Лекция XI

Почтенное собрание!

Наша задача – определить, на какой ступени своего развития находится государство нашего времени; для ее решения были предприняты предыдущие исследования и рассуждения. Прежде всего необходимо было выяснить чистую форму государства, т. е. условие, при наличности которого можно вообще говорить о существовании государства; это было нами сделано в последней лекции. – Если это выяснение показалось некоторым слишком отвлеченным (так что оно уже тогда не вполне было для них ясно или же только теперь перестало им казаться понятным), то причина этого может быть, на мой взгляд, только в том, что при познавании формы государства нам приходится раздроблять свое внимание между слишком большим количеством индивидуумов, в высшей степени отличных друг от друга по внешним качествам, и, несмотря на это, представлять это множество индивидуумов как одно неразрывное органическое целое. Для рассудка это множество и разнообразие единичного не затрудняют работы целостного понимания, но воображение и тем более обычное воззрение, останавливающееся только на различиях личностей и сословий, утомляются такою работой, если только не приобрели уже в этом деле известного навыка. И, следовательно, чтобы совершенно выяснить нашу мысль для тех, которые вовсе не поняли нас в прошлую лекцию, и вновь дать общий обзор для тех, кому целое уже не вполне ясно представляется теперь, я позволю себе иллюстрировать наше понятие примером менее значительного соединения, которое вовсе не есть государство, но за которым мы сохраним единственно представляющую здесь важность форму последнего.

Представьте себе возникшее, благодаря хотя бы договору, соединение нескольких естественных семейств в одно, становящееся затем искусственным семейством. Целью такого соединения может быть только возможно лучшее обеспечение и сохранение своего физического существования посредством общего труда; поэтому оно отнюдь не есть государство (ибо последнее вовсе не есть экономическое общество и имеет цель, совершенно иную, чем чисто физическое сохранение личностей). Но в общем это общество семейств должно иметь форму государства. Это возможно только следующими тремя способами.

1. Или все члены общества обязываются употреблять все свои силы и время исключительно на труд в пользу всего семейства и не могут заботиться ни о чем другом, – причем, с другой стороны, всем без исключения принадлежит одинаковое участие в благах и наслаждениях целого: в доме нет ничего, что не принадлежало бы всем и что, при наступлении известного условия, действительно не обращалось бы на нужды каждого. Каждый, сказал я, затрачивает все свои силы для семейства, – разумеется, насколько обладает силами. Никому не позволяется говорить: «Я сильнее всех других, больше делаю для целого и поэтому должен иметь некоторое преимущество перед прочими и в наслаждениях». Ибо соединение и слияние в одно целое имеют здесь совершенно безусловный характер. Что такая-то личность обладает наибольшим количеством силы – дело случая; о ней заботились бы не менее, если бы она была слабее всех других, и продолжали бы так же заботиться, если бы по случайности она стала настолько слабой или больной, что совсем не в состоянии была бы работать. Если предположенное нами семейное соединение организовано таким образом, его форма есть абсолютная, сообразная с разумом форма государства, состоящая в равенстве прав всех.

2. Или же (это – второй случай) предположенное нами общество может быть устроено так, что хотя все, быть может (этот пункт мы можем даже оставить неопределенным), и обязаны отдавать все свои силы и хотя всякому обеспечена доля в результатах, произведенных общим трудом, но самые благородные и ценные продукты этого труда достаются лишь немногим и недоступны для остальных членов общества. Следовательно, в этом случае большинство, хотя и принадлежит целому, затрачивает свои силы лишь отчасти для целого, отчасти же не для него, а для немногих привилегированных его членов и, следовательно, хотя и не вполне, но, все-таки, в известной степени является простым средством для целей этих привилегированных. Такой порядок соответствует второй возможной форме государства – равенству права всех, но не прав всех.

3. Наконец, можно представлять себе это отношение еще и так, что большинство членов употребляет все свои силы на создание устойчивого и прочного имущественного состояния, некоторые же другие не трудятся сами, не руководят трудом первых и вообще не принимают в нем никакого участия, а только время от времени приходят и захватывают себе из произведенных благ столько, сколько захочется и удобно будет взять, руководясь при этом только собственным произволом, да разве еще соображаясь с тем, чтобы не доводить трудящееся общество до совершенной гибели от истощения, – предусмотрительность, к которой их, опять-таки, невозможно принудить. Это состояние общества имеет форму первой ступени развития государства: абсолютную подчиненность большинства эгоистическим целям меньшинства и абсолютное бесправие всех. Таким сравнением можно пояснить перечисленные выше три возможных основных формы государственного устройства.

От государственного устройства и обусловливаемой им личной и гражданской свободы мы строго разграничили устройство правления и связанную с ним политическую свободу. Сказанное нами об этих последних также может быть пояснено сделанным нами сравнением. Именно: все силы, соединенные предположенным нами семейным союзом, должны быть направлены на достижение общей цели. Это возможно лишь в том случае, если всей их работой руководит единая воля, определяющая порядок работ и степень их важности для целей общества, ставящая каждого на его место, где его работа не будет нарушать, но будет поддерживать работу других людей, и, наконец, безусловно подчиняющая себе всякого индивидуума в отношении его деятельности на пользу общества. Каков же должен быть источник этой единой воли, руководящей волею всех? Первый возможный здесь случай таков: всякий раз, как необходимо новое определение, касающееся интереса общества, собираются все достигшие совершеннолетия члены его и все без исключения высказывают, согласно своему разумению, свое мнение о данном вопросе, а затем, после достаточного совместного обсуждения, дело решается большинством голосов, и всякий обязан подчинить этому решению свои внешние действия. В устроенном таким образом обществе у каждого существует право на одинаковую долю в обсуждении общей цели – именно это обсуждение называется в государстве “правлением” – и та свобода, которая в применении к государству называется “политической”, разделена здесь по праву поровну между всеми. Я употребил здесь, говоря о семейном соединении, и ранее, когда речь шла о государстве, выражение “ по праву ”; ибо если бы кто-нибудь вовсе не имел ясных для других людей мыслей о благе целого или же имел таковые, но не умел изложить их, тот в действительности редко влиял бы или вовсе не в состоянии был бы оказывать влияние на принятие общего решения; но вовсе не право, а только собственная неспособность лишали бы его этого влияния.

Или же – это второй случай – все общество передает высший надзор и руководство целым выборному учреждению из нескольких членов или даже одному члену и, следовательно, само отказывается при этой передаче от собственного участия в обсуждении дел и суждении об управлении (я имею в виду такое обсуждение, из которого вытекали бы действия, ибо мыслить про себя и даже говорить, чтó угодно, здесь позволяется всем) и безусловно подчиняет свою действительно деятельную волю воле своего уполномоченного выборного учреждения или одного человека. При таком способе управления и осуществления общественной цели нет места тому, что называется в государстве “ политическою свободой ”, и в этом отношении здесь существуют лишь подданные. Тем не менее, если только все без исключения имеют равное участие во всех благах общества и все силы действительно направляются согласно возможно лучшему разумению на такое общее пользование этими благами, а не на чье-нибудь частное их потребление, то строй общества является вполне правомерным; и, передав управление немногим или одному, такое общество ничего не теряет, но скорее выигрывает, ибо множество его членов, которые не высказали бы в народном собрании ничего важного для общей пользы, уже не обязаны терять время на посещение собраний, но спокойно могут продолжать работу в своей специальной области.

Сделанное здесь сравнение должно пояснить сказанное нами в предыдущей лекции о форме государства, или о том, что вообще необходимо для наличности государства. Но, прибавили мы тогда, отдельное государство, или государство, существующее в определенную эпоху, должно быть определяемо еще и в отношении того, насколько в нем осуществляется истинная цель всякого государства, или материальный элемент его в противоположность формальному. И мы должны подробнее выяснить эту материальную сторону, прежде чем начать историческое изложение процесса, в котором государство постепенно дошло до той ступени, на которой оно находится, по нашему мнению, в настоящее время.

Цель государства, как показано было уже в предыдущей лекции, тождественна с целью человеческого рода; это – устроение всех отношений человечества сообразно разуму. Но ясное сознание этой цели достигается государством лишь в следующий за эпохой науки разума период искусства разума. До этого времени государство осуществляет эту цель без собственного знания или обдуманного хотения, побуждаемое естественным законом развития нашего рода, сознательно же преследуя совершенно иную цель; с этой его целью природа неразрывно связала первую цель, цель всего рода. Именно, собственной и естественной целью государства в ранние эпохи, предшествующие периоду науки разума, является так же, как мы это видели у отдельного человека, самосохранение, т. е. (так как государство существует лишь в роде) сохранение рода и именно (так как род всегда развивается в поступательном процессе) – сохранение его, независимо от той ступени развития, на которой он находится (последних двух целей государство не представляет себе ясно). Короче: цель государства (именно самосохранение) и цель природы (именно помещение человеческого рода в такие внешние условия, в которых он мог бы путем своей собственной свободы сделать себя точным подобием разума) совпадают, и работа над осуществлением первой цели ведет вместе с тем к достижению второй.

Позвольте мне показать это на частных примерах.

В смешении первоначальной культуры и первоначальной дикости (из этого смешения возникает, согласно сказанному выше, единственно способный к развитию человеческий род) важнейшей и ближайшей целью является насаждение культуры среди дикарей. С другой стороны, самые ранние начатки государства и самое раннее подчинение свободных людей на продолжительное время другим свободным людям составляют уже культуру, именно культуру искусственную, являющуюся результатом распространения культуры, а не первоначальной культурой нормального народа, о которой мы теперь не говорим; поэтому мы можем считать государство, особенно то государство, которое как таковое всего совершеннее в данное время, за средоточие высшей культуры этого времени. Но целям этой культуры противоречит (везде, где с ними соприкасается) дикость, беспрестанно угрожающая сохранению государства, и, следовательно, уже цель самосохранения сама по себе есть причина естественной войны государства с окружающей его дикостью и вынуждает его постоянно возможно более сокращать границы господства последней; осуществить эту задачу в значительных размерах государство может, лишь подчиняя самих дикарей порядку и закону, т. е. насаждая среди них культуру. Таким образом, думая только о себе, государство косвенно выполняет наиважнейшую цель человеческого рода. Эта естественная война всех государств с окружающей их дикостью имеет большое значение для истории; едва ли не она одна вносит в историю жизненное и прогрессивное начало; мы еще вернемся к этому началу, и я прошу вас помнить о нем. Всеобщее царство культуры, даже став настолько могущественным, чтобы уже вовсе не бояться окружающей дикости, от которой оно, быть может, отделено громадными морями, все же само разыскивает, побуждаемое собственными потребностями, дикарей, которые уже не могут прийти к нему, и захватывает непотребляемые ими продукты их земли или саму землю или же подчиняет себе их силы, отчасти непосредственно – путем рабства, отчасти же косвенно – путем выгодной торговли. Какими бы несправедливыми ни казались сами по себе эти цели, таким путем, однако, постепенно осуществляется первая основная черта мирового плана, – всеобщее распространение культуры, и таким же образом будет непрерывно продолжаться этот процесс до тех пор, пока весь род, населяющий нашу планету, не сольется в единую республику культурных народов.

Вторая необходимая цель человеческого рода состоит в том, чтобы окружающая его и воздействующая как на его существование, так и на его деятельность, природа была совершенно подчинена власти понятия. У сил природы не должно быть власти препятствовать целям культуры или уничтожать ее результаты; все проявления их должны быть наперед вычисляемы, и против их вторжения в нашу жизнь должны существовать установленные наукой средства. Люди должны овладеть искусством всецело подчинять своей воле все пригодные для пользования силы природы и извлекать из них для себя выгоду. Собственная сила человека должна быть вооружена естествознанием и искусством, искусными орудиями и машинами, и благодаря целесообразному разделению необходимых отраслей труда между многими людьми, каждый из которых изучает лишь одну из них, но зато достигает вполне основательного ее знания, должна стать выше всех сил природы, так чтобы человек осуществлял свои земные цели без большой затраты времени и силы и имел еще достаточно досуга для размышления о своем духе и сверхземном. Это – цель человеческого рода как такового.

Чем значительнее та доля силы и времени граждан, в которой нуждается государство и на которую оно выставляет притязания в целях своего самосохранения, и чем теснее оно стремится проникнуть своих членов и сделать их своими орудиями, тем более оно должно заботиться об увеличении средств физического существования своих членов путем повышения своей власти над природой, ибо это существование не может не быть для него желанным. Следовательно, в собственных своих интересах оно должно сделать своими целями названные ранее цели рода. Поэтому оно будет заниматься оживлением промышленности, улучшением сельского хозяйства, усовершенствованием мануфактур, фабрик, машинного производства и содействовать открытиям в механических искусствах и в естествознании. Хотя бы общим мнением было, что государство делает все это лишь затем, чтобы увеличивать налоги и иметь возможность содержать большую армию, – хотя бы и сами правящие (по крайней мере большая их часть) не сознавали при этом никакой высшей цели, но, тем не менее, без собственного сознания государство осуществляет указанную цель человеческого рода как такового.

Внешняя цель господства человеческого рода над природой в свою очередь является, как мы уже упомянули в одной из первых лекций, двоякою: именно, и л и природа должна быть подчинена исключительно цели нашего чувственного, более легкого и приятного существования (это достигается механическим искусством); и л и же она должна быть подчинена высшей духовной потребности человека и запечатлена величественною печатью идеи (это осуществляется изящным искусством). Государство, самосохранению которого угрожает еще много препятствий и которое нуждается для обеспечения своего самосохранения в сильном напряжении своих сил, будет, конечно (если только уразумеет сколько-нибудь свою истинную выгоду), всячески споспешествовать механическому искусству в том более широком смысле, какой мы дали выше этому выражению; но, делая это единственно для того, чтобы иметь в своем распоряжении достаточно большой избыток народной силы для охраны собственной своей безопасности, оно будет применять этот избыток исключительно для этой цели и ничего не оставит для планомерного и всеобщего осуществления прекрасного искусства или для еще более высоких целей человечества. Лишь после того как государство подчинит (опять-таки – ради своего самосохранения) природу механическому пользованию своих граждан, а самих граждан сделает в наивысшей и одинаковой степени своими орудиями, – лишь после того, как все царство культуры станет в такое отношение к царству дикости, а отдельные государства, на которые будет разделено первое, станут в такое отношение друг к другу, что ни у кого не будет более оснований беспокоиться за свою внешнюю безопасность, – лишь после этого возникнет вопрос: «Куда направить сделавшийся ненужным при механическом возделывании природы избыток народной силы, до этого времени затрачивавшийся на обеспечение безопасности государства и, как и все граждане, всецело принадлежащий государству?» И на этот вопрос нет иного ответа, кроме следующего: «Этот избыток должен быть посвящен искусству». Искусство с трудом сохраняет существование во время войны, и еще менее возможно в такое время устойчивое и планомерное его развитие. Но война не ограничивается временем военных действий: общая необеспеченность всех против всех и проистекающая отсюда постоянная готовность к войне также являются войною и имеют для человеческого рода почти такие же последствия, как и действительно веденные войны. Только действительный, т. е. вечный мир, создает искусство в том смысле, как мы понимаем это слово.

Я сказал, что только после того, как государство совершенно обеспечит свою внешнюю безопасность, для него возникнет вопрос: «Куда направить избыточную для его прежних целей часть народной силы?» Очевидно, и этот вопрос настоятельно ставится целью самосохранения, ибо столь внушительная сила не может совершенно бездействовать и, оставленная без планомерного руководства, будет только угрожать вторжением в расчеты и планы государства и уничтожением установившегося внутреннего мира. Таким образом, обнаруживается высшее руководство, под которым находится во всех указанных отношениях, быть может, незаметно для самого себя, государство, полагающее, что оно осуществляет только цель собственного самосохранения, и тем не менее осуществляющее высшую цель развития человеческого рода.

Впрочем, последний пункт – о том, как и при каких внешних условиях забота о собственном самосохранении заставляет государство делать своей целью всеобщее и доступное всем гражданам изящное искусство – упомянут мною лишь ради полноты, а вовсе не потому, чтобы его разъяснение входило в характеристику современной или какой-нибудь из прошедших эпох. Тех, кто вспомнив обилие речей об искусстве и покровительство ему со стороны сильных мира сего в наше время, был бы удивлен нашим последним замечанием, мы просим иметь в виду, что хотя и мы не могли не заметить этого многословия и хотя мы не можем не знать, что для искусства два раза (в первый раз – благодаря особому стечению условий, из которых главное никогда не повторится, и во второй раз – благодаря христианской церкви) всходила заря, лучи которой продолжают светить и в наши дни, но что, тем не менее, выражение “ изящное искусство ” (и особенно искусство, достойное распространения во всей нации и во всех отраслях ее труда) должно иметь у нас иное значение, чем обыкновенное; вдаваться в подробное объяснение этого значения, какое необходимо было бы для понимания последнего, у нас нет ни охоты, ни времени.

Здесь предел, где кончается сознательное осуществление государством цели разума, кажущееся самому государству осуществлением собственной его цели. Высшие отрасли культуры разума – религия, наука, добродетель – никогда не могут сделаться целями государства. Такою целью не может стать религия; мы не говорим здесь о суеверном страхе перед божеством, как человеконенавистным существом, страхе, приведшем древние народы к мысли об умилостивлении божества от имени народа и учреждению национальных религий. Истинная религия так же стара, как мир, и потому древнее какого бы то ни было государства. Провидение, пекущееся о развитии нашего рода, предопределило, чтобы эта истинная религия в надлежащее время снова вышла из неизвестности, в какой она сохранялась до тех пор, и распространилась в царстве культуры, наперед выставляя притязание на свободу от подчинения государству и требуя от правящих, в качестве условия их принятия в свое лоно, признания того, что они подчинены Богу и равны перед ним всякому из своих подданных; сохранение и распространение этой религии было вверено вполне независимому в этом отношении от государства обществу, церкви. И это положение дела по необходимости останется неизменным до конца дней, ибо сами правящие никогда не будут в состоянии освободиться от потребности в религии.

Так же точно не может стать целью государства и наука. Исключением из этого правила следует признать те услуги, которые, по собственной склонности и интересу, оказывают науке или искусству отдельные правители или люди, причастные к правлению. По общему же и постоянному правилу, чем более государство совершенствует свою форму и чем полнее оно делает гражданина своим орудием, тем более чуждой должна ему казаться чистая наука, высоко возносящаяся над обыденной жизнью и непосредственно не влияющая на нее, и тем более должна она ему представляться бесполезной тратой сил и времени, годных на гораздо лучшее употребление для непосредственной пользы государства; поэтому обозначение “ чистое умозрение ” с течением времени все более становится верным признаком порицания. Конечно, легко можно было бы доказать, что никто не может быть всесторонне полезным слугою государства, всегда способным освободиться от рутины, не пройдя школы серьезной науки. Но, чтобы понять эту истину, необходимо или уже обладать знанием науки или же быть способным на такое самоотвержение, какое можно предполагать лишь у немногих личностей. Благодаря такому положению вещей серьезная наука должна считать за счастье, если государство хотя бы только терпимо к ней (по непоследовательности ли или же в расчете на то, что бесплодное умозрение рано или поздно все же приведет к полезным изобретениям, или же благодаря защите церкви, или, наконец, по милости медицины, ибо всякому ведь хочется долгой жизни и здоровья).

Целью государства не может быть, наконец, и добродетель. Добродетель есть постоянная, без всяких исключений властвующая, добрая воля к тому, чтобы всеми силами осуществлять цели человеческого рода и особенно споспешествовать им в государстве теми способами, какие указывает последнее; это – радость и любовь к такой деятельности и непреодолимое отвращение ко всякой другой. Государство же, являясь по своему существенному характеру принудительной властью, предполагает недостаток доброй воли, т. е. недостаток добродетели, и наличность злой воли; страхом наказания оно стремится восполнить недостаток первой и подавить проявления второй. Строго держась в границах этой области, оно не имеет нужды рассчитывать на добродетель и прибегать к ней для достижения своих целей. Если бы все его члены были добродетельны, оно совершенно потеряло бы свой характер принудительной власти и стало бы лишь руководителем, проводником и верным советником свободно проявляющих свою волю людей.

И, однако, не задаваясь такой целью ни сознательно и открыто, ни под прикрытием какой-нибудь другой цели, государство уже одним своим существованием делает возможным всеобщее развитие добродетели в человеческом роде, вызывая к жизни внешние добрые нравы и внешнюю нравственность, которые, конечно, еще далеко не составляют добродетели. Законодательство, в строгой системе предусматривающее все без исключения нарушения согражданами внешнего права, и правительство, от которого никогда или очень редко ускользает действительное правонарушение, постоянно влекущее за собой определенное законом наказание, уже в зародыше искореняют всякую мысль о правонарушении, как безрезультатную и приводящую лишь к несомненному наказанию. Пусть только нация проживет в таком строе в течение нескольких человеческих возрастов, пусть народятся одно за другим новые поколения, которые вырастут в этом строе и сживутся с ним, – и в результате постепенно искоренится даже внутренний соблазн к несправедливости, и люди будут спокойно и правомерно, без внешнего проявления хотя бы самой слабой злой воли, жить рядом друг с другом, как если бы все были добродетельны сердцем, хотя, быть может, их будет обуздывать только бездействующий до времени закон и хотя мы, может быть, увидели бы совсем другие явления в тот момент, когда последний был бы уничтожен.

Не следует вместе с известными умствователями, которые также величают себя философами и знают добродетель исключительно как противоположность пороку, опасаться того, что в таком строе станет невозможной добродетель. Эти мудрецы вполне правы, если имеют в виду внешнюю общественную деятельность личности, поскольку она не превышает предписания закона (и вытекает, быть может, из внутренней добродетели, а может быть, и из других источников): в совершенном государстве все имеющее отношение к обществу уже закреплено для добродетельного также и во внешних нормах, во внешних повелениях – все, что он любит и желает совершать, во внешних запрещениях – все, что отталкивает его и чего он никогда не в состоянии был бы делать; в таком государстве невозможно выйти за пределы повелеваемого и по внешнему действию здесь невозможно определить, поступает ли человек справедливо из любви к добру или же только из страха перед наказанием. Но добродетель и не нуждается в таком внешнем распознавании: она основывается на любви к добру, независимо от того, предписывается ли оно, и на отвращении ко злу, независимо от того, запрещено ли оно; она довлеет себе самой и счастлива в собственном сознании.

И, таким образом, мы постоянно приходим к выводу, что благодаря завершению всех отношений человеческого рода и в особенности благодаря завершению охватывающего все остальные отношения государства, уничтожаются всякое «добровольное самопожертвование», всякий «героизм», всякое «самоотречение», словом – все, чему мы обыкновенно изумляемся в человеке, и остается, как единое непреходящее лишь любовь к добру. Возвышаться до этой любви человек может только свободно, или, скорее, ее огонь сам по себе зажигается во всякой душе, совершенно искоренившей в себе любовь ко злу. Государство может лишь облегчать рост этой любви, запугивая далеко в тайники души противоположную любовь ко злу и не давая ей никаких преимуществ, но, напротив, уделяя ей одни невыгоды. В чьей душе зажегся этот огонь небесной любви, тот вознесся, внутренне свободный и самостоятельный, даже над государством, каким бы связанным он ни казался извне; не государство дает закон его воле, но закон государства лишь случайно (и еще потому, что это – совершенный закон) согласуется с законом его воли. Подобно тому, как эта любовь есть единое непреходящее и единственное блаженство, она есть и единственная свобода; и только одна она освобождает от оков государства и от всяких других оков, отягчающих и стесняющих нас в этом мире. Благо людям, что для этой любви им нет нужды выжидать медленно осуществляющегося завершения государства, ибо во всякую эпоху и при всяких условиях все индивидуумы могут возвышаться до нее!