Диалектико-материалистической теории мышления 4 страница

лого и посредством его. Во-вторых, эту кон­кретность нужно воспроизвести в ее собственных не­обходимых формах, свободных от случайных и незна­чимых для нее взаимодействий, неизбежных в объек­тивном существовании системы, т.е. конкретность нужно брать в «чистом виде». В-третьих, обе первые задачи могут быть решены лишь при рассмот­рении объекта в его развитии, в процессе обра­зования самой целостности. Дело в том, что лишь при этом условии можно мысленно расчленить действи­тельно необходимые и лишь случайные формы движе­ния данной конкретности, так как в процессе развития система воспроизводит как свои следствия то, что яв­ляется ее необходимыми предпосылками. «Если в законченной буржуазной системе, — писал К.Маркс, —...каждое положенное есть вместе с тем и предпосылка, то это имеет место в любой органиче­ской системе» [199, стр. 229].

Именно поэтому только при анализе развития можно причину не спутать со следствием, форму — с содержанием. Рассмотрение развития постоянно требу­ет выражения некоторого результата через приведший к нему процесс (уже совершившийся!), а процесса — че­рез ожидаемый результат (еще не совершившийся!). Лишь так можно понять и разобраться в реальных взаимосвязях единичных объектов внутри конкретно­сти. Таковы условия деятельности теоретического мыш­ления. Сможет ли им удовлетворять даже весьма и весьма развитая и изощрённая чувственная деятельность?

Такая чувственность может констатировать наличие всеобщей связи, целостности объекта, зависи­мости всего от всея. Это очень важный момент теоре­тической деятельности. Более того, образ такой цело­стности является ее необходимой предпосылкой. Такая чувственность может давать подробные сведения о фактических зависимостях компонентов системы. Од­нако она не может сообщать об их опосредовании друг другом, ибо эти опосредования и есть не что иное, как переходы от процесса к результату и обратно (от существовавшего к существующему и от существую-

щего к могущему существовать). Воспроизведение, проигрывание в субъективной деятельности таких пе­реходов в масштабе всей смете м ы — вне воз­можностей чувственности. А такие опо­средования, переходы и есть внутреннее дви­жение, формой которого является необходимость, все­общность, т.е. внутренняя завершенность и «чи стота». Такое воспроизведение под силу лишь теоретическому мышлению («переходы, опосредования» — его сти­хия!), и его содержание (специфический тип связей единичного в едином) ни к какой чувственности све­дено быть не может¹.

Нередко допущение «выхода» теоретического мышления за пределы чувственных восприятий и представлений опирается на идею об ограниченной «разрешающей способности» анализаторов (например, они имеют относительно высокие пороги чувствитель­ности и т.п.) С этой точки зрения понижение порогов или расширение «каналов» связи чувственных образо­ваний будто бы позволит анализаторам схватить то, что ныне ими воспринято быть не может (конечно, опять в некоторых пределах). Иными словами, «недостаток» чувственности не в ее качественной природе, а в коли­чественном охвате действительности. В принципе к этой же точке зрения сводится и мнение о том, что мышление нужно там, куда «глаз» наш не может загля­нуть либо из-за внешних пространственно-временных

¹ При этом следует учесть, что теоретическая работа опирается на символ ы как средства выражения содер­жания вещей. Л применение символов при сохранении их смысла требует соотнесения их значений со связями все и системы. Э.В. Ильенков пишет об этом так: «...Значение [символа. — В.Д.] все время остается вне его непосредствен­но воспринимаемого облика, в других чувственно-воспринимаемых вещах и обнаруживается лишь через всю систему отношении других вещей к данной веши пли, на­оборот, данной веши ко всем другим» [118, стр. 224]. Ясно, что прослеживание «всей системы отношений» — длитель­ный и весьма запутанный процесс, в принципе н е и з о б р а-ж а е м ы й посредством чувственных образов.

препятствий (на-пример, до поры до времени таковой была обратная сторона Луны), либо из-за исключи­тельно малых или больших размеров изучаемых объек­тов (атом и галактика). Из-за трудностей подобного рода и возникает проблема, как наглядно пред­ставить то, что непосредственно не наблюдаемо (временно или в принципе). Предыдущее рассмотре­ние природы мышления позволяет нам заключить, что и эти проблемы, и сама тенденция к «наглядному» представлению «ненаглядных» объектов возникают на путях экспансии эмпирического мышления, которая выступает следствием его абсолютизации. Такое мыш­ление, имея дело только с чувственными данными, по­лагает, что любое содержание должно сводиться к это­му, а если «не сводится», то из-за внешних при­чин (далеко, мало, велико), из-за количественных гра­ниц («нельзя объять необъятное»). В последнем случае нужно хотя бы по аналогии с «наглядным» сконструи­ровать образ «ненаглядного»¹.

Эта точка зрения обходит вопрос о качестве н-н о й границе чувственной деятельности, а в этом и заключается вся проблема ее соотношения с мышлени­ем. Как было показано выше, такая граница объектив­но имеет место и положена она не специфической природой наших познающих средств, а природой са­мой объективной действительности, уже отра­женной в формах человеческого познания и опреде­лившей их относительные границы. Любое становя­щееся, лишь опосредуемое целое в самом себе е щ с не определен о. Оно не «переплавило» в

¹ Характерно, что подобная точка зрения часто излагает­ся как в философии, так и в психологии и дидактике (см., например, аргументацию, связанную с этой позицией, в ста­тье О.А. Ладоренко [164]. Вместе с тем такую позицию, сформулированную еще в давние времена, когда активной была философия эмпиризма, не следует смешивать с тенден­цией к моделированию объектов, к предметно-наглядному изображению скрытых процессов. Моделирование есть осо­бое средство символизации понят и й в научно-теоретическом мышлении.

свои формы совокупность единичных, случайных взаи­модействий, а тем самым еще не приобрело необходимости, всеобщности («внутренней завершен­ности»), закономерности («устойчивости», «отстояв­шегося», «спокойного-»). Иными словами, оно еще. н е-действительно, его еще нет, а есть лишь его возможность. Поэтому чувственности здесь еще нечего «схватывать», так как новая целостность не сформиро­валась из старых предпосылок - она находится в про­цессе становления. Для воспроизведения в мышлении именно этого процесса важное значение как раз и имеет показ того, как он возможен.

Нередко становление, движение представляется лишь как простая сумма, последовательность внешне определенных, уже ставших состояний, актов покоя. Но при этом описываются лишь результаты становле­ния (порой весьма «дробные», но все же результаты), а не само становление. Его воспроизведение содержит в себе, как подчеркивал В.И. Ленин, показ самой его возможности. Лишь благодаря этому диалекти­чески разрешаются противоречия между непрерывно­стью (процессом) и дискретностью (результатом) как исчезающими моментами реального становления (см. ленинский анализ этих вопросов [172, стр. 228-233]).

Именно становление, развитие объекта и его форм должно воспроизвести теоретическое мыш­ление. Оно должно в понятии выразить возможность, переходящую в необходимость через взаимо­связи единичных вещей, через их взаимодействие. Оно должно выразить взаимосвязи единичного и всеобще­го, подлинная действительность и жизненность кото­рых существует лишь в развитии, в превращении воз­можности в необходимость. Это и означает, что поня­тие схватывает переход, отождествление различного в едином, происходящее в самой действительности. Ге­гель угадал диалектику вещей в диалектике понятий.

Свою деятельность мышление осуществляет неред­ко уже после того, как реальное развитие предмета произошло. Мышление его реконструирует. Сама дей­ствительность уже стала конкретной, необходимой,

Чзо

всеобщей, и мышление показывает, «как это случи­лось». Но в меру своего развития оно может забегать вперед «природы» и в промышленности осуществлять то, что в «природе» есть только как возможность. Ус­ловия ее превращения в действительность как раз и находятся мышлением, но только вкупе с эксперимен­том как формой практики, осуществляемой в познава­тельных целях.

Итак, в определенном смысле чувственная деятель­ность отражает то, что уже осуществилось, а теорети­ческое мышление — то, что осуществляется как воз­можное и благодаря чему это возможное становится действительностью. Такое различие бытия и становле­ния существует в самой действительности, и оно опре­деляет качественную границу содержания чувственной деятельности и теоретического мышления. И эту Гра­ницу не надо искать в макро- или микрокосмосе. Она проходит в самых простых и близких вещах как объек­тах познания, ибо в них всегда есть внешнее и внут­реннее. Если мы находим абстрактное тождество, обра­зуем классы, каталогизируем и иерархизируем слова-наименования по их значению «рода — вида», то мы двигаемся в сфере внешнего, рационализированного чувственного содержания, полученного через наблюде-ние и лишь представляемого. Но если мы стремимся узнать, как получилась, образовалась данная вещь, т.е. некоторая конкретность, то мы вынуждены будем не только наблюдать ее изменения, но и «искать» усло­вия, действительно определяющие ее становление, т.е. начнем экспериментировать, воспроизводить данную вещь и мысленно прослеживать все обстоятельства этого процесса (другое дело, что часть этих обстоя­тельств мы «узнаем» из других источников теоретиче­ской науки).

Следовательно, граница между собственно чувст­венным опытом и теоретическим мышлением проходит по линии принятия данного предмета как он есть сам по себе или в наблюдаемой связи с другими и непринятия его таковым, а в выяснении его

происхождения (зачем и почему, на каком основании, по какой возможности он стал таким, а не иным). Первый опыт опирается на наблюдения и представле­ния. Вторая деятельность, включая и себя (по своеоб­разно, иначе) наблюдение, опирается на познаватель­ное действие, вскрывающее ненаблюдаемые, внутренние связи как источник наблюдаемых явлений. Действия, связывающие внешнее и внутреннее (единичное и всеобщее), есть понимание. Прослеживание конкретного с помощью таких действий есть мышление в форме понятий — теоретическое мышление.

Говоря о действии, мы имеем в виду прежде всего чувственно-предметное познавательное действие. Значит, все-таки «чувственное» — и оно от­крывает внутренн и е связи? Да, именно чувст­венное, но с важным добавлением — предметное дейст­вие, реально изменяющее объект изучения, эксперименти­рующее над ним. Оно имеет свой прообраз в практиче­ски-предметном действии, но, став познавательным, превратилось в фазу и основу теоретического мышле­ния. Чувственно-предметное познавательное действие свое подлинное раскрытие и смысл получает лишь внутри глобальных задач такого мышления, воспроиз­водящего всеобщее в понятийной форме. Это действие — сторона движения понятий, выражаемых в символиче-ско-знаковой форме. В свою очередь, понятия всегда опираются на такие действия и реализуют все их по­тенции, выявляют открываемые ими моменты всеобщего содержания предметов, приводят их в сис­тему, образуют теорию, конкретного, воспроизво­дят его в идеализированном виде. Этот «вид» уже не сводится к чувственным источникам, он соответ­ствует внутреннему содержанию самой действительно­сти¹. В этих двусторонних связях предметно-поз-

¹ Обсуждая вопрос о переработке в мышлении чувствен­ных данных и характеризуя переход от них к теории, B.C. Швырев вполне правильно отмечает: «Этот переход есть именно открытие качественно новых видов реальности, вы­членение принципиально нового типа содержания, а не про­сто комбинаторика и суммирование знании на том же уровне содержания» [334, стр. 199].

навательных действий и движения «чистых» понятий как действий со знаками-символами и состоит ед ин-ство чувственного и рационального в теоретическом познании действительности. Оторвать одно от другого — это значит работу с понятиями в плане мысленного эксперимента лишать как элементов всеобщего содер­жания, так и предметного источника новых форм ум-ственных действий. Самое же предметное познаватель­ное действие при таком отрыве теряет смысл, цель и установку. Конечно, в современной науке единство здесь не непосредственное, а опосредовано многими промежуточными «пунктами» вплоть до разделения труда вообще, самой науки и ее отдельных разделов в частности.

Таким образом, утверждение специфики объектив­ного содержания теоретического мышления не являет­ся «ущемлением» роли и значения чувственных источ­ников познания. Здесь лишь определяются место и форма их включения в мышление и раскрывается не­обходимость последнего как особого способа отраже­ния действительности, назначение которого — «ох­ватить» ее глубже, определеннее, в целом.

Специфику и содержания, и формы теоретиче­ского мышления выделял и подчеркивал В.И. Ленин. Некоторые его положения мы приводили выше, но це­лесообразно дать еще одно, прямо касающееся соот­ношения чувственного представления и теоретического мышления. «...В известном смысле, — писал В.И. Ле­нин, — представление, конечно, ниже [мышления. — В.Д.]. Суть в том, что мышление должно охватить все «представление» в его движении, а для этого мышление должно быть диалектическим. Представление ближе к реальности, чем мышление? И да, и нет. Представле­ние не может схватить движение в целом, напри­мер, не схватывает движения с быстротой 300 000 км в 1 секунду, а мышление схватывает и должно схватить» [172, стр. 209} К

¹ Здесь речь идет о скорости света как предельной скорости любого возможного движения.

В этом положении концентрированно выражена суть подхода диалектики к соотношению представле­ния и мышления. Задача мышления — охватить всё представление в его движении, т.е. выразить всю сово­купность чувственных данных в развит и и, и для этого необходимо диалектическое м ы ш-л е н и е. Такое мышление должно схватить движение в целом — и оно решает эту задачу, отражает это объек­тивное содержание, недоступное представлению. Что­бы не просто записать цифрами скорость света, а п о-н я т ь ее как предельную скорость любого движения («схватить в целом»), требуется теоретическое мышление.

Целесообразно дать небольшую историческую справку по разбираемой проблеме. Борьба эмпириков сенсуалистов и рационалистов имеет длительную исто­рию. Переломным пунктом в ней был кантовский под­ход к проблеме. Кант, стремясь преодолеть «дуализм» чувственного и рационального, ввел категорию «чув­ственного понятия», могущего выражать всеобщее в чувственной форме благодаря деятельности продуктив­ного воображения, созидающего «схемы» (см. выше). Вместе с тем Кант точно указал то содержание дейст­вительности, которое не дано чувствованию, а именно — «связь многообразного», соединение различного в еди­ном (говоря гегелевскими словами — в конкретном) [133, стр. 190].

" В оценке познавательных возможностей чувствен­ности важно также учитывать позицию Гегеля (см., например, [6], стр. 207—245]). Он выделял три ступени сознания — чувственное, воспринимающее и рассу­дочное сознание (следующей и более высокой формой духа является самосознание). Чувственное сознание, содержание которого дается ощущениями, раскрывает человеку предмет в его непосредственности и единич­ности ' как сущее единство многообразного и обособ­ленного содержания ощущений, как нечто д а н н о е, о чем человек не знает, откуда оно приходит и почему имеет именно эту определенную природу. Примеча­тельно, что Гегель, который постоянно выделял и под­черкивал специфику мышления, вместе с тем прекрас-

но понимал роль ощущений: как подлинного источни­ка всех видов познания. Так, он писал: «В ощущении \ содержится весь разум, вся совокупность материала ду­ха. Все наши представления, мысли и понятия о внешней природе, о праве, о нравственности и о со­держании религии развиваются в нашей ощущающей, интеллигенции» [61, стр. 245]. •

В воспринимающем сознании единичное уже стано­вится в отношение к всеобщему, но именно только становится без раскрытия их подлинного единства. Восприятие может ставить чувственный материал, в от­ношение к непосредственно не наблюдаемому всеоб­щему, постигая связность разрозненных единичных вещей. Но поскольку единичности остаются при этом самостоятельными и в корне отличными от всеобщего, то их связность есть смете н и е того и другого. Задачу восприятия Гегель усматривал в том, что оно «делает очевидным то, что если данные обстоятельства имеются налицо, то вот что отсюда следует...» [61, стр.211]. На этой ступени, согласно Гегелю, стоит опыт, на который опирается познание.

Смешение единичного и всеобщего в восприятии приводит к противоречиям, которые разрешаются в рассудочном сознании. Оно постигает единство еди­ничного и всеобщего, но только как их абстрактное тождество, неразличенное внутри себя самого (различение, характерное для конкретного тождества, наступает на уровне самосознания).

Таким образом, наряду с ощущением-наблюдением Гегель выделил еще одну форму чувственной деятель­ности — восприятие, способное соотносить единичное и всеобщее, устанавливающее всеобщие условия со­вершения какого-либо события (предусмотрение след­ствия по наличным условиям). На. наш взгляд, здесь.Гегель очень близко подошел к характеристике той ро­ли, которую выполняет чувственно-предметная дея­тельность в раскрытии необходимых связей, яв­лений. Это значение деятельности было отчетливо вы­делено Ф.Энгельсом на примере установления челове­ком необходимых причинных связей.

Выше мы неоднократно говорили о своеобразии живого созерцания как формы отражения. И в этом вопросе до сих пор большой интерес представляют не­которые идеи Гегеля. Он специально отмечает, что в самом широком смысле название «созерцание» можно дать уже чувственному сознанию (собственно, так час­то и делается). Однако в его подлинном значении со­зерцание существенно отличается от непосредственно­сти чувственного сознания. Предмет созерцания имеет назначение быть «не единичным, распадающимся на многообразие сторон, но целокупностыо, крепко сдер­живаемой связью полноты определений... Одухотворен­ное, истинное созерцание, напротив, схватывает суб­станцию предмета во всей ее полноте» [61, стр. 251]. Поэтому во всех науках справедливо исходить из созерцания предмета только тогда можно продвигаться в рассмотрении его особенных черт, коренящихся в субстанции, не теряясь в частностях, в многообразии разрозненных деталей. Но при всей исключительной важности созерцания, фиксирующего субстанцию предмета, подлинное познание остановиться на нем не может. «В непосредственном созерцании, — пишет Гегель, — я, правда, имею перед собой весь предмет в его целом, но лишь во всесторонне, развитом позна­нии, возвращающемся к форме простого созерцания, предмет стоит перед моим духом как некоторая внутри себя расчлененная, систематическая целокупность» [61, стр. 252].

Такое созерцание в отличие от обычного чувствен­ного наблюдения является сложной деятельностью, опирающейся на высокую общую культуру человека. Гегель специально подчеркнул этот момент: «Вообще только образованный человек обладает созерцанием, свободным от массы случайного, вооруженным полно­той разумного содержания» [61, стр. 252].

Итак, созерцание, отражающее конкретность предмета, нельзя отождествлять с любой чувственно­стью. Как было показано выше, именно эту форму не­посредственного созерцания «целокупности», всеоб-

щего в природе находил у древних греков Ф.Энгельс,
полагая "ее одновременно началом диалектического
мышления в его «первобытной простоте».... я

■ ■■'') 8. Способ восхождения от абстрактного _т

,..'... к конкретному

Теоретическое воспроизведение реального кон­кретного как единства многообразного осуществляется единственно возможным и в научном отношении пра­вильным способом восхождения от абстрактного к кон­кретному. По словам К.Маркса, это «...способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретт ное, воспроизводит его как духовно конкретное». Если духовно конкретное, мысленное целое есть продукт мыслящей головы, действующей этим способом, если в мышлении конкретность «выступает как процесс син­теза, как результат, а не как исходный пункт», то в действительности она — подлинно исходный пункт «и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления» [187, стр. 727]. Реальное конкретное вначале выступает перед человеком как чувственно данное. Чувственная деятельность в своих особых формах созерцания и представления способна воспри­нимать целостность объекта, наличие в нем связей, ве­дущих к всеобщности. Но установить характер этих, связей чувствование не может. М.М. Розенталь, от­мечая своеобразие выражения конкретного в созерца­нии, пишет: «О таком конкретном можно сказать, что оно столь же видимо, сколь и невидимо» [271, стр. 436].

Задача теоретического мышления состоит в том,, чтобы данные созерцания и представления перерабо­тать в форме понятия, а тем самым всесторонне вос­произвести систему внутренних связей, порождающих, данную конкретность, раскрыть ее сущность.

С чего начинать такое воспроизведение? Само на­звание его способа говорит о том, что идти нужно от абстрактного, и действительно, «абстрактные опреде-

ленмя ведут к воспроизведению конкретного посредст­вом-мышления» [187, стр. 727]. В характеристике абст­рактного диалектическая логика расходится с тем уз­ким его пониманием, которое было присуще традици­онной формальной логике и которое мы подробно из­ложили в предыдущих главах. Напомним, что под кон­кретным в ней подразумевается отдельный чувственно воспринимаемый предмет или его наглядный образ, а под абстрактным — повторяющиеся, сходные отдель­ные свойства какой-либо совокупности предметов, мысленно отделенные от самих этих предметов и рас­сматриваемые самостоятельно. Образовать абстракцию — это значит найти такие общие свойства и мысленно отчленить их от других. Затем можно иметь дело лишь '; этими абстрагированными свойствами без представ­ления всего предмета в целости его свойств. Ясно, что реально содержание такой абстракции не существует. Свойство от самого предмета как носителя в действи­тельности отделиться не может (это возможно «только в абстракции»).

Такие абстракции, позволяющие выделить классы предметов и проводить их классификацию, совершен­но необходимы при эмпирическом описании любой более или менее сложной конкретной действительно­сти (реального целого). Так, всякая экономическая система имеет много сторон и компонентов. Чтобы ориентироваться в ней, а тем более так или иначе опи­сывать (например, даже в сугубо деловых целях), необ­ходимо как-то расчленить ее, выделить отдельные про­стые компоненты, а затем соотнести их друг с другом, скоординировать. Наблюдения, сопоставления, анализ позволяют решить эту задачу. Они обнаруживают, что население данной страны имеет потребности, удовле­творяемые за счет продуктов, получаемых в процессе труда, что эти продукты-товары могут обмениваться — имеют меновую стоимость и т.д. Все эти простейшие определения (стороны) системы суть абстракции от ее реального сложного, целого. Абстракции потому, что ведь №Т потребностей вообще, есть частные и весьма разные отдельные потребности,, как и отдельные кон-

кретные виды труда (промышленного, сельского и т.п.). К.Маркс отмечал следующее: «Производство во­обще — это абстракция, но абстракция разумная, по­скольку она действительно выделяет общее, фиксирует его и потому избавляет нас от повторений» [187, стр. 711]. При описании действительности такие абст­ракции позволяют как бы «спрессовать» множество сходных явлений в «одно» и, говоря только о нем, подразумевать все остальное без повторения.

Благодаря таким абстракциям людям становятся известны многие свойства и отношения вещей. Но, как остроумно заметил Гегель, известное еще не есть познанное. Такие сведения, сколько бы они ни были обширными, сами по себе не дают знания о под­линных связях и переходах в наблюдаемых объектах, о причинах и тенденциях их изменений. Все это создает почву для довольно превратного понимания подлин­ного положения вещей. Так, К.Маркс показал, на­сколько извращенно понимают свои взаимоотношения участники капиталистического производства, усматри­вающие его механизм в отношениях самих вещей, а не в отношениях собственности (товарный фетишизм). И примеров фетишизма разного рода, возникающего при эмпирическом отношении к действительности, осо­бенно социальной, можно привести немало.

В описательных науках постоянно делались и де­лаются попытки упорядочить созданные абстракции, соединить их, построить систему, дающую цело­стную картину предмета, от которого они были перво­начально «отторгнуты». Но как это сделать? Такой синтез не может состоять в простом мысленном сбли­жении полученных абстракций — тогда получится не система, а набор рядоположенных определений. В ре­альной конкретности заключено много связей, и не все они имеют значение при теоретическом ее воспроизве­дении. Следовательно, нужно главное, существенное отделить от слоя случайных абстракций, а, кроме того, затем в мышлении придерживаться сути дела, а не по­бочных опосредовании, всюду имеющихся в сложном целом. Но где взять критерий «сущности», как затем

мм руководствоваться, например, при выборе и с х о д-н ы х абстракций? Сами по себе они этого критерия не имеют. Среди них нельзя однозначно выделять ис­ходное и последующее, главное и неглавное. Традици­онная формальная логика на этот счет правил не фор­мулирует.

На пути использования полученных абстракций есть еще две трудности. Во-первых, имея их, теоретик не может быть уверен, что наличный набор достаточен для построения здания системы, а вдруг особо важных абстракций недостает? Во-вторых, при создании сис­темы в собственном смысле этого слова необходимо, чтобы одни положения выводились из предшествую­щих, ив том содержании, которое получится при таком выведении и не дано заранее. Однако сам замысел построения системы из уже обра­зованных абстракций противоречит этому требованию.

Названные обстоятельства (их в принципе можно расширить) показывают, что формальные абстракции, полученные на описательно-аналитической стадии.изучения объекта, не содержат в своем наборе условий, необходимых для воспроизведения конкретности. Эти условия лежат вне таких абстракций, которые, кстати, при своем образовании вовсе и не были нацелены на последующее использование при восхождении к кон­кретному. Они возникали для других целей — для вы­деления классов предметов по общему свойству и сис­тематизации этих классов.

Как отмечалось выше, теоретическое мышление может воспроизводить свой объект только через рас­смотрение его развития. Дело в том, что лишь в этом случае может быть уловлена и рационально выражена ■не только наличность тех или иных вещей и их свойств, но и их возможность, как таковых, с после­дующим определением условий их появления в той или иной форме, но обязательно всеобщей. Если нечто возникает, то возникает в простом, нерасчлененном, неразвитом виде. Для многообразия его проявлений необходимо и время, и особые условия, требующие расчленения, развития этого нечто. Но если данное

нечто в своем развитии приобретает частные формы.и виды, то они будут частными по отношению к его про­стому, нерасчлененному существованию, т.е. к их все­общей основе, как таковой. Теоретический анализ всегда и стремится к тому, чтобы выявить возникнове­ние таких всеобщих форм того или иного изучаемого объекта и представить их в виде теоретических абст­ракций.