Часть вторая 4 страница. – И все. Я пошел. Да‑да, конечно пошел

– И… все. Я пошел. Да‑да, конечно пошел. – Он встает и с трудом переводит дух. На нее он не смотрит. – Уф, вон там комната сына. Если захочешь пить или что‑то еще, там есть кран. Уф, кран с водой. – Он берет журнал и кладет на место, затем – другой и снова кладет. – И вот журналы. Если захочешь почитать. Полно…

Нет, не может быть, чтобы все закончилось вот так. Она хочет его, ее тело просто излучает желание. Она готова молить его об этом. Она до сих пор ощущает жар его руки на талии, вкус его губ. Они стоят и смотрят друг на друга в упор.

«Неужели ты ничего не чувствуешь? Не уходи! – посылает она ему молчаливый призыв. – Пожалуйста, не уходи от меня!»

– Спокойной ночи, Лив, – говорит он.

Он бросает в ее сторону еще один взгляд, затем поворачивается, выходит в коридор и тихо закрывает за собой дверь ванной.

Через четыре часа Лив просыпается в маленькой комнате, на кровати с пуховым одеялом с эмблемой «Арсенала». Голова раскалывается так, что ей приходится потрогать затылок, чтобы убедиться, что она не стала жертвой нападения. Она моргает, тупо смотрит на крошечных существ из японских мультиков на противоположной стене и пытается по кусочкам восстановить события сегодняшней ночи.

Украденная сумка. Она закрывает глаза. О нет!

Незнакомая кровать. У нее нет ключей. О боже! У нее нет ключей. И нет денег. Она пытается встать, но голову пронзает такая боль, что хочется кричать.

А потом она вспоминает мужчину. Пит? Пол? Вспоминает, как идет ночью по пустынным улицам. Вспоминает, как наклоняется, чтобы поцеловать его, а он вежливо уклоняется. «Ты… бесподобен».

– О нет, – шепчет она и закрывает глаза руками. – О, я не могла…

Она садится и спускает ноги вниз, внезапно замечая на полу желтую пластмассовую машинку. Но, услышав звуки открывающейся двери и льющейся воды в душе, Лив хватает жакет, туфли и потихоньку выбирается из квартиры навстречу безжалостному свету нового дня.

– Это похоже на нашествие, – нервно смеется исполнительный директор. – Интересно, у остальных… такие же ассоциации?

– О да, – по привычке отвечает она.

Рядом с ней примерно пятнадцать подростков, которые бегают по просторному вестибюлю «Конахи секьюритиз». Двое из них – Идан и Кэм, – широко расставив руки, прыгают туда‑сюда через перила, идущие вдоль стеклянной стены, их белые спортивные костюмы шуршат при соприкосновении с полом из известняка. Небольшая группа детей уже успела просочиться в центральный атриум, и теперь они с хохотом носятся по идеально ровным дорожкам и тычут пальцами в японских карпов, мирно плавающих в угловых бассейнах.

– Они что, всегда… такие шумные? – спрашивает исполнительный директор.

Рядом с Лив стоит Абиола, молодежный работник.

– Да, – кивает она. – Мы обычно даем им минут десять на то, чтобы привыкнуть к месту. Вы удивитесь, как быстро они адаптируются.

– И что… они никогда ничего не ломают?

– Никогда, – отвечает Абиола. Тем временем Лив наблюдает за тем, как Кэм, пробежав по деревянному ограждению, пружинисто подпрыгивает на его конце. – Посещения других компаний, список которых я вам представила, обошлись без серьезных нарушений. Ну, разве что выбили пару раз кусочек мозаичной плитки. – Но, заметив, что исполнительный директор явно ей не верит, она добавляет: – Вы не должны забывать, что среднестатистический британский ребенок живет в доме площадью меньше семидесяти шести квадратных метров. А наши дети выросли в еще более стесненных условиях. Поэтому вполне естественно, что, когда они попадают в новое место типа вашего, им сперва хочется побегать. Но посмотрите, что будет дальше. Они впишутся в ваше пространство.

Раз в месяц Фонд Дэвида Халстона, являющийся подразделением архитектурного бюро «Солберг‑Халстон», организует для подростков из неимущих семей посещение зданий, представляющих особый интерес с точки зрения архитектуры. Дэвид свято верил в то, что молодые люди должны видеть не только типичную застройку, но и другие архитектурные формы, чтобы научиться по‑своему использовать пространство и понимать его роль. Он хотел, чтобы они получали удовольствие от пребывания в просторных светлых зданиях. Лив никогда не забудет, как он объяснял это группе бенгальских детей из Уайтчепела.

«О чем говорит вам этот портал, когда вы через него проходите?» – спросил он, показав на огромный дверной проем.

«О деньгах», – ответил кто‑то под дружный хохот остальных.

«Все правильно, – улыбнулся Дэвид. – Именно об этом он и должен говорить. Это брокерская контора. И портал с огромными мраморными пилястрами и золотыми буквами сверху кричит вам: „Дайте нам ваши денежки. И мы их ПРИУМНОЖИМ“. Он говорит самым простым и вульгарным способом: „Мы знаем все о деньгах“».

«Вот поэтому, Нихил, высота твоей двери только три фута», – кто‑то из мальчиков толкнул другого, и оба покатились со смеху.

Но это работало. Она даже тогда понимала, что это работает. Дэвид рассказывал об окружающем их пространстве, которое может раскрепостить тебя, заставить сердиться или грустить. Он показал, как свет и пространство, словно живые существа, движутся вокруг необычных зданий.

«Они должны видеть, что существует альтернатива тесным коробкам, в которых они сейчас живут, – объяснял Дэвид. – Они должны понимать, что окружающая их среда влияет на их самочувствие».

После смерти Дэвида с благословения Свена она взяла на себя обязанности мужа, встречалась с директорами компаний, договаривалась с ними о посещении зданий, в которых расположены их фирмы, терпеливо объясняя значение данного мероприятия. И это помогло ей держаться на плаву и жить дальше именно в те минуты, когда она уже переставала видеть смысл в своем существовании. И теперь такие экскурсии раз в месяц оставались единственной вещью, которую она с нетерпением ждала.

– Мисс? А можно потрогать рыбу?

– Нет. Руками ничего не трогать. Ну что, все в сборе? – спрашивает она и ждет, когда Абиола сосчитает детей по головам. – Хорошо. Начинаем прямо здесь. Я хочу, чтобы вы десять минут постояли спокойно и рассказали мне, как на вас влияет то, что вы видите сейчас вокруг себя.

– Здесь очень спокойно, – произносит кто‑то, когда смех прекратился.

– Почему?

– Не знаю. Вода. И водопад. Умиротворяет.

– И что еще вас здесь умиротворяет.

– Небо. Похоже, здесь нет крыши. Да?

– Да. Почему, по‑вашему, здесь нет крыши?

– Наверное, деньги кончились. – И снова взрыв смеха.

– А когда вы отсюда выйдете, то что в первую очередь сделаете? Нет, Дин. Я знаю, что ты хочешь сказать. Не это. Попробуйте вдохнуть побольше воздуха. Дышите полной грудью.

– Но в воздухе полно всякого дерьма. Похоже, они здесь просто пропускают воздух через фильтр.

– Здесь открытое пространство. Они не могут пропускать воздух через фильтр.

– А я и правда дышу. Полной грудью. Терпеть не могу маленькие помещения. У меня в комнате нет окон, и приходится спать с открытой дверью, чтобы не чувствовать себя как в гробу.

– У моего брата в комнате тоже нет окна, и маме пришлось повесить на стенку постер с нарисованным окном.

И они начинают наперебой сравнивать свои спальни. Лив любит этих детей и боится за них, так как через них сталкивается с изнанкой жизни. Все они в основном вынуждены обитать в пределах одной‑двух квадратных милей, где они заперты, или в силу каких‑то физических ограничений, или из‑за страха перед местными молодежными бандами, или из‑за провинностей перед законом.

Казалось бы, такая малость. Но участие в этом благотворительном проекте дает ей ощущение того, что Дэвид не зря прожил свою жизнь, а его идеи находят свое продолжение. Иногда встречаются действительно талантливые дети – те, кто сразу понимает замыслы Дэвида. И тогда она пытается им как‑то помочь: беседует с учителями, помогает получить стипендии. Пару раз она даже встречалась с их родителями. Один из протеже Дэвида сейчас получает степень по архитектуре, а фонд оплачивает его обучение.

Но для большинства детей – это просто шанс хоть ненадолго заглянуть в другой мир, применить свои способности в области паркура на других ступеньках и перилах, причем не на улице, а в роскошном мраморном вестибюле, возможность заглянуть в обитель Мамоны, хоть и под недремлющим оком богатых людей, которых Лив уговорила пустить их к себе.

– Несколько лет назад было проведено специальное исследование, в ходе которого было установлено, что, если уменьшить площадь, приходящуюся на одного ребенка, с двадцати четырех до пятнадцати квадратных футов, дети становятся более агрессивными и менее контактными. Что вы думаете по этому поводу?

Кэм, который продолжает висеть на перилах, отвечает:

– Мне приходится делить комнату с братом, и у меня просто руки чешутся как следует ему накостылять. Он вечно залезает со своим барахлом на мою половину.

– Итак, где ты себя хорошо чувствуешь? Вот здесь, например, тебе хорошо?

– Я чувствую себя так, будто у меня вообще нет проблем.

– А мне нравятся растения. Вон те, с большими листьями.

– Блин! Так бы сидел и смотрел на рыб. Здесь как‑то успокаиваешься, – под одобрительный гул голосов говорит один из мальчиков и, подумав, добавляет: – А потом я поймаю одну и попрошу маму поджарить ее на ужин. Правильно?

И все дружно смеются в ответ. Лив смотрит на Абиолу и неожиданно для себя тоже начинает хохотать.

– Ну как, все нормально? – встает из‑за письменного стола ей навстречу Свен.

Лив целует его в щеку, кладет сумочку и садится в белое кожаное кресло по проекту Чарльза и Рэй Имз. Для нее уже стало традицией после каждой экскурсии приходить в «Солберг‑Халстон», чтобы за чашечкой кофе рассказать, как все прошло. И каждый раз она чувствует себя очень усталой.

– Великолепно. Когда мистер Конахи понял, что мы не собираемся нырять в расположенные в атриуме бассейны, то явно воодушевился. Он даже остался, чтобы поговорить с детьми. Надеюсь, мне удастся уговорить его оказать им спонсорскую помощь.

– Прекрасно. Хорошие новости. Присаживайся, я организую нам кофе. А как ты сама? Как твоя смертельно больная родственница? – спрашивает он и, встретив ее непонимающий взгляд, уточняет: – Твоя тетя?

Лив чувствует, что начинает краснеть:

– О! О да, неплохо, спасибо. Уже лучше.

Свен протягивает Лив кофе, задерживая на ней взгляд чуть дольше, чем надо. Потом под мягкое поскрипывание кресла садится.

– Ты должна простить Кристен. Иногда ее заносит. Я ей прямо сказал, что считаю того парня идиотом.

– Боже! – растерянно моргает Лив. – Неужели было так заметно?

– Только не для Кристен. Она даже не знает, что вирус Эбола не лечится хирургическим путем, – говорит Свен и, услышав, как ахнула Лив, снимает очки и с улыбкой добавляет: – Не бери в голову. Роджер Фолдс – настоящий осел. Хотя в любом случае было приятно лишний раз с тобой повидаться. Правда‑правда. Ты должна чаще выходить в люди.

– Хм, что я недавно и сделала.

Она снова краснеет, подумав о ночи, проведенной в доме Пола Маккаферти. Лив вдруг обнаруживает, что воспоминания о том дне засели в ней, точно заноза, и она вольно или невольно постоянно к ним возвращается. Что заставило ее себя так вести? Что он о ней подумал? А тот поцелуй до сих пор вызывает у нее дрожь. И, холодея от стыда, она все еще ощущает его на своих губах. Словно какая‑то частица ее души начинает возрождаться к жизни.

– Итак, как дела с Голдштейном?

– Мы пока не слишком продвинулись. У нас проблемы с новыми строительными правилами, но мы их решаем. В любом случае Голдштейны счастливы.

– У тебя есть фотографии?

Голдштейн‑билдинг был для Дэвида проектом мечты: просторное здание из органического стекла, растянувшееся вокруг площади на окраине города. Он работал над ним последние два года их семейной жизни, в течение которых уговаривал состоятельных братьев Голдштейнов принять его смелое решение и позволить ему создать нечто отличное от приевшихся угловатых бетонных замков. Но Дэвид умер, не успев реализовать задуманное. Свен продолжил работу над проектом, провел все стадии проектирования и теперь приступил к возведению здания. Здесь, правда, возник ряд трудностей: задержки поставок из Китая, низкое качество стекла, проблемы с фундаментом, не подходящим для лондонской глинистой почвы. И сейчас общий вид здания наконец начинает вырисовываться: стеклянные панели блестят на солнце, напоминая свернувшуюся кольцами гигантскую змею.

Свен роется в лежащих на столе бумагах, находит фотографию и протягивает ее Лив. Она видит окруженную синим строительным забором гигантскую конструкцию, в которой даже в таком виде можно безошибочно узнать творение Дэвида.

– Это будет нечто потрясающее, – не в силах сдержать улыбку, говорит она.

– Я собирался тебе сказать, что они согласились установить в память Дэвида мемориальную доску.

– Неужели? – От волнения ей становится трудно дышать.

– Да, на прошлой неделе Джерри Голдштейн сообщил мне, что они хотели бы так или иначе почтить память Дэвида. Они сохранили о нем самые теплые воспоминания.

– Это было бы… замечательно, – отвечает Лив, пытаясь до конца осознать слова Свена.

– Я тоже так думаю. Ты придешь на открытие?

– С большим удовольствием.

– Прекрасно. А как вообще дела?

Лив медленно потягивает кофе. Ей, как всегда, неудобно обсуждать со Свеном свою личную жизнь. Не хочется разочаровывать его отсутствием в ней значительных событий.

– Ну, я, кажется, приобрела соседку по квартире. Что весьма… интересно. Продолжаю бегать. Относительно работы пока тишина.

– И насколько все плохо?

– Думаю, на потогонном производстве в Бангладеш я точно зарабатывала бы больше.

– А тебе не приходило в голову… что, может, пора заняться чем‑то другим?

– Я не слишком гожусь для чего‑то другого.

Она уже давным‑давно поняла, что сделала ошибку, бросив после замужества работу, чтобы везде сопровождать Дэвида. Пока ее друзья делали карьеру, просиживая по двенадцать часов в день в офисах, она путешествовала вместе с мужем в Париж, Сидней, Барселону. Он не хотел, чтобы она работала. Ведь было глупо так надолго расставаться. А после она уже потеряла квалификацию и не могла ничем таким заниматься.

– В прошлом году мне пришлось заложить дом. И теперь мне не справиться с платежами, – выпаливает она, словно грешница на исповеди.

Однако Свена ее слова, похоже, не слишком удивляют.

– Знаешь… если ты захочешь продать дом, я легко найду тебе покупателя.

– Продать?

– Дом слишком велик для одного человека. И… ну я не знаю. Понимаешь, Лив, там ты живешь слишком изолированно. Конечно, когда‑то этот дом помог Дэвиду попробовать свои силы. Более того, стал чудесным убежищем для вас двоих. Но не кажется ли тебе, что пора снова окунуться в гущу событий? Поселиться в более подходящем для жизни месте? Найти хорошенькую квартирку где‑нибудь в центре Ноттинг‑Хилла или, быть может, Клеркенвелла?

– Я не могу продать дом Дэвида.

– Почему нет?

– Потому что это неправильно.

Он решает не говорить очевидные вещи. Да в этом и нет особой нужды: по тому, как он откидывается в кресле и поджимает губы, все и так совершенно понятно.

– Ладно, – наклоняется он поближе к Лив. – Я просто предлагаю хороший вариант.

В окне за его спиной видно, как огромный кран, словно разрезая небо пополам, поднимает огромные железные балки, чтобы потом опустить их на зияющую пустотами крышу строящегося дома напротив. Когда пять лет назад архитектурное бюро «Солберг‑Халстон» переехало сюда, из окна виднелись только ветхие лавчонки: букмекерская контора, прачечная, комиссионный магазин, – с побуревшими кирпичными стенами и годами не мытыми окнами с въевшейся в стекла свинцовой пылью. Сейчас на их месте котлован. Возможно, когда она в следующий раз сюда приедет, здесь все изменится до неузнаваемости.

– Как твои дети? – резко меняет она тему.

И Свен, со свойственной ему деликатностью, начинает говорить о другом.

Где‑то ближе к концу их ежемесячного совещания Пол неожиданно замечает, что Мириам, их общая с Джейн секретарша, сидит не на стуле, а на двух огромных коробках с делами. Причем сидит страшно неудобно, согнув ноги, чтобы юбка сильно не задиралась, и подперев спиной очередные коробки.

Примерно в середине девяностых годов розыск похищенных произведений искусства превратился в большой бизнес. Но в Компании по розыску и возврату (КРВ) этого никто, как ни странно, не предвидел, и вот уже в течение пятнадцати лет все совещания проводились в захламленном кабинете Джейн, где было не повернуться из‑за бесконечных папок, коробок с факсами и фотокопиями, ну а если в совещании участвовали клиенты, то в ближайшей кофейне. Пол постоянно говорил, что пора подыскать новый офис. Причем каждый раз Джейн смотрела на него так, словно впервые об этом слышит, и одобрительно поддакивала. Но ничего не делала.

– Мириам? – спрашивает Пол, собираясь уступить ей место, но она отказывается.

– Мне вполне удобно, – отвечает она и продолжает кивать, будто желая убедить в этом в первую очередь лично себя.

– Ты сейчас упадешь в коробку с «Неразрешенными спорами за 1996 год», – говорит он, а про себя добавляет: «И я вижу все, что у тебя под юбкой».

– Нет, мне действительно удобно.

– Мириам, если честно, то я…

– Пол, у Мириам все нормально. Правда, – водружает на нос очки Джейн.

– О да, со мной все в порядке, – продолжает кивать Мириам, и Пол отворачивается, хотя чувствует себя ужасно неловко.

– Ну а теперь, когда вопрос размещения персонала закрыт, кто скажет, на чем мы остановились?

Их юрист Шон начинает зачитывать стоящие на повестке дня вопросы: обращение к правительству Испании для урегулирования проблемы возвращения частному коллекционеру реквизированной во время войны картины Веласкеса, невыполненная задача по возврату двух скульптур, возможный легальный обмен с целью удовлетворения претензий по реституции. Пол кладет шариковую ручку на блокнот и откидывается на спинку кресла.

И перед глазами снова возникает печальная улыбка той девушки. Взрыв неожиданного хохота. Грустные морщинки вокруг глаз. «Когда‑то у меня хорошо получалось заниматься сексом по пьяному делу. Действительно хорошо».

Ему, конечно, трудно в этом признаться, но он был страшно разочарован, когда, выйдя из ванной, обнаружил, что она ушла. Пуховое одеяло сына было аккуратно расправлено, а комната оказалась пустой. Ни записки. Ни номера телефона. Ничего.

«Скажи, а она здесь частый гость?» – в тот же вечер небрежно поинтересовался он у Грега по телефону.

«Нет. Никогда ее раньше не видел. Извини, что втравил тебя в историю, братец».

«Пустяки», – ответил он, решив не просить брата сообщить ему, если она вдруг объявится. Внутренний голос почему‑то подсказывал, что не объявится.

– Пол?

И он снова заставляет себя сосредоточиться на лежащем перед ним листе бумаги формата А‑4.

– Хм, как вы уже знаете, мы вернули картину, принадлежащую семье Новицки. Теперь она отправлена на аукцион. Что, очевидно, хм, принесет определенный доход, – говорит он, проигнорировав предупреждающий взгляд Джейн. – В начале этого месяца у меня встреча насчет коллекции статуэток из аукционного дома «Бонэме», кроме того, удалось выйти на след картины Лоури, украденной из роскошного дома в Айршире, и… – Он пролистывает бумаги. – И еще эта французская работа, что была похищена во время Первой мировой войны, а теперь обнаружена в лондонском доме какого‑то архитектора. С учетом стоимости картины полагаю, что без боя хозяева ее не отдадут. Но дело будет совершенно ясным, если мы сможем доказать, что картина действительно была украдена. Шон, попытайся найти прецедентные дела, касающиеся Первой мировой. Так, на всякий случай. Помимо этого, с прошлого месяца у меня осталось еще несколько дел, которыми надо заняться, и сейчас я веду переговоры со страховщиками насчет нашего участия в новом реестре произведений искусства.

– Еще в одном? – спрашивает Джейн.

– Все дело в неэффективной работе антикварного отдела полиции, – объясняет Пол. – Страховщики нервничают.

– Эта новость может оказаться очень даже неплохой. А что у нас со Стаббсом?

– Глухо. Полный тупик, – щелкает Пол шариковой ручкой.

– Шон?

– Все очень запутано. Я пытаюсь найти прецеденты, но дело вполне может быть передано в суд.

Джейн кивает и, услышав, что у Пола звонит мобильник, бросает на него строгий взгляд.

– Простите, – говорит он, выуживая из кармана телефон, и смотрит на имя на экране. – С вашего позволения, я должен принять этот звонок. Привет, Шерри!

Он спиной чувствует обжигающий взгляд Джейн, когда, осторожно переступая через ноги коллег, выходит в коридор. Оказавшись в своем кабинете, он закрывает за собой дверь.

– Ну что, получилось? Ее имя? Лив. Нет, это все, что я знаю. Неужели? Ты можешь ее описать? Да, похоже, это она. Светло‑каштановые волосы, ближе к русым, до плеч. Завязывает их в хвост? Телефон, бумажник… А что еще, не знаю. Нет адреса? Нет, без понятия. Конечно, Шерри, окажи мне любезность. Можно мне ее забрать? – Он задумчиво смотрит в окно. – Да‑да. Знаю. Кажется, я понял, как ей это вернуть.

– Алло?

– Это Лив?

– Нет.

– А Лив дома? – помедлив, спрашивает он.

– Вы что, судебный пристав?

– Нет.

– Ее сейчас здесь нет.

– Вы не скажете, когда она вернется?

– А вы точно не судебный пристав?

– Определенно не судебный пристав. У меня ее сумочка.

– Значит, вы тот самый вор, что спер у нее сумочку? Если собираетесь ее шантажировать, только понапрасну потратите время.

– Я не вор. И не судебный пристав. Я просто человек, который нашел сумочку и теперь хочет вернуть ее обратно. – Пол даже вспотел от напряжения.

На том конце провода повисает длинная пауза.

– А как вы узнали номер телефона?

– Он остался в памяти моего мобильника. Она одолжила его у меня, когда пыталась дозвониться домой.

– Вы что, были вместе с ней?

Пол расцветает от удовольствия. Он не решается сразу продолжить разговор, чтобы не выдать своего энтузиазма, но потом все‑таки произносит:

– С чего вы взяли? Она что, упоминала обо мне?

– Нет, – отвечает собеседница, и Пол слышит звук закипающего чайника. – Я просто из любопытства. Послушайте, она сейчас проводит ежегодную экскурсию. Возможно, к четырем вернется. Если нет, могу взять сумочку вместо нее.

– А вы кем ей приходитесь?

Снова подозрительно длинная пауза.

– Я женщина, которая принимает украденные сумочки вместо Лив.

– Допустим. Давайте адрес.

– А вы не знаете? – И снова тишина. – Хм. Ну вот что я вам скажу, мистер. Приходите на угол Одли‑стрит и Пакерс‑лейн, а там вас кто‑нибудь встретит.

– Я не вор и не краду сумочки.

– Говорите‑говорите. Позвоните, когда будете там, – бросает она, и Пол даже на расстоянии чувствует, как напряженно работает ее мозг. – Если никто не ответит, просто отдайте сумочку женщине, что живет в картонных коробках у черного входа. Ее зовут Фрэн. А если мы все же решим с вами встретиться, то не вздумайте шутить. У нас есть пушка. – И, не дав ему ответить, вешает трубку.

Он сидит за письменным столом, тупо глядя на телефон.

Джейн без стука входит в его кабинет. Пола эта ее манера уже начинает порядком раздражать. Ему кажется, что она пытается застукать его на чем‑то.

– Итак, картина Лефевра. Ты уже послал открытое письмо?

– Нет. Проверяю, не выставлялась ли она.

– А ты узнал адрес настоящих владельцев картины?

– В редакции журнала не сохранилось никаких записей. Но все нормально. Я отправлю письмо ему на работу. Если он архитектор, его нетрудно будет найти. Фамилия наверняка значится в названии компании.

– Прекрасно. Я сейчас получила сообщение о том, что предъявители прав на картину через несколько недель приедут в Лондон и хотят встретиться. Было бы здорово, если бы мы могли к их приезду получить ответ от хозяев картины. Можешь определить примерные даты?

– Постараюсь.

Он упорно смотрит на экран компьютера, где нет ничего, кроме скринсейвера, и Джейн, поняв намек, уходит.

Мо уже дома. Несмотря на иссиня‑черные волосы и черную одежду, ее присутствие практически не чувствуется. Только иногда, просыпаясь около шести утра, Лив сквозь полудрему слышит, как Мо снует туда‑сюда, готовясь к утренней смене. И присутствие постороннего человека в доме странно успокаивает Лив.

А еще Мо каждый день готовит или оставляет в холодильнике завернутую в фольгу еду из ресторана, а на столе – инструкции по применению: «Нагревать 40 минут до температуры 180 градусов. Это означает ВКЛЮЧЕНИЕ ДУХОВКИ» или «ДОЕШЬ ЭТО, ТАК КАК К ЗАВТРАШНЕМУ ДНЮ ОНО ВЫПРЕТ ИЗ КОНТЕЙНЕРА И УБЬЕТ НАС». В доме больше не пахнет сигаретным дымом. Лив подозревает, что Мо тайком покуривает на балконе, но не задает лишних вопросов.

Но в общем они живут обычной жизнью. Лив встает как всегда и направляется в сторону бетонных прогулочных дорожек, ноги ритмично касаются земли, в ушах свистит воздух. Она перестала покупать кофе и теперь заваривает для Фрэн чай, потом ест свой тост и садится за письменный стол, стараясь не слишком расстраиваться из‑за отсутствия работы. Но теперь она замечает за собой, что с нетерпением ждет трех часов, когда в замке повернется ключ и Мо вернется домой. Мо не предложила ей арендной платы – Лив не уверена, что им обеим хочется переводить отношения в деловое русло, – но на следующий день после пропажи сумочки на кухонном столе появилась кучка смятых банкнот. «Экстренный муниципальный налог, – гласила приложенная к деньгам записка. – Только не вздумай заморачиваться на эту тему».

Но Лив и не думала заморачиваться. У нее просто не было другого выхода.

Они как раз пьют чай и читают лондонскую бесплатную газету, когда раздается телефонный звонок. Мо поднимает голову, словно охотничья собака, почуявшая запах дичи, и смотрит на часы.

– О, я, кажется, знаю, кто это, – говорит она и, так как Лив снова утыкается в газету, добавляет: – Это мужчина с твоей сумочкой.

– Что? – Лив так и застывает, не донеся кружку до рта.

– Забыла тебе сказать. Он уже звонил. Я велела ждать нас на углу.

– Какой мужчина?

– Без понятия. Я только убедилась, что он не судебный пристав.

– Боже мой! Неужели у него и правда моя сумочка? Как думаешь, а он не потребует вознаграждения? – Пошарив по карманам, она достает четыре фунта монетами и еще какую‑то мелочь. – Да, особо не разгуляешься. Как думаешь?

– Если учесть, что интимных услуг ты не оказываешь, то для тебя это вполне приличная сумма.

– Всего четыре фунта.

Лив зажимает деньги в кулаке, и они идут к лифту. На лице Мо играет хитрая ухмылка.

– Ну что еще? – спрашивает Лив.

– Да вот, я тут подумала. Вот смеху‑то будет, если мы украдем его сумку. Возьмем и грабанем его! Девушки‑грабители. Я однажды на почте украла мелки. Так что я в отличной форме, – хихикает Мо и, заметив, что Лив явно шокирована, добавляет: – Мне тогда было семь лет.

Затем они молча едут на лифте до первого этажа. Когда двери открываются, Мо говорит:

– А потом смоемся по‑тихому. Он же не знает твоего адреса.

– Мо… – начинает Лив, но, выйдя из парадной, замечает стоящего на углу мужчину, видит его манеру проводить рукой по коротким волосам. Она густо краснеет и круто разворачивается.

– Эй, ты куда? – удивляется Мо.

– Мне туда нельзя.

– Почему? Я уже отсюда вижу у него в руках твою сумочку. Выглядит он вполне нормально. Не похож на грабителя. У него на ногах туфли. А грабители не носят туфли.

– Можешь забрать сумочку вместо меня? Ну пожалуйста… Я не могу с ним говорить.

– Почему? – испытующе смотрит на нее Мо. – И с чего это ты так покраснела?

– Послушай, я ночевала в его доме. И теперь мне ужасно неловко.

– О господи! Ты занималась с этим мужчиной нехорошими вещами.

– Вовсе нет.

– А вот и да, – сверлит ее глазами Мо. – Или хотела заняться. ТЫ ХОТЕЛА. Вот потому‑то ты сейчас такая пришибленная.

– Мо, пожалуйста! Ты можешь просто взять вместо меня сумочку? Скажи ему, что меня нет дома. Ну что тебе стоит? – И, не дав Мо и рта раскрыть, Лив в полном смятении вскакивает в лифт и нажимает на кнопку верхнего этажа.

Оказавшись в стеклянном доме, она прислоняется к двери и пытается унять сердцебиение.

«Мне уже тридцать лет», – говорит она себе.

Потом слышит, как на площадке снова открываются двери лифта.

– О боже, Мо, спасибо большое, я…

Перед ней стоит Пол Маккаферти.

– А где Мо? – задает она глупый вопрос.

– Твоя соседка по квартире? Она… своеобразная.

Лив чувствует, что потеряла дар речи. Язык будто распух и не помещается во рту. Она машинально приглаживает волосы и неожиданно понимает, что не помыла голову.

– Ну, так или иначе, здравствуй, – говорит он.

– Привет.

– Твоя сумочка. Это ведь точно твоя? – протягивает он руку.

– Поверить не могу, что ты ее нашел.

– Я хорошо умею разыскивать пропавшие вещи. Это моя работа.