месяц золотым диском поднимался затополями. Что это за звук? Как? Пианола! Какая-то нелепая мелодия, свывертами, с перебоями! Зачем Флер ее завела? Неужели ей может доставитьутешение такая музыка? Его глаза уловили какое-то движение в саду передверандой, где на молодые акации и трельяж из ползучих роз падал лунный свет.Она шагает там взад и вперед, взад и вперед. Сердце его болезненно сжалось.Что сделает она после такого удара? Как может он сказать? Что он знает оней? Он так любил ее всю жизнь, берег ее как зеницу ока! Он не знает, ровноничего о ней не знает! Вот она ходит там в саду - под эту нелепую мелодию, аза деревьями в лунном свете мерцает река! "Надо выйти", - подумал Сомс. Он поспешно спустился в гостиную, освещенную, как и полчаса назад,когда он уходил. Пианола упрямо выводила свой глупый вальс, или фокстрот, и- и как его там теперь называют? Сомс прошел на веранду. Откуда ему наблюдать за дочерью так, чтобы она не могла его видеть? Онпробрался фруктовым садом к пристани. Теперь он был между Флер и рекою, и унего отлегло от сердца. Флер - его дочь и дочь Аннет, ничего безрассудногоона не сделает; но все-таки - как знать! Из окна плавучего домика ему виднабыла последняя акация и край платья, взвивавшегося, когда Флер поворачиваланазад в неустанной ходьбе. Мелодия, наконец, замолкла - слава богу! Сомсподошел к другому оконцу и стал глядеть на воду, тихо протекавшую мимокувшинок. У стеблей она шла пузырьками, которые сверкали, попадая в полосусвета. Вспомнилось вдруг то раннее утро когда он проснулся в этом домике,где провел ночь после смерти своего отца и только что родилась Флер - почтидевятнадцать лет назад! Даже сейчас он ясно помнил странное чувство,охватившее его тогда при пробуждении, - точно он вступает в новый,непривычный мир. В тот день началась вторая страсть его жизни - к этойдевочке, которая бродит сейчас там, под акациями. Каким утешением стала онадля него! Чувство горечи и обиды прошло без следа" Что угодно, лишь бы сновасделать ее счастливой! Пролетела мимо сова, угрюмо ухая; шарахнулась летучаямышь; свет месяца ярче и смелее ширился над рекой. Сколько времени она ещебудет ходить так взад и вперед? Он вернулся к первому оконцу и вдруг увидел,что дочь спускается к берегу. Она остановилась совсем близко, на мосткахпристани. Сомс наблюдал, крепко стиснув руки. Заговорить с нею? Нервы егобыли натянуты до крайности. Эта застывшая девичья фигура, молодость, ушедшаяв отчаяние, в тоску, в самое себя! Он всегда будет помнить ее такою, как онастоит сейчас в свете месяца; будет помнить легкий, приторный запах реки итрепет ракитовых листьев. У нее есть все на свете, что только можетдоставить ей отец, кроме одного, чего она не может получить из-за отца! Злоеупрямство фактов причиняло Сомсу в этот час обидную боль, точно застрявшая вгорле рыбья кость. Потом с бесконечным облегчением он увидел, что Флер повернула обратно кдому. Что он даст ей в возмещение утраты? Жемчуга, путешествия, лошадей,других мужчин - все, чего она ни пожелает, лишь бы он мог забыть эту девичьюфигуру, застывшую над рекой! Что такое? Опять она завела этот мотив? Но этоже мания! Сбивчивая, тренькающая музыка слабо доносилась из дому. Как будтоФлер говорит: "Если не будет ничего, что заставило бы меня ходить, я застынуи умру!" Сомс смутно понимал. Хорошо, если ей это помогает, пусть пианолатренькает хоть до утра! И, тихо прокравшись назад фруктовым садом, онподнялся на веранду. Хотя он это сделал с намерением войти в гостиную ипоговорить на этот раз с дочерью, однако он все еще колебался, не зная, чтосказать, и тщетно старался вспомнить, что чувствуешь, встречая препятствие влюбви! Он должен был бы знать, должен был бы вспомнить - и не мог! Подлинноевоспоминание умерло; он только помнил, что было мучительно больно. И онстоял без мыслей и отирал носовым платком ладони и губы, до странностисухие. Если вытянуть шею, он мог видеть Флер; она стояла спиной к пианоле,все еще игравшей свой назойливый мотив; крепко скрестила руки на груди изажала в зубах зажженную папиросу, дым от которой заволакивал ее лицо. Лицоэто показалось ему чужим: глаза сверкали, устремленные вдаль, и каждая чертадышала какой-то горькой насмешкой и гневом. Раза два Сомс подмечал подобноевыражение у Аннет. Лицо слишком живое, слишком откровенное; сейчас это небыло лицо его дочери. И он не посмел войти, сознавая, что всякая попыткаутешения будет бесполезна. Вместо этого он сел на веранде в тени трельяжа. Чудовищную шутку сыграла с ним судьба! Немезида! Тот давнишний несчастный брак! А за что в конце концов, за что? Когдаон так отчаянно желал Ирэн и она согласилась стать его женой, разве мог онзнать, что она никогда не полюбит его? Мелодия затихла, возобновилась иснова затихла, а Сомс все еще сидел в своем углу, ожидая, сам не зная чего.Окурок папиросы Флер, пролетев из окна, упал на траву у веранды. Сомснаблюдал, как дотлевал в траве огонек. Месяц выплыл на волю из-за тополей изахватил сад в свою призрачную власть. Безотрадный свет, загадочный,далекий, подобный красоте той женщины, которая никогда его не любила, оделнемезии и левкои в неземные уборы. Цветы! А Флер, его цветок, так несчастна!Ах, почему нельзя положить счастье в сейф, запереть его золотым ключом,застраховать от понижения? Свет уже не падал больше из окна гостиной. Кругом было тихо и темно.Флер ушла наверх? Сомс поднялся и, встав на цыпочки, заглянул в комнату. Да,по-видимому, так! Он вошел. Веранда мешала лунным лучам проникать в комнату.Сперва он ничего не мог различить, кроме силуэтов мебели, казавшихся чернеесамой черноты. Ощупью направился он к дальнему окну, чтобы закрыть его;зацепился ногой за стул; кто-то вскрикнул. Вот она, свернулась клубочком,вдавилась в угол дивана! Сомс поднял дрожащую руку. Нужны ли ей егоутешения? Он стоял, глядя на этот клубок из помятых оборок и волос, на этупрелестную юность, старающуюся процарапать себе путь сквозь стену печали.Как оставить ее здесь? Наконец он провел рукой по ее волосам и сказал: - Ступай, дорогая, ложись ты лучше спать. Я как-нибудь это тебе улажу. Бессмысленные слова, но что он мог сказать ей?