Часть вторая 5 страница. – Если тебе интересно знать, то сумочку нашли в мусорном баке

– О да. Ты ведь бывший коп. Но все равно спасибо. Спасибо большое.

– Если тебе интересно знать, то сумочку нашли в мусорном баке. Вместе с двумя другими. Рядом с университетской библиотекой. Сторож увидел их и отнес в полицию. Боюсь только, твои карточки и телефон пропали… Но есть и хорошая новость. Все деньги целы.

– Что?

– Да уж. Невероятно. Двести фунтов. Я проверял.

Она чувствует теплую волну облегчения.

– Надо же! Они не тронули деньги! Ничего не понимаю.

– Я тоже. Похоже, когда они открывали кошелек, деньги просто выпали оттуда.

Лив берет сумочку и внимательно осматривает. На дне среди ее личных вещей типа щетки для волос, книжки в бумажной обложке, которую она читала в то утро, и завалявшегося тюбика губной помады лежат двести фунтов.

– Никогда раньше о таком не слыхала. Но все равно приятно. Одной заботой меньше.

Он улыбается. Но на его губах не снисходительная улыбка типа «о, несчастная пьянчужка, которая подбивала под меня клинья», а улыбка действительно очень довольного собой человека.

И она неожиданно для себя тоже улыбается:

– Это просто… невероятно.

– А где моя награда в четыре фунта? – спрашивает он и, встретив ее недоуменный взгляд, со смехом говорит: – Мо рассказала мне. Я шучу. Серьезно. Но, – продолжает он, от смущения разглядывая носки туфель, – как насчет того, чтобы куда‑нибудь вместе сходить? – И, не дождавшись ответа, добавляет: – Так, ничего особенного. И напиваться вовсе необязательно. И в гей‑бар идти необязательно. Можно просто немного пройтись. Будем гулять, сжимая в руке ключи и на всякий случай приглядывая за сумками.

– Идет, – подумав, кивает Лив и снова неожиданно улыбается. – Я с удовольствием.

Весело насвистывая, Пол Маккаферти спускается в дребезжащем лифте. Оказавшись на улице, он вынимает чек из банкомата, комкает его и кидает в ближайшую урну.

Они встречаются уже в пятый раз. В первый раз они едят пиццу, и Лив пьет минеральную воду, но лишь до тех пор, пока не убеждается, что он и правда не считает ее алкоголичкой, после чего позволяет заказать себе джин с тоником. Лучший джин с тоником, который она когда‑либо пробовала. Пол провожает Лив до дому и, уже собираясь уходить, неуклюже целует в щеку, и они дружно смеются над неловкостью ситуации. После чего Лив неожиданно наклоняется вперед и целует его уже в губы. Поцелуй короткий, но настойчивый, многообещающий. У Лив даже перехватывает дыхание. Пол неуклюже пятится к лифту, и, пока двери медленно закрываются, она видит его счастливую улыбку.

Он ей нравится.

Во второй раз они, по совету его брата, идут послушать живую музыку, и это ужасно. Через двадцать минут Лив с облегчением понимает, что Пол тоже находит оркестр ужасным, и, когда он спрашивает, не хочет ли она уйти, они как бы случайно берутся за руки, протискиваясь к выходу в переполненном баре. И идут так до самых дверей его квартиры. Там они разговаривают о своем детстве, любимых оркестрах, собаках и о том, что оба ненавидят цуккини, затем целуются на диване до тех пор, пока ноги у нее не становятся ватными.

А еще через какое‑то время он звонит ей в обеденный перерыв, чтобы сообщить, что случайно оказался рядом с ее домом, и спросить, не хочет ли она выпить с ним кофе.

– Ты что, действительно проходил мимо? – спрашивает она, после того как они выпили кофе и съели пирожные, попытавшись растянуть удовольствие настолько, насколько позволял отпущенный ему на обед час.

– Конечно, – отвечает он, и она, к своему восторгу, замечает, что у него краснеют уши.

Он ловит ее взгляд и теребит себя за левую мочку:

– Вот черт! Врун из меня никудышный.

В четвертый раз они идут в ресторан. Но когда должны были подать пудинг, звонит ее отец, чтобы сообщить, что Кэролайн опять его бросила. Он так громко завывает в телефонную трубку, что Пол буквально подпрыгивает на стуле.

– Мне надо идти, – говорит она, отказываясь от предложенной им помощи.

Нет, она еще не готова к встрече этих двоих, особенно учитывая то обстоятельство, что отец может встретить их без штанов.

Когда она через полчаса приезжает к отцу, то обнаруживает, что Кэролайн уже дома.

– Я совершенно забыл, что этим вечером она собиралась на этюды, – робко блеет отец.

Пол не пытается форсировать события. Лив даже начинает задумываться, не слишком ли много она говорит о Дэвиде и не впадает ли в некую крайность. Но потом решает, что Пол слушает просто из вежливости. И вообще, поскольку Дэвид – это неотъемлемая часть ее жизни, то Пол, если хочет быть с ней, должен принять и это. Мысленно она уже обсудила с ним больную для нее тему и даже успела – тоже мысленно – пару раз поссориться.

Теперь она просыпается и сразу начинает думать о Поле, вспоминает его манеру слушать, подавшись вперед, словно он ловит каждое ее слово, вспоминает его лицо: преждевременно поседевшие виски и ярко‑голубые глаза. А ведь она, казалось, уже и забыла, каково это – постоянно думать о ком‑то, желать физической близости и чувствовать легкое головокружение при воспоминании о запахе мужской кожи. Она по‑прежнему сидит без работы, но теперь это ее волнует уже меньше. Иногда Пол посреди дня посылает ей текстовые сообщения, и она прямо‑таки слышит его американский акцент.

Но Лив боится показать Полу Маккаферти, как сильно он ей нравится. Опасается сделать неверный шаг, ведь с тех пор, как она в последний раз ходила на свидания, прошло уже девять лет и правила игры, должно быть, изменились. Лив слушает бесстрастные излияния Мо насчет знакомств по Интернету, «полезных друзей», того, когда надо, а когда не надо заниматься любовью, а еще насчет депиляции и техники секса, и ей кажется, что она беседует с кем‑то, кто говорит на польском языке.

Ей трудно подходить к Полу Маккаферти с той же меркой, какой Мо меряет всех мужчин. Она считает их помешанными на порнухе, порочными, никчемными, корыстными бездельниками. Пол же очень прямой и для Лив – как открытая книга. Именно поэтому он и не захотел делать карьеру в своем спецотделе нью‑йоркской полиции.

«По мере того как ты поднимаешься по служебной лестнице, все черное и белое постепенно становится серым», – объясняет он.

И только когда он заводит разговор о сыне, речь его становится неуверенной и с него мигом слетает вся решительность.

– Развод – жуткое дерьмо, – говорит он Лив. – Мы пытаемся себя убедить, что с детьми все в порядке, что лучше уж так, чем заставлять их слушать, как двое не слишком счастливых людей орут друг на друга, но боимся узнать у них правду.

– Правду?

– Да. Чего им на самом деле хочется. Потому что знаем ответ. Он может разбить нам сердце. – Пол задумчиво смотрит вдаль, но уже через несколько секунд снова улыбается: – И все же Джейк – хороший парень. Действительно хороший. Слишком хороший для нас с Леони.

Ли нравится то, что он типичный американец, не такой, как другие, и к тому же полная противоположность Дэвиду. Пол по природе своей очень обходительный, он из тех мужчин, которые всегда пропускают даму вперед, распахнув перед ней дверь, причем не из желания сделать красивый жест, а потому что ему просто в голову не может прийти не открыть перед женщиной дверь. А еще в нем чувствуется скрытая властность характера: когда он идет по улице, люди стараются уступить ему дорогу. Но похоже, он этого даже не замечает.

– Боже мой, не стоит принимать все так близко к сердцу, – говорит Мо.

– Что? Я только хочу сказать, что приятно проводить время с кем‑то, кто…

– С кем собираешься перепихнуться на этой неделе, – фыркает Мо.

Но Лив пока не приглашает его в Стеклянный дом. Мо чувствует, что подругу гложут сомнения.

– Ну ладно, Рапунцель. Если так и собираешься сидеть в своей башне, то должна хотя бы позволить своему принцу подержаться за твои волосы.

– Не понимаю…

– Я вот что думаю, – говорит Мо. – Мы должны сделать перестановку в твоей комнате. Слегка изменить дом. Иначе ты так и будешь переживать, что привела кого‑то в дом Дэвида.

Правда, у Лив имеется сильное подозрение, что перестановкой мебели дела не исправишь. Она в любом случае будет переживать. Но во вторник днем, когда у Мо выходной, они передвигают кровать к белой бетонной стене, которая идет, как своеобразный спинной хребет, через центр дома. Честно говоря, здесь не самое подходящее место для кровати, но Лив не может не признать, что есть в этих переменах нечто вдохновляющее.

– Ну а теперь, – улыбается Мо, глядя на «Девушку, которую ты покинул», – картину перевешивать будем?

– Нет. Она остается.

– Но ты же сама говорила, что Дэвид купил ее специально для тебя. Что означает…

– Неважно. Портрет остается. И кроме того… – Лив, прищурившись, смотрит на женщину на картине. – Думаю, в гостиной он будет выглядеть неуместно. Картина… слишком интимная.

– Интимная?

– Она… сексапильная. Ты не находишь?

– Нет, не нахожу, – вглядывается в портрет Мо. – По мне, так лучше туда повесить большой плазменный телевизор.

С этими словами Мо уходит, а Лив продолжает смотреть на картину и впервые за долгое время не чувствует острого приступа тоски. «Как думаешь, – спрашивает она девушку, – может, действительно настало время идти дальше?»

В пятницу утром все начинает идти наперекосяк.

– Итак, у тебя самое настоящее свидание! – Отец делает шаг вперед и заключает ее в медвежьи объятия.

Сейчас в нем ключом бьет joie de vivre.[28]Он опять говорит одними восклицательными предложениями. И к тому же полностью одет.

– Он просто… Папа, я не хочу делать из свидания целую историю.

– Но это же замечательно! Ты красивая молодая женщина! Так предназначено самой природой! Ты должна расправить крылья, показать все, на что ты способна!

– Папа, у меня нет крыльев. И насчет способностей я тоже не слишком уверена.

– А что ты собираешься надеть? Может, что‑нибудь поярче? Кэролайн, что ей надеть?

Кэролайн идет на кухню, на ходу закалывая длинные рыжие волосы. Она только что ткала гобелен, и от нее слегка попахивает овцой.

– Майкл, ей уже тридцать лет, и она вполне способна сама подобрать себе гардероб.

– Но ты только посмотри, что на ней надето! Она так и осталась верна эстетическим пристрастиям Дэвида: все вещи исключительно черные или серые, причем абсолютно бесформенные. Дорогая, бери пример с Кэролайн. Посмотри, какие цвета она носит! Такая женщина всегда привлекает внимание…

– Твое внимание может привлечь женщина, даже одетая, как вьючное животное, – беззлобно говорит Кэролайн, включая чайник.

Отец стоит за ее спиной, прижимаясь к ней всем телом. Его глаза закрыты в экстазе.

– Мы, мужчины, первобытные существа. Наш взгляд притягивает все яркое и красивое. – Открыв один глаз, он придирчиво рассматривает Лив: – Быть может, тебе стоит одеваться не так мужеподобно, что ли.

– Мужеподобно?

– Мешковатый черный свитер. Черные джинсы. Отсутствие косметики. – Слегка отступив, отец придирчиво ее разглядывает. – Не чувствуется сладкоголосого пения сирены.

– Лив, носи то, в чем тебе удобно. И не обращай на него внимания, – вмешивается в разговор Кэролайн.

– Так ты считаешь, что я кажусь мужеподобной?

– Напоминаю, что вы встретились в гей‑баре. Возможно, ему и нравятся женщины, у которых слегка… мальчиковый вид.

– Ты просто старый дурак, – подводит итог разговору Кэролайн и с кружкой чая в руках покидает кухню.

– Значит, я похожа на лесбиянку, исполняющую роль «мужчины»?

– Я просто хочу сказать, что ты можешь подать себя в более выгодном свете. Возможно, сделать легкую завивку. Надеть пояс, чтобы подчеркнуть талию…

Кэролайн снова просовывает голову в дверь:

– Дорогая, совершенно не важно, что на тебе сверху надето. Главное то, что под одеждой. Самую важную роль здесь играет белье.

Отец смотрит ей вслед и чмокает губами.

– Белье, – мечтательно произносит он.

– Спасибо, пап. Теперь я себя чувствую намного лучше, – оглядев свою одежду, говорит Лив. – Просто… замечательно.

– На здоровье. Обращайся в любое время, – хлопает он рукой по сосновому столу. – И обязательно сообщи, как все прошло! Надо же, свидание! Потрясающе!

Лив разглядывает свое отражение в зеркале. Последний раз мужчина видел ее обнаженной три года назад, а обнаженной и одновременно трезвой, когда ей было не все равно, – то четыре. Она последовала совету Мо: сделала депиляцию, оставив на теле только узкую полоску растительности, натерла скрабом лицо, помыла голову с кондиционером. Ей пришлось хорошенько порыться в ящике с нижним бельем, прежде чем удалось найти что‑то более‑менее соблазнительное и не слишком старушечье. Отложив в сторону щипчики, она в виде исключения подпилила ногти на руках, а ногти на ногах покрыла лаком.

Дэвида такие вещи абсолютно не волновали. Но Дэвида больше нет рядом.

Она инспектирует свой гардероб, пытаясь отыскать хоть что‑то среди вешалок с черной и серой одеждой, практичными, но унылыми брюками и джемперами. В результате останавливается на черной юбке‑карандаше и джемпере с V‑образным вырезом. А к ним подбирает пару красных лодочек на высоком каблуке, с бантиками спереди, которые она надевала всего один раз, на свадьбу, но так и не решилась выбросить. Возможно, туфли уже не слишком модные, но они явно отличаются от той обуви, что носят лесбиянки, играющие роль «мужчины».

– Вот это да! Приятно посмотреть! – Мо, которой надо заступать в дневную смену, стоит уже в жакете, перекинув через плечо рюкзак.

– А не слишком ли? – держась за щиколотку, спрашивает с сомнением в голосе Лив.

– Выглядишь обалденно. Надеюсь, ты не надела бабушкины панталоны?

– Нет, я не надела бабушкины панталоны, – переводит дыхание Лив. – Хотя и не понимаю, почему вся одежда должна быть подобрана в соответствии с нижним бельем.

– Тогда вперед и постарайся ничего не усложнять. Я оставила для тебя цыпленка и салат в холодильнике. Тебе останется только заправить его. Заночую у Раника, чтобы не путаться под ногами. Так что весь дом снова в твоем распоряжении, – многозначительно ухмыляется она и закрывает за собой дверь.

Лив снова поворачивается к зеркалу. И оттуда на нее смотрит незнакомая, слишком расфуфыренная женщина. Лив, слегка ковыляя с непривычки на высоких каблуках, ходит по комнате и пытается понять, что именно сейчас выводит ее из равновесия. Юбка сидит идеально. Благодаря бегу, форма ног у нее красивая, почти скульптурная. Туфли служат необходимым ярким пятном, гармонично дополняя ее наряд. Нижнее белье красивое, но не вульгарное. Она складывает руки на груди и садится на кровать. Уже через час он должен быть здесь.

Она поднимает глаза на «Девушку, которую ты покинул», словно хочет сказать ей: «Я хочу быть похожей на тебя».

Но впервые в жизни улыбка девушки на портрете ничего ей не обещает.

«Можешь не надеяться», – словно говорит она.

Лив закрывает глаза и сидит так несколько минут. Потом берет мобильник и посылает Полу сообщение:

Планы изменились. Ты не против встретиться где‑нибудь в другом месте, где мы сможем выпить?

– Что, не захотелось готовить? Я все равно собирался захватить с собой еду из ресторана.

Откинувшись на спинку стула, Пол переводит взгляд на шумную компанию офисных работников, которые, судя по градусу пьяных заигрываний, похоже, сидят здесь уже довольно давно. Пола явно забавляют и не слишком трезвые женщины, и дремлющий в углу парень, с виду типичный бухгалтер.

– Мне просто хотелось выбраться на свежий воздух.

– Ну да. Ох уж эта надомная работа! Я уже и забыл, что она кого угодно может свести с ума. Когда брат только переехал сюда, то неделями просиживал у меня, составляя резюме, а когда я возвращался домой, то он в течение часа донимал меня разговорами.

– Вы что, приехали из Америки вместе?

– Нет, он приехал сюда после моего развода, чтобы морально меня поддержать. Я тогда был просто никакой. А потом решил остаться. – Пол оказался в Англии десять лет назад. Его жена‑англичанка страшно скучала по дому, чувствовала себя несчастной, особенно после рождения Джейка, и он ради нее ушел из нью‑йоркской полиции. Но, оказавшись здесь, они поняли, что дело было вовсе не в стране проживания, а в них самих. – Эй, смотри, парень в синем костюме кадрит вон ту девицу с шикарными волосами.

– Волосы не настоящие, – потягивая свой напиток, замечает Лив.

– Да ты что? Ты, наверное, шутишь! Неужели парик?

– Наращивание искусственных волос. Сразу видно.

– Только не мне. Скажи еще, что и грудь у нее тоже ненатуральная!

– Натуральная. Правда, эта девица четырехгрудая.

– Четырехгрудая?

– Лифчик ей явно мал. Перерезает груди пополам. И потому кажется, что у нее их четыре.

Пол начинает так сильно хохотать, что даже задыхается. Он уж и не помнит, когда в последний раз так смеялся. Лив улыбается ему, но как‑то вымученно. И вообще сегодня она какая‑то странная, отвечает невпопад, словно ее мысли заняты чем‑то другим.

– Как думаешь, – говорит он, справившись с приступом смеха, – четырехгрудая девица клюнет на него?

– Ну, если только после очередной рюмки. Не думаю, что она на него запала.

– Да. Она на него даже не смотрит. Похоже, ей нравится вон тот, в серых туфлях.

– Женщинам не нравятся серые туфли. Уж можешь мне поверить.

Он поднимает брови, ставит стакан на стол.

– Вот только теперь и начинаешь понимать, почему мужчине легче расщепить атом или завоевать другую страну, чем догадаться, о чем думает женщина.

– Пфф! Если будешь хорошо себя вести, я покажу тебе руководство по применению, – говорит она и, встретив его взгляд, густо краснеет, словно ляпнула явно не то. Возникает неловкая пауза. Она смотрит на свой стакан. – А ты скучаешь по Нью‑Йорку?

– Мне нравится там гостить. Теперь, когда я приезжаю домой, все смеются над моим акцентом, – отвечает Пол и, так как Лив его откровенно не слушает, добавляет: – Не стоит так волноваться. Честное слово. Мне и здесь хорошо.

– О, нет. Прости. Я не хотела… – Слова замирают у нее на губах. За столом снова воцаряется молчание. Но потом она поднимает на него глаза и начинает говорить, положив палец на край стакана: – Пол… Я хотела пригласить тебя к себе сегодня вечером. Хотела, чтобы мы… Но я просто… Еще слишком рано. Я не могу. Не могу этого сделать. Вот почему я отменила обед. – Фразы будто повисают в воздухе, и она краснеет до корней волос.

Он открывает и закрывает рот. Наклоняется вперед и тихо произносит:

– Достаточно было сказать: «Я не голодна».

– Боже мой! Свидание со мной, наверное, просто мрак! – удивленно посмотрев на Пола, ахает Лив.

– Может быть, ты просто немножко более откровенна, чем следует.

– Прости! – От отчаяния у нее из груди вырывается стон. – Я не понимаю, что…

Он снова подается вперед и легонько касается ее руки. Ему ужасно хочется, чтобы она перестала так переживать.

– Лив, – ровным голосом начинает он. – Ты мне нравишься. Ты удивительная женщина. И я прекрасно понимаю, что ты слишком долго просидела в четырех стенах. И я не… Я не хочу… – Но у него не хватает слов. Еще не время для подобного разговора. Более того, где‑то в глубине души он, несмотря ни на что, разочарован. – Вот черт! Как насчет того, чтобы поесть пиццы? Потому что я умираю с голоду. Пойдем перекусим. Будем смущать друг друга где‑нибудь в другом месте.

– У меня дома полно еды. – Ее колено касается его ноги.

Он смеется. Потом неожиданно становится очень серьезным.

– Прекрасно. Хотя теперь уже я не знаю, что сказать.

– Скажи: «Это было бы здорово». Кстати, можешь добавить: «Лив, заткнись, ради бога, чтобы не усложнять все еще больше».

– Что ж, это было бы здорово, – говорит Пол, подает ей пальто, и они выходят из паба.

Теперь они уже не молчат. Каким‑то чудом возникшее было напряжение исчезает, и они ведут себя более непринужденно. Возможно, благодаря его словам или внезапно нахлынувшему на Лив чувству облегчения. И она от души веселится, радуясь его шуткам. Они лавируют между группами туристов и наконец ловят такси, а когда он помогает ей забраться в машину и сесть рядом с ним на заднее сиденье, она прислоняется к нему, вдыхает мужской запах его чистой кожи, и от ощущения нежданно‑негаданно привалившего счастья у нее слегка кружится голова.

Они идут к ее дому, и он со смехом вспоминает их первую встречу. А еще то, как Мо приняла его за грабителя.

– Я еще стребую с тебя обещанные четыре фунта, – улыбается он. – Мо сказала, что я их честно заслужил.

– Ну, если равняться на Мо, то можно далеко зайти. Она, например, считает нормальным подливать в бокалы неприятным посетителям жидкое моющее средство.

– Жидкое моющее средство?!

– А они потом всю ночь бегают писать. Вот так она берет на себя функции Господа Бога и лишает незадачливых гостей романтических надежд. И тебе лучше не знать, что она делает с кофе тех, кто ей реально насолил.

– Мо понапрасну растрачивает себя на этой работе, – восхищенно качает он головой. – Организованная преступность – вот где ей самое место.

Они вылезают из такси и подходят к дому. Воздух уже по‑осеннему холодный и слегка покалывает щеки. Поэтому они спешат поскорей попасть в удушливое тепло парадной. Теперь она чувствует себя немного глупо. Ей почему‑то кажется, что за предыдущие дни Пол Маккаферти превратился для нее в некую абстрактную идею. В символ ее движения вперед. И сейчас она с трудом выдерживает тяжесть разом свалившихся на нее перемен.

Но тут у нее в ушах словно звучит голос Мо: «Эй, миссис! Вредно так много думать».

Правда, когда за ними закрывается дверь лифта, оба замолкают. Лифт, дребезжа, громыхая и моргая лампочками, с трудом ползет вверх. Проезжает мимо второго этажа, и они слышат шаги человека, идущего по лестнице, звуки виолончели, раздающиеся из какой‑то квартиры.

Лив остро чувствует его присутствие в закрытом пространстве: цитрусовый запах лосьона после бритья, тяжесть его руки на своих плечах. Она опускает голову и мысленно ругает себя за то, что переоделась в старомодную юбку и туфли без каблука. Ругает, что не надела лодочки с бантиками.

Потом поднимает глаза и видит, что он наблюдает за ней. Но без тени улыбки на лице. Неожиданно он притягивает ее к себе, наклоняется к ней, их лица разделяет всего несколько дюймов. Но не целует.

Он внимательно смотрит на нее, словно изучая ее глаза, ресницы брови, рот, и ей неуютно под его пристальным взглядом. Она ощущает дыхание Пола на своей коже, видит его красиво вырезанные губы, которые так и хочется слегка прикусить зубами.

Но он все еще не целует ее.

И это заставляет ее трепетать от желания.

– Я все время думаю о тебе, – шепчет он.

– Как приятно, – отвечает она.

Тогда он осторожно трется кончиком носа о ее нос. Их губы соприкасаются. Она чувствует совсем рядом его сильное тело. И понимает, что ноги ее уже не держат.

– Да, очень приятно, – продолжает она. – Но я хочу сказать, что мне страшно. Правда, в хорошем смысле. Мне кажется, что я…

– Помолчи немного, – тихо просит он.

Его слова замирают на ее губах, его пальцы поглаживают ее шею, и она теряет дар речи.

А когда лифт приезжает на верхний этаж, они уже вовсю целуются. Он рывком открывает дверь, и, подхваченные волной нестерпимого желания, так и не разомкнув объятий, они оказываются на площадке. Она засовывает руку ему под рубашку, вбирая тепло его тела, а другой пытается открыть дверь.

Они вваливаются в дом. Свет она не включает. Он обнимает ее за талию, впившись ей в губы, и она чуть не падает навзничь. Она хочет его до дрожи в коленках. Потом ударяется о стену и слышит, как он вполголоса выругался.

– Здесь, – шепчет она. – Сейчас.

Она чувствует тяжесть его тела. Они на кухне. Луна заливает комнату холодным синим светом. У нее вдруг возникает ощущение опасности, словно в комнату проникло нечто призрачное, но живое – непонятное и в то же время сладостное. Немного поколебавшись, она стягивает через голову джемпер. И снова становится той, что когда‑то была: смелой и ненасытной. Глядя ему прямо в глаза, расстегивает блузку. Раз, два, три – пуговицы выскакивают из петель. Блузка падает с плеч, и теперь она по пояс голая. От холодного воздуха обнаженная кожа туго натягивается. Его взгляд останавливается на ее груди, и ей становится трудно дышать. Все вокруг неожиданно останавливается.

В комнате слышится лишь их тяжелое дыхание. Ей кажется, что ее загипнотизировали. Она наклоняется вперед, ощущая в это короткое мгновение рождение чего‑то мощного и прекрасного. И они снова целуются, и она понимает, что много лет ждала именно этого поцелуя, поцелуя, который будет длиться вечно и навсегда останется у нее в памяти. Она вдыхает запах его лосьона после бритья и забывает обо всем. Даже о том, где они сейчас. Он нежно отстраняется и ласково ей улыбается.

– Что? – задыхающимся голосом, почти теряя сознание, спрашивает она.

– Ты, – шепчет он и умолкает.

Ее лицо расплывается в счастливой улыбке, и она целует его, целует до обморока, до головокружения, забывая обо всем и внимая только настойчивому зову плоти. Здесь. Сейчас. Его руки обнимают ее. Губы ласкают ямку на ее шее. Она прижимается к нему, ей не хватает воздуха, сердце бешено колотится, каждая клеточка тела становится такой чувствительной, что его прикосновения вызывают дрожь. Ей хочется смеяться от радости. Она срывает с него рубашку. Поцелуи становятся все более и более страстными. Он неловко сажает ее на кухонный стол, и она обвивает его ногами. Тогда он наклоняется и задирает ей юбку до талии, а она выгибается, чувствуя спиной холодный гранит, ее глаза устремляются к стеклянному потолку, руки судорожно цепляются за его волосы. Ни один защитный экран вокруг не закрыт, стеклянные стены – будто окно в ночное небо. Она вглядывается в темноту и ощущает странное ликование в душе.

«Я еще жива», – проносится у нее в голове.

А потом она закрывает глаза и больше уж ни о чем не думает.

Его голос возвращает ее к жизни.

– Лив? – Он держит ее. Она слышит собственное дыхание. – Лив? – снова спрашивает он, и она перестает дрожать. – Ты в порядке?

– Прости. Да. Прошло столько времени…

Его руки в молчаливом ответе сжимают ее еще крепче. И снова тишина.

– Ты не замерзла?

Она пытается отдышаться и отвечает не сразу:

– Просто околела от холода.

Тогда он осторожно опускает ее, поднимает с пола рубашку и накидывает на нее. Они в темноте смотрят друг на друга.

– Что ж, это было… – Она хочет небрежно сказать что‑нибудь остроумное, но ничего не выходит. Язык ее не слушается. Ей страшно отпускать его, словно если он не будет ее держать, то она улетит.

Но реальная жизнь уже потихоньку вступает в свои права. Она слышит непривычно громкий шум транспорта на улице, чувствует босыми ногами холодный каменный пол. Похоже, она потеряла туфлю.

– Мы, кажется, не закрыли входную дверь, – шепчет она, глядя в коридор.

– Черт, не могу найти ботинок! А ты знала, что у тебя в доме нет крыши?

Она поднимает глаза. Вроде, крышу никто не открывал. Наверное, случайно нажала на кнопку, когда падала на кухонный стол. Осенний воздух обволакивает их, ее обнаженное тело покрывается мурашками, словно и оно только сейчас поняло, что на самом деле произошло. На спинке стула висит черный свитер Мо, похожий на крылья хищной птицы.

– Погоди, – говорит она.

Шлепает по кухне и нажимает на кнопку, прислушиваясь к скрежету закрывающейся крыши. Пол смотрит на звездное небо, потом – на нее, медленно поворачивается на триста шестьдесят градусов и, дав глазам немного привыкнуть к темноте, осматривает кухню.

– Ну и ну! Я ожидал совсем другого.

– Почему? А чего ты ожидал?

– Не знаю… Вся эта история с муниципальным налогом… – Он поднимает глаза к стеклянному потолку. – Я думал, у тебя захламленная маленькая квартирка. Типа моей. А это…

– Дом Дэвида. Он построил его, – роняет она и, заметив, что Пол переменился в лице, спрашивает: – Что? Слишком большой?

– Нет. – Пол пробегает глазами гостиную и делает глубокий вдох. – Это не запрещено. Он… э‑э‑э… действительно замечательный парень.

Она наливает им по стакану воды и начинает одеваться, стараясь не показывать своего смущения. Он подает блузку, они смотрят друг на друга и, несмотря на то что теперь почти одеты, чувствуют некоторую неловкость.

– Итак, а теперь что случилось? Хочешь побыть одна? – улыбается он и поспешно добавляет: – Но должен тебя предупредить. Если хочешь, чтобы я ушел прямо сейчас, дай мне тайм‑аут, чтобы ноги перестали дрожать.

Она смотрит на Пола Маккаферти, вдруг ставшего до боли родным и близким. Нет, она не хочет, чтобы он уходил. Она хочет нежиться в его объятиях, положив ему голову на грудь. Она хочет просыпаться, не чувствуя безотчетного страха, когда невозможно убежать от своих мыслей. В ней еще живет тень сомнения – Дэвид, – но она гонит ее прочь. Все, пора жить не прошлым, а настоящим. Нет, она больше не будет девушкой, которую покинул Дэвид.

Она не включает Свет. А тихонько берет Пола за руку и ведет наверх, в свою спальню.