Глава 10. Господи, и откуда на нашу голову берутся такие Ой, так и до греха недалеко

Господи, и откуда на нашу голову берутся такие… Ой, так и до греха недалеко. Чуть не ляпнул лишнее. В нашем доме в соседнем подъезде проживают две болонки, Топа и Дора. Раньше хозяином у них был Василий Никанорович Якоренко – крепкий старичок, седовласый и с самобытным чувством юмора. Собачки его лаяли, куражились, визжали невпопад, но все же были послушными, хотя умом никогда и не блистали. Нам с Фуку часто приходилось с ними пересекаться на прогулке. Тарахтушки‑брехушки, спасу от них нет. Такую чушь несут, хоть стой, хоть падай.

Теперь же и не поймешь, кто у них хозяин. Говорят, Василий Никанорович куда‑то уехал. А болонки гуляют по очереди то с какой‑то старушкой, то с каким‑то незнакомым старичком. Бабуля так смешно называет своих болонок – Топчик и Доренчик. А поскольку странная бабушка слова произносит как‑то нараспев и с непонятным говором, в котором звуки «о» и «у» звучат почти одинаково, все время слышится Тупчик и Дуренчик. Ну и имена у девчонок! Что самое смешное – они полностью соответствуют их характеру и поведению. Вот словно для них такие имена и придумали.

Представляете, я одну из них даже хотел однажды укусить. Владимир Петрович и, кстати, такая же словоохотливая старушенция, как и ее питомцы, сидят как‑то на лавочке в сквере, общаются. Мы с Фукусимой тут же рядом, а этим двум вертихвосткам неймется.

– Куда это твоя подружка нос свой сунула, что у нее вся морда облезлая? – ехидничает Дуренчик.

– Точно! – подгавкивает ей Тупчик. – Тяф‑тяф‑тяф! Гы‑гы‑гы!

Фуку на такие выпады в свой адрес не реагирует. Что значит выучка! Помните? Она ведь даже пострадавшего не укусит, если тот сделает ей больно. А тут как раз тот случай: уродиться болонкой – это тоже почти стать пострадавшей. Но я ведь не могу промолчать, когда в моем присутствии оскорбляют мою подругу. Тем более собаку, спасшую своего хозяина от смерти и получившую за свою отвагу пожизненную пенсию от Министерства по чрезвычайным ситуациям.

– Послушайте, болоночки, – говорю я им спокойно, – вы обе вместе не стоите и кончика хвоста этой собаки. Ясно? Так что сидите и помалкивайте. Пока я вам не задал трепу.

– А‑ха‑ха! – заливается Дуренчик.

– Гы‑гы‑гы! – повторяет Тупчик. – А ты чего за нее тут распинаешься? У нее языка нету? Она не только облезлая, она еще и немая, что ли?

– Прек‑р‑р‑р‑р‑р‑рати, – не на шутку возмущаюсь я.

Тут в разговор вмешивается Владимир Петрович:

– Что случилось, Трисон? Ты чего рычишь? Хозяйка болонок сразу в панику:

– Ой‑ой! – замахала она руками. – Владимир Петрович, что это за агрэссия такая? Он не тронет моих девочек? Дуренчик, Тупчик, отойдите от него, может, у него блохи… Держитесь подальше от него.

Ну, е‑мое! Вот это вывод! Ну как пережить такие оскорбления? Оказывается, хозяйка не умнее своих болонок. Это же надо такое ляпнуть! Сами довели до рычания, и тут же такой отвратительный поклеп. «Блохи у него…» Тьфу на вас! Хорошо хоть Владимир Петрович тут же вступился за мою честь:

– Что вы, побойтесь бога, Прасковья Степановна! Какие блохи? У нас каждый день водные процедуры, вычесывание, правильное питание. Любаша заботится…

– Простите, Владимир Петрович, – она похлопала его по плечу, – да я так, к слову, простите, ради бога. Собачки у вас ухоженные, сразу видно – заботитесь… И как ваша помощница? Справляется? – неожиданно старушка сменила тему.

– Ой, вы знаете, молодец девчонка. Прямо тьфу‑тьфу‑тьфу, чтобы не сглазить, как родная дочь…

– А Танюшка, дочечка, хоть приезжает, проведывает? – с ехидцей в голосе и как бы нехотя поинтересовалась старушка.

– Редко, но регулярно, – вздохнул Владимир Петрович, – но что поделаешь, выросла. Работа, муж…

Прасковью Степановну мало тревожили Любаша и Татьяна, она, как я понял чуть позже, готовилась к главному вопросу. Больше всего ее распирало любопытство о судьбе Ларисы Дмитриевны, это бывшая жена Владимира Петровича. В нашей квартире об этой женщине никто никогда не говорил. Не то чтобы ее имя было под негласным запретом, а просто повода никогда не было. Друзья, наверное, не упоминали ее из чувства деликатности, родственники, в том числе дочь Татьяна, скорее чтобы не бередить отцу старые раны. Словом, вопрос созрел.

– Как Лариса? Возвращаться не собирается? Не помирились? – едва ли не шепотом спросила Прасковья Степановна. Мне показалась, что она сама испугалась своего вопроса. Но Владимир Петрович на удивление спокойно ответил:

– Да мы, собственно, и не ругались.

– Ну, так а это… как же… развод…

– Ну и что? – усмехнулся Владимир Петрович. – Мало ли причин для развода?

– Ну, в вашем случае причина‑то ясна как божий день, – хмыкнула Прасковья Степановна.

– Кому? – удивленно спросил Петрович. – Кому ясна?

– Да всем, – пожала плечами старушка. – Не ваша… эта… как ее, болезнь… то есть трагедия, так и жили бы вместе по сей день!

– Удивляете вы меня, Прасковья Степановна, – рассмеялся Владимир Петрович, как мне показалось, нарочито громко и несколько наигранно. – То есть вы лучше знаете наши взаимоотношения с Ларисой, чем мы сами?

– Но это же очевидно, Владимир Петрович…

– Нет, нет и еще раз нет, дорогая Прасковья Степановна. Моя слепота никакого отношения к разводу не имеет. Мы развелись с Ларисой Дмитриевной за год до моей слепоты. Просто жили под одной крышей. Но мы остались друзьями. Никаких претензий друг к другу. Ну, не сошлись характерами…

Я, конечно, не могу опровергнуть слова своего подопечного, но то, что мне удалось раньше услышать, говорило об обратном. Я пришел к выводу, что Владимир Петрович просто защищает свою бывшую супругу, ему не хотелось, чтобы ходили разговоры о том, что его жена бросила из‑за инвалидности. Наверное, он очень сильно любил свою бывшую жену. А может, он и правду сказал соседке. Нам, собакам, сложно разобраться во всем этом. А вам я рассказываю, чтобы вы лучше поняли нашего героя. Люди сделают, надеюсь, правильные выводы.

Болонки все никак не успокаивались.

– Трис, ты так и не ответил нам, что с мордой у твоей подружки? – визгливо спрашивает Тупчик.

– Да‑да, – снова подгавкивает Дуренчик.

– Человека спасала, – киваю на Владимира Петровича, – вот его спасла от гибели.

– Смелая такая? – тявкает Тупчик.

– Гы‑гы! – визжит Дуренчик.

Я не выдержал и говорю:

– Вы меня извините, девушки, но почему вы ведете себя как две дуры?

Обе болонки одновременно, словно по команде, фыркнули и залились громким лаем. Хозяйка заквохтала, точно курица‑наседка:

– На кого вы лаете, миленькие мои? Что случилось?

– Тяф‑тяф‑тяф!

– Гы‑гы‑гы!

– Истерички, – говорю я им. – Вы еще вверх ногами упадите и глаза закатите. Может, отведут вас к ветеринару да вколют вам по укольчику, а то и по двушечке.

Мои слова повлияли. Болонки тут же прекратили дурачиться – видимо, перспектива оказаться в ветеринарке не очень им понравилась.

– Мы с тобой больше не дружим! – тявкнула Дуренчик.

– Ты такой грубый кобель! – взвизгнула Тупчик.

– Сами виноваты, – спокойно ответил я. – Ведете себя не как собаки, а как какие‑то глупые обезьяны.

– Сам ты орангутанг! – фыркнула Тупчик.

– А подруга твоя шимпанзе облезлая! – взвизгнула Дуренчик.

Ну что взять с этих дурочек? Отвернулся я от них и больше ни словом с ними не обмолвился.

А тут и люди стали расходиться. Прасковья Степановна поднялась с лавки и спрашивает:

– Наши девочки устали?

Мне так смешно стало. Отчего, думаю, можно устать, сидя два часа возле лавки? Тем более твоим бесполезным болтушкам. С ума можно сойти от этих «наших», «девочек», «тупчиков», «дуренчиков».

Мой вам совет: если встретите этих бесполезных болонок, не вступайте с ними в разговоры. Все перевернут, вас обгавкают, обтявкают, вы же еще и виноватыми останетесь. Маленькие, но такие зловредные и подленькие эти собачьи девчонки. Словом, держитесь от них подальше.

Напоследок расскажу вам одну историю о них. Когда Владимир Петрович рассказывал, я чуть было не научился смеяться. В общем, Василий Никанорович заметил, что его собачки стали хандрить и из живых, веселых, шаловливых существ превращаются в каких‑то заморышей. Вызвали ветеринара, тот осмотрел обеих, прописал им какие‑то пилюли, но, увы, собачки угасали не по дням, а по часам.

Старик ничего не понимал. Обычно собаки встречали его после работы радостно повизгивая, а теперь сидели понурые и грустные. После ужина сразу падали спать. И так каждый день. Хозяин разволновался не на шутку. И что вы думаете?

Все выяснилось случайно. Однажды Василий Никанорович вернулся домой раньше обычного. И вот какую картину он застал. На кухне у него стояла клетка с попугаем. И эта наглая птица голосом хозяина отдает команду болонкам:

– Ко мне! Сидеть! Лежать!

Те подбегают к клетке и точь‑в‑точь выполняют команды крылатого дрессировщика. Полежав с минуту, отползают в сторону, но Кеша начеку. Снова кричит:

– Ко мне! Сидеть! Лежать!

Две болонки, шатаясь, бредут к рабовладельцу. И так, видимо, целый день. Когда Василий Никанорович вошел на кухню, птица умолкла, а болонки были полуживыми. Вот так и открылась неведомая болезнь собачек. Они просто целыми днями «тренировались», а к приходу хозяина валились с ног.

Если бы не случайность, загонял бы попугай собачонок. Вот вам и Тупчик с Дуренчиком. Какой‑то крошечный попугай с мозгом с кукурузное зерно оказался умнее двух болонок.