Глава тридцать первая

Ачер был ошеломлен теми новостями, о которых сообщила ему старая Кэтрин. Естественно, что мадам Оленская поторопилась приехать по первому зову своей бабушки; но то, что она решила остаться под ее крышей трудно было объяснить, – тем более что здоровье старой Мингот значительно улучшилось.

Ачер не сомневался, что это ее решение никак не связано с ее финансовыми проблемами. Он точно знал ту скромную сумму, которую граф Оленский выделил ей после того, как они расстались. Если бы ее бабушка отказалась содержать ее, мадам Оленской не на что было бы жить, – по крайней мере, жить по стандартам Минготов. Поскольку Медора Мэнсон потеряла свои сбережения, обе дамы оказались в тяжелой ситуации. Вероятно, они едва сводили концы с концами. И все же Ачер нисколько не сомневался, что мадам Оленская приняла предложение своей бабушки из иных соображений.

Элен была щедра и пренебрежительно относилась к деньгам; будучи женой графа Оленского она в них не нуждалась. В то же время, она могла обходиться без многих вещей, которые Минготы причисляли к вещам первой необходимости. Миссис Ловелл Мингот с миссис Велланд часто обсуждали парадоксальное равнодушие Элен Оленской к баснословным богатствам, которые ее окружали во дворцах графа Оленского. Более того, Ачер прекрасно знал, что вот уже несколько месяцев Элен не получает от графа денег. И все же она не предприняла ни единой попытки добиться финансовой поддержки со стороны своей бабушки. А посему, если она приняла это решение, то значит была особая причина.

И за ответом на этот вопрос ему не пришлось далеко ходить. Когда они ехали из Джерси, Элен сказала Ньюлэнду, что они должны жить с ним отдельно; но в тот момент ее голова лежала у него на груди. Он знал, что Элен не стала бы опускаться до пошлого кокетства. Просто тогда, в карете, она отчаянно боролась с собой, в то время как он всеми силами пытался сдержать себя. Она нашла веский аргумент в пользу того, что им нельзя ломать судьбы людей, которые им доверяют. Но по прошествии десяти дней со времени ее возвращения в Нью‑Йорк, она, возможно, догадалась по его молчанию, что он готов предпринять решительные шаги, – те шаги, после которых обратной дороги нет. Подумав об этом, она скорее всего устыдилась своей нерешительности, и сочла возможным пойти на компромисс, столь типичный в таких ситуациях. Иными словами, она решила пойти по пути наименьшего сопротивления.

Всего какой‑нибудь час тому назад, перед тем, как позвонить в дверной колокольчик, дома миссис Мингот, Ачеру казалось, что его путь определен. Он намеревался перекинуться словечком с мадам Оленской или, в случае ее отсутствия, разузнать у ее бабушки, каким поездом она возвращается в Вашингтон. Он надеялся разыскать графиню в этом поезде и сопровождать ее в Вашингтон или на край света. Он даже подумывал о том, не уехать ли им в Японию. Во всяком случае, она поняла бы его порыв и не стала бы ему противиться. Он собирался оставить Мэй записку, в которой сжигал бы все мосты. Ачер чувствовал, что способен не только отважиться на подобный шаг, но и целиком и полностью осуществить задуманное.

Но узнав, что события приняли иной оборот, он испытал некоторое облегчение. Однако когда Ачер ехал домой после встречи с миссис Мингот, ему вдруг показалось, что путь, который он выбрал, отвратителен. Молодому человеку уже не раз приходилось ступать на эту скользкую дорожку, но тогда он еще не был женат и ему не приходилось ни перед кем отчитываться в своих действиях. Он мог спокойно играть свою роль, в меру соблюдая предосторожность и импровизируя, в зависимости от изменения правил игры. Вся эта сложная процедура называлась «защитой женской чести». Учебным пособием для него являлись романы; кроме того, много полезной информации он почерпнул из послеобеденных разговоров. Но теперь это дело предстало перед ним совершенно в ином свете. Причем его собственная роль казалась ему смешной. Но, то был смех сквозь слезы! Он вспоминал, как с тайным восхищением наблюдал за миссис Торли Рашворт, которая лгала своему недогадливому мужу с улыбкой на устах, пересыпая свою ложь шуточками. Это была довольно тонкая ложь, и она опутывала его, как паутиной, денно и нощно.

В каждом взгляде и в каждом прикосновении была эта искусная, тонко завуалированная ложь. Без нее не обходилась ни одна ссора, и ею было насыщено любое проявление заботы; ложь была в каждом слове или молчании.

В общем и целом, миссис Торли Рашворт было значительно легче лгать, чем Ачеру, и сама ее ложь не казалась ему такой подлой, как его. Традиционно, к женской лжи относились более снисходительно: женщина считалась существом подчиненным, всецело зависящим от мужчины. А посему ей прощались смена настроений и всплески эмоций, проявление которых считалось непозволительным для мужчины. Поэтому, даже в пуританских обществах подозрительных и неверных мужей обычно поднимали на смех.

Но в мире, в котором жил Ньюлэнд Ачер, никто не позволил бы себе смеяться над обманутой женой. Мужчину же, чьи любовные похождения продолжались после его женитьбы, обдавали волной презрения. Конечно, на урожайном поле вырастал иногда дикий овес, но его можно было скосить только один раз… И сам Ачер всегда придерживался этой точки зрения. В глубине души он, например, с презрением относился к Лефертсу. Но его любовь к Элен Оленской была совершенно уникальным явлением, и он никогда бы не посмел поставить ее имя рядом с именем такого человека, как Лефертс. Впервые Ачеру пришлось столкнуться с подобным «уникальным случаем» в летописи своих любовных историй. Элен Оленская не походила ни на одну другую женщину в мире, а он выделялся среди других мужчин. Поэтому, их ситуация была особенной и неповторимой и, с точки зрения Ачера, не подлежала вынесению на общественный трибунал. Они должны были сами вынести себе приговор…

А минут через десять он поднимется по ступеням в свой дом, и там его встретят Мэй и старые привычки; и там его опять будут мучать мысли о долге и обязанностях, которым люди его круга придают такое большое значение… На углу он остановился и зашагал по Пятой Авеню.

Перед ним в зимней ночи вырисовывался фасад большого дома с темными окнами. Когда молодой человек проходил мимо, он думал о том, как часто раньше в них горел свет, парадные лестницы были покрыты коврами, а экипажи выстраивались в два ряда вдоль тротуара. Здесь, в оранжерее, темные окна которой выходили в переулок, он впервые поцеловал Мэй. Там, в танцевальном зале, она явилась ему в свете тысячи свечей, высокая и смеющаяся, как сама Диана.

И теперь в этом доме было темно, как в могиле, только в окнах первого этажа горели газовые рожки, и верхний этаж был кое‑где освещен тусклым светом ночников. Там, где шторы на окнах не были задернуты, молодой человек мог видеть внутреннюю обстановку. Завернув за угол, он увидел экипаж миссис Мэнсон Мингот, стоявший у подъезда. Какой отличный случай представился бы Силлертону Джексону, если бы он проходил сейчас мимо! Ачера растрогало то, как старая Кэтрин отнеслась к идее мадам Оленской навестить миссис Бьюфорт. Казалось, в пуританской морали старого Нью‑Йорка была пробита брешь. Но он понимал, что с легкой руки мадам Оленской члены общества начали проводить время в салонах, и теперь они спокойно закрыли бы глаза на ее визит к кузине.

Ачер остановился и посмотрел на одно из освещенных окон. У него было ощущение, что обе дамы сидели именно в той комнате; Бьюфорт, вероятно, искал у кого‑нибудь поддержки в это время. Поговаривали, будто он сбежал из Нью‑Йорка вместе с Фанни Ринг, но миссис Бьюфорт опровергала эти слухи.

Пятая Авеню лежала перед Ачером в ночи, как на ладони. На ней не видно было ни души. В этот час большинство людей обычно переодевались к ужину. Втайне он радовался, что никто не увидит, как Элен будет выходить из дома Бьюфортов. Стоило ему об этом подумать, как дверь отворилась, и графиня Оленская начала спускаться по ступенькам. Позади нее замерцал слабый свет, – как если бы кто‑нибудь освещал ей путь. Элен обернулась и сказала тому, кто стоял за ее спиной несколько слов, после чего дверь закрылась, и она продолжила спускаться вниз по лестнице.

«Элен», – позвал он ее тихим голосом, когда она ступила на тротуар.

Мадам Оленская замерла на месте, и Ачеру показалось, что она слегка вздрогнула. В тот же момент он увидел двух молодых людей, одетых с иголочки, которые направлялись ей навстречу. Их меховые пальто и белые шарфы выглядели весьма эффектно и показались Ачеру знакомыми. В руках они держали скомканные лайковые перчатки. Ачер несколько удивило то обстоятельство, что такие представительные молодые мужчины собрались отправиться в гости в столь ранний час. Но тут он вспомнил, что Чиверсы, чей особняк находился в соседнем квартале, собирались устроить пати в честь Аделаиды Нельсон, исполнительницы главной женской роли в спектакле «Ромео и Джульетта». Должно было собраться много народу, и ему пришло в голову, что эти двое – из числа приглашенных.

«Я так счастлив, что вижу вас! – прошептал он, сам не понимая, о чем говорит. – Теперь мы с вами будем вместе!»

«О! – воскликнула мадам Оленская. – Так это бабушка вам сказала, где я?»

Он смотрел на Элен, но краешком глаза наблюдал за тем, как Лефертс с Чиверсом направились к противоположному углу здания, пересекли Пятую Авеню и молча разошлись в разные стороны. Это была своего рода мужская солидарность, к которой и он иногда позволял себе прибегать. Но теперь он был возмущен. Неужели она и в самом деле думает, что они с ним будут жить вот так? Но если нет то, что еще может она ему предложить?

«Я должен увидеться с вами завтра – где‑нибудь в уединенном месте, где нам никто не помешает», – сказал он, и ему показалось, что его слова прозвучали слишком резко.

Мадам Оленская вздрогнула и направилась к экипажу.

«Вы, конечно, знаете, что я остаюсь у бабушки!» – сказала она, чувствуя, что необходимо объяснить Ачеру, что произошли изменения в ее планах.

«Нам непременно нужно где‑нибудь поговорить наедине», – продолжал Ачер настаивать на своем.

Элен усмехнулась, и это чуть не вывело Ачера из себя.

«В Нью‑Йорке? Но здесь нет ни церквей, ни мемориалов!»

«Но есть же музей Изобразительных Искусств в парке!» – заметил Ачер. Она вопросительно взглянула на него, и он добавил: «В половине третьего я буду ждать вас у входа…»

Элен, ничего не спрашивая, отвернулась и села в экипаж. Когда он тронулся с места, Ачер увидел, как графиня наклонилась вперед, и ему показалось, что в темноте она помахала ему рукой. Он провожал ее взглядом, охваченный противоречивыми чувствами. У него вдруг сложилось впечатление, что он разговаривал не с дамой его сердца, а с женщиной сомнительного поведения, которую он только что пригласил скрасить свой досуг. Ачер проклинал себя за бедность собственного вокабуляра любви, пленником которого он себя чувствовал.

«Она придет!» – успокаивал он себя.

Пройдя зал Метрополитен‑музея, где была представлена коллекция карикатур Вольфа, Элен и Ачер оказались в длинном коридоре, который, в конце концов, завершился небольшим тупичком; в нем на застекленных эбонитовых стеллажах хранились не пользовавшиеся особой популярностью древнеримские реликвии. Они решили обосноваться в этом тихом уголке и устроились на диване рядом с батареей центрального отопления. Сидя в тишине, влюбленные смотрели невидящими глазами на бренные останки римлян, помещенные под стеклом.

«Странно, – заметила мадам Оленская, – но мне никогда не приходилось бывать здесь раньше!»

«Тогда, полагаю, когда‑нибудь этот музей станет знаменитым».

«Да», – согласилась она с рассеянным видом, а потом поднялась и подошла к одному из стеллажей. Ачер, оставшись сидеть на диване, наблюдал за тем, как легко она двигалась. Ее движения были такими же пластичными, как у совсем юной девушки. Ей ничуть не мешали тяжелые меха, которые были на ней надеты. От каждого движения изящное перо цапли, воткнутое в ее меховую шапочку, плавно покачивалось. Ачер любовался темными завитками волос, которые напоминали венец из листьев виноградной лозы. Один‑два завитка выбились из прически и падали ей на щеку. И он, как и тогда, когда они встретились впервые, был поглощен созерцанием всех этих деталей, делавших ее особенной и непохожей на всех остальных. Он тоже поднялся и подошел к стеллажу, у которого стояла Элен. На полках были сосредоточены находки из раскопок: едва узнаваемая древняя утварь, фрагменты орнаментов, безделушки, выполненные из стекла, глины, бронзы, покрытой патиной, и прочие сохраненные временем предметы старины.

«Неправда ли, это жестоко! – сказала Элен и пояснила свою мысль: – Когда‑то эти вещицы были совершенно необходимы давно забытым людям. А теперь они, никому не нужные, лежат здесь под лупами, и рядом вывешены таблички: „Назначение неизвестно“».

«А между тем…»

«Что?..»

Элен стояла у стеллажа в котиковой шубке, спрятав руку в маленькую круглую муфту. Вуаль закрывала ее лицо до самого кончика носа и напоминала Ачеру полупрозрачную маску. Свежие фиалки, которые он принес ей, слегка колыхались в такт ее учащенному дыханию. Он невольно подумал, что когда‑нибудь настанет время, и эта чудесная гармония линий и цвета исчезнет. Но ему не хотелось в это верить.

«Между тем вы никогда не будете мне безразличны!»

Элен задумчиво посмотрела на него и вернулась на диван. Ачер уселся рядом и стал чего‑то ждать. В коридоре раздалось гулкое эхо чьих‑то шагов, и он почувствовал, что пора начать разговор.

«Так о чем вы хотели поговорить со мной?» – спросила Элен, словно звук шагов напомнил и ей о том, что время ограничено.

«Я хотел сказать вам, – начал молодой человек, – что знаю, почему вы вернулись в Нью‑Йорк. Это все из‑за того, что вы боитесь!»

«Боюсь?»

«Да, боитесь, что я поеду за вами следом в Вашингтон».

Мадам Оленская опустила глаза и посмотрела вниз, на муфту. Ачер увидел, как она сцепила пальцы рук.

«Ведь так?»

«Да, вы правы!» – ответила она.

«Так вы боялись этого, вы поняли, что…»

«Да, я знала, что вы способны на такой поступок…»

«И что же?» – продолжал он свой допрос.

«Я думаю, так будет лучше для нас обоих», – ответила Элен и глубоко вздохнула.

«Лучше?..»

«Да, конечно! Иначе мы заставим других страдать. В конце концов, не этого ли вы всегда добивались?»

«Чтобы вы оставались здесь? Вы хотите сказать, что согласны жить в Нью‑Йорке, при этом оставаясь недоступной? Но это же, не что иное, как очередная уловка! Я хочу совсем иного! И я уже говорил вам о своих мечтах…»

Помолчав несколько секунд, Элен спросила: «И вам все еще кажется, что этот вариант хуже?»

«В тысячу раз! – с жаром воскликнул он и после паузы добавил: Не хотелось бы вам лгать, но, сказать по правде, ничего отвратительнее быть не может!»

«Вообще‑то, я тоже так думаю!» – призналась она со вздохом облегчения.

Ачер вскочил с места и нетерпеливо воскликнул:

«Теперь моя очередь спрашивать! Умоляю вас, Элен, скажите, каким вы видите выход из создавшегося положения?»

Элен отвернулась и принялась нервно сжимать и разжимать пальцы под муфтой. А шаги все приближались: это один из смотрителей в форменной фуражке переходил из одного зала в другой. Казалось, к ним приближается привидение древних захоронений. Они принялись сосредоточенно рассматривать стеллажи с экспонатами, и когда официальное лицо, убедившись, что все в порядке, прошествовало дальше и исчезло среди мумий и саркофагов, Ачер заговорил снова.

«Так что же, по‑вашему лучше?»

Вместо прямого ответа Элен прошептала:

«Я обещала бабушке остаться с ней потому, что убеждена, здесь я буду в безопасности».

«Так вы боитесь меня?»

Элен едва заметно кивнула, не глядя на Ачера.

«Боитесь моей любви?»

Она не пошелохнулась, но непрошеная слеза скатилась с ее ресниц прямо на вуаль.

«Я боюсь, что случится непоправимое, – прошептала она. – Я не хочу, чтобы мы были, как все!»

«Как все? Но я не хочу отличаться от других! У меня те же потребности и желания».

Элен взглянула на него с некоторым испугом, и он заметил, как побледнели ее щеки.

«Вы хотите, чтобы я пришла к вам… один раз, а потом уехала домой?» – отважилась она спросить его тихим голосом.

Кровь бросилась в лицо молодого человека.

«Любовь моя!» – воскликнул Ачер. Он сидел, боясь пошелохнуться, как если бы держал в руках свое сердце – драгоценный сосуд, переполненный до краев, который мог расплескаться при неосторожном движении.

И вдруг до него дошел истинный смысл ее последней фразы и его лицо омрачилось.

«Уехать домой? Что вы под этим подразумеваете?»

«Домой – значит к мужу».

«И вы ожидаете, что я соглашусь?»

Элен подняла на него свои страдальческие глаза.

«А что еще остается? Не могу же я оставаться здесь и лгать людям, которые были так добры ко мне!»

«Но ведь именно поэтому я и предлагаю вам поехать со мной!»

«И разрушить судьбы тех, кто помогал мне залечивать раны?»

Ачер снова вскочил и посмотрел на нее в немом отчаянии. Как легко было ответить:

«Да, подари мне себя хотя бы один‑единственный раз!»

Если бы она согласилась, то наделила бы его неограниченной властью над ней. Тогда он без труда смог бы убедить ее не возвращаться к мужу.

Но слова замерли у него на губах. Он была с ним совершенно откровенна. Не мог он оскорбить ее нежные чувства к нему и столкнуть ее в пропасть.

«Если она придет ко мне, – подумал он, – то мы уже не сможем скрывать свои отношения, а это недопустимо!»

Но он посмотрел на тень от ресниц на ее влажной щеке и заколебался.

«В конце концов, – неуверенно начал он, – наши жизни принадлежат только нам… Стоит ли делать из мухи слона? Вы же столько раз, как сами изволили говорить, смотрели в глаза Горгоне, что я не понимаю, чего мы боимся! Давайте же посмотрим в глаза правде? Или вы считаете, что игра не стоит свеч?»

Элен тоже поднялась, слегка нахмурившись.

«Что ж, мне пора идти!» – произнесла она, раскрывая маленькие золотые часики, висевшие у нее на груди.

Она сделала несколько шагов, но он последовал за ней и схватил ее за руку.

«Будьте моей… один раз!» – воскликнул он, обезумев от мысли, что может потерять ее. В течение нескольких секунд они смотрели друг на друга почти как два врага.

«Когда вы придет ко мне? – настойчиво спросил он. – Завтра?»

Она ответила после секундного колебания:

«Послезавтра».

«О, любовь моя!» – снова воскликнул он.

Элен высвободила руку, но какую‑то долю секунды они продолжали смотреть друг другу в глаза, и он увидел, как ее побледневшее лицо озарилось внутренним светом. Его сердце затрепетало: он понял, что никогда прежде ему не приходилось воочию наблюдать чудо любви.

«О, я, кажется, уже опоздала! До свидания! Нет, нет, не надо меня провожать!» – воскликнула она поспешно, и почти бегом побежала по коридору, словно была напугана тем сиянием, которое отразили ее глаза. Когда Элен решила, что уже в безопасности – у дверей, – она обернулась, чтобы махнуть ему на прощание рукой. И Ачер поехал домой один. Уже стемнело, когда он ступил на порог своего дома. Он посмотрел на знакомую мебель в холле так, будто она ассоциировалась у него с тем самым захоронением, предметы которого они видели сегодня в Метрополитен‑музее.

Горничная, заслышав его шаги, поднялась по лестнице наверх, чтобы зажечь газовую лампу.

«Миссис Ачер у себя?» – спросил он.

«Нет, сэр, она куда‑то отправилась после обеда в своем экипаже и до сих пор не возвращалась».

Почувствовав некоторое облегчение, Ачер вошел в библиотеку и опустился в кресло. Служанка вошла следом, захватив с собой настольную лампу. Поворошив угли в камине и раздув в нем очаг, она удалилась. Ачер продолжал сидеть неподвижно, поставив локти на колени и оперевшись подбородком о сцепленные пальцы рук. Он сосредоточил свой взгляд на красной каминной решетке.

Мысли его были рассеянны, и он предавался мечтам, потеряв счет времени. Он словно погрузился на дно реки наслаждения, чье течение скорее замедляло темп жизни, нежели ускоряло его.

«Это должно было случиться», – повторял он; ему казалось, что перед ним висит набат, и он ударяет в него. Его восторги имели такое странное происхождение, что от них веяло могильным холодом.

Дверь отворилась и вошла Мэй.

«Прости, что я так поздно, – сказала она, кладя руки ему на плечи с нежностью, которую так легко проявляла. – Надеюсь, ты не очень беспокоился?»

Ачер с удивлением воззрился на нее.

«А что, уже много времени?»

«Около семи. Ты, наверное, задремал».

Мэй рассмеялась, и сняв бархатную шляпку, бросила ее на софу. Она была бледнее, чем обычно, но лицо ее сияло, как никогда.

«Я была у бабушки, и когда совсем уже собралась уходить, с прогулки вернулась Элен. Так что я осталась, и мы с ней долго разговаривали. Сто лет мы с ней так не общались!»

Мэй села в кресло напротив него и начала поправлять прическу. Ачер подумал, что Мэй ждала его ответной реплики, и так как ее не последовало, она продолжала как‑то неестественно оживленно:

«Поговорили по душам! Она была такая милая сегодня, – как Элен из далекого детства! Боюсь, я последнее время не всегда хорошо о ней думала. Иногда мне казалось…»

Ачер поднялся и прислонился к каминной решетке, чтобы свет от лампы не падал ему на лицо.

«Так что же тебе казалось?» – спросил он, когда она сделала паузу.

«Возможно, я напрасно осуждала Элен! Но она такая необычная, – не как все. По крайней мере, так кажется на первый взгляд. Кузина принимает у себя в доме странных людей; и я всегда думала, что главная ее цель – это выделиться. Скорее всего, европейская жизнь оставила на ней свой отпечаток, и теперь наше нью‑йоркское общество кажется ей чрезвычайно скучным! Но я не хочу быть к ней несправедливой».

Мэй снова сделала паузу, ибо на сей раз ее речь вышла непривычно длинной. Она сидела, чуть приоткрыв рот, и учащенно дышала. На ее щеках горел лихорадочный румянец.

Ачер вспомнил, что такой же яркий румянец играл на ее щеках, когда они пришли в заброшенный сад старой испанской миссии. Он понял, что Мэй находится во власти каких‑то тайных переживаний.

«Она ненавидит Элен, – подумал он, – но, в то же время борется с собой и хочет, чтобы я помог ей справляться с ее чувствами.»

Эта мысль поразила его, и ему вдруг стало не по себе оттого, что он столько от нее скрывает. Рассказать ей все – немедленно, сейчас! – и покорно ждать наказания.

«Ты ведь понимаешь, – продолжала она, – почему члены нашей семьи так шокированы? Мы поначалу делали для нее все, что было в наших силах. Но Элен не в состоянии была этого оценить! Вот и теперь она отправилась на встречу с миссис Бьюфорт в экипаже нашей бабушки! Боюсь, Ван‑дер‑Лайдены уже не знают, что и думать!..»

«О!..» – воскликнул Ачер и рассмеялся. Дверь, которая чуть‑чуть приоткрылась между ними, снова захлопнулась.

«Пора переодеваться! Мы ведь приглашены на ужин, не так ли?» – сказал он, отходя от камина.

Мэй тоже поднялась, но задержалась у каминной решетки. Когда он проходил мимо, она вдруг, поддавшись порыву, бросилась к нему на шею, словно стараясь удержать его. Глаза их встретились, и он увидел, что они такого же небесно‑голубого цвета, как и тогда, когда они расставались перед его отъездом в Джерси.

Мэй обвила руками шею Ачера и прижалась щекой к его щеке.

«Ты сегодня ни разу не поцеловал меня!» – прошептала она, и он почувствовал, как затрепетало ее тело в его объятиях.