Высокость смирения

Смирение не есть безнадежная приниженность, но только правильная самооценка, желание больше быть, чем казаться. Для смиренного более значит «быть последним у Бога, чем первым у царя». Он стремится «не быть рабом чего-либо постыднаго, но блюсти душу в свободе и чистой жизни». Тогда как тщеславный рабствует миру и самому себе, сми­ренный на высоте стоит и презирает ложное самоутверждение. Так здесь еще сбывается слово Господа: смиряющийся возвы­сится. Хули смиреннаго, он стерпит. Временное, житейское, ум, красоту он ценит меньше твоего. Но не касайся его небесных сокровищ, - не унижай веру, не оскорбляй Бога; иначе ты услышишь от него смелый ответ: «во всех других случаях мы бываем кротки, смиреннее всякаго. Но когда дело идет о славе Божией, - тогда все прочее для нас ничто, и только на нее одну смотрим». Смиренный апостол Павел на­столько дорожил правильным мнением о себе, как проповедник 5 Евангелия, что написал: для меня лучше умереть, не­жели чтобы кто уничтожил похвалу мою (1 Кор. IX, 15). «Такая высота духа столько же отлична от кичливаго надмения, как истинное здоровье от опухлости тела в водяной болезни».

Вне внутренней жизни веры, смиренный «на всякое слово, какое бы ни услышал, готов сказать: прости меня». Он ни на кого «не гневается и никого не приводит в гнев. Смирение защищает душу от всякой страсти, от всякаго искушения. Когда св. Антоний увидел умственно все расставленныя сети дьявола и, вздохнувши, спросил Бога: кто избегнет их, то что отвечал ему Бог? - Что смирение избегнет их и что он и не прикоснутся к смиренному. Ежели со смиренным случится что-нибудь прискорбное, то он тотчас обращается к себе самому; тотчас осуждает самого себя, что он достоин того; не станет ни на кого роптать, не станет слагать вину на других и таким образом переноситъ все без смущения, без скорби, а потому и не гневается и много не раздражается.

Таков смиренный в несчастиях. Но смиренного можно узнать и в обыденной жизни. Он всегда заботится, чтобы «наружный вид, и одежда, и поступ, и седалище, и состав пищи, и приготовление постели, и все домашние сосуды доведены были до того, чтобы в этом не было излишеств; и слово, и песнь, и обращение с ближними он направляет более к скромности, нежели к надмению. Нет у него софистических прикрас в слове, чрезмернаго сладкогласия в пении, речей горделивых и высокомерных, но он во всем отсекает ве­личавость. Он добр с другом, кроток со слугою, непамятозлобив к дерзким человеколюбив к смиренным, совершенно никого не презирает, отвечает с светлым лицом, ко всем благосклонен, доступен, не пускается в похвалы себе самому, не вынуждает и других говорить о себе, не допускает неприличнаго слова, прикрывает, сколько возможно, свои преимущества, а в грехах сам себя обличает. Он не тяжел в выговорах, обличает не скоро и не со страстным движением, ибо это признак высокомерия; не осуждает за маловажное, так как не выдает себя за строгаго правед­ника».