Лекция XIII

Почтенное собрание!

Единственно истинная религия, или христианство, сказали мы в конце последней лекции, хотела и должна была, сама стать творческим и руководящим началом нового государства. И она действительно стала таким началом, в результате чего началась совершенно новая эпоха.

Всему исследованию, которое мы подготовили этим замечанием и начинаем теперь, мы должны предпослать следующее, весьма важное для всякого исследования исторической действительности замечание: великие мировые события развиваются и проявляются в своих следствиях лишь крайне медленно. Историк, не умеющий при исследовании таких событий предвосхищать опыт и восполнять его пробелы предвидением, основанным на общем законе развития человечества, имеет в своих руках лишь вырванные из общей связи отрывки и никогда не поймет их, не проникшись понятием об органическом целом, к которому они принадлежат. Это применимо к истории всего нового времени, истинный принцип которого – раскрытие христианства. Что прошлое умерло и что мы, живущие над его могилой, окружены непонятным и беспорядочным натиском новых элементов, легко заметить всякому, кто только откроет свои глаза; но каковы собственно смысл и цель этого натиска, можно познать отнюдь не внешним зрением, а только внутренним чувством. По нашему мнению, откровенно выраженному нами уже раньше, христианство в своей чистоте и истинной сущности еще никогда не было состоянием, присущим всему обществу или широким массам, хотя издавна то там, то здесь оно жило в отдельных личностях. Этому не противоречит разделяемый и нами взгляд, согласно которому христианство было действенной силой; ибо его действенность сводилась лишь к прокладыванию себе пути и созданию условий своего существования в общественном целом. Тот, кто имея лишь чисто эмпирическое знание этой подготовительной деятельности христианства, не знает, что такое оно по своей внутренней сущности и каковы его истинные задачи, смешивает случайное с существенным и средство с целью и никогда не достигает истинного понимания даже этих предварительных результатов. Мировая роль христианства – а только о ней мы говорим здесь – еще не закончена; поэтому, кто не в состоянии постигнуть смысл всей великой драмы в ее целом, не может претендовать на суждения о ней. Так же точно – я возьму другой, родственный пример – не закончена еще и мировая роль Реформации, которой мы коснулись ранее лишь с весьма узкой точки зрения.

От этого предварительного замечания, практическое значение которого сейчас выяснится, перейдем к намеченной нами задаче. – Христианство хотело и должно было само стать руководящим и творческим началом государства нового времени. Мы должны прежде всего ответить на вопрос: как возможна и каким образом действительно осуществляется такая роль христианства? Я отвечу, что эта действенность последнего может быть рассматриваема с двух точек зрения: отчасти – как его случайные и определенные временными условиями проявления, поскольку оно еще стремится достигнуть собственной чистоты и ясности. – Начнем с первой точки зрения. Истинное христианство совершенно тождественно с характеризованной в конце предыдущей лекции любовью к добру; добро представляется религиозному чувству непосредственным делом в нас Бога – сами же мы, выполняя добро, являемся для этого чувства орудием Бога. В своем месте мы заметили, что эта любовь к добру совершенно освобождает даже от завершенного государства и возносит над ним и его принудительным укладом; то же самое и по тем же основаниям следует сказать и об истинной религии. Совершенное государство запрещает именно то, на что и без того не пойдет даже за все блага мира преданный Богу человек, который воздержался бы от таких поступков и без всякого соображения с внешним запрещением, из одной любви к Богу. Та деятельность, которую единственно любит и желает такой человек, составляет (конечно, в совершенном государстве) содержание внешнего приказания, но он отдался бы ей уже из одной любви к Богу. Для того, чтобы этот религиозный образ мог существовать в государстве, никогда не вступая с последним в борьбу, государству необходимо постоянно идти вровень с совершенствующимися религиозными воззрениями своих граждан и никогда не приказывать того, что запрещается истинной религией, никогда не запрещать того, что повелевает последняя. При таких условиях никогда не будет места применению известного положения: «Богу должно повиноваться более, нежели людям», ибо люди не будут приказывать ничего, кроме того, что повелевает и Бог; и у повинующихся известной норме останется выбор лишь между тем, выполнять ли ее как человеческое принудительное веление или же как заповедь любимого более всего Бога.

Эта полная свобода религии от государства и возвышенность ее над ним требуют от обоих абсолютного разделения друг от друга и уничтожения всякой непосредственной связи друг с другом. Религия никогда не должна прибегать к принудительным мерам государства; ибо религия, как любовь к добру, невидимо живет в глубине сердца и никогда не проявляется во внешних действиях, которые, даже когда согласны с законом, могут вытекать из совершенно иных побуждений; государство же в состоянии руководить лишь тем, что осязательно. Религия есть любовь, государство есть принуждение, и нет ничего бессмысленнее, нежели желать силой добиваться любви. Точно так же и государство не должно желать пользоваться для своих целей религией; ибо это значило бы, что оно основывает свои расчеты на том, что вне его власти и что поэтому легко может обмануть ожидания, в результате чего расчеты окажутся неправильными, и государство не достигнет своей цели. Необходимо, чтобы оно могло вынуждать силою то, чего оно желает, и не желало ничего, кроме того, чего может добиться таким путем. В этом состоит отрицательное влияние религии на государство или, вернее, отрицательное взаимное их влияние друг на друга: религия вводит государство в его границы и строго отделяет его от себя.

Согласно содержанию истинной религии и в частности – христианства, человечество есть единое, внешнее, мощное, живое и самостоятельное существование Бога, или, – если это выражение не будет неверно истолковано, – единое проявление и истечение Бога, вечный луч, разделяющийся (не в истинной своей действительности, а лишь в земном явлении) на множество индивидуальных лучей. Согласно этому учению, все, что есть человек, и совершенно едино и совершенно равно себе по своей сущности, одинаково предназначено к тому, чтобы с любовью возвращаться в свой первоисточник и быть в нем блаженным. Государство не должно стеснять осуществление этого предсказываемого религией назначения; оно обязано позволять, а в качестве попечителя о целях человеческого рода, и обеспечивать одинаковый для всех доступ к тем наличным источникам, которые подготовляют это осуществление. Это возможно лишь посредством установления абсолютного равенства, как личной, так и гражданской свободы всех, в отношении права и прав. Следовательно, то, что является целью государства с его собственной точки зрения, вновь указывается ему, как цель, религией; и в этом состоит положительное влияние религии на государство: она не дает ему новых целей (ибо это противоречило бы сделанному только что разграничению областей обоих), но делает для него внутренне более близкой собственную его цель и побуждает его ускорять осуществление последней. Конечно, оба ряда развития – развитие правильных религиозных воззрений и развитие политических учреждений – прогрессируют лишь медленно и до известной степени равномерно; тем не менее, возможны случаи, когда первое, по крайней мере у отдельных личностей, опережает второе и отчасти ведет его за собой.

Таково отношение религии и государства, когда последнее мыслится исключительно как замкнутое в себе и единственно со стороны своего отношения к собственным гражданам. Но когда, помимо этого, в области единой истинной религии образуется несколько замкнутых в себе суверенных государств или, что то же, когда единое государство культуры и христианства распадается и превращается в республику христианских государств, каждое из которых, хотя и не испытывая непосредственно принуждения со стороны других, все же подвергается постоянному их наблюдению и критике, в христианском учении кладется начало общественному канону для решения вопросов о том, чтó в области отношений к другим государствам, равно как и к собственным гражданам, является похвальным, чтó – допустимым и чтó совершенно отвергается, и неограниченный вообще суверен, даже заставив молчать своих граждан, должен был бы стесняться свидетельства и суждения соседних государств и наставляемого последними потомства – в том случае, если бы ему было свойственно чувство чести, а если бы он освободил себя от этого чувства, он должен был бы опасаться последствий всеобщей потери доверия. Благодаря христианской религии, таким образом, возникает общественное мнение целого царства культуры, которое становится далеко не лишенным значения сувереном над суверенами, предоставляющим им полную свободу творить добро, но очень часто ограничивающим в них склонность к дурным делам.

Таково влияние христианства на государство, если брать христианство и это его влияние в абсолютном смысле. Иными представляются случайные и определяемые временными условиями действия, какие может иметь эта религия в тот период своего существования, когда она еще только стремится к самостоятельности и подобающему влиянию. Это случайное влияние, какое она действительно оказывала и какое отчасти имеет еще и теперь, определялось состоянием людей, к которым она первоначально обращалась. Сильнее и чаще, чем когда-либо, тяготели тогда над обитателями культурных стран суеверный “страх” перед Божеством, как враждебным существом, и чувство собственной “греховности”, и сильнее, чем когда-либо, распространено было какое-то тяготение к Востоку и особенно к Иудее, как будто оттуда должно было прийти средство примирения и очищения от грехов. Это доказывается множеством исторических фактов, как, например, распространенностью захватившего даже Рим влечения к восточным мистериям и обилием сокровищ, стекавшихся изо всей Азии и отчасти также из Европы в иерусалимский храм. Христианство, как мы показали в свое время, не есть средство примирения и очищения от грехов; человек никогда не бывает в состоянии отклониться от Божества, а поскольку он мнит себя “отпавшим” и “отделившимся” от Него, он – ничто и, как таковое, не может “грешить”, и лишь его чело бывает объято тяжелым миражем “греховности”, смысл которого в том, чтобы вести его к истинному Богу. Но в руках людей тех времен христианство необходимо должно было превратиться в средство примирения и очищения от грехов и в новый союз с Богом, ибо только с этой стороны и могла рассматриваемая эпоха чувствовать потребность в религии и воспринимать последнюю. Таким образом, та христианская система, которую я при случае в своем месте назвал вырождением христианства, указав в частности на апостола Павла, как на ее творца, является вместе с тем необходимым результатом воздействия духа того времени на христианство. Случайность то, что именно Павел выразил этот дух времени; если бы он не сделал этого, это совершил бы всякий другой, кто не возвысился над своим веком путем глубокого проникновения в истинное христианство, подобно тому как еще и по сей день поступают все те, кто наполнил себе голову подобными образами и грезит о необходимости посредничества между Богом и людьми, не будучи в состоянии понять противоположного этому воззрения.

После того как христианство приняло эту форму и в особенности после того как внешний акт, служивший для восприятия в христианство, акт крещения, стал таинственным очищением от грехов, непосредственно освобождающим от вечных наказаний за последние и прямо открывающим небо, те, кто распоряжался этим средством, не могли не приобрести высокого уважения среди людей; в результате им досталось попечение о сохранении той чистоты, которую они сообщали через таинство, и не оставалось ни одного человеческого дела, которого бы они не брались обсуждать, вести или направлять. Наконец, когда суеверие завладело самими римскими императорами и их высшими сановниками, они также подчинились общей дисциплине духовенства, которое неизбежно побуждалось положением вещей к тому, чтобы с особенным и нарочитым усердием осуществлять свою власть по отношению к ним, что должно было иметь пагубнейшие последствия для престижа и свободы правительства. Само духовенство, вследствие своего образа мыслей, было далеко от всяких здравых политических взглядов и едва ли смотрело на земные события иначе, чем с точки зрения распространения своей веры и того, что оно называло “чистотою” последней; поэтому оно не умело благоразумно руководить властителями, у которых отняло свободу, и не в состоянии было управлять вместо них. Результатом могло быть лишь полное бессилие и окончательное падение той империи, в которой оно властвовало.

Для того, чтобы могло вновь образоваться такое государство, которому не страшно было бы это пагубное влияние религии и которое могло бы ему противостоять, необходимо было, чтобы само это государство создано было в своих основных началах религией: этим путем можно было бы обезвредить влияние религии, так как в противном случае она неизбежно разрушала бы существующее помимо ее содействия государство. Приведенная, таким образом, к необходимости раскрыть присущие ей принципы государства, религия вынуждалась вместе с тем возвратиться к своим собственным принципам и тем самым внутренне реформировать себя. – Прежде всего, она должна была взяться за обращение основных элементов вновь образующегося государства, так чтобы граждане и правители всецело были ее созданиями по духу. Но ставя себе такую задачу, она должна была теперь иметь дело уже не с суеверными, запуганными людьми, вследствие унаследованного страха перед богами, жаждавшими какою бы то ни было ценою быть воспринятыми в ее лоно, как то было ранее, – ибо одинаковые причины имели бы и теперь одинаковые следствия, – но с людьми, в своей непосредственности и несложном житейском укладе (только сложность отношений при половинчатой “культурности” порождает из ряда выходящие преступления, ужас перед внутренней греховностью и страх перед богами) вообще мало думавшими о Божестве и в особенности далекими от чувства страха перед Ним. Обращение таких людей поставило перед церковью – церковью в духе прежней эпохи, как “очистительницей от грехов” и “примирительницей с Богом” – совершенно новую, неслыханную до того задачу: искусственно пробудить и вызвать во вновь обращенных тот суеверный страх перед Божеством и ту потребность в примирении, которые она нашла уже существующими в своих первых адептах. Без сомнения, выполнить эту задачу было гораздо более трудным делом; и, на мой взгляд, у новоевропейских народов (мы отвлекаемся здесь от составляющих исключение отдельных личностей с особенно сильно развитым чувством собственной греховности и от некоторых эпох, которые были особенно благоприятны для застращивания духовенства) эта задача никогда не получила такого полного и широкого осуществления, какое было достигнуто в Римской империи и какое особенно заметно в истории Византийской империи, где духовенство дольше сохраняло свое значение. Конечно, неустанные проповеди могут привить новоевропейцу религиозное суеверие, как постороннюю составную часть, но оно никогда не бывает в состоянии пустить глубокие корни в его сердце, и он отряхает его с себя, как только в нем пробуждается какой-нибудь иной важный интерес. Доказательство этому – весь ход развития новой истории и в особенности – послереформационная эпоха, когда новоевропейский национальный характер развивается более свободно. Церковь почти уже отказалась от проповеди упомянутого принципа, а где она еще продолжает его проповедовать, там ее старания безрезультатны, ибо ни на кого не производят впечатления.

Далее, для того чтобы складывавшееся государство не возвратилось к азиатской деспотии, но восприняло в себя развитое уже у греков и римлян всеобщее равенство права, необходимо было, чтобы его основные элементы прониклись общим европейским национальным характером, живым чувством права и свободы и любовью к ним, и с этими чертами соединяли в себе еще тонкое чувство чести, чтобы сделать государство восприимчивым к упомянутому выше законному воздействию христианства на общественное мнение. Именно такие элементы оказались налицо у германских народов, как будто они были сохраняемы для этих великих целей. – Я называю здесь только германские народы; ибо опустошительные нашествия других племен не оказали продолжительных влияний, вошедшие же в состав тогдашней европейской республики народов государства иного происхождения переняли христианство и культуру, по большей части, от германских народов. – Эти германские племена, вероятно, имевшие общее происхождение с греками и когда-то находившиеся с ними в связи (что неоспоримо могло бы быть доказано более глубоким знанием языков обеих народностей), оставались в своих лесах приблизительно на той же ступени культуры, на которой мы видели греков в их героический период. Как много Геркулесов, Язонов или Тезеев, незамеченных историей, собирали, быть может, в этих лесах вокруг себя добровольных товарищей и пускались с ними в удивительные приключения! Их богопочитание было очень простым, как и их нравы, и едва ли у них возникали сомнения в своей моральной правоте. Независимость, свобода и равенство благодаря тысячелетней привычке вошли у них в характер. Безумной отвагой привлекать к себе взоры толпы и после смерти жить в песнях потомков – вот к чему стремились более благородные; для них слава и честь состояли в том, чтобы оставаться верными до гроба добровольно избранным вождям; нарушение своего слова клеймило таким позором, что молодые и сильные, проиграв поставленную на ставку свободу, беспрекословно отдавали свою личность во власть более слабого и старого победителя, позволяя продать себя даже в иноземное рабство. Таковы были народные элементы, из которых христианству предстояло построить свое государство. И когда несколько родственных друг другу народов почти одновременно основали на одной и той же территории христианства и древней империи новые государства, то эти государства по общности своего происхождения были в более близкой связи друг с другом, чем с другими государствами, а самое полезное, что могло при этом произойти и для религии и для государства, состояло в том, чтобы религия приобрела центр для своей внешней политической власти, и чтобы этот центр находился на независимой территории. Имея местопребывание вне отдельных государств и не вмешиваясь беспрестанно, как было ранее, в их внутреннее управление, эта центральная власть имела пред собою только одну задачу: связывать извне различные государства единого христианского царства и играть роль судьи в их спорах; в этой своей роли она стала в гораздо большей степени блюстительницей международного права, чем (как то было ранее) руководительницей внутреннего управления. С этих пор для нее было гораздо важнее, чтобы христианское царство было раздроблено (ибо в этом случае для сохранения его частей в равновесии необходима была ее помощь), чем чтобы оно снова слилось в одно государство (ибо такое влияние, при тогдашней, еще недостаточно смягченной дикости нравов, могло бы иметь опасные последствия для самой духовной власти). Действительность соответствовала этим планам церкви, и под защитой духовной власти каждое христианское государство могло развиваться со значительной долей свободы сообразно со своим индивидуальным характером. Возникшее благодаря этой власти и благодаря ей же продолжавшее сохранять свое единство царство христианских народов могло расширяться и увеличивать свои размеры, как путем войн отдельных государств с нехристианским миром, так и посредством мирных завоеваний, обращая в христианство новые государства и, в результате этого, подчиняя их центральной духовной власти.

Основные принципы этого христианского царства были (и по большей части таковы же они и по сей день) следующими.

1. Во-первых, в области международного права: государство благодаря тому, что оно – христианское государство, имеет право оставаться в сложившемся внутри его состоянии, оно имеет вполне независимый суверенитет, и никакое другое христианское государство (за исключением лишь духовной центральной власти в отношении к предметам его компетенции) не должно стремиться к влиянию на его внутренние дела. Все христианские государства находятся в состоянии взаимного признания и первоначального мира – первоначального, говорю я, – т. е. между ними не может быть войн за существование, хотя возможны войны за случайные определения существования. Этот принцип безусловно запрещает истребительные войны между христианскими государствами. Не таково отношение к государствам не христианским, которые, согласно тому же принципу, не имеют признанного существования и не только могут, но и должны быть вытесняемы из пределов христианской территории. Церковь никогда не дает им мира, а если христианские власти и делают это, то происходит это единственно или по необходимости или потому, что христианский принцип заглушен и вытеснен другими побуждениями.

2. Второй основной принцип относится к области гражданского права: все люди равны и свободны перед Богом; в каждом христианском государстве каждый без исключения человек должен иметь возможность обращаться к Богу и, по крайней мере, в этом отношении должен быть лично свободным; отсюда вскоре вытекают личная свобода и следующие положения: ни один христианин не может быть рабом, христианская земля делает человека свободным. Напротив, ничто не мешает, согласно тому же принципу, обращать в рабство нехристиан.

Одно внешнее событие, слишком замечательное для того, чтобы о нем можно было умолчать, еще теснее сплотило эту республику христианских народов и заставило ее сознать себя как единое связное целое, проникнуться общими интересами и даже в качестве христианской республики начать общие предприятия. В Азии (которая, если отвлечься от того, что здесь, вероятно, было местопребывание нормального народа, послужила для человечества только тем, что из нее вышла истинная религия) появилась вторая, более молодая, ветвь этой истинной религии, магометанство; вытекая, несомненно из того же первоисточника, что и христианство, оно отличалось тем, что вовсе не признавало совершенного уничтожения древнего союза с Богом и поэтому, удерживая из иудейства все, что могло найти какое-нибудь приложение, содержало в себе начало своего постепенного падения и не в состоянии было воспринимать тот вечно неиссякающий источник внешнего совершенствования, который содержится в христианстве. Пылая таким же прозелитическим рвением, как и христианство, – хорошо владея мечом, при помощи которого оно распространялось с самого начала, – кичась перед христианством маловажным, в сущности, преимуществом, состоявшим в том, что магометанство в отчетливых выражениях утверждало единство Бога, по существу, конечно, предполагавшееся и в христианстве, и не так богато было грубым суеверием, как тогдашнее христианство, – и, тем не менее, так же догматически выставляя в качестве политических принципов первоначальное азиатское немое повиновение и деспотизм, – это магометанство вступило в борьбу с христианством и было победоносно наступающей стороною. На значительной территории оно искоренило христианство и сделалось господствующей религией, и эти потери были тем прискорбнее для христианства, что к потерянным землям принадлежала и та страна, в которой христианство возникло и к которой набожно обращало свои взоры романтическое благочестие новых христиан. Из негодования вытекла жажда подвига и добровольно, как возможно было только в первобытных лесах того времени, не как граждане того или другого государства, а исключительно в качестве христиан, германские полчища ринулись в Святую Землю, чтобы отвоевать ее у магометанства. Как ни мало удовлетворителен был результат этих предприятий, как ни много дурного приписывается этим крестовым походам теми ценителями, которые никогда не в состоянии забыть свое время, проникнуть в дух других времен и возвыситься до понимания целого, все же они остаются вечно памятным проявлением силы христианского целого как такового, совершенно независимо от различия отдельных государств, на которые оно распалось. Немаловажным результатом этого предприятия было, между прочим, и знакомство со многими ценными качествами противника, равно как и с пороками, в которых обе стороны стали обвинять друг друга.

Магометанство, проникшее уже в эпоху возникновения христианского государства в Европу, казавшуюся местопребыванием, предназначенным исключительно для христианства, но ослабленное и изгнанное отсюда, впоследствии опять вторглось в Европу, на этот раз с другой, более опасной стороны, в рядах свежей нации, турок, с явной целью безудержно идти вперед и подчинить себе целое. Тогда в последний раз (по крайней мере, что касается речей и сочинений для общества) проснулось сознание единства христианского мира, – сознание, что христиане имеют лишь один интерес, - пока, наконец, страшный враг не впутался в планы европейской политики и, состарившись сам собою, не начал приближаться к своему внутреннему разложению.

Таковы, на мой взгляд, внешние условия, при которых начала и продолжала свое развитие наша новоевропейская христианская государственная система. Как развивалось при этих, благоприятных или неблагоприятных, внешних условиях внутри отдельных государств истинное государственное устройство, воспринимая в себя и развивая далее существовавшие уже элементы, мы увидим в следующих лекциях, если только мы можем надеяться на то, что эти исследования имеют для вас некоторый интерес и способны привлечь и удержать устойчивый состав прежних слушателей.