Мое имя тайно на твоей коже 7 страница

Шерлок и Джон ввязываются в расследование.

И что-то идет не так.

Кто-то нарисовал на почтовом ящике Элси Кьюбиттс, ее входной двери, на доске объявлений напротив ее дома контурные изображения танцующих человечков. Элси пугается, и ее новый муж хочет узнать, что происходит. Он пишет Шерлоку на сайт, и детектив с удивительным энтузиазмом бросается за работу.

Шерлок тщательно исследует каждый рисунок. Он распечатывает три письма с отсканированными картинками, которые муж Элси обнаружил в ее электронном ящике. Они оказываются хорошего качества. Два из них Шерлок копирует, сравнив их с изображениями на стене и почтовом ящике. Те похуже качеством. Одно изображение, нарисованное мелом на тротуаре перед домом Кьюбиттсов, он фотографирует на свой айфон. Чем четче будут рисунки, тем лучше. Это довольно простой подстановочный шифр, но Шерлоку нужно как можно больше слов, чтобы понять их смысл.
Прикусив губу, Шерлок пишет клиенту.

Есть что-нибудь новенькое?
ШХ

Через двадцать минут ему приходит письмо по электронке.

Мистер Холмс,
Обнаружил это только сегодня утром, нарисовано краской из баллончика на садовой стене. Фото прилагаю. Боюсь, не очень качественное. Вы сколько-нибудь продвинулись?
Хилтон Кьюбитт

Не желая тратить время на ответ, когда он так близко к разгадке, Шерлок нетерпеливо щелкает по вложенному файлу. Он сидит за кухонным столом, сдвинув все свои химические приборы в сторону, положив перед собой ручку и ноутбук, и, наконец, разгадывает шифр.

ЭЛСИ, ВСТРЕТ… В АДУ

- О, - говорит Шерлок.

- Что? – подает голос с дивана Джон.

Шерлок уже в пальто, обматывается шарфом, несется к двери, и Джон спешит следом - он всегда будет идти следом. Шерлок вихрем вылетает на улицу, подняв руку и выискивая глазами кэб. Другой рукой, правой, он молниеносно пишет:

Спрячьте ее где-нибудь.
Возвращайтесь домой. И велите ей позвонить в полицию.
ШХ

- Что мы делаем? – спрашивает Джон, когда кэб трогается с места. Один ботинок у него развязался. Он наклоняется, чтобы зашнуровать его.

- Предотвращаем убийство.

- Круто, - говорит Джон.

Только они не успевают.

Дом оцеплен полицией и желтыми полицейскими лентами. Детектив-инспектор Диммок стоит рядом с запакованным в похоронный мешок телом. Вокруг суетятся криминалисты, записывая протокол места происшествия. Все неловки, мрачны и ведут себя так, как ведут обычные люди, когда случается нечто ужасное. Оно и случилось.

Оказывается, самое ужасное в том, что Хилтон Кьюбитт по смс-ке Шерлока сорвался домой и заработал пулю в голову. Миссис Кьюбитт решила, что лучшим выходом будет не отставать от мужа, и выстрелила себе в рот. Но выжила. Она в больнице, возможно повреждение мозга. Шерлок, впитывая всю эту информацию, на глазах белеет. И Джон, глядя на Шерлока, все больше беспокоится. Но ведь от его волнений не всегда бывает толк, верно?

- Тухлое дельце, - заключает Диммок. – Бедный придурок. И жена… не могу понять, что за фокус.

- Ты бы скорее понял, если бы не был таким идиотом, - холодно говорит Шерлок. – Она любила его. Любила его, и он умер, а ты не умеешь воскрешать людей. Она зашла слишком далеко или попыталась зайти. Я бы поступил точно так же.

Диммок изумленно уставился на него. Джон с каким-то страдальческим видом смотрит в пол.

У Шерлока уходит час, чтобы поймать убийцу, но на убийцу ему плевать. Он пишет ложную объяснительную и потом без лишней суеты передает Диммоку этого громадного отвратительного зверюгу. Потом Шерлок маячит де-то на заднем фоне, в маленьком садике Кьюбиттов. Все это время он думает, и снова играет песня, и столько всего причиняет боль, что ему трудно понять, где кончается мысль и начинается боль. В средние века было такое приспособление, похожее на бочонок, полный ножей, вот в него сейчас и попал Шерлок. Всё неправильно, всё не так, это исходит из самой его сути, так что сбежаться не удастся, от самого себя он никогда не убежит, а боль просто будет всегда.

Холодные кости
Слиплись друг с другом
В томную негу черных ветвей

Что, если бы это случилось с Джоном малыш ведь я же поступил бы точно так же всего лишь немного я бы позвонил ему и велел позвонить в полицию, я бросился бы домой, а он всё равно был бы мёртв, или я был бы мертв, какая разница, потому что это одно и то же, и Джон настолько мал малыш несправедливо, что нечто маленькое и теплое так легко можно раздавить всего лишь немного я бы сделал то же, что и она, да. Я бы умер.

- Шерлок, не надо, - тихо говорит Джон.

Шерлок оборачивается. Сад тронут инеем, все цветы и деревья мертвы, и Джон, наверное, замерз, ведь он вышел из дома без куртки. Его прекрасные неопределенного цвета волосы буквально встали дыбом сзади у шеи. Всё вокруг зимнее, серое, приглушенное, желтоватого, коричневатого, свинцового оттенка, и Джон органично вписывается в эту палитру.

- Можешь меня бросить, - говорит Шерлок.

У Джона отвисает челюсть.

- Ч-что… что я могу?

- Если я не смог обезопасить Элси Кьюбитт и ее мужа, я не могу рассчитывать на то, что смогу обезопасить кого-то еще. Тебе плевать на сегодняшний прокол, да и мне, конечно, тоже, но всё равно сейчас ты кажешься встревоженным, и в этом виноват я. И если ты меня не любишь, тебе не будет больно. Если ты не унес ноги тогда, можешь удирать сейчас.

Джон подходит к Шерлоку. От холодного зимнего солнца его глаза кажутся очень темными и очень глубокими, - и как загадочен океан, и ты никогда не узнаешь его до конца и можешь только догадываться, что там, - так загадочно то, что у Джона на душе. Он хочет попрощаться с Шерлоком, и это будет так же больно, как хлорная известь на коже перед тем, как Шерлок умрет – а, к счастью, умрет он скоро. Но, по крайней мере, он может сказать себе, что совершил единственный в своей жизни поступок, не имеющий под собой эгоизма. Единственный, всего лишь единственный акт милосердия от Шерлока Холмса – миленькая была бы эпитафия. Джон стоит очень близко, и Шерлок начинает думать о том, как любит его ресницы, эти мягкие бледно- золотистые волоски на веках. Нет, а эпитафия в самом деле получилась бы миленькая. Здесь лежит Шерлок Холмс, совершивший Акт Милосердия. Джон теперь стоит прямо перед Шерлоком, почти касаясь его.

- Ушам своим не верю. Скажи это еще раз.

- Если ты не унес ноги тогда, можешь удирать сейчас.

- Нет, перед этим.

- Можешь меня бросить?

- Черт возьми, - шепчет Джон. Расстегивает пальто Шерлока. Зачем? Это бессмысленно, на улице холодно, а Джон вовсе не жестокий. – Потрясающе. В самом деле, потрясающе.

- Что именно?

- Самое доброе, самое любящее, из всего, что ты сказал мне – что я могу тебя бросить. Это потрясающе. Лучше, чем… Нет. Просто самое лучшее.

Думаю, нам больше не нужно беспокоиться о твоих моральных принципах. Ты со всем разобрался. И спасибо тебе.

- Значит, - говорит Шерлок, сглатывая, - прощай. Береги себя, не растеряй тепло. Сначала я хотел тебя поцеловать, но если я это сделаю, то могу передумать. И ты меня не целуй.

- Боже мой, - говорит Джон.

Он замолкает, поджав губы. Он стоит на мертвой траве, чуть расставив ноги и глядя на Шерлока. Линии под глазами сегодня у него темного цвета, и оттого его маленькое лицо кажется еще меньше. Он такой маленький, настоящий малыш, и одновременно больше, чем целый огромный мир. Он берет Шерлока за руку и поворачивает ее ладонью вверх, не выпуская из своей руки. Прикасается пальцами к линии жизни в виде неровной буквы V

Д-Ж-О-Н

- Для остального не хватает места, - добавляет он.

Творятся такие удивительные вещи, что Шерлок боится невольно заплакать. В том, что он не может дышать и чувствует, как влажнеют глаза, нет никакого гребаного смысла. Джон улыбается так, будто Шерлок совсем дурачок, чудесное ощущение – чувствовать себя идиотом еще никогда не было так волнующе.

- Зачем ты расстегнул мое пальто? – спрашивает Шерлок дрогнувшим голосом.

- Затем, что я отморозил себе яйца, - отвечает Джон, ловко прячась под шерстяную ткань.

Джон настолько мал, что достает только до верхней пуговицы, и потому Шерлоку удается завернуть в пальто их обоих. Джон прижимается головой к его груди, Шерлок обнимает его и думает, когда же ему приснится очередной сон о пустыне.

Но ему на это наплевать, пока рядом есть Джон, который его разбудит.

Три дня спустя они проходят мимо зоомагазина в Вестминстере, и внимание Шерлока привлекает рекламный плакат на витрине, на котором изображены щенки терьера, которые спят и кусают друг друга. Это реклама микрочипа, вживляемого под кожу, он совершенно безболезнен и обнаруживается только подходящим сканером. Цена разумная. На чип можно поместить любую информацию: кличку, адрес, домашний телефон, имя владельца. Словом, любую информацию. Шерлок чувствует головокружение. Мир начинает вращаться медленней, руки обретают невесомость, ног под собой Шерлок не ощущает – твою мать, это гениально. Он даже не осознает, что остановился, как вкопанный, пока нетерпеливое сопенье Джона не приводит его в чувство.

- Господи Боже, нет, - говорит Джон с ужасом. – Нет. Просто… нет.

- Но…

- Иди на хрен, Шерлок.

- Но мы оба…

- Нехорошо.

- Даже если…

- Невероятно, - говорит Джон, обращаясь к небу, в отчаянии качая головой. – Черт подери, невероятно. Ты чудо.

- Но твое чудо, - мягко замечает Шерлок. – Я уже в твоем организме. Я уже у тебя под кожей. Почему…

- По части любви ты Эдгар По, - фыркает Джон, уходя.

Это одна из самых приятных вещей, которые Шерлок Холмс когда-либо слышал. На всякий случай он запоминает название и адрес магазина и догоняет Джона. Джон непредсказуем, до сих пор не познан, но это не значит, что познать его невозможно. Все-таки у них одна кровь. Прекрасная кровь Джона в Шерлоке, сумасшедшая кровь Шерлока в Джоне, и, смотря по обстоятельствам, возможно всё.

Нет ничего невозможного, за исключением невозможного человека по имени Джон Уотсон.

Примечание переводчика:
4. Индийская лепешка.
5 Блюдо индийской кухни, напоминающее плов.
6 Здесь и далее песня «Little one» британской рок-группы Beck (пер.с божьей помощью,милости гугла и озарения чучхе)

http://katisark.diary.ru/?tag=4741068

Тысяча вариантов того-что-могло-случиться

http://shbb.diary.ru/p184841903.htm

И все-таки Джон уходит, но это едва ли должно удивить Шерлока. Хотя прямо перед этим было столько всего Хорошего — по их необычным меркам — и даже Слишком Хорошего, что момент все же кажется неподходящим. Ну, не слишком подходящим.
Таким неподходящим, что кажется, будто тебе удалили одну из костей, или пустили кровь из вены. Таким неподходящим, что чувствуешь неправильность момента:

Джон уходит.

И теперь у Шерлока есть только два варианта: или вернуть его, или пытаться, пока не получится.

Шерлок представлял, как могло бы пройти Рождество в этом году. В основном он думал о подарках: о возмутительно дорогих облегающих кашемировых джемперах, о новых наручных часах, о ноутбуке, который не зависал бы после антивирусных обновлений.
О вещах, которые заставили бы Джона улыбнуться. Главной целью была его улыбка, а не подарки, хотя новые джемперы были бы кстати.

Они накупили бы всяких разностей по украденной у Майкрофта кредитке, возможно, перекусили бы в каком-нибудь симпатичном французском кафе на Мэрилебон-роуд, ведь Джон так любит поесть — и плевать, что Шерлок к еде равнодушен. А после сытного праздничного ужина и пропущенных звонков от Майкрофта они бы занимались любовью часа три. Или пять. Благодаря этим мыслям ожидание Рождества нравилось Шерлоку даже больше, чем обычно, и он решил отказаться от расследований в этот день, чтобы воплотить задуманное. Но Джон подхватил грипп, и все планы Шерлока с треском провалились.

Первое понимание неправильности происходящего случается за два дня до праздника. Когда Джон приходит домой после смены в клинике намного позже обычного. На улице льет как из ведра, серебряные капли стекают по стеклам, окрашиваясь в красный, в золотой, белый, оранжевый или даже в зеленый. Это завораживает. Шерлок наблюдает за разноцветными каплями почти вечность. Он лежит на диване, подсунув под голову подушку с «Юнион Джеком», соединив кончики пальцев и подобрав под себя ноги. Внизу у миссис Хадсон играет радио. Похожий на угольный дым голос, который мог бы звучать в каком-нибудь французском кафе, медленно поднимается по лестнице, просачиваясь в дверную щель. Когда дверь с силой открывается, и Джон, чертыхаясь себе под нос, отряхивает зонт, Шерлок отворачивается от светового шоу за окном, чтобы посмотреть, что происходит в их гостиной.

«Веди меня в танце к своей красоте под пылающую скрипку» — хрипит мужской голос.

Волосы Джона влажные, несмотря на то, что у него с собой зонт. Он стягивает промокшие кожаные ботинки. Он выглядит опустошенным или, скорее, растерянным. Когда Джон убирает волосы назад со своего славного наморщенного лба, тремор его руки почти не заметен. Забавно.

— Что ты делаешь? — вздыхает Джон.

— Смотрю, — отвечает Шерлок.

— Смотришь в потолок?

— Смотрю на дождь.

Джон бросает ключи на столешницу и проводит рукой по лицу.

«Раскинь шатер, где мы найдем прибежище, хотя и нет пути назад».

— Есть что-нибудь новое? — подавленно спрашивает Джон. Это он про счета и объявления, понимает Шерлок. И даже не удосужился проверить.

— Банальное убийство в Ламбете. Я раскрыл его по заметке в газете. Это сделал владелец дома — единственный, у кого была аллергия на креветки.

— Точно. Иногда я и слова не понимаю из того, что ты говоришь.

— Я знаю.

Джон подходит к дивану, и лежащий на спине Шерлок чуть сдвигается к подушкам. Когда уставший доктор ложится рядом, спиной к Шерлоку, который утыкается в его мягкие русые волосы, пахнущие ромашкой, зимой и льющим за окнами дождем. Джон дрожит.

«Коснись меня своей рукой или же своей перчаткой» — доносится голос с нижнего этажа. Шерлок прерывает скрипичное соло, которое сочинял последние три минуты, и одновременно слушает друга и похожий на угольный дым голос. С Джоном что-то не так.

— С тобой все хорошо?

— Честно говоря, я понятия не имею, что ты нашел в этом празднике, — ворчит Джон.

Это так на него не похоже, что Шерлок хмурится и приподнимается на локте, вглядываясь в лицо Джона:

— Почему?

— Ты же любишь Рождество? Ты как-то говорил об этом.

— Люблю.

— И почему?

— Сложно сказать, — отвечает Шерлок. — И дело не в банальностях, вроде рождественских ужинов, и уж точно не из-за сентиментальной викторианской идеи, что Господь-всех-нас-хранит. Это настроение. Что-то вроде действа.

— Вроде чего?

— Я вряд ли смогу это тебе объяснить.

— Как лестно.

— Что случилось?

— Просто я проторчал лишние два часа в клинике из-за одной милой старушенции, которую лечил на прошлой неделе. Она не сумела заставить свою ленивую задницу принимать прописанные антибиотики и заполучила воспаление правого легкого. А когда мне, наконец, удалось уйти — думаю, с ней все будет в порядке, да, боже, я на это надеюсь — я отправился в «Хэрродс», чтобы найти кое-что для самого строптивого в мире консультирующего детектива, который великолепен до невозможности и который утверждает, что ему ничего не интересно на этой планете. Позер!

— Неправда, — улыбается Шерлок.

— От тебя помощи не допросишься. Неважно. Там были толпы толкающих друг друга людей, хватающие уйму вещей, которые им никогда в жизни не пригодятся. Их было так много! Так много вещей и людей в конце такого дерьмового дня. Я хотел бросить все к чертовой матери. Там было слишком ярко, слишком шумно, слишком много всего, а я, знаешь, был уставший, но… Не знаю. Будто меня засунули в стиральную машину вместе с ворохом цветных вещей. Все вертится, пестрит и не имеет смысла. И думаю, все чувствовали то же, что и я — никто не наслаждался происходящим. Люди были похожи на бесформенную массу. Очень чувствительную и несчастную. Я не мог дождаться, когда это все закончится, наступит рождественское утро, все станет спокойным и… Шерлок?

Дыхание у Шерлока ровное.

Джон поворачивается к нему, трогает, гладит его ребра через тонкую серую рубашку, глядя темно-голубыми глазами в устрашающе бледные:

— Эй, — Джон тянет за рубашку, — расскажи мне.

— Вот поэтому, — отвечает ошеломленный Шерлок.

— Что поэтому?

Это и есть самое точное определение причины, по которой он любит Рождество. Большую часть года Шерлок Холмс является единственным в своем роде, кто ведет так называемую инопланетную жизнь человека, мозг которого позволяет ему быть для самого себя островным государством с численностью населения равной единице. Однако каждое Рождество в его королевство приходят гости. Одни вздрагивают при виде гор бесполезных подарков, другие ворчат из-за шума громкой привязчивой музыки и слишком ярких упаковок, которые будут приобретены, а затем, спустя полгода, выброшены на помойку. Столько всего необходимого и в то же время бесполезного. И они это знают, но все равно хлопочут. Жители города, ведомые, очевидно, своими скудными умишками и притупленными чувствами, все они, как один, охвачены истерией. Их раны все глубже и глубже, поскольку сезон в самом разгаре — во всем Лондоне. И поскольку Шерлок — более или менее — является частью этого Лондона, он может почувствовать, как они мучаются, ждут момента, когда всего вокруг станет слишком много, все будет слишком быстро, слишком безжалостно, и тогда они либо бросятся в Темзу, чтобы умереть, подобно леммингам, которыми они на самом деле и являются, либо…

Либо они продолжат жить.

И когда наступает рождественское утро, все заканчивается. Вся эта суматоха. Все снова спокойно, и больше ничего не нужно делать, все возможные усилия приложены, и уже слишком поздно что-то менять, и это немного похоже на смерть, хоть все они выжили. Это финал, как на похоронах.

И это чудесно.

— Сначала все так ужасно, а потом…потом спокойно, — неубедительно говорит Шерлок.

Джон улыбается своей не-совсем-понимающей-в-чем-суть улыбкой и вдруг замирает. Он потирает кожу Шерлока под рубашкой, а понимание разглаживает морщинку между его бровями, возвращая им тот сочувственный изгиб, который Шерлок безуспешно пытается повторить, допрашивая свидетелей.

— Ты себя всегда так чувствуешь, да? Каждый день. Перегруженным.

Шерлок кивает.

— И раз в год это чувство усиливается.

Он кивает снова, касаясь пуговиц на рубашке Джона.

— И рождественское утро — это…

— Конец.

Джон утыкается Шерлоку в плечо, улыбаясь теперь уже по-настоящему.

— Микроволновая печь. Говорю заранее, будет что-то вроде этого. Так что договорились. Я покупаю тебе на Рождество новую микроволновку, а то в нашей остались пятна от чернил, которые ты в ней кипятил.

— Какой же ты чудной, — бормочет Шерлок.

Джон Уотсон, думает Шерлок, гладя его по спине, честное слово, какое же ты чудо. Невероятно теплый, такой совершенный и постоянно удивляющий его Джон теперь, судя по всему, может читать мысли. Какая замечательная новость.

— Сожалею, что твой мир на пороге апокалипсиса, даже если тебе это и нравится. И это единственная причина, по которой ты любишь Рождество? Дикий шум, а затем тишина?

— Еще мне почему-то нравятся гирлянды. Ты все еще дрожишь, — говорит Шерлок обеспокоено. Прижимаясь к Джону, он чувствует, что доктора знобит чуть ли не до судорог.

— Ерунда. Просто на улице холодно.

Это не ерунда.

Следующие два часа бледный как смерть Джон то и дело склоняется над унитазом, а его озноб усилился раз в десять. Шерлок может только предполагать, поскольку Джон заперся в ванной полчаса назад. Шерлок прижимается ухом к двери в пятый раз и стискивает зубы: с Джоном творится что-то неладное, раньше такого не было. И это причиняет ему боль. Это совершенно невыносимо. Он готов процарапать себе путь через эту дверь. Или прогрызть.

— Получше? — тихо спрашивает Шерлок.

— Шерлок. Ты тут ничем не поможешь, — слышится слабый голос за дверью.

Тогда решено. Он поможет. Если это позволит ему попасть внутрь, он поможет непременно.

Шерлок идет на кухню и ставит чайник. Еще он наполняет стакан холодной водой и стягивает с кресла Джона самый толстый плед, который у них есть. Когда чайник закипает, он находит запыленную бутылку коньяка и добавляет немного в чай. Он пил что-то подобное, когда ему было шестнадцать, и он провалялся в постели всю Ночь Гая Фокса вместо того, чтобы смотреть фейерверк. Шерлок снимает рубашку и брюки, накидывает халат поверх серой домашней одежды и достает для Джона пижамные штаны и футболку. В небольшой аптечке на кухне Шерлок находит средства от тошноты, парацетамол и лекарство от гриппа, складывает все это на поднос с крепким чаем, водой и упаковкой домашнего печенья. Подумав немного, он убирает все с подноса и споласкивает его, вспомнив, что раньше там лежали остатки чьего-то позвоночника. Вооружившись одеялом, подушкой, спальной одеждой, провиантом и швейцарским ножом, Шерлок отпирает замок двери за считанные секунды.

— Черт тебя подери, Шерлок, — стонет Джон.

Он стоит, прислонившись к стене рядом с унитазом, бледный и обессиленный.

Любопытнейшее зрелище представляет собой этот новый Джон — Джон, в чьих жилах течет зараженная неведомым вирусом кровь. Шерлок чувствует себя так же, как тогда, когда после целого дня под палящим солнцем Джон обгорел до самых кончиков ушей и засмеялся, едва Шерлок сказал ему об этом. Все новые знания, полученные о Джоне, священны. Их нужно почитать, оберегать и аккуратно размещать на жестком диске Шерлока, на все времена и во веки веков, аминь.

Судя по всему, когда Джон очень болен, белки его глаз краснеют. Шерлок с радостью приступает к воплощению своего плана.

— Что это? — беспомощно спрашивает Джон.

Осторожно, будто он имеет дело с диким зверем, Шерлок садится в угол, рядом с ванной, кладет на пол поднос с чаем и постельные принадлежности. И протягивает Джону пакет с печеньем.

Джон, поморщившись, качает головой.

Шерлок протягивает ему стакан с водой.

Вздыхая еле слышно, Джон тянется за ним.

Так, сначала вода. В голове Шерлока проставляется галочка напротив первого пункта. Он передает стакан Джону, и тот выпивает всю воду большими глотками и удрученно опускает руки.

— Ненавижу это, — шепчет.

Шерлок удивленно поднимает голову.

— Думаю, это всего лишь грипп, но знаешь... Ладно. Ты же, вероятно, в курсе, что было. После того, как меня подстрелили. Я ведь тогда чуть не умер.

Кивнув, Шерлок протягивает ему чашку с чаем. Джон пьет его со скорбной гримасой на лице.

— И это вовсе не значит, что ты всегда можешь вот так врываться сюда, когда меня тошнит, болван, — замечает Джон, допив свой лечебный чай.

— Почему же?

— Потому что я так сказал.

— Это плохо.

— Это мой принцип. Будь так любезен, дай мне побыть одному хоть иногда.

— Нет, — не соглашается Шерлок.

— Я, блядь, заслуживаю немного личного пространства, Шерлок!

— Но я не вижу в этом смысла.

— Окей, а что, если я не хочу, чтобы ты, такой совершенный и элегантный, видел меня больным, заблеванным и беспомощным? — огрызается Джон.

На «беспомощном» он бросает чашку в сторону ванны, и, ударившись о кафель, белоснежный китайский фарфор разлетается на мелкие осколки. И это самое великолепное, что Шерлок когда-либо видел. Теперь ванна вся в брызгах от ромашкового чая с коньяком, повсюду валяются осколки, похожие на истерзанные лепестки, будто разбросанная взрывом шрапнель проросла вдруг розовыми бутонами. Джон вздрагивает и закрывает лицо дрожащей рукой.

Убери свою чертову руку, ты же мне все загораживаешь.

— Я все испортил, — хрипит Джон сквозь пальцы. — Ненавижу себя такого. Ненавижу.

— А я нет.

И, Господи, да, Шерлоку действительно это нравится.

— Только хватит буйствовать. Я принес из твоей аптечки микстуру от гриппа и таблетки от тошноты.

Рука Джона медленно опускается вниз. Вид у него такой усталый, униженный и раздраженный, будто ему хочется одновременно и врезать Шерлоку, и провалиться сквозь землю.

— Ну серьезно, тебе не может это нравиться, — говорит он. — Зачем тебе со мной возиться?

— Если ты сейчас попросишь меня уйти, я уйду, — предлагает Шерлок. — Правда. Но я не хочу. Думаешь, мне нравится сидеть под дверью и беспокоиться о том, насколько тебе плохо? По-твоему, я предпочту гадать, улучшилось твое состояние или нет? Ты ведь знаешь меня — неужели тебе кажется, что слова «догадки» и «Джон» у меня в мозгу хоть как-нибудь сочетаются?

Джон обдумывает его слова.

— Можно мне печенья? — робко просит он.

Разорвав упаковку, Шерлок протягивает ему печенье. Джон для проверки надкусывает, но тут же снова с отвращением вздрагивает и бросает оставшийся кусок в мусорное ведро.

Шерлок вопросительно указывает ему на фланелевые брюки и мягкую футболку.

— Так, давай их сюда.

— Нет, подойди ко мне.

Джон хмурится.

— Проблемы?

— Шерлок, ты заразишься.

Тот красноречиво поднимает одну бровь — этого достаточно, чтобы Джон осознал: либо сказал что-то очень глупое, либо иным способом показал, что до сих пор так ничего и не понимает в Шерлоке Холмсе.

В итоге, наконец-то, наконец-то, наконец-то, его лицо смягчается. Он закатывает глаза и подходит ближе. С крайней осторожностью Шерлок расстегивает на нем рубашку и стягивает ее, с вялой помощью трясущегося Джона, потом снимает с него майку. В конце концов, он завязывает шнурок пижамных брюк на его бедрах, и теперь Джон готов ко сну. Одевать и раздевать Джона всегда приятно, но в этот раз все кажется более серьезным и значимым, чем просто пьянящее удовольствие при виде его обнаженной кожи. В этом есть что-то от священного ритуала — словно Шерлок прикасается к одеждам Будды или какого-нибудь святого. От этого захватывает дух.
Если бы Шерлок мог раздеть Джона до костей, не причиняя боли, а затем снова обернуть его в ту же самую мягкую плоть, это было бы чудесно. Больше, чем чудесно. Но едва ли даже это показалось бы ему таким таинством, как то, что случилось сейчас.

— Тебе лучше пойти спать, — говорит Джон, наблюдая за движениями пальцев Шерлока. — Я задержусь здесь ненадолго.

— Тогда и я задержусь.

— Это уже смешно, я и сам в состоянии…

— Нет.

Отодвинув поднос с чаем в сторону, Шерлок садится на корточки и расстилает на полу стеганое одеяло. Затем кладет к стене подушку и ложится на нее, утопая в мягких гусиных перьях. Джон смотрит на него сверху вниз, как на какое-то невиданное существо — будто бы наткнулся в лесу на спящего единорога.

— Ну а теперь давай ко мне, — говорит Шерлок.

Веки Джона тяжелеют от усталости, и он хватается за край ванны, чтобы не упасть.

— Ради бога, я… Cлушай, Шерлок, помнишь, я хромал, как дворовый пес, сбитый грузовиком? Мне тогда было очень стыдно. Я был зол. Мне… мне не хотелось видеть никого знакомого, не хотелось, чтобы кто-то узнал про мое увечье. Та случайная встреча с Майком Стэмфордом была мучением. Я же, черт возьми, доктор, я знал, что боль в ноге была фантомной, я же сам видел результаты анализов и рентгеновские снимки.

— Но сейчас у тебя фантомной боли нет. Зато есть вполне реальный вирус.

— Да, и прямо сейчас я себя чувствую так же отвратительно, как тогда, с простреленным плечом. Медсестры были сама доброта, хоть я и орал всякие ужасы, потому что температура все поднималась, и они думали, что я вот-вот умру. Это было ужасно. Знать. Что они нянчатся со мной, что они… А ты — не просто кто-то. Не просто какой-то знакомый.

— Верно. И что?

— Мне не нужна публика.

Шерлок, даже зная, что Джон просто сказал ему все, как есть, не может сдержать возмущения.

— Нет. Нет. Я не публика. Из всех идиотских… Ты любишь меня, так что я собираюсь спать здесь, на полу, рядом с тобой, и приносить тебе воду и чай, и вообще все, что пожелаешь, столько, сколько потребуется. Я не могу нянчиться с тобой, потому что эмоционально и умственно не способен нянчиться с кем-либо. И я не думаю, что ты больной, заблеванный и беспомощный. Но — на случай, если у тебя вылетело из головы — ты мой.

Джон внимательно слушает, но ничего не отвечает.

— Ты хочешь, как лучше для меня? Отлично, нет проблем. Так будет лучше для меня, — продолжает Шерлок в отчаянии. — Пожалуйста, иди сюда.

Джон переваривает сказанное. Потом, в нерешительности скривив губы, проглатывает какую-то горькую мысль. Шерлок с удовольствием предпочел бы проглотить ее за него и спасти Джона от мучений, но некоторые вещи нереальны, независимо от того, как сильно мы этого хотим, и как тщательно наша кровь перемешалась с кровью другого человека.

Когда Джон устраивается на костлявой груди Шерлока, его снова начинает знобить. Шерлок кладет его голову чуть ниже, бережно обнимая Джона длинными руками и ногами и зарываясь в его волосы тонкими, музыкальными пальцами, старается укутать друга в себя, как в пальто. Касается губами горячего лба Джона и зарывается носом в волосы у него на макушке. Шерлок целует мокрый лоб, но всего один раз, чтобы Джон не подумал, что ему хочется еще прикосновений. Шерлоку сейчас вообще больше ничего не нужно. Ничего, кроме вот этой близости и сладкой тоски в сердце, и того, что теперь он собственным телом чувствует, как трясет Джона, а не просто смотрит или слушает через долбаную дверь. Шерлок думает о том, что, наверное, тоже подцепит вирус, о том, станет ли легче Джону, если он переманит часть крошечных паразитов к себе, и сам будет с ними бороться.