Глава III. Исторические основания трудового договора 7 страница

Слова "закуп, закупень, закупный человек" встречаются в актах и памятниках - особенно западнорусского права - до конца XVI века*(540). Но они употребляются не всегда в одном и том же смысле, и нельзя с уверенностью сказать, что они сохранили то значение, какое имели в Русской Правде. Во всяком случае, обещание службы в виде отработки долга не выходит из употребления, а принимает более определенные и стеснительные для работника формы, при которых не только фактически, но и юридически почти стушевывается разница между наемным работником и несвободным холопом.

До последней четверти прошлого столетия большинство исследователей сходились в том, что закупничество в удельной Руси продолжало существовать под названием закладничества*(541), а в Московском государстве получило свое полное развитие в институте служилой кабалы*(542). В правильности этого мнения в последнее время, однако, высказываются серьезные сомнения.

Институту закладничества посвящен ряд содержательных исследований покойного Павлова-Сильванского*(543), в которых он развивает и подробно обосновывает мысль, уже раньше высказанную вскользь Соловьевым, Беляевым и другими историками, что закладничество в техническом смысле вовсе не означало займа, обеспеченного самозакладом должника. "Глагол "закладываться" в древности, как кажется, никогда не употреблялся в приписываемом ему теперь смысле; во всяком случае, обыкновенно - и особенно в сочетании: "заложиться за кого-нибудь", - он имел значение: закрываться, защищаться, сохраняя первоначальный смысл слова "закладывать" = класть за, откуда - закрывать" (с. 9)*(544). "Закладни удельного периода, это не люди, заложившие себя за долги, а люди, предавшиеся на чью-либо защиту, отдавшиеся под чье-либо покровительство - клиенты, поручившие себя защите патрона" (Соч. I. С. 332). К этому их побуждало стремление уйти от тягла и повинностей и оградить себя при помощи сильных и богатых от бесправия и нужды. В XVI веке начинается борьба правительства с самовольным уходом от тягла. Она велась, между прочим, также против закладничества - патроната, но не против самозалога в обеспечение денежной сделки, практиковавшегося беспрепятственно в очень широких размерах.

Критический разбор теории г. Павлова-Сильванского не входит в нашу задачу*(545). Этот ученый доказывает, что закладничество служило способом установления зависимых отношений для свободных лиц, формой поступления под господскую власть. Его теория, следовательно, только подтверждает предположение, что оно служило суррогатом найма труда. Этому отнюдь не противоречит утверждение его и проф. Удинцева, что закладничество ни с закупничеством, ни с самозалогом ничего общего не имело. Весьма вероятно, что зависимые отношения с целью временного подчинения рабочей силы одного человека господской власти другого у нас устанавливались не одним, а разными способами.

Начиная с XVI века таким способом была служилая кабала*(546). В ней господствующее мнение видит заемное обязательство, соединенное с обещанием должника служить заимодавцу, но уже не в отработку капитального долга, а "за рост", следовательно, отдельно от обязательства к уплате капитального долга. Эти условия были очень тяжелыми. Если, тем не менее, законодательство в Московском периоде содействовало развитию в хозяйственной жизни отдаче труда в форме служилой кабалы, то в этом нельзя не видеть той же тенденции к обеспечению хозяевам зависимого, стесненного в свободном передвижении контингента рабочих, какую мы наблюдали на Западе*(547). Неимущий работник, обязанный отдавать кредитору весь свой труд за рост, фактически не имел возможности расплатиться с ним. Он мог только заключить новый заем, т.е. переменить господина. Первоначально обязательство не прекращалось ни смертью кредитора, ни смертью должника, а переходило к их наследникам, как всякое имущественное отношение. Но в жизни на эту сделку все же не смотрели как на настоящий заем, и работодатель в громадном большинстве случаев вовсе не рассчитывал на возвращение капитальной суммы. Поэтому вошло в обычай в духовных завещаниях прощать кабальным их долг и "отпускать их на волю"*(548). Но формально это было актом милосердия, всецело зависевшим от доброй воли господина.

Ученые, по мнению которых сущность закупничества состояла в займе, соединенном с самозакладом должника, вполне последовательно усматривают в служилой кабале лишь видоизменение этого института. Но для тех, кто в закупе видит наемного работника (наймита), а в кабальном - бессрочного (позднее пожизненного) должника, отрабатывавшего проценты на занятый капитал, возникает вопрос, когда и в силу каких бытовых оснований зародилось это новое явление в правовой жизни? Сергеевич*(549), относя его к концу XIII века, говорит, что оно "возникло в силу житейской практики", но он не останавливается на подробностях этой практики. Ключевский*(550) высказывает предположение о произошедшем в хозяйственной жизни перевороте, заставившем многих самостоятельных хозяев "входить в долговые обязательства, устанавливавшие неволю временную и условную", т.е. поступать в зависимые (служебные) отношения. Но и он не объясняет, чем был вызван и в чем заключался этот экономический переворот. Павлов-Сильванский*(551) видит причину появления в начале XVI века кабального холопства с правом должника откупиться от него уплатой долга в отливе населения из центральной области на окраины и в уменьшении значения плена как источника рабства*(552). Вызванный этими причинами недостаток в рабочих руках и побуждал, по его мнению, хозяев, принимавших к себе в дом, в качестве слуг и рабочих, неимущих людей или банкротов, соглашаться на более льготные условия, чем полное холопство, а именно на предоставление им права выкупа на волю. Юридически такие работники не становились холопами (хотя иногда в актах еще обозначаются этим термином), а заемщиками ("серебренниками"), т.е. свободными лицами, обязанными "по кабалам за рост служити", пока они сами или кто-нибудь другой за них не заплатит указанной в кабале суммы, но фактически их положение ничем, кроме права на выкуп, не отличалось от положения добровольных холопов*(553).

Развитие хозяйственной жизни и отлив населения на окраины*(554), естественно, должен был породить стремление к более интенсивному прикреплению работника. Оно и привело к тому, что вместо службы для отработки капитального долга стали прибегать к обещанию службы "за рост", при котором работник на неопределенное время попадал в такую зависимость от хозяина, от которой он фактически мог освободиться только путем выкупа со стороны другого работодателя*(555). Сущность и цель сделки и тут заключались в найме труда, т.е. в предоставлении права располагать чужой рабочей силой в обмен на определенные имущественные выгоды. С таким характером служилой кабалы и законодательство, конечно, должно было считаться и фактически считалось. Все относящиеся сюда постановления проникнуты мыслью о необходимости ставить предел стремлению господ к чрезмерному расширению своей хозяйской власти, вообще к злоупотреблению своим положением фиктивного или действительного кредитора. Для этой цели уже первый закон, коснувшийся служилой кабалы (Царский Судебник 1550 г.) установил максимальный размер долга в 15 рублей.

Ст. 78. "А которые люди вольные учнут бити челом князем и бояром, и детем боярским, и всяким людем, а станут на собя давати кабалы за рост служити: и боле пятинадцати рублев на серебреника кабалы не имати".

Если бы по существу отношения из служилой кабалы имели характер займа, то такая законодательная фиксация суммы долга была бы совершенно немыслимым стеснением оборота*(556). Взгляд составителей Царского Судебника еще более ясно выступает при сопоставлении этой статьи со статьей 82:

"А кто займет сколко денег в рост, и тем людем у них не служити ни у кого, жити им о себе; а на денги им рост давати. А кто даст денег в заем в рост, да того человека станет держати у собя, и сбежит от него тот человек покрадчи, и что снесет, то у него пропало, а по кабале денег лишен".

Допустив службу по кабале, Судебник в то же время запрещает кредитору-заимодавцу, под угрозой лишиться своего требования, держать у себя в услужении своего должника. Если в служилой кабале видеть обыкновенный договор займа, получается непримиримое противоречие. Проф. Сергеевич, желая его устранить, высказывает предположение, что ст. 82 имеет в виду кумулятивное обещание должником и роста и службы, но он не приводит никаких данных, из которых можно было бы заключить, что подобные сделки в жизни практиковались. Кажущееся противоречие устраняется само собой, если допустить предположение, что, по воззрениям того времени, обещание службы с действительной выдачей или фиктивным обозначением в кабале известной суммы, по существу, не рассматривалось как заемное обязательство, что цель его заключалась в установлении не столько отношений по займу, сколько служебного трудового отношения. К последнему ст. 82 применения не имела, ибо его, по существу, нельзя было признать кредитной сделкой.

Последующими узаконениями были установлены некоторые ограничения, касавшиеся круга лиц, могущих выдавать и принимать служебные кабалы*(557). Эти узаконения также не имели никакого отношения к присущему им моменту займа, а явно исходили из представления о личной власти над кабальным.

Кабальный первоначально, как сказано выше, освобождался из-под власти господина по уплате им самим или другим лицом указанной в кабале суммы. В периоды усиленного спроса на рабочие руки последнее, вероятно, случалось нередко. Такое положение вещей имело свои невыгоды как для той, так и для другой стороны: хозяин мог в любой момент лишиться нужного ему работника, а над наймитом тяготела угроза бессрочной службы. Указами 1586 и 1597 гг., из коих только второй дошел до нас*(558), эти невыгоды служилой кабалы были устранены и в то же время форма долгового обязательства превратилась в явную фикцию. Право кабального на выкуп при жизни господина было отменено и постановлено, что со смертью господина кабала сама собой прекращается. Его наследникам запрещалось удерживать кабального без его согласия. С этого времени стали появляться кабалы, в которых только говорилось о челобитье на службу, но не упоминалось вовсе о займе. Уложение 1649 года предписывает для исчисления пошлины "писати служилые кабалы на одного человека в трех рублях, а больши и меньши не писати" (ХХ. 19). Плату кабальному оно называет "жалованьем" (ХХ. 78).

Таким образом, сущность постепенно одерживала верх над формой. Указ 1597 года уничтожил право выкупа и санкционировал зависимость работника как непосредственное последствие выдачи им на себя кабалы на службу*(559), с оговоркой, что она не может продолжаться дольше, чем до смерти господина. С тех пор форма долгового обязательства превратилась в лишенный практического значения исторический пережиток. Служилая кабала, по существу, сблизилась с временным поступлением в холопство, прототипом которого было "холопство по ключу" в Русской Правде. Что касается последнего, то по Судебнику Иоанна III (ст. 66) уже только принятие сельского ключа вело к рабству, а по Царскому Судебнику (ст. 76) требовалось еще укрепление докладной грамотой. В 1597 году было постановлено, что фактическая служба в течение более шести месяцев дает господину право требовать выдачи ему служилой кабалы независимо от согласия работника. Состояние под хозяйской властью в течение столь продолжительного периода рассматривалось как молчаливое согласие работника на закабаление данному хозяину до его смерти. Уложение 1649 года сократило этот срок до трех месяцев. Но как фактическая служба в течение указанного срока без договора, так и челобитье в холопство по Уложению (ХХ. 16 и 7) уже вели только к кабальному, а не к полному холопству.

Наем в услужение на условиях отработки заранее выданной или условленной суммы или ссуды вещами, уплатой которой работник освобождался от службы, не исчез из нашего хозяйственного быта и после указа 1597 года. Такие сделки облекались в форму жилой или житейской записи. Условия и содержание этой записи отличались большим разнообразием*(560). Некоторые разновидности этой записи, по существу, несомненно, были направлены на установление трудового отношения, хотя они и имели форму займа. Наиболее типичная из них - так наз. заживная жилая запись, по которой работник, получив вперед рядную плату, обязывался работать определенное время на господина "в зажив". Размер выданной вперед по записи суммы или ссуды вещами зависел от соглашения сторон. Он поэтому мог быть столь значительным, что наймит фактически оказывался закабаленным на очень долгий срок. Записи нередко выдавались также прямо на службу, без займа. Работник тогда обязывался отрабатывать то, что он получал или должен был получать впоследствии на прокорм и одежду или в виде денежной платы (наемные отживные записи)*(561).

Для всех разновидностей жилой записи характерно то, что 1) их выдача и принятие подлежали меньшим ограничениям, чем служилая кабала*(562), и 2) все они служили средством для временного прикрепления работника и подчинения его хозяйской власти без лишения свободы. Работник обязан был до отработки занятой им или обещанной ему суммы жить во дворе господина и, как обыкновенно выражались, "всякую работу работать, господина, жену и детей его слушать и почитать"*(563).

Наряду с договором, построенным на мысли о поступлении работника в качестве должника в служебную зависимость от кредитора, в русском праве всегда существовал также наем без этих последствий, но законодательство ему до XVIII века уделяло очень мало внимания. Русская Правда, как мы видели, ограничилась признанием возможности для свободных лиц поступить в тиуны или ключники "с рядом", т.е. на условиях, установленных свободным соглашением сторон. В практической жизни уже в ту эпоху существовал также наем определенных услуг (заказ) без установления служебного отношения*(564). Более обстоятельные об этом предмете постановления мы находим в Псковской судной грамоте*(565). В условиях городской жизни с ее более развитой промышленностью, наряду со слугой, рабочим и учеником, обычным явлением был самостоятельный работник - предприниматель ("мастер"), нанимавшийся для определенной работы за заранее условленное вознаграждение ("наем"). Сообразно с этим Псковская судная грамота различает "наймита дворного" и мастера*(566). Тот и другой могут наниматься без всяких формальностей и искать заработанного ими вознаграждения "в заклич", т.е. путем объявления о своем требовании без представления документов, наравне с исками, возникавшими из кражи, и с вещными исками.

Ст. 39: "А которой мастер плотник, или наймит отстоит свой оурок, и плотник или наймит... свое дело отделает... на государех и в закличь сочит своего найма".

В основании этого иска, по-видимому, лежал самый факт службы в течение известного времени ("отстоявши свой урок") или исполнения известной работы ("отделавший свое дело").

Разница между дворным наймитом и мастером обнаруживалась главным образом в случае неисполнения договора. Тогда дворный наймит, ушедший по истечении срока, мог искать вознаграждения "по счету", т.е. pro rato temporis, но только за последний год, хотя бы он прослужил несколько лет.

Ст. 40: "А которой наймит дворной пойдет прочь от государя, не достояв своего оурока, ино ему найму взяти по счету, а сочит ему найма своего за год, чтобы 5 годов или 10 год стоявши, и всех тых ему год (стоявши) найма сочити, как отыде за год сочити, толко будет найма не имал оу государя; а толко пойдет болши года, ино им не сочити на государех".

От уплаты же мастеру, не окончившему обещанного "дела", хозяин освобождался, присягнув, что мастер работы не исполнил. Плата мастеру, по-видимому, производилась не по времени (погодично), как дворному наймиту, а по окончании обещанной работы.

Ст. 41: "А которой наймит плотник, а почнет сочити найма своего на государи, а дела его не отделает, а пойдет прочь, а ркучи так государю: оу тебе есми отделал дело свое все; и государь молвит: не отделал еси всего дела своего; ино государю оу креста положыти чего сочить, или государь сам поцелует, аже оу них записи не будет".

Кроме этих положений мы в Псковской судной грамоте встречаем специальные постановления о некоторых видах услуг, как, напр., о возмездном обучении мастерству (ст. 102). Обещание работы нередко соединялось с наймом земельных участков (изорники, огородники) или пространства воды для рыбной ловли (кочетники)*(567). Но это не были вольные наймиты в указанном выше смысле, а лица, связавшие себя получением вперед ссуды или платы и, следовательно, более близкие к типу закупа Русской Правды*(568).

Меньше, чем Псковская судная грамота, на вопросе о вольном найме останавливаются Судебники. Судебник Иоанна III содержит только одно относящееся сюда постановление: досрочный уход наймита лишает его права на наемную плату.

Ст. 54: "А наймит не дослужит своего урока, а пойдет прочь, и он найму лишен".

Царский Судебник, повторяя это правило, прибавляет, что и хозяин, несправедливо уклонившийся от уплаты следуемого вознаграждения, несет ответственность: с него взыскивается "вдвое" (ст. 83). Отсюда видно, что соглашение об обещании одной стороной работы в течение известного срока, а другой - вознаграждения признавалось обязательным. Неисполнение его влекло за собой невыгодные последствия для обеих сторон, но только имущественные. Нельзя было принудить такого наймита остаться до конца срока, или, в случае ухода, возвращать его как беглого, но нельзя было также заставить хозяина держать его против своего желания.

О правовом положении такого наемника, его правах и обязанностях Судебники никаких постановлений не содержат. Едва ли оно, пока он жил во дворе хозяина, чем-нибудь отличалось от положения зависимых слуг и работников, кроме более легкой расторжимости отношений.

Уложение 1649 года подвело итоги всему предшествовавшему развитию и в еще большей степени проявляет одностороннюю тенденцию законодательства той эпохи к поддержанию интересов и власти хозяев-нанимателей, насколько они не сталкивались с интересами государства.

Мы уже видели, что служилая кабала приняла характер службы, заканчивавшейся только смертью господина или отпуском. Эти положения перешли в Уложение (ХХ. 9, 12, 16). Кабала уже не сопряжена с займом*(569) и фактически сливается с добровольным поступлением в холопы. В Улож. (ХХ. 39) упоминается также о кабалах и записях прежнего типа (за рост служити), но, по-видимому, речь идет о кабалах, раньше выданных. Заключению подобных сделок после 1649 года препятствовали как указ 1597 г., так и общий запрет взимания роста. Уложение даже устанавливает способ принудительного расчета по заключенным раньше записям этого рода (ХХ. 40). Практически, говорит проф. Удинцев (с. 184), "отношения по служилой кабале передвинулись от займа в сторону личного найма, насколько вообще возможна столь точная квалификация в высшей степени сложных зависимых отношений XVI и XVII в. Служба сближала кабалу с личным наймом, как сближала она наем с положением закладных людей. Служба же делала столь легко переходимой грань между всеми этими и подобными им отношениями - с одной стороны и холопством - с другой".

Существовал значительный контингент лиц, для которых форма кабалы была недоступна. Одни не могли держать вольных людей по кабалам, другим не разрешалось поступать в вольное холопство. Кроме того, нередко поступавшие в услужение не хотели себя закабалить на слишком продолжительное время. Поэтому должны были существовать другие формы найма слуг и работников. Таковыми являются по Уложению выдача на себя записи, совершаемой установленным порядком, и поступление в услужение без записи на определенный срок. Последнее разрешалось крестьянам и бобылям.

"А будет чьи крестьяне и бобыли учнут у кого и наймоватися в работу, и тем крестьяном и бобылем у всяких чинов людей наймоватися в работу по записям и без записей поволно. А тем людем, у кого они в работу наймутся, жилых и ссудных записей и служилых кабал на них не имать и ни чим их себе не крепити, и как от них те наймиты отработаются, и им отпущать их от себя безо всякого задержания" (XI. 32. Ср. также XI. 23).

По записи поступали в услужение либо отдельные лица, либо целые семьи, а иногда мужья и отцы отдавали своих жен и детей в работу. Последнее практиковалось преимущественно в голодное время и облекалось в форму отработки долга.

"А будет кто в голодное время сам себя с женой, или сына, или дочь отдаст кому в работу за прокорм, и запись на себя в том даст, или в записи напишет на себя и на детей своих заемные деньги: и по той записи жити им у того, кому они в работу дадутся до тех мест, пока места они окупятся, или отработаются. А за работу того долга зачитати им по указу, как о том писано выше сего" (ХХ. 43).

Во избежание превращения такой службы в пожизненную закон определяет минимальный размер ежегодных вычетов из долга за работу (ХХ. 40). Кроме того, тяглым людям запрещалось выдавать нетяглым житейские записи более чем на пять лет (ХХ. 116). Других ограничений относительно срока и содержания этого рода записей мы в Уложении не находим. Взаимные отношения исчерпывались "отдачей в работу" себя или других. Власть хозяина, установленная надлежащим порядком, ограничивалась только тогда, когда она сталкивалась с интересами государства.

Уложение проявляет, так же как западные законодательства конца средних веков и следующей эпохи, особенное внимание к вопросу о самовольном досрочном уходе слуг и работников. Такой уход, иногда сопровождавшийся сносом или кражей, составлял нередкое явление. Ушедшего в случае его поимки водворяли у господина и заставляли "доживать по записям урочные годы", причем он, конечно, отвечал за совершенное преступление. Но надежда поймать его и получить с него возмещение убытков, по-видимому, была не очень велика. Поэтому прибегали к мерам обеспечения, к поручительству и неустойке. Ручались чаще родители и мужья за отданных ими в работу лиц, но нередко также посторонние лица (ХХ. 45 и 91). Иногда поручительство распространялось и на убытки, причиненные небрежностью наемника, напр., небрежностью лица, взявшегося стеречь чужое имущество, если ее последствием была покража (Х. 274).

Преступления слуг против личности господина принадлежали к квалифицированным деяниям и наказывались очень строго. Так, напр., покушение на убийство господина каралось отсечением рук (XXII. 8). За убытки же, причиненные третьим лицам преступными деяниями слуг, имущественную ответственность несли те, кому они служили.

"А которые языки говорят на чьих-нибудь людей, и доведется на них взяти выти: и за тех людей класти выти на тех людей, кому кто служит" (XXI. 66).

При этом, однако, проводилась разница между людьми, жившими во дворе господина, и "задворными людьми". За воровство, учиненное последними, господин не отвечал (XXI. 68). За преступления, совершенные слугой "по научению" господина, последний отвечал наравне с непосредственным виновником (XXI. 12).

Совершенно особняком от найма в услужение стоят договоры с "мастеровым человеком", "портным мастером", вообще с самостоятельным ремесленником. В отличие от Псковской судной грамоты Уложение имеет в виду не ремесленника, нанявшегося для определенной работы во дворе хозяина, а самостоятельное лицо, которому вверяется чужой материал для починки или изготовления новой вещи. В случае порчи он должен был возместить заказчику стоимость испорченной вещи по оценке, а самая вещь доставалась ему (Х. 272, 273).

Изложенные постановления не оставляют сомнения, что в эпоху Уложения нормальным последствием поступления в услужение было подчинение работника хозяйской власти нанимателя. В этом отношении не было существенной разницы между службой по кабале, по записи или на основании неформальной отдачи себя или других в работу. Круг обязанностей слуги во всех этих случаях определялся, насколько между сторонами не состоялось об этом особого соглашения, односторонней волей хозяина. Нанявшийся должен был всякую работу работать, повиноваться во всем господину, не отлучаться до истечения урочного времени и т.д. Обязанности хозяина отчасти сами собой вытекали из факта принятия в услужение. Он должен был содержать не только тех, кто нанимался "за прокорм" (ХХ. 43), но, несомненно, всех живших в его доме и лишенных возможности содержать себя. Денежное вознаграждение не предполагалось само собой и едва ли его обещание было обычным явлением. Иначе трудно объяснить, почему Уложение не говорит о такой обязанности, а при службе по записи квалифицирует взятую вперед сумму по-прежнему как "заемные деньги" (ХХ. 43). Никаких пределов хозяйской власти, кроме запрещения насильственно задерживать свободных "наймитов", отработавших свой срок (ХХ. 32), да ответственности на общем основании за наказуемые деяния по отношению к слугам, уложение также не указывает.

После Уложения 1649 года появляются многочисленные законодательные акты о личном найме, но все они - за весьма немногими исключениями - касаются отдельных отраслей труда или отдельных категорий лиц*(570). Достаточно самого поверхностного ознакомления с ними, чтобы убедиться, в какой мере они проникнуты той же мыслью об установлении договором найма хозяйской власти над нанявшимся. Не говоря уже о корабельных служащих и офицерских слугах, подчиненных дисциплинарной власти нанимателей, фабричные рабочие, ремесленные подмастерья и даже приказчики, промысел которых состоял, по определению Уст. цехов, "в том, чтобы делами купцов и фабрикантов управлять" - все они, "как в услужении у хозяина своего находящиеся", обязаны ему "во всем повиноваться". Тот же Уст. цехов 1799 г. (II. С. 19187) содержит общее положение, что "каждый мастер имеет в доме своем права хозяина как над подмастерьями своими, так и над учениками и работниками". Во многих законодательных актах, особенно по поводу найма фабричных рабочих и прислуги, явственно сказывается стремление законодательства к поддержанию хозяйского авторитета. Нигде служебный трудовой договор не смешивается с наймом самостоятельных услуг. Тенденция романистической юриспруденции к подчинению всех видов возмездного пользования трудом одинаковым правовым нормам, к подчеркиванию менового элемента и сближению с наймом вещей, подрядом и даже с куплей-продажей на нашем праве до издания Свода Законов не оказала сколько-нибудь заметного влияния.

Попытаемся теперь в немногих словах подвести итоги нашему историческому очерку. Наследие, полученное современной жизнью и наукой от прошлых веков в области найма труда, состоит из двух несогласованных и едва ли примиримых исторических наслоений. Римское и средневековое право радикально расходятся во взглядах на значение того обстоятельства, направлен ли договор найма труда на установление служебного отношения (отношения власти и подчинения) или нет. В связи с этим не только классификация трудовых сделок, но также самое понятие и природа найма труда и наиболее существенные касающиеся его положения в том и другом праве совершенно различны. Эта коренная разница не утратила своего значения и в следующие века.

В условиях римского рабского хозяйства сложилось понятие о труде как потенциальной ценности, мысленно обособляемой при заключении договора от личности работника и обмениваемой на деньги. Это представление было потом распространено на наем свободных работников. Но логическому обособлению не соответствовало реальное отделение рабочей силы от личности ее обладателя. В тех случаях, когда работник поступал в услужение, когда он обязывался употреблять весь свой рабочий день согласно с указаниями или нуждами нанимателя, он фактически связывал свою личность, подчинял ее чужой воле. Римское право относилось к этому обстоятельству совершенно равнодушно, пока оно не угрожало свободному состоянию работника. В принципе неотчуждаемости свободной личности, как таковой, римские юристы видели достаточную гарантию от злоупотребления нанимателем хозяйской властью. Насколько последней не нарушались нормы публичного права или права третьих лиц или самого нанявшегося, она составляла юридически иррелевантное обстоятельство. Личность свободного человека юридически не могла быть предметом договора, но таковым могла быть свойственная ему способность к труду, как нечто отдельное и отличное от него самого.

Труд, в специфическом смысле проявляемой работником трудоспособности (operae), как объект оборота противополагался, с одной стороны, проявлению духовной личности свободного человека (artes), с другой - выполнению работником по договору определенной работы, а другого - в сфере его собственной деятельности (opus). Трудового (служебного) договора, как разновидности наемного труда, римское право не знало. Artes в Риме не признавались нормальным объектом меновой сделки. Обещание opus экономически не совпадало с обещанием opus и с наймом вещей ни по предмету, ни по цели, ни по характеру порождаемых правоотношений. Однако между этими договорами, как категориями оборотных сделок, существовало, по римским воззрениям, сходство внешней структуры и, вероятно, у них были общие исторические корни. Во всех трех сделках стороны связывали с переращением благ в чужую имущественную сферу взаимообещание определенных выгод, причем выгода, обещанная одной из сторон, непременно должна была состоять в денежной плате. Это оказалось достаточным для того, чтобы их объединить общим иском и общим названием. Отсюда еще не вытекает, что к ним должны были применяться одни и те же правовые нормы. Положения, которые мы находим в Corpus juris, очень часть относятся только к тому виду locatio conductio, о котором в данном случае идет речь, и на остальные распространяемы быть не могут. Но объединение этих трех экономически разнородных договоров было возможно только при полном игнорировании личного элемента, т.е. потенциального подчинения личности работника воле и власти нанимателя.

В средние века мысль о возможности поступления в услужение с сохранением свободы прививалась очень медленно. Но и после того, как она вошла в правосознание общества, предоставление рабочей силы в форме обещания службы продолжало рассматриваться как частичное отречение от свободного самоопределения и как добровольное подчинение нанявшегося господской власти. Резкая грань между свободным и несвободным состоянием сгладилась и между ними образовались промежуточные ступени в виде вещно-зависимых и лично-зависимых отношений. Они и составляли правовую форму для пользования трудом свободных лиц. Правда, в основании лично-зависимого или служебного положения свободного человека, по общему правилу, лежал договор. Но соглашением сторон тут обыкновенно устанавливался только самый факт поступления в услужение и определялся общий характер исполняемых функций. Патриархальный строй средневековой семьи, тенденция к образованию сплоченных союзов, построенных на мысли о господстве главы союза над его членами, их защите и представительстве, существование обособленных правовых сфер, автономно регулирующих свои внутренние отношения, наконец, общие экономические, политические и культурные условия способствовали сохранению и укреплению идеи хозяйского авторитета и оттеснению договорного элемента. Тем самым служебное трудовое отношение получило совершенно другой характер, чем пользование чужим трудом без поступления в услужение и задача законодательства по отношению к нему оказались иной. Она не заключалась в точном нормировании взаимных прав и обязанностей сторон, а только в санкции хозяйской власти и в разрешении коллизий между нею и интересами государства или правами третьих лиц. Хозяйская власть в средние века никогда не признавалась юридически безразличным бытовым явлением; обычай и закон, независимо от соглашения сторон, ставили ее в известные правовые рамки и неизменно связывали с нею определенные хозяйские обязанности. Но внутри этих рамок конкретное содержание договора, права и обязанности нанявшегося определялись односторонней волей хозяина, как главы дома. Когда отношения утратили свой семейный характер, хозяйская власть в интересах порядка и по соображениям экономической политики энергично поддерживалась государством во всех областях наемного труда, регулируемого специальным законодательством. Средневековому праву взгляд на трудовой (служебный) договор как на чисто меновую сделку был также чужд, как слияние его в одну юридическую категорию с обещанием работы без установления служебного отношения и с наймом вещей.

Романистической юриспруденции не удалось найти или выработать юридическую форму для сложившегося в жизни трудового отношения, построенного на представлении о частичном подчинении нанявшегося власти нанимателя. Зависимые отношения она или игнорировала, или втискивала в рамки римского учения о рабах. Договоры, направленные на установление власти над свободной личностью, были несовместимы с римским индивидуалистическим понятием об обязательстве. Поэтому цель договора и характер порождаемых им отношений просто оставлялись без внимания. В возмездном пользовании чужим трудом, в каких бы формах оно ни происходило и какими последствиями оно ни сопровождалось, видели только меновую сделку, т.е. возмездное обещание услуг. Таким образом, практически важнейший вопрос о пределах хозяйской власти и связанных с ней обязанностях оказался вытесненным из области гражданского права. Но юристы этой эпохи не отрицали, подобно римским, юридической силы и значения зависимых отношений. Их нормировка признавалась только функцией государственного управления и, следовательно, предметом административного, а не гражданского права. Такое решение вопроса вполне соответствовало духу полицейского государства, но оно не соответствует ни воззрениям современного общества, ни требованиям современной жизни.

Невзирая на изменившиеся экономические и политические условия, для науки и законодательства далеко не бесполезны познание и развитие как истинного смысла римского учения, что предметом оборота юридически может быть только труд, но не личность свободного человека, так и жизнеспособного цивилистического ядра, содержащегося в пережитках средневекового права. Это ядро состоит в господствовавшем также в нашем праве представлении о трудовом отношении как об отношении власти и подчинения, устанавливаемом путем соглашения, но власти не беспредельной, а связанной для ее носителя с известными обязанностями и поставленной объективным правом в ненарушимые пределы, соответствовавшие культурным задачам общества и интересам государства.