XI. Тимоти пророчествует

День несостоявшегося свидания в Национальной галерее ознаменовал первуюгодовщину возрождения красы и гордости Англии, или, попросту сказать,цилиндра. Состязание на стадионе Лорда - это празднество, отмененное войной,- вторично подняло свои голубые и синие флаги, являя почти все чертыславного прошлого. Здесь во время перерыва можно было наблюдать все видыдамских и единый вид мужского головных уборов, защищающих многообразные типылиц, которые соответствуют понятию "общество". Наблюдательный Форсайт мог быразличить на бесплатных или дешевых местах некоторое количество зрителей вмягких шляпах, но они едва ли отважились бы подойти близко к полю;представители старой школы - или старых школ могли радоваться, чтопролетариат еще не в силах платить за вход установленные полкроны. Ещеоставалась хоть эта твердыня - последняя, но значительная: стадион собрал,по уверению газет, десять тысяч человек. И десять тысяч человек, горя однойи той же надеждой, задавали друг другу один и тот же вопрос: "Где вызавтракаете?" Было в этом вопросе что-то очень успокоительное и возвышающее- в этом вопросе и в наличии такого множества людей, которые все похожи навас и все одного с вами образа мыслей. Какие мощные резервы сохранила ещеБританская империя - хватит голубей и омаров, телятины и лососины,майонезов, и клубники, и шампанского, чтобы прокормить эту тонну! Вперспективе никаких чудес, никаких фокусов с пятью хлебами и несколькимижалкими рыбешками - вера покоится на более прочном фундаменте. Шесть тысячцилиндров будут сняты, четыре тысячи ярких зонтиков будут свернуты, десятьтысяч ртов, одинаково говорящих по-английски, - наполнены. Жив еще старыйбританский лев! Традиция! И еще раз традиция! Как она сильна и какэластична! Пусть свирепствуют войны и разбойничают налоги, пусть тред-юнионыразоряют поборами честных граждан, а Европа подыхает с голоду, - эти десятьтысяч будут сыты; и за этой оградой будут они разгуливать по зеленомугазону, носить цилиндры и встречаться друг с другом. Сердце старого мираздорово, пульс бьется ровно. И-тон! И-тон! Хэр-роу! Среди многочисленных Форсайтов, попавших в этот заповедник по праву илипо знакомству, был Сомс с женою и дочерью. Он никогда не учился ни в однойиз двух состязающихся школ, он нисколько не интересовался крикетом, но емухотелось, чтобы Флер могла выставить напоказ свое платье, и хотелось надетьцилиндр - снова явиться на парад среди мира и изобилия вместе с равнымисебе. Он степенно вел Флер между собой и Аннет. Ни одна женщина, насколькоон видел, не могла сравниться с ними. Они умеют ходить, умеют держаться; ихкрасота вещественна; а у этих современных женщин ни осанки, ни груди -ничего. И вспомнилось ему вдруг, с каким гордым упоением выходил он, бывало,с Ирэн в первые годы их брака. И как они, бывало, завтракали в карете,которую его мать заставила отца приобрести, потому что это так шикарно: в тевремена смотрели на игру из карет и колясок, а не с этих нескладныхгромадных трибун. И как Монтегью Дарти неизменно выпивал лишнее. Сомс вполнедопускал мысль, что и теперь люди пьют лишнее, но нет теперь в этом былогоразмаха; ему вспомнилось, как Джордж Форсайт, братья которого, Роджер иЮстас, учились один в Итоне, другой в Хэрроу, взобравшись на верх кареты иразмахивая синим флажком в правой руке и голубым в левой, громко прокричал:"Хэтон - Ирроу!" как раз в такую минуту, когда вся публика молчала, - всегдаон вел себя, как шут; а Юстас чинно стоял внизу, такой был денди, что считалниже своего достоинства надеть розетку того или другого цвета или выказыватьинтерес к чему-либо. Н-да! Былые дни! Ирэн в сером шелку с легким зеленымотливом. Он искоса поглядел на Флер. Лицо какое-то тусклое - ни света в нем,ни жизни. Эта любовь грызет ее - скверная история! Взгляд его скользнулдальше, к лицу жены, подрисованному сильней, чем обычно, немногопрезрительному, хотя она, насколько ему известно, меньше всех имеет правовыказывать презрение. Она принимает измену Профона со странным спокойствием;или его "маленькое плавание" предпринято только для отвода глаз? Если так,он предпочитает не - видеть обмана. Они прошлись по площадке мимопавильонов, потом отыскали столик Уинифрид в палатке "Клуба бедуинов". Этотновый клуб, принимавший в члены и мужчин и женщин, был основан дляподдержания туризма и некоего джентльмена, унаследовавшего стариннеешотландское имя, хотя его отец, как это ни странно, носил фамилию Леви.Уинифрид вступила в клуб не потому, что занималась когда-нибудь туризмом, апотому, что инстинкт подсказал ей, что клубу с таким названием и такимоснователем предстоит большое будущее; если не вступить в него сразу, топотом, может быть, доступ будет закрыт. Палатка этого клуба, со стихом изКорана на оранжевом поле и вышитым над входом маленьким зеленым верблюдом,бросалась в глаза среди всех других. У входа стоял Джек Кардиган в синемгалстуке (он однажды играл на стороне Хэрроу) и размахивал бамбуковойтростью, показывая, "как тому молодцу следовало ударить по мячу". Онторжественно провел Сомса и его дам к столу Уинифрид, за которым собралисьуже Имоджин, Бенедикт с молодой женой, Вал Дарти без Холли, Мод и ее муж;когда вновь прибывшие уселись, осталось одно свободное место. - Я жду Проспера, - сказала Уинифрид, - но он так увлечен своей яхтой! Сомс украдкой посмотрел на жену. Лицо ее не дрогнуло. Придет ли этоттип, или нет, ей, по-видимому, все известно. От него не ускользнуло, чтоФлер тоже покосилась на мать. Если Аннет не считается с его чувствами, онадолжна бы подумать о Флер. Разговор, крайне бессвязный, перебивалсярассуждениями Джека Кардигана о "мид-оф" [26]. Он стал перечислять всех"великих мид-офов" от первых дней творения, считая их, как видно, одним изосновных элементов, составляющих расовую сущность британцев. Сомс справилсясо своим омаром и приступил к пирогу с голубями, когда услышал слова: "Янемного опоздал, миссис Дарти" - и увидел, что пустого места за столомбольше нет. Между Имоджин и Аннет сидел мсье Профон. Сомс усердно продолжалесть, изредка лишь перекидываясь словом с Мод и Уинифрид. Разговор жужжалвокруг него. Голос Профона произнес: - Мне кажется, вы ошибаетесь, миссис Форсайт; я готов держать пари, чтомисс Форсайт со мной согласится. - В чем? - раздался через стол высокий голос Флер. - Я высказал мнение, что молодые девушки остались такими же, какимибыли всегда, - разница очень маленькая. - Вы так хорошо их знаете? Этот резкий ответ заставил всех насторожиться, и Сомс заерзал в жидкомзеленом креслице. - Я, конечно, не смею утверждать, но, по-моему, они хотят идти своейсобственной маленькой дорожкой, а это, думается мне, было и раньше. - Вот как! - Но, Проспер, - мягко возразила Уинифрид, - девицы, которых видишь наулице, девицы, поработавшие на военных заводах, молоденькие продавщицы - ихманеры просто бьют в глаза. При слове "бьют" Джек Кардиган прервал свои исторические изыскания;среди полного молчания мсье Профон сказал: - Раньше это скрывалось внутри, теперь проступило наружу. - Но их нравственность! - вскричала Имоджин. - Они нравственны не менее, чем раньше, миссис Кардиган, но толькотеперь у них больше возможностей. Это замечание, замаскированно-циническое, было принято легким смешкомИмоджин, удивленно раскрывшимся ртом Джека Кардигана и скрипом кресла подСомсом. Уинифрид сказала: - Какой вы злой, Проспер! - А вы что скажете, миссис Форсайт? Вы не находите, что человеческаяприрода всегда одна и та же? Сомс подавил внезапное, желание вскочить и дать бельгийцу пинка. Онуслышал ответ жены: - В Англии человеческая природа не такая, как в других местах. Опять ее проклятая ирония! - Возможно. Я мало знаком с этим маленьким островом. Но я сказал бы,что вода кипит, везде, хоть котел и прикрыт крышкой. Мы все стремимся кнаслаждению - и всегда стремились. Черт бы побрал этого человека! Его цинизм просто... простооскорбителен! После завтрака общество разбилось на пары для пищеварительной прогулки.Из гордости Сомс не подал и вида, но он превосходно знал, что Аннет где-то"рыщет" с Профоном. Флер пошла с Вэлом, его она выбрала, конечно, потому,что он знает того мальчишку. Ему самому досталась в пару Уинифрид. Несколькоминут они шли по кругу в ярком потоке толпы, раскрасневшиеся и сытые, затемУинифрид сказала: - Хотелось бы мне, друг мой, вернуться на сорок лет назад. Перед ее духовными очами нескончаемым парадом проходили ее собственныетуалеты, сшитые к празднику у Лорда и оплачиваемые каждый раз по случаюочередного денежного кризиса ее отцом. - В конце концов нам жилось тогда очень весело. Иногда мне даже хочется снова увидеть Монти. Что ты скажешь о нынешнейпублике, Сомс? - Безвкусица, не на что посмотреть. Все стало разваливаться споявлением велосипедов и автомобилей; а война довершила развал. - Я часто думаю: к чему мы идем? - пирог с голубями сообщил Уинифриднежную мечтательность. - У меня нет никакой уверенности, что мы не вернемсяк кринолинам и клетчатым панталонам. Посмотри вон на то платье! Сомс покачал головой. - Деньги есть и теперь, но нет веры в устои. Мы не откладываем набудущее. Нынешняя молодежь... жизнь для них короткое мгновение - и веселое. - Ах, какая шляпа! - сказала Уинифрид. - Не знаю, право, как подумаешь,сколько людей убито на войне и все такое, так просто диву даешься. Нетдругой такой страны, как наша. Проспер говорит, что все остальные страны,кроме Америки, обанкротились; но американцы всегда перенимали стиль одежды унас. - Он в самом деле едет в Полинезию? - О! Никогда нельзя знать, куда едет Проспер. - Вот кто, если хочешь, знамение времени, - пробормотал Сомс. Уинифрид крепко стиснула рукой его локоть. - Головы не поворачивай, - сказала она тихо, - но посмотри направо впервом ряду на трибуне. Сомс посмотрел, как мог, в границах поставленного условия. Там сиделчеловек в сером цилиндре, с седой бородкой, с худыми смуглыми морщинистымищеками и несомненным изяществом в позе, а рядом с ним - женщина взеленоватом платье, темные глаза которой пристально глядели на него, Сомса.Он быстро опустил глаза и стал глядеть на свои ноги. Как ноги смешнопередвигаются: одна, другая, одна, другая. Голос Уинифрид сказал ему на ухо: - У Джолиона вид совсем больной, но он сохранил стиль. А она неменяется - разве что волосы. - Зачем ты рассказала Флер об этой истории? - Я не рассказывала; она узнала сама. Я всегда говорила, что так ивыйдет. - Очень досадно. Она увлеклась их сыном. - Ах плутовка! - прошептала Уинифрид. - Она старалась отвести мне глазана этот счет. Что ты думаешь делать, Сомс? - Буду плыть по течению. Они шли дальше молча, едва подвигаясь вперед в густой толпе. - Действительно, - сказала вдруг Уинифрид, - можно сказать - судьба. Ноэто так несовременно. Смотри! Джордж и Юстас. Высокая и грузная фигура Джорджа Форсайта остановилась перед ними. - Алло, Сомс! - сказал он. - Я только что встретил Профона и твою жену.Ты можешь догнать их, если прибавишь шагу. Заходил ты к Тимоти? Сомс кивнул, и людской поток разделил их. - Мне всегда нравился Джордж, - сказала Уинифрид. - Он такой забавный. - А мне он никогда не нравился, - ответил Сомс. - Где ты сидишь? Я хочувернуться на наши места. Может быть, Флер уже там. Проводив Уинифрид до ее места, он вернулся на свое и сидел, едвазамечая быстрые белые фигурки, мелькавшие вдалеке, стук клюшек, взрывыаплодисментов то с одной, то с другой стороны. Ни Флер, ни Аннет! Чего ждатьот современных женщин? Они получили право голоса. Получили "эмансипацию" - иничего хорошего из этого не вышло! Так Уинифрид хотела бы вернуться назад иначать все сначала, включая Дарти? Возвратит прошлое сидеть здесь, как онсидел в восемьдесят третьем и восемьдесят четвертом годах, до того какубедился, что брак его с Ирэн разрушен, до того как ее отвращение к немустало настолько очевидным, что он при всем желании не мог его не замечать.Он увидел ее с Джолионом, и вот пробудились воспоминания. Даже теперь он немог понять, почему она была так неподатлива. Она могла любить других мужчин;в ней это было! Но перед ним, перед единственным мужчиной, которого онаобязана была любить, перед ним она предпочла закрыть свое сердце. Когда оноглядывался на прошлое, ему представлялось - хоть он и понимал, что этофантазия, - ему представлялось, что современное ослабление брачных уз (пустьформы и законы брака остались прежними), современная распущенность возниклииз бунта Ирэн; ему представлялось (пусть это фантазия), что начало положилаИрэн, и разрушение шло, пока не рухнуло всякое благопристойноесобственничество во всем и везде или не оказалось на пороге крушения. Всепошло от нее! А теперь - недурное положение вещей! Домашний очаг! Как можноиметь домашний очаг без права собственности друг на друга? Скажут, пожалуй,что у него никогда не было настоящего домашнего очага. Но по его ли вине? Онделал все что мог. А наградой ему - те двое, сидящие рядом на трибуне, и этаистория с Флер! Охваченный чувством одиночества, он подумал: "Не стану больше ждать!Сами найдут дорогу до гостиницы, если захотят вернуться!" Окликнув у выходатакси, он сказал: - На Бэйсуотер-Род. Старые тетки никогда ему не изменяли. Для них он был всегда желаннымгостем. Их больше нет на свете, но остался Тимоти! На крыльце в открытых дверях стояла Смизер. - Мистер Сомс! А я как раз вышла подышать свежим воздухом. Вот-тообрадуется кухарка! - Как поживает мистер Тимоти? - Последние несколько Дней он что-то не в себе, сэр; уж очень многоразговаривает. Вот и сегодня утром он вдруг сказал: "Мой брат Джемс сильнопостарел". Он путается в Мыслях, мистер Сомс, и все говорит о родных.Тревожится за их вклады. На днях он сказал: "Мой брат Джолион не признаетконсолей". Он, видимо, очень этим удручен. Заходите же, мистер Сомс,заходите. Такая приятная неожиданность. - Я на несколько минут, - сказал Сомс. - Да, - жужжала Смизер в передней, где в воздухе странно чувствоваласьсвежесть летнего дня, - мы им последнюю неделю не совсем довольны. Он, когдакушал, всегда оставлял лакомые кусочки на закуску. А с понедельника онкушает их первыми. Если вы когда наблюдали за собакой, мистер Сомс, так онавсегда за своим обедом съедает вперед мясо. Мы всегда считали хорошимпризнаком, что мистер Тимоти в своем преклонном возрасте оставляет лакомоена закуску, но теперь он стал очень невоздержан; он теперь начинает с лучшихкусков. Доктор не придает этому значения, но, право... - Смизер покачалаголовой. - Мистер Тимоти, кажется, думает, что если он не съест их сразу же,то потом они ему не достанутся. Нас это беспокоит - это, и егоразговорчивость... - Он ничего важного не говорил? - Как это ни печально, мистер Сомс, но я должна сказать, что он потерялинтерес к своему завещанию. Просто видеть его не желает, дуется, а ведьстолько лет вынимал его каждое утро. Так странно! Он сказал на днях: "Ониждут моих денег". Я так и ахнула, потому что, как я и сказала ему, никто,конечно, не ждет его денег. И так жаль, что он в своем возрасте думает оденьгах. Я собралась с духом и сказала: "Знаете, мистер Тимоти, моя дорогаяхозяйка - то есть мисс Форсайт, мистер Сомс, мисс Энн, которая меня обучала,- она никогда не думала о деньгах, сказала я, ей всего важнее было доброеимя". Он посмотрел ни меня просто выразить не могу, до чего странно и оченьсухо сказал: "Никому не нужно мое доброе имя". Подумайте, такие сказалслова. Но иногда он говорит вполне разумно. Сомс между тем разглядывал старую гравюру около вешалки и думал:"Ценная вещь!" - Я подымусь наверх, загляну к нему, Смизер, - сказал он. - С ним сейчас кухарка, - пропыхтела Смизер из своего корсета, - онабудет очень рада вас увидеть. Сомс медленно взбирался по лестнице, думая: "Не дай бог дожить до такойстарости!" На втором этаже он остановился и постучал. Дверь отворилась, и онувидел круглое приветливое лицо женщины лет шестидесяти. - Мистер Сомс! - сказала она. - Неужели! Мистер Сомс! Сомс кивнул. - Да, это я, Джейн! И вошел. Тимоти, обложенный подушками, полусидел в постели, сложив руки на грудии уставив глаза в потолок, на котором застыла вниз головою муха. Сомс стал вногах кровати, глядя прямо на него. - Дядя Тимоти, - сказал он, повысив голос, - дядя Тимоти! Глаза Тимоти оторвались от мухи и остановились на лице гостя. Сомсвидел, как бледный старческий язык прошел по темным губам. - Дядя Тимоти, - повторил он, - не могу ли я что-нибудь сделать длявас? Не хотите ли вы что-нибудь сказать? - Ха! - произнес Тимоти. - Я пришел проведать вас и посмотреть, все ли у вас благополучно. Тимоти кивнул. Он, видимо, старался освоиться с возникшей перед нимфигурой. - Есть ли у вас все, что вам нужно? - Нет, - сказал Тимоти. - Не могу ли я достать вам что-нибудь? - Нет, - сказал Тимоти. - Я Сомс. Понимаете? Ваш племянник. Сомс Форсайт. Сын вашего братаДжемса. Тимоти кивнул. - Я был бы рад что-нибудь сделать для вас. Тимоти поманил. Сомс подошел ближе. - Ты, - заговорил Тимоти беззвучным от старости голосом, - ты накажи имвсем, - и палец его постучал по локтю Сомса, - чтоб они держались, держались- консоли идут в гору, - и он трижды кивнул головой. - Хорошо, - сказал Сомс, - я им передам. - Да, - сказал Тимоти и, снова уставив глаза в потолок, добавил: Муха. Странно растроганный, Сомс взглянул на приятное полное лицо кухарки,сплошь покрывшееся морщинками от постоянной возни у плиты. - Ну, теперь-то ему станет лучше, сэр, - сказала она. Тимоти что-то бормотал, но он явно разговаривал сам с собой, и Сомсвышел вместе с кухаркой. - Мне так хотелось бы приготовить вам клубничный мус, мистер Сомс, какв добрые старые дни; вы так его, бывало, любили. До свидания, сэр, всегохорошего; вот обрадовали нас, что зашли! - Оберегайте его, Джейн, - он в самом деле стар. И, пожав ее морщинистую руку. Сомс спустился в переднюю. Смизер ещестояла в дверях - дышала свежим воздухом. - Как вы его находите, мистер Сомс? - Смизер, - сказал Сомс, - мы все перед вами в долгу. - О, нисколько, мистер Сомс. Не говорите! Это одно удовольствие, онзамечательный человек. - Ну, до свидания, - сказал Сомс и сел в такси. "Идут в гору, - думал он. - В гору". Прибыв в свой отель на Найтсбридж, он вошел в гостиную и заказал чай.Ни жены, ни дочери не было дома. И снова его охватило чувство одиночества.Ох, эти гостиницы! Какие они стали теперь чудовищно громадные! Он помнитвремя, когда самыми большими были гостиницы Лонга, Брауна, Морлея,Тевисток-отель, а при упоминании о Лэнгхэме и Гранд-отеле сомнительнопокачивали головой. Отели и клубы, клубы и отели; им теперь нет конца. ИСомс, только что дивившийся на стадионе Лорда чуду традиции и прочности,предался раздумью о том, как изменился этот Лондон, где он родился на светшестьдесят пять лет назад. Идут ли консоли в гору или падают, но Лондон сталчудовищно богат. Нет другого столь богатого города, кроме разве Нью-Йорка.Пусть газеты впадают в истерику; но те, кто, подобно ему, помнят, каков былЛондо шестьдесят лет назад, и видят его теперь, - те понимают всюплодотворность и гибкость богатства. Нужно только не терять головы инеуклонно стремиться к нему. В самом деле! Он помнит, булыжные мостовые ивонючую солому под ногами в кэбе. А старый Тимоти - чего только он не мог бырассказать, если бы сохранил память! Во всем неустройство, люди спешат,суетятся, но здесь - Лондон на Темзе, вокруг - Британская империя, а дальше- край земли. "Консоли идут в гору!" Нечему тут удивляться. Все дело впороде. И все, что было в Сомсе бульдожьего, с минуту отражалось во взглядеего серых глаз, пока их не привлекла викторианская гравюра на стене. Отельзакупил три дюжины таких гравюрок. На старые офорты в старых гостиницах былоприятно смотреть какая-нибудь охота или "Карьера повесы", - а этасентиментальная ерунда - да что там! Викторианская эпоха миновала. "Накажиим, чтоб они держались", - сказал старый Тимоти. Но чего держаться в этомновом "демократическом" столпотворении, когда даже частная собственность подугрозой? И при мысли, что может быть уничтожена частная собственность. Сомсоттолкнул чашку с недопитым чаем и подошел к окну. Подумать только! Природойможно будет владеть не в большей мере, чем владеет эта толпа цветами,деревьями, прудами Хайд-парка. Нет, нет! Частная собственность лежит воснове всего, что стоит иметь. Просто мир немного свихнулся, как иногдасобаки в полнолуние теряют рассудок и отправляются на ночную охоту. Но мир,как собака, знает, где лучше кормят и дают теплую постель, он непременновернется к единственному очагу, какой стоит иметь, - к частнойсобственности. Мир временно впал в детство, как старый Тимоти, и начинает слакомого куска! Он услышал за спиной шум и увидел, что пришли жена и дочь. - Вернулись все-таки! - сказал он. Флер не ответила; она постояла, посмотрела на него и на мать и прошла всвою спальню. Аннет налила себе чашку чая. - Я еду в Париж, к моей матери, Сомс. - О! К твоей матери? - Да. - Надолго? - Не знаю. - А когда выезжаешь? - В понедельник. Действительно ли она едет к матери? Странно, как ему это сталобезразлично! Странно, как безошибочно предугадала она, что он отнесетсябезразлично к ее отъезду, поскольку все обходится без скандала. И вдругмежду собой и женой он отчетливо увидел лицо, которое уже видел сегодня:лицо Ирэн. - Деньги тебе нужны? - Спасибо; у меня вполне достаточно. - Хорошо. Извести нас, когда соберешься назад. Аннет положила на тарелку печенье, которое вертела в пальцах, и, глядяна мужа сквозь подчерненные ресницы, спросила: - Передать что-нибудь maman? - Передай поклон. Аннет потянулась, держа руки на пояснице, и сказала по-французски: - Какое счастье, что ты никогда не любил меня, Сомс! - И, встав, тожевышла из комнаты. Сомс был рад, что она сказала это по-французски, как бы исключая темнеобходимость ответа. Опять то, другое лицо - бледное, темноглазое, все ещекрасивое И где-то глубоко-глубоко внутри зашевелилось что-то похожее натепло, словно от искры, тлеющей под рыхлой кучей пепла. А Флер сходит с умапо ее сыну! Дикая случайность! Но существует ли вообще случайность? Человекидет по тротуару, и ему падает на голову кирпич. А, вот это - случайность,несомненно. Но тут!.. "Унаследовала", - сказала Флер. Она - она будет крепкодержаться своего!

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *