Портреты

Че Гевара остался в массовой памяти идеальным образцом наступательности, не смотря на две неудачи (в Конго и Боливии) и смерть в плену. Почему Че Гевара кто угодно, но только не «жертва»? Что сделало его новым «Робином Гудом»? Почему миллионы людей до сих пор хотят быть «таким же, как Че». Наступательный стиль жизни. Он не боялся вызываться и решать вопросы, в сельве лично расстреливал дезертиров, а после революции всерьез пытался отменить на Кубе деньги, и всё это с неподражаемой улыбкой наступателя, смеясь над врагом, подшучивая над товарищами, над Хрущевым и над своей астмой. «Мы устроим вам один, два, много Вьетнамов!» — обещал он империалистам радостно и уверенно, как обещает менеджер по продажам преуспевающей компании открыть сеть филиалов. При этом мало у кого повернется язык назвать Че просто «мачо», «каудильо» и искателем приключений. «Моя семья это все те, кто чужие слёзы ценит, как свои собственные» — говорил он без единого грамма сентиментальности в голосе, со спокойствием человека, предпочитающего наступать. С ним очень рано («Дневник мотоциклиста») случилась эта важнейшая мутация – солидарность с жертвой перешла в новый образ «устранителя проблемы любым необходимым способом». А способ есть всегда. Тоже можно сказать о Марксе, его непростая жизнь оставила нам портрет победителя, выигравшего идеологическую борьбу с системой. В этом смысле и Мао, победивший всех, кого хотел, как образ важнее для нас, чем Троцкий — образ самого умного большевика, которого убили ледорубом менее развитые сталинисты.

Эмоция

Вильгельм Райх писал, что «фашизм это революционная эмоция, нашедшая себе реакционную форму». Мне кажется, нам сегодня не хватает «революционной эмоции» и потому не грех поучиться кое-чему у правых. Что движет скинхедом? Желание прекратить говорильню и читальню, немедленно встать из-за стола, обуть обувь потяжелее и повоеннее и под наступательную музыку наконец-то разобраться и покончить со «всей этой фигней». Не будем уточнять, как с его точки зрения «вся эта фигня» выглядит, это всем известно. У левых есть другое представление о «фигне», другие адреса и фамилии. Другой сценарий решения, не менее действенный и конкретный. Но саму революционную эмоцию я бы позаимствовал и в себе разбудил.

Да, в отличие от правых, мы не садисты, которые собираются отомстить всем за свои несбывшиеся мечты, но это ещё не значит, что у нас нет зубов. Левые слишком долго подавали себя как нечто среднее между добровольными социальными работниками и политически грамотными хиппи-пацифистами. Но мы живем в обществе, где нельзя добиться результата, если тебя никто не боится и ты никому не мешаешь. Левым стоит стать реальной проблемой для чиновника, продавшегося богачам и для самого богача, покупающего власть. Левых должен опасаться и беспринципный мент и обслуживающий власть журналист и гламурная звезда, равнодушная к политике, и политтехнолог, помогающий классовой власти осуществляться. Каждый из них должен понимать, что если он не оправдается перед левыми, то может легко попасть в число мишеней их активности. У нас есть зубы и некоторым гражданам стоит почувствовать это в самом ближайшем будущем. Для людей, ослепленных своим положением, связями, суммой банковского счета левые станут кошмарным сном, угрозой их прибыли, их секретности, их власти, влиянию и «прайвеси».

Без этого за нами никто не пойдет, нам никто не поверит, никто не будет прислушиваться к нашим советам. И вся протестная энергия людей достанется тем, кто умеет показывать зубы, оставлять царапины и быть траблмейкером, опасным для порядка, тем, кто знает: «чтобы сорвать маски, нужны когти», как пела группа «Пинк Флойд», по своему перефразируя Ленина. Под какими бы странными знаменами и абсурдными лозунгами такие люди не выступали, именно им народ доверит роль «непарламентского представительства» своих интересов в стране, где никакой парламентаризм давно уже невозможен. У левых есть уникальный анализ ситуации, есть своя «среда», есть набор предложений, инструкций, рецептов по переустройству общества и решению локальных проблем. Мы накапливаем опыт и делаем выводы. Мы обновляем лексику и готовы завести полноценную культурную политику. Осталось сменить основное настроение. Когда нашим внутренним состоянием будет наступательность, ощущение крепких и острых зубов во рту, нас станет столько, сколько нужно для решения наших главных задач.

Ежедневное стремление к захвату присвоенной врагом территории. Наша цель – отнять у них «их» темы, «их» образы, «их» лексику, «их» прибыль и «их» власть. Отнять у них их спокойствие и уверенность. Есть тысяча и один способ делать это, до последнего более или менее оставаясь в рамках формального закона или, по крайней мере, ускользая от него. Впрочем, они всегда с легкостью игнорировали свой закон, так с чего бы и нам делать из него «священную корову»? Капитализм не знает никаких законов, кроме законов извлечения максимальной прибыли из «человеческого материала», так что всё, что требуется от левых – быть столь же циничными по отношению к формальному праву, как и их противник. Прежде чем делать что-либо, я предлагаю стать, глядя в зеркало, веселым и зубастым, чтобы не испортить всё дело пораженческим запахом валериановых капель.

Рацио

Позволю себе не согласиться с той частью левых, которые регулярно предостерегают своих товарищей от опасности «ниспровергательства» и преждевременного радикализма, за которым, якобы, нет ничего, кроме самопиара. Думаю, те, кто так считают, мыслят строго рационально и аналитически, как ученые, а политика, жизнь общества всё же не равна науке, хоть и должна ей подчиняться. Левые рационалисты упускают один очень важный мотив перехода человека в оппозицию – психологическую сторону, а там немало иррационального, нравится нам это или нет. Человек становится под смелый флаг в том числе и потому, что хочет, как это ни грубо прозвучит, нарушить правила опостылевшего и несправедливого порядка, перегородить там, где не положено, ходить там, где запрещено и поорать то, что нельзя. Да, если бы всё сводилось только к этому, движение было бы просто сетью бойцовских клубов без политического измерения, но, с другой стороны, если бы всё наше дело сводилось только к рациональным, полезным для общества и необходимым для прогресса требованиям, то движение превратилось бы в колонну киборгов, монотонно требующих чаще смазывать им винты и менять батарейки. Не надо быть Зигмундом Фрейдом, чтобы знать – внутри человека полно темной энергии, которая толкает его к риску, заставляет его доказывать себе и всем, что он не боится и умеет нападать. У нас внутри целый «Солярис» бессознательного и воспитанию он не поддается. Если эта энергия не востребована слишком рациональным, миролюбивым и осторожным движением, такое движение никогда и нигде не соберет на свой митинг больше сотни людей, причем отнюдь не самых интересных, креативных, решительных и перспективных людей. Я уверен, что кроме рациональной программы и анализа левые уже сейчас, с самого начала, должны предложить всем желающим и «ниспровергательную» составляющую. Тысячу раз я слышал, что наша политика это не экстремальный спорт. Это повторялось настолько часто, что я начал сомневаться и полагаю, что наша политика должна быть в том числе и экстремальным спортом, как у арт-банды «Война», практикующей воровство в супермаркетах, концерты в суде, заваривание дверей раздражающих ресторанов и ночную проекцию «веселого роджера» на фасад Белого Дома.

Движение, которое предлагает санкционировано стоять с картонками на шеях в разрешенных для этого местах, никогда не станет массовым и влиятельным, оно всегда будет мечтать о временах, когда всё наконец правильно разовьется, дозреет, сложится и вот тогда-то мы и грянем в полный рост. Но так никогда ничего у нас не дозреет и не сложится. Если движение не предложит человеку способа быть смелым и (пардон за матерное слово) «пассионарным» здесь и сейчас, никуда не откладывая и ничего не дожидаясь, есть серьезный риск состариться, так и не увидев «дозревания общества» и «складывания условий». Энергия сопротивления – одно из главнейших условий, она должна быть применена, а не отвергнута, заперта или подарена правым. Внутренний «Солярис» глубже подземной нефти и потому есть шанс победить хозяина нефти. Движение, которое боится человеческой наступательности, отдает её своим конкурентам и теряет место в истории. Это отлично понимают в «Гринпис», у нацболов и в «Братстве» Дмитро Корчинского, но я не уверен, что это понимают наши левые. Движение, которое психологически центрировано вокруг оплакивания потерпевших и взываний к справедливости, а идеологически рационально, как таблица Менделеева, не состоится, не выйдет за рамки тусовки горестных скорбецов. Нужно покончить с этим имиджем незаслуженно обиженных чебурашек. Выплюнуть эту идентичность вон.

Да, история это конкуренция достаточно рациональных социальных машин. Но топливо, приводящее эти машины в движение, это отнюдь не самые рациональные эмоции: массовые чувства, мобилизованные героем, мифом, утопией золотого века и великого будущего. В 19-ом веке было хорошим тоном считать, что человек и общество рациональны, как машина и потому желательна столь же рациональная политика. Но вот уже более ста лет интеллектуалы открывают, что в человеке сидит обезьяна, и куча детских комплексов, надежд и травм, и сколько угодно грандиозных фантазмов и абсурднейших упований. Если есть смысл у слова «душа», то означает оно именно это. И так будет всегда, потому что человек не компьютер, да и компьютер, сами знаете, как ведёт себя порой. И если человека лечить от этого, от него останется одна голова, как от профессора Доуэля. В конце концов, именно побеждающая индустриальность и конвейерность, стремление максимально рационализировать человека, понять и обеспечить его как понимают и обеспечивают машину, стало одной из причин возникновения тоталитарного типа общества (в сталинской его версии) и появления бихевиористской психологии в США. Иррациональное ни там ни там не исчезло, будучи запрещенным (якобы «преодоленным»), оно ушло в подполье, попало под запрет, мстило, дав энергию всей «антисоветской» (у нас) и «битнической» (у них) культуре, превратилось в преследуемый, подрывной, мстящий элемент психики. Первой интеллектуальной реакцией на эту опасность и было появление франкфуртской школы в 30-ых, а потом и «новых левых» с их контркультурой в 60-ых.

Наша задача – не отворачиваться от этих истин. А принять их и найти им место, пока это не сделали другие, не столь прогрессивные силы.