Книга Иова

Остановим внимание на Книге Иова, как древнейшей из всех книг Еврейского народа. Мы смотрим на Книгу Иова, как писание Богодохновенное, с благоговением, подобающем святыне, в коем не отказывали ей даже критики школы рациональной. «Я приступаю, говорит Гердер, с некоторым благоговейнейшим трепетом, я представляю, что это голос, дошедший к нам чрез превращение трёх или четырёх тысячелетий». Раскрыв выше содержание книги, обратим внимание на идею творения и ход развития оной в этом творении соответственно судьбе народа, особенно его Богомизбранничеству. Еврейская поэзия старалась выразить сознание народа, ведомого Богом к высокому предопределению – в образах живой действительности. Этою идеею одушевлены были все Богодохновенные поэты; её же встречаем и в Книге Иова.

Что в самом деле представляет эта Книга? Ничто иное, как живую картину (89) примирения самых непримиримых противоречий в судьбе народа, представляет гармонию тех явлений, в которых мы привыкли видеть одно расстройство, одним словом: даёт видеть образ лучшего нормального бытия в картине страждущего человечества. Задача Книги Иова – должно представить в судьбе одного лица, одного блаженного мученика – общий тон человеческой судьбы, устрояемой Богом на небе – непонятный (постоянный) и кривотолкуемый человеками на земле. Эта идея воплощена в лице Иова, в характере праведника, в страданиях коего (нрзб.1сл.) человек всех мест и времён, не как он есть, и как должно быть сообразно своей природе и назначению. Есть много страдальцев, но без Иовой праведности, есть праведники, но их праведность не открывает такой политики, как Иова; есть и праведники и мученики, но связь их праведности с мученичеством остаётся тайною неразгаданною. В лице же Иова всё это является в неразрывной целости, (89об) в гармонической совокупности, в неопровержимой очевидности. Это лице есть, в особенном смысле, идеальное, следовательно, в высшей степени поэтическое, какого мы недальновидным своим оком не встретим в действительности, и какое могло только созерцать ясновидящее око, чувство Боговдохновенного поэта. Не то мы хотим сказать, что лице Иова есть изобретение поэта, не существовавшее исторически никогда. В прав. поэтическом и догматическом отношении книга не тратит важности от того, изображает ли она историю одного человека или в изображении одного неделимого представляет историю всего человечества. Но Церковь Иудейская, а за нею и Христианская признавало лице Иова лицем историческим, и почему бы мы могли отвергнуть такое признание? Нам, напротив, утешительно думать, что такой муж, как Иов, действительно жил, что он выказал такое величие (90) духа, такой непоколебимый характер, как это представляет книга, известная под его именем, что она есть памятник, какого бы он себе желал, памятник, иссечённый не из камени, не из золота, а неизгладимыми чертами написанный в сердцах человеческих: Во всяком случае, лице Иова есть лице историческое и вместе идеальное. Смотря на него обыкновенным взглядом, видели бы в нём обыкновенного несчастливца; но величие души в сем страдальце, удивительную гармонию судеб его опустили бы из виду; следовательно, независимо от исторической действительности, идея Книги, как и лице идеальное – есть чистое достояние поэзии. Боговдохновенный поэт возносит нас на небо к самому Престолу Вседержителя, и человекообразным способом, как только возможно понять, представляет нам Иегову, подвергающего верность Иова жестоким испытаниям. Он переносит на землю, и вот пред нашими глазами (90об) является праведник, лишённый богатства, всего любезного и отрадного сердцу и порабощенный болезнями, которые делают его предметом ужаса для самых ближних, являются с живым чувством страдания, не ведая ни цели, ни причин страдания. Иегова и всё небесное воинство смотрит на него и ожидает: что с ним будет, оправдается ли о нём слово Божие, или нет уже ни праведности, ни праведников на Земле. Переберите все драмы, эпохи всего мира, всех народов – найдёте ли картину величественнее оной и необъятной важности? Дело идёт не о царе или князе, а человеке, который один оправдает всё человечество и притом пред лицем, незнающего лицеприятия; и вот этот муж, который как образец верности и величия человека должен быть на небе, вводится почти в учёный спор о мудрости с мудрецами. Судя по основному спору, (91) который следует разрешить собеседникам Иова, следовало бы принять роль жены, т.е. убедить отречься от Бога и умереть; тогда бы решения были прямыми ответами на предложенный вопрос, но вместо того действительный разговор уклоняется от главной темы. Иов защищает свою невинность; друзья его, или лучше – противники, стараются убедить его в винности; но первую должно доказать настоящим, а (о) последней и вопроса вовсе не было. К чему же этот разговор, который не приближает, а отдаляет от главного предложения творения. Этого отступления требовала истина, жизнь человеческая и на ней основанный Закон (нрзб.1сл.): без чего в лице Иова не узнали бы мы своего брата, с величием, свойственным природе нашей и с неизбежными слабостями; его лице был бы отвлечённый идеал, и в нём бы ничего не могли найти (91об) нашего, кроме имени человеческого. Дело в том, что ни Иов, ни Цари не знали о вопросе, предложенном на небе, у каждого был свой собственный вопрос, который они решили так, как все вопросы обыкновенно решаются на земле. Богодохновенный поэт открывает в Иове одну черту, которая служит основанием всех добродетелей и движителем всех разговоров: - Это необыкновенная пылкость характера, возбуждаемого притом физическими страданиями, пылкость, которая нередко доводила до излишества и преувеличений. Цари пришли к Иову, конечно, для того, чтобы поплакать вместе с ним и утешить, но Иов, уверенный в своей невинности и пылкостью своего характера и между тем естественным образом довёл их до того, что они из утешителей делаются обвинителями. Одна эта черта есть уже верх искусства драматического. Отвечая, по-видимому, одним друзьям, доказывая (92) им правоту свою, Иов решает в то же время вопрос, предложенный о нём на небе, т.е. что он лучше, нежели кто-нибудь, постигнет величие Божие, что он яснее, нежели кто-нибудь, сознаёт ничтожность человека пред Богом, и необходимость покорности и преданности Ему. Смотря на него, как на праведника, долженствующего оправдать собою человечество, должно рукоплескать его словам, в коих как бы без цели, по случаю, высказывается то, чего ожидает испытующее его небо, т.е. свою непобедимую преданность; так-то жизнь и поэзия решают вопрос, логика и узнаёт иначе, потому нет в ней ни жизни, ни поэзии. Три друга Иова говорят, каждый сообразно со своим характером. Елифаз, как более скромный и умеренный, первый совет предлагает не от себя, а влагает в уста оракула. Валдад наступает сильнее, а Софар усиливает слова Валдада. Троекратно обращаются друзья к правильному страдальцу; и в конце первой беседы Иов призывает Бога рассудить его с обвинителями, во второй разгорячается ещё более, Иов как бы скорбит и негодует, на счастие людей нечестивым и следует на правосудие Божие. Елифаз, с обыкновенною своею осторожностью, снова убеждает Иова, но раздраженный Иов сильнее прежнего подтверждает свою мысль. Валдад слабо отвечает, а Софар ничего, и Иов остаётся победителем; он (92об) как лев приходит между изверженными врагами, и две последние его речи суть превосходные цветы лирической поэзии. Эти речи могут показаться однообразными, во всех их одна тема, во всех один основной тон, но надобно помнить, что Иов старался поразить противника его же стрелами, что он говорит то же, но несравненно прекраснее, что он любил начало и основание противника обращать в свою пользу, на каждом слове высказывал яснее своё благоговение пред Богом, свою преданность воле Божией. Кто с таким пламенным одушевлением изображал величие и премудрость Божию, так что слова Иова в сравнении со словами друзей его − суть общие заученные места; кто с такою сердечною теплотою говорил о Боге, будучи поражён рукою Божию? И какие доказательства могут быть сильнее этих? Рассматриваемые с этой начало речи Иова и его друзей не представляют однообразности, мы ждём от Иова не того, чтобы он сказал нам что-нибудь новое, но чтобы не изменил своей праведности и в каждой речи находим сильнее и сильнее доказательства оной. Иов и начинает свою речь превосходными элегиями и оканчивает подобными же трогательными песнями, выражающими болезнь его тела и скорби его души. (93)

Когда умолк Иов, и три его друга давно уже стояли безмолвными, на сцену является молодой юноша Элиус; он пылок, дерзок, строит картины беспредельно обширные, образы без цели, без конца, и потому, несмотря на его вызов, никто не отвечает ему. Между речью Иова и Божественною речью Иеговы, речь Элиуса стоит как тень, она как бы приготовляет разговаривающих к явлению Самого Вседержителя, и Бог является внезапно. От Элиуса, который пред тем изображал пришествие Господа и доказывал невозможность этого, Господь обращается к Иову, поставляет его с веселием. Он указывает на чудеса смертному, осмелившемуся измерять Его премудрость, и Иов безмолвствует. Потом Господь представляет всех чудовищ Земли и вод, которых Он создал, и о которых Он печётся, и земной мудрец сознаёт свой стыд. Эта ни с чем не сравнимая речь заключает ход развития превосходной идеи творения; с одной стороны, она пополняет недостаток предшествовавших изображений величия Божия; с другой – обличает в Иове эту пылкость и пытливость к ложным мнениям о правосудии Божием. Бог не говорит Иову, (93об) за что Он его испытывал, Он возстановляет его, вознаграждает сугубо ущерб, и вот всё, чего может требовать смертный, можно сказать, что ход действий в Книге Иова есть высокий образец художественной стройности; в изображении лица Иова (нрзб.1сл.) кажется всё богатство искусства драматического, - глубокое значение имеет непоколебимая уверенность в своей пылкости. Чтобы он был без такого убеждения? Как бы он вынес столько бедствий, обрушившихся на его голову? Как истинный праведник, он крепко стоит за свою правоту; и отсюда происходит твёрдость его терпения, величие, непреклонность характера. При чтении разговоров Иова с его друзьями, может быть, каждый из нас представляет себе: почему бы Иову не уступить своим собеседникам, - признать грехи, хотя и неведомые. Но тогда Иов не был бы Иов: уступив одно, он должен будет уступить все; одно сомнение необходимо повлекло бы тысячи сомнений и окончились бы отчаянием. В своём подлинном виде, как невинный страдалец, непреклонный защитник своей праведности, и когда он проклинал (94) день своего рождения и роптал на свою судьбу, Иов везде является дивно великим лицем, какого не изображает ни одна человеческая трагедия. Он представляет собою зрелище! Поистине достойное того, чтобы взирали на него Ангелы и всё небесное воинство. И где ты, певец этой жизни? Где ты, Божий поэт, друг Ангелов и человеческих душ? Ты, обозревший небо и землю, обнимавший одним взглядом, возносивший к звёздам и даже выше звёзд свой дух? Цветёт ли вечно зелёный кипарис на твоей могиле, или ты почиваешь сокровенным, оставив одну Книгу во свидетельство? Был ли ты сам живописцем своих страданий – счастливец несчастливый, - мученик награждённый? На земле ты видел небо; небесное воинство ты поставил невидимо у постели смертного больного, оправдавшего Бога в Его творении; его страдания сделал зрелищем Ангелов!...

Назвав Книгу Иова Богодохновенным творением поэзии. Кроме Иова было ещё лице, которое сохраняло истинную религию не в семействе Патриархов, - Мельхиседек Царь Салимский. О нём говорится, что он Божий Священник Бога Вышняго, т.е. истинного. (94об) Если же Мельхиседек был жрец, то, конечно, для кого-нибудь да был. Следовательно, и кроме него были и другие чтители Истинного Бога. Кроме того, Мельхиседек был Царь. Нельзя же подумать, чтобы Царь имел особую религию, один чтил Бога истинного. Хотя не многих, но всё же он должен был иметь сообщников. Но что Хананеи во времена Патриархов не были совершенно чужды поклонения истинному Богу, это видно из того, что они не препятствовали Аврааму, Исааку и Иакову ставить жертвенники. Авраам ставил эти жертвенники не раз, не два, - и, несмотря на это, Хананеи не говорили ему за это ничего. Притом, Бог говорил Аврааму, что он не даёт теперь права ему в наследие Хананеи, потому что не исполнилась ещё мера грехов её жителей.

К чтителям Истинного Бога надобно также причислить и Авимелеха Царя Герарского: Герар был город в Земле Филистимской. В этом городе или близ него поселился Авраам с Саррою. Царь Герарский, прельстившись красотою её, вздумал присвоить её себе; но Бог, явившись (95) Авимелеху, запретил ему это делать. Авимелех отдал после этого Сарру Аврааму, и в присутствии своих чиновников заключил с ним клятвенный союз от имени Бога Истинного (Быт.XXI.22.). Спустя 40 лет Царь Герарский заключил союз с Исааком, тоже от Имени Бога истинного. Всё это показывает, что Авимелех и некоторые из его подданных чтили Бога Истинного.

К чтителям Бога Истинного, хотя и не во всём совершенным, нужно отнести семейство Вафуила и Лавана. Когда Авраам послал своего домоправителя Елиезера найти для Исаака супругу из рода Нахорова; и когда Елиезер, пришедши в Месопотамию, открыл волю Авраама Вафуилу, то семейство Вафуила согласилось отпустить Ревеку к Исааку и говорило, что этого хочет Сам Бог. Когда Иаков прожил 20 лет у Лавана в работе, побежал в Палестину, то Лаван погнался за Иаковом и хотел отмстить ему. Но Бог явился во сне Лавану и сказал ему, чтобы он не причинял Иакову не малейшего зла. Из этого видно, что Лаван, чтя идолов, не переставал чтить (95об) Бога Истинного. Но что Лаван действительно чтил Истинного Бога, тому доказательством служит то, что когда он примирился с Иаковом, то вместе принесли жертву и оба каялись Богом Аврамовым и Нахоровым.

Были чтители Истинного Бога и между Мадианитянами. Известно, что когда Моисей убежал для безопасности из Египта к Мадианитянам, то он поселился и проживал в доме Иофора, который был священнический жрец Бога Вышнего: ибо после, когда Моисей вывел Евреев из Египта, Иофор явился к нему и в присутствии Евреев приносил жертву Богу.

Были чтителями Истинного Бога и между Моавитянами, хотя они и покланялись идолам. Когда Евреи проходили Моавитскую Землю, то Царь Моавитский Валак отправил послов к жившему в его царстве Валааму пророку и требовал, чтобы он пришёл к нему и проклял людей, нашедших на его Землю. Валаам был пророк истинный и в самом деле усердный чтитель Бога.

Остатки истинного понятия о Боге были и у Египтян во времена патриархальные. Когда Иосиф объяснил фараону (96) сны и предсказал ему будущее, то фараон, обратясь к своим чиновникам, сказал им, что в Иосифе находился Дух Божий, и что Бог открыл ему будущее. Когда фараон, опасаясь рождения Моисея и размножения Израильтян, велел повивальным бабкам убивать всех младенцев мужского пола, то бабки не выполняли этого приказания, говоря, что они боятся Суда Божия. Когда Моисей предстал пред фараоном для освобождения Израильтян чудесами, то волхвы, сперва было, удачно ему подражали, но после отказались, говоря, что в его чудесах явно виден перст Божий.

Когда Египтяне погнались за Евреями по дну расступившихся вод Чёрмного Моря, и когда по их вступлению воды опять начали сходиться, то Египтяне, видя скорую гибель свою, кричали: побежим от Евреев, за них против нас (нрзб.1сл.) Сам Бог. Да и сам фараон во время казней признавался, что Господь праведен, а он и его подданные нечестивы. Из этих праведных примеров видно, что и у Египтян были остатки познания об едином Истинном Боге.

История Израильтян из Египта (96об) раскроется сильнее, если мы обратим внимание на памятники египетские, в которых под формою иероглифов упоминается об этом событии. В разбирании этих иероглифов показал большое искусство знаменитый писатель. Рассмотрел и издал свои труды особою книгою.

Из этого сочинения известны для Истории Церковной некоторые точные определения тех событий, которые соприкасаются с историей народа Израильского. Новейшие исследования показывают, что таблицы династии Египетских заимствованы из точных источников. Соображаясь с этим летосчислением, мы находим, что вторжение Гиксосов или так называемых Царей-пастырей случилось при последнем из царей XVI-ой династии. Гиксосов этих не должно смешивать с Евреями, как думал Иисус Флавий, даже нельзя доказать, чтобы или были единоплеменны Евреям. Ибо самые Патриархи Иакова и сам он принуждены были, или, по крайней мере, находили благоприличным объясняться чрез переводчиков. Значит, (97) сам Иосиф, находясь при дворе, говорил тогда языком придворным, следовательно, языком Царей-пастырей. Этот язык невразумителен был для Ц. сынов Иакова, потому нужно было употребить переводчиков. Так хотя Гиксосов нельзя назвать ни Евреями, ни единоплеменными Евреям, однако то справедливо, что семейство Иакова и сам Иосиф поселились в Египте при Гиксосах. Это новейшее исследование находит вероятность потому, что коренные Египтяне имели отвращение к племенам пастушеским, а Иаков с сыновьями был принят благосклонно. Причина этого заключается в перемене господствующей династии. Господство Гиксосов продолжалось около 250 лет. В течении этого времени надобно полагать переселение Евреев в Египет. Продолжалась эта династия между 1972 г. и 1722 году. С изгнанием Гиксосов вступила в управление Египтом XVIII династия по указанию Манефо управляла 333, а по другим 340 лет. От этой XVIII династии сохранилось в Египте весьма много памятников и зданий, лучшими из них ещё и теперь красуется (97об) Египет. При XII Царе этой династии Менефте между покорёнными странами упоминается между прочим Ханаан, - это конечно ещё до переселения туда Евреев. При сыне этого Менефта Ремесесе, который известен у Герадота и Диодора сицилийского по имени Сезострис. Во время этого Государя он находит обстоятельное указание на обременительное угнетение Евреев при нем, вследствие которого совершился исход. Моисей говорит, что между другими городами они строили Рамуес. Это наименование города сходно с собственным наименованием Государя, и, вероятно, самый город назван по имени Государя.

По принятому ныне счислению Евреи вышли из Египта за 1491 год до Рождества Христова. Теперь правление Рамзеса оканчивается почти за 1499 л., здесь не достаёт восьми лет. Но эта разность при столь продолжительном времени не представляется значительною. Но эта разность ещё уменьшится, если принять в соображение то, что Евреи вышли ни при самом Рамзесе, а при сыне его Менефте II, коего правление продолжалось (98) три года. Состояние Египта при XVIII династии было самое цветущее. Из неё много было завоевателей, которые стояли наверху своего могущества. Теперь можно понять, почему Бог за Избранный народ вступил в борьбу в ту самую пору, когда Египет стоял наверху своей славы, дабы для Евреев ощутительнее была сила Божия, а для Египтян поразительнее их бедствие. Вся эта XVIII династия после Рамзеса лет чрез 90 пала. Первый Государь новой династии был Сетис – (нрзб.1сл.), известный у греческих писателей. От его времени много так же сохранилось памятников. Но его завоевания и сына его не коснулись Евреев, потому что они уже находились в пустыне. От того Моисей нисколько об них не упоминает.