IV. МАВЗОЛЕЙ

Бывают дома, чьи души отошли в сумрак времени, оставив тела в сумракеЛондона. Не совсем так обстояло дело с домом Тимоти на Бэйсуотер-Род, ибодуша Тимоти одной ногой еще пребывала в теле Тимоти Форсайта, и Смизерподдерживала атмосферу неизменной - атмосферу камфоры, и портвейна, и дома,где окна только два раза в сутки открываются для проветривания. Для Форсайтов этот дом был теперь чем-то вроде китайской коробочки дляпилюль - клеточки, одна в другой, и в последнюю заключен Тимоти. До него недобраться, или так, по крайней мере, утверждали те из родни, кто постаринной привычке или по рассеянности нет-нет, а заходили сюда проведатьсвоего последнего дядю: Фрэнси, теперь уже совсем эмансипировавшаяся от бога(она открыто исповедовала атеизм) Юфимия, эмансипировавшаяся от старогоНиколаса, и Уинифрид Дарти, тоже эмансипировавшаяся от своего "светскогочеловека". Но в конце концов нынче все стали эмансипированными или говорят,что стали, а это, пожалуй, не совсем одно и то же. Поэтому, когда Сомс на другой день после знаменательной встречи зашел вэтот дом по дороге на Пэддингтонский вокзал, вряд ли он рассчитывал увидетьТимоти во плоти. Сердце его екнуло, когда он остановился на ярком солнце усвежевыбеленного крыльца маленького дома, где жили некогда четвероФорсайтов, а теперь доживал только один, точно зимняя муха; дом, куда Сомсзахаживал несчетное число раз скинуть или принять балласт семейных сплетен,дом "стариков", людей другого века, другой эпохи. Вид Смизер, по-прежнему затянутой в высокий, до подмышек, корсет,потому что тетя Джули и тетя Эстер не одобряли новой моды, появившейся в1903 году, когда они сами сошли со сцены, вызвал бледную дружескую улыбку нагубах Сомса; Смизер, во всем до последних мелочей верная старой моде,неоценимая прислуга - такие теперь перевелись - улыбнулась ему в ответ сословами: - Ах, господи! Мистер Сомс! Сколько лет! Как же вы поживаете, сэр?Мистер Тимоти будет очень рад узнать, что вы заходили. - Как он поживает? - О, сэр, он для своих лет совсем молодцом; но он, конечно,необыкновенный человек. Я так и сказала миссис Дарти, когда она была у наспоследний раз: вот порадовались бы на него мисс Форсайт, и миссис Джули, имисс Эстер, если бы могли видеть, как он отлично управляется с печенымяблочком. Он, правда, совсем оглох, но это я считаю только к лучшему: иначея просто ума не приложу, что бы мы делали с ним во время налетов. - А-а, - сказал Сомс. - Что же все-таки вы делали? - Просто оставляли его в кровати, а звонок Отвели в погреб, так что мыс кухаркой услышали бы, если б он позвонил. Не могли ж мы сказать ему, чтоидет война. Я еще говорила тогда кухарке: "Если мистер Тимоти Позвонит, будьчто будет, а я пойду наверх. С моими дорогими хозяйками сделался бы удар,если бы они узнали, что он звонил и никто не пришел к нему на звонок". Но онпрекрасно проспал все налеты. А в тот раз, когда цеппелины появились днем,он принимал ванну. Это вышло очень удачно, а то он мог бы заметить, что вселюди на улице смотрят на небо: он часто глядит в окно. - Так, так, - пробормотал Сомс. Смизер становилась чересчур болтлива. -Я обойду дом, посмотрю, не надо ли что-нибудь сделать. - Пожалуйста, сэр. Но мне думается, у нас все в порядке, только вот встоловой пахнет мышами, и мы никак не можем избавиться от запаха. Странно,что они завелись, хоть там не бывает никогда ни крошки: мистер Тимоти какраз перед войной перестал спускаться вниз. Но с ними никогда не знаешь, гдеони заведутся, - противные создания. - Он встает с постели? - О да, сэр. Утром он прогуливается для моциона от кровати до окна,хотя выводить его в другую комнату мы не рискуем. И он очень доволен: каждыйдень аккуратно пересматривает свое завещание. Это для него лучшая утеха. - Вот что, Смизер: я хотел бы, если можно, повидать его; может быть,ему надо что-нибудь мне сказать. Смизер зарделась от планшетки корсета до корней волос. - Вот будет событие! - сказала она. - Если угодно, я провожу вас подому, а кухарку пошлю тем временем доложить о вас мистеру Тимоти. - Нет, вы ступайте к нему, - ответил Сомс. - Я сам осмотрю дом. Нельзя при посторонних предаваться сантиментам, а Сомс чувствовал, чтоможет впасть в сентиментальность, вдыхая воздух этих комнат, насквозьпропитанный прошлым. Когда Смизер, скрипя от волнения корсетом, оставилаего, Сомс прошел в столовую и потянул носом. По его мнению, пахло не мышами,а гниющим деревом, и он внимательно осмотрел обшивку стен. Сомнительно,стоит ли перекрашивать их, принимая во внимание возраст Тимоти. Эта комнатавсегда была самой современной в доме, и только слабая улыбка покривила губыи ноздри Сомса. Стены над дубовой панелью были окрашены в сочный зеленыйтон; тяжелая люстра свешивалась на цепи с потолка, разделенного на квадратыимитацией балок. На стенах картины, которые Тимоти купил как-то по дешевке уДжобсона шестьдесят лет назад: три снайдеровских натюрморта, два рисунка,слегка подцвеченные акварелью мальчик и девочка - очаровательные, помеченныеинициалами "Дж. Р. ". Тимоти тешился мыслью, что за этими буквами можетскрываться Джошуа Рейнольдс, но Сомс, которому рисунки эти очень нравились,выяснил, что они сделаны неким Джоном Робинсоном; да сомнительный Морленд -кузнец набивает подкову белой лошади. Вишневые плюшевые портьеры, десятьтемных стульев красного дерева, тяжелых, с высокими спинками, с вишневымплюшем на сиденьях; турецкий ковер, красного дерева обеденный стол,настолько же большой, насколько комната была маленькая, - вот столовая,которую он помнил с четырехлетнего возраста и которая с тех пор неизменилась ни душой, ни телом. Сомс задержался взглядом на рисунках иподумал: "На распродаже я их куплю". Из столовой он прошел в кабинет Тимоти. Он, насколько помнил, никогдане бывал в этой комнате. От пола до потолка тянулись полки с книгами, и Сомсс любопытством стал их рассматривать. Одна стена была, по-видимому,посвящена книгам для юношества, изданием которых Тимоти занимался двапоколения назад; иногда попадалось по двадцать экземпляров одной и той жекниги. Сомс читал их названия и трепетал: средняя стена уставлена была вточности теми же книгами, какие стояли в библиотеке его отца на Парк-Лейн, иотсюда он вывел заключение, что Джемс и его младший брат в один прекрасныйдень пошли вдвоем и купили по библиотечке. С большим интересом подошел он ктретьей стене. Она, очевидно, отображала вкусы самого Тимоти. Так иоказалось. Вместо книг - полки с фальшивыми корешками. Четвертая стена быласплошь занята окном с тяжелыми гардинами. Против него, обращенное к свету,стояло глубокое кресло с прилаженным к нему пюпитром красного дерева, накотором, словно в ожидании хозяина, лежал пожелтевший сложенный номер"Таймса" от шестого июля 1914 года день, когда Тимоти впервые не сошел вниз,как бы в предчувствии войны. В углу стоял большой глобус - изображение техстран земных, которых Тимоти никогда не посещал, глубоко убежденный внереальности всего, кроме Англии, и навсегда сохранивший ужас перед морем стого злополучного воскресенья 1836 года, когда он с Джули, Эстер, Суизином иХетти Чесмен поехал в Брайтоне кататься на лодке и испытал сильную тошноту;а все из-за Суизина, который вечно что-нибудь затевал и которого, славабогу, тоже изрядно тошнило. Случай этот был Сомсу детально известен. Онслышал о нем раз пятьдесят не меньше, от всех участников поочередно. Онподошел к глобусу и легонько толкнул его; раздался тонкий скрип, шарповернулся на дюйм, и Сомс узрел долгоногого паука, издохшего под сорокчетвертой параллелью. "Мавзолей, - подумал он. - Джордж был прав". И он вышел и поднялся полестнице. На первой площадке он остановился перед стеклянным шкафчиком счучелами колибри, которые восхищали его в детстве. Они, казалось, непостарели ни на день, вися на своих проволоках над травой пампасов. Еслиоткрыть шкаф, птицы не защебечут, нет, но все сооружение, пожалуй,рассыплется в прах. Не стоит выносить его на аукцион. И внезапно возникловоспоминание, как тетя Энн, милая старая тетя Энн, подвела его за руку кшкафу и сказала: "Смотри, Соми, какие они яркие и красивые, этикрошки-колибри. Милые пташки-щебетуньи". Припомнился Сомсу и его ответ: "Онине щебечут, тетя". Ему было, верно, лет шесть, и был на нем черный бархатныйкостюмчик с голубым воротничком - он отлично помнил этот костюмчик. Тетя Энн- букли, добрые, тонкие, точно из паутины, руки, важная старческая улыбка,орлиный нос - красивая старая леди. Сомс поднялся выше и остановился у входав гостиную. По обе стороны двери висели миниатюры. Вот их он непременнокупит. Портреты его четырех теток, дядя Суизин в юности, дядя Николаеребенком. Все они были исполнены одной молодой дамой, другом их семьи, в1830 году, когда миниатюры считались "хорошим тоном", и были прочны, так какнаписаны были на слоновой кости. Сомс неоднократно слышал рассказ об этоймолодой даме: "Очень талантливая, дорогой мой; она была неравнодушна кСуизину, заболела вскоре чахоткой и умерла; совсем как Ките - мы всегда этоговорили". Вот они все! Энн, Джули, Эстер, Сьюзен совсем еще маленькой девочкой,Суизин с небесно-голубыми глазами, розовыми щечками, желтыми локонами, вбелом жилете - как живой, и Николае, купидон, закативший к небу глаза. Иесли подумать, дядя Ник был всегда такой - удивительный был человек до концасвоих дней. Да, несомненно талантливая художница. И в миниатюрах всегда естьсвоя особая прелесть - cachet; это тихая заводь, которую не затрагиваютбурные течения изменчивой эстетической моды. Сомс отворил дверь в гостиную.В комнате было прибрано, мебель стояла без чехлов, гардины были раздвинуты,точно его тетки еще проживали здесь в терпеливом ожидании. И у него явиласьмысль: когда Тимоти умрет, можно было бы - и не только можно, а почти чтодолжно - сохранить этот дом, как сохраняется дом Карлейля, вывесить дощечкуи показывать желающим. "Типичное жилище средневикторианского периода - одиншиллинг за вход, каталог бесплатно". В конце концов, этот дом - самаясовершенная и едва ли не самая мертвая вещь в Лондоне наших дней. В своемроде это законченный памятник культуры. Стиль выдержан безупречно, нужнотолько - и он это сделает - убрать отсюда и перенести в его личную коллекциюэти четыре картины барбизонской школы, которые он сам подарил когда-то своимтеткам. Еще не выцветшие небесно-голубые стены; зеленые портьеры, затканныекрасными цветами и папоротниками; вышитый гарусом экран перед камином;наполненный безделушками шкафчик красного дерева со стеклянными дверцами;расшитые бисером скамеечки для ног; на книжных полках - Ките, Шелли, Саути,Каупер, Колридж, байроновский "Корсар" (только "Корсар", а больше ничего) ивикторианские поэты; горка маркетри с семейными реликвиями, обитая изнутриблеклым красным плюшем; первый веер тети Эстер; пряжки от башмаков их деда сматеринской стороны; три заспиртованных в бутылочке скорпиона; очень желтыйслоновый клык, который прислал домой из Индии двоюродный дядя Эдгар Форсайт,торговавший джутом; пришпиленный к стенке желтый клочок бумаги, покрытыйпаутинными письменами, увековечившими бог весть какие события. И картины,теснящиеся на стенах, - все акварели, за исключением тех четырехбарбизонцев, которые кажутся в этой обстановке иностранцами (они и естьиностранцы), - яркие, чисто жанровые картины: "На пчельнике", "Эй,паромщик!" и две в манере Фрита: игра в кости, кринолины - подарок Суизина.Да! Много, много картин, на которые Сомс засматривался тысячу раз,высокомерный и зачарованный; чудесная коллекция блестящих, гладких золоченыхрам. И рояль, великолепно протертый и, как всегда, герметически закрытый; ина рояле альбом засушенных водорослей - утеха тети Джули. И кресла назолоченых ножках, которые в действительности крепче, чем на вид. И сбоку укамина пунцовая шелковая кушетка, на которой тетя Энн, а после нее тетяДжули сидели, бывало, не сгибая спины, лицом к окну. А по другую сторонукамина, спинкой к окну, единственное действительно удобное кресло для тетиЭстер. Сомс протер глаза - ему чудилось, точно они и сейчас еще здесь сидят.Ах, и запах, сохранившийся поныне, - запах чрезмерного обилия материй,стираных кружевных занавесей, пачули в пакетиках" засохших пчелиныхкрылышек. "Да, - думал он, - теперь ничего подобного не найти. Это следуетсохранить". Пусть смеются сколько угодно, но перед этой приличной жизнью сее твердыми устоями - для разборчивого глаза, и носа, и вкуса - каким жалкимкажется наше время с подземкой и автомобилями, с непрерывным курением,закидыванием ноги на ногу, с голоплечими девицами, которых видно от пят доколен, а при желании от головы до пояса (что может быть, приятно для сатира,сидящего в каждом Форсайте, но плохо отвечает его представлениям о настоящейледи), девицами, которые, когда едят, цепляются носками туфель за ножкисвоих стульев, и громко хохочут, и щеголяют такими выражениями, как"старикан" и "пока", - ужас охватывал Сомса при мысли, что Флер общается сподобными девицами; и не меньший ужас внушали ему женщины постарше, оченьсамостоятельные, энергичные и бойкие. Нет! У старых его теток, если они и неоткрывали никогда ни широких горизонтов, ни собственных глаз, ни даже окон,были хотя бы хорошие манеры, устои и уважение к прошлому и будущему. С чувством искреннего волнения Сомс затворил дверь и на цыпочках сталподыматься выше. По пути он заглянул в одно местечко: гм! полнейший порядок,тот же, что и в восьмидесятых годах, стены обиты желтой клеенкой. На верхнейплощадке он остановился в нерешительности перед четырьмя дверьми. Которая изних ведет в комнату Тимоти? Прислушался. Странный звук дошел до его ушей:как будто ребенок медленно возит по полу игрушечную лошадку. Наверно,Тимоти! Сомс постучал, и ему открыла дверь Смизер, очень красная ивзволнованная. Мистер Тимоти совершает свою прогулку, и ей не удалось привлечь еговнимание. Если мистер Сомс будет так добр и пройдет в заднюю комнату, оноттуда увидит его. Сомс прошел, куда ему указали, и стал наблюдать. Последний из старых Форсайтов был на ногах. Очень медленно и степенно,с видом полной сосредоточенности он прохаживался взад и вперед от изголовьякровати до окна - расстояние футов в двенадцать. Нижняя часть егоквадратного лица, уже не бритая, как бывало, покрыта была белоснежнойбородкой, подстриженной так коротко, как только можно, и подбородок егоказался таким же широким, как лоб, над которым волосы тоже побелели, междутем как нос, и щеки, и лоб были совершенно желтые. Одна рука держала толстуюпалку, а другая придерживала полу егеровского халата, из-под котороговыглядывали ноги в спальных носках и в комнатных егеровских туфлях.Выражением лица он напоминал обиженного ребенка, который тянется к чему-то,чего ему не дают. Каждый раз на повороте он опирался на палку, а потомволочил ее за собою, как бы показывая, что может обойтись и без опоры. - Он с виду еще крепок, - проговорил вполголоса Сомс. - О да, сэр. А посмотрели бы вы, как он принимает ванну; он так любиткупаться. Эти громко сказанные слова навели Сомса на открытие; Тимоти впал в детство. - А вообще он проявляет к чему-нибудь интерес? - спросил он тожегромко. - О да, сэр: к еде и к своему завещанию. Просто удовольствие смотреть,как он его разворачивает и переворачивает, не читая, конечно; и он то и делоспрашивает, какой сейчас курс на консоли, и я ему пишу на грифельной доскецифру, очень крупно. Я, конечно, пишу всегда одно и то же, как они стояли,когда он справился в последний раз в четырнадцатом году. Когда началасьвойна, мы надоумили доктора запретить ему читать газеты. Ох, как он сперваогорчался! Но вскоре образумился, поняв, что чтение его утомляет; онудивительно умеет беречь энергию, как он это называл, когда еще были живымои дорогие хозяйки, - царствие им небесное. Уж как он, бывало, на них заэто напускался; они всегда были такие деятельные, если вы помните, мистерСомс. - А что будет, если я войду? - спросил Сомс. - Он узнает меня? Я, каквы помните, составил его завещание в тысяча девятьсот седьмом году, послесмерти мисс Эстер. - Да, сэр, - замялась Смиэер. - Не берусь сказать. Может быть, узнает; он для своего возраста удивительный человек. Сомс переступил порог и, выждав, когда Тимоти обернулся, громко сказал: - Дядя Тимоти! Тимоти сделал три шага и остановился. - Эге? - сказал он. - Сомс! - крикнул Сомс во весь голос, протягивая руку. - Сомс Форсайт! - Нет! - произнес Тимоти и, громко постукивая палкой, продолжал своюпрогулку. - Кажется, не выходит, - сказал Сомс. - Да, сэр, - отозвалась Смизер, несколько приуныв, - видите ли, он некончил еще своей прогулки. Он никогда не мог делать два дела сразу. Днем он,верно, спросит меня, не приходили ли вы насчет газа, и вот будет мне тогдазадача объяснять ему! - Не думаете ли вы, что при нем нужен был бы мужчина? Смизер всплеснула руками. - Мужчина! Ох нет! Мы с кухаркой отлично управляемся вдвоем. Попади онв чужие руки, он бы тотчас свихнулся. И моим хозяйкам совсем не понравилосьбы, чтобы в доме жил посторонний мужчина. К тому же ведь он наша гордость! - Врач, конечно, его навещает? - Каждое утро. Он прописывает, что ему давать и поскольку, и мистерТимоти так привык, что совсем не обращает внимания - только высовывает язык. - Да, - сказал Сомс отворачиваясь. - Грустное всетаки зрелище. - О, что вы, сэр! - с жаром возразила Смизер. - Не говорите! Теперь,когда он больше ни о чем не тревожится, он наслаждается жизнью, право. Как ячасто говорю кухарке, мистеру Тимоти теперь лучше, чем когда бы то ни было.Понимаете, он если не гуляет, так принимает ванну или ест, а если не ест,так спит; так оно и идет. Он не знает ни забот, ни печалей. - Да, - сказал Сомс, - это, пожалуй, правильно. Ну, я пойду. Кстати,дайте-ка мне посмотреть его завещание. - Для этого, сэр, мне нужно время; он его держит под подушкой; сейчасон бодрый и может заметить. - Я хотел бы только знать, то ли это самое, что я составлял для него, -сказал Сомс. - Вы как-нибудь взгляните на число и дайте мне знать. - Хорошо, сэр; но я знаю наверное, что это то самое, потому что мы скухаркой были свидетельницами, как вы помните, и наши имена все еще стоят нанем, а подписывались мы только раз. - Отлично, - сказал Сомс. Он действительно помнил. Смизер и Джэйн были самыми подходящимисвидетельницами, так как в завещании Тимоти нарочно ничего не отказал им,чтобы им не было никакой корысти в его смерти. По мнению Сомса, эта"предосторожность была почти непристойна, но таково было желание Тимоти, и,в конце концов, тетя Эстер вполне обеспечила старых служанок. - Отлично, - сказал он, - прощайте, Смизер. Следите за ним и если онкогда-нибудь что-нибудь скажет, запишите и дайте мне знать. - О, непременно, мистер Сомс; можете на меня положиться. Так приятнобыло повидать вас. Кухарка будет в восторге, когда я ей расскажу. Сомс пожал ей руку и пошел вниз. Добрых две минуты он простоял передвешалкой, на которую столько раз вешал свою шляпу. "Так все проходит, думалон. - Проходит и начинается сызнова. Бедный старик!" И он прислушался -вдруг отдастся в колодце лестницы, как волочит Тимоти свою лошадку; иливыглянет из-за перил призрак старческого лица, и старый голос скажет: "Ах,милый Сомс, это ты! А мы только что говорили, что не видели тебя целуюнеделю!" Ничего, ничего! Только запах камфоры да столб роящейся пыли в луче,проникшем сквозь полукруглое окно над дверью. Милый, старый дом! Мавзолей!И, повернувшись на каблуках. Сомс вышел и поспешил на вокзал.