Мое имя тайно на твоей коже 4 страница

Настанет день, думает Джон, мысленно обращаясь к Шерлоку, и я весь буду невидимо исписан твоим именем.

В любом случае - это их цель. То, за что стоит бороться.

В следующий четверг Шерлок раскрыл дело, в котором были замешаны отравленная почтовая бумага, банда русских контрабандистов, любовный треугольник и золотое пенсне. Шерлок сияет, словно окно в универмаге Хэрродс. Джон абсолютно уверен, что ничто и никто на земле не горит ярче, чем он. Шерлок совершенно сверхъестественное существо, прямо посреди улицы он обнимает Джона за талию и кружит в диком танце. При обычных обстоятельствах Джон стал бы возражать, что его сгребли в охапку как малыша и бесконечно кружат там, где с ближайшего перекрестка его прекрасно видно всем проезжающим машинам. Но, как всегда, он забывает, что надо возражать. И только когда Шерлок доходит до тротуара и опускает его на землю, Джон, наконец, набирается смелости сказать то, о чем он действительно думает.

- Сколько ты еще будешь таким? – выпаливает он, не успев прикусить язык.

- Каким?

Джон пожимает плечами, кожу его покалывает от неловкости. – Таким, какой ты сейчас. Одержимым мной… сколько еще будешь так на меня смотреть. Когда ты смотришь на меня так, это… тягостно. Мне до безумия страшно. Страшно, что все кончится, а я не хочу… чтобы это когда-нибудь кончалось. Вот и всё. Я хочу… хочу быть рядом, чтобы помочь тебе. Столько, сколько смогу. Столько, сколько тебе понадоблюсь, кхм. Просто хочу быть рядом. С тобой. Тебя это настораживает?

Шерлок прищуривается. – Ты правда об этом думаешь?

- Каждый день, то чаще, то реже, - признается Джон.

Лицо Шерлока расплывается в до смешного ослепительной улыбке. – Джон, мне было три года, когда я услышал скрипку, и меня охватила моя первая страсть, а в семь я раскрыл свое первое преступление. Я ведь не забросил ни того, ни другого?

- Ну… нет. Но…

- Разве я виноват в том, что не встретил тебя до того дня в Бартсе?

- Конечно, нет, но…

- Ты такой идиот, - ласково говорит Шерлок.

Только пять ли шесть секунд спустя Джон понимает, что улыбается своему другу в ответ. Может быть, он и идиот. Он пытается представить Шерлока Холмса, который не любит скрипку и не раскрывает преступления, но у него не получается. Когда он пытается представить Шерлока Холмса, которому наплевать, есть или нет у Джона гланды, то, к своему несказанному удовольствию обнаруживает, что и это у него тоже не получается. Шерлок -сумасшедший джоносексуал, самая редкая, самая удивительная вещь на земле.

- Я идиот, - соглашается Джон. – Но ведь тебе на это наплевать?

- Конечно, - лучезарно улыбается ему Шерлок. – Идиоты почти все.

- Ну, - откашливается Джон, - в твоем списке есть что-нибудь такое, чего тебе очень хочется попробовать?

- А что именно?

- Что угодно. Если это окажется слишком безумным, я наложу на него вето.

Шерлок задумывается, склонив свою темноволосую голову. Он очень, очень доволен предложением Джона. Джону остается только гадать, какие варианты Шерлок сейчас перебирает, и он не в силах избавиться от ощущения, что половина из них, скорее всего, ужасны.

- Можно, я сниму у тебя отпечатки пальцев и исследую их под микроскопом?

- Да. Что, и всё?

- Тогда ты можешь еще раз обмакнуть пальцы в чернила и оставить отпечатки на моей коже? Только там, где будет не видно, честно.

- А сам ты не хочешь оставить на мне отпечатки?

- Хочу, - признается Шерлок, - но вдруг это уже слишком.

- Да нет, пока все нормально. Это даже волнительно и приятно. Но Шерлок… что-то слабовато. Отпечатки пальцев это хорошо, но что еще? Что в другом твоем списке? Скажи.

Кажется, Шерлок боится его принуждать. Будто Джон может убежать с воплями, если его друг по-настоящему решит копаться в Другом Списке. И всё-таки Шерлок упирает руку в худое бедро и решается.

- Можно, я попробую на вкус твои глаза?

У Джона хорошее зрение, он не носит контактные линзы, и потому он задумывается. Идея скорее смущающая, чем сама по себе неприятная. Сможет ли он не закрывать глаза? Но потом он вспоминает дни своей службы, песок и пыль в глазах, как нудно и методично надо было смачивать одежду, а здесь – мягкий, нежный, теплый и влажный язык Шерлока, он ведет себя иначе, чем армия завоевателей.

- Почему бы и нет, - ласково говорит Джон. – Я делал вещи и похуже. Как-никак, я вторгся в Афганистан.

Примечания:

1. «Radiohead» - британская рок-группа, основанная в 1985 году. Играет в стиле альтернативный рок.
2. Хит группы «Radiohead» (1997)
3. Сильнодействующее обезболивающее.
4. Антипсихотик, применяется при шизофрении, маниакально-депрессивных расстройствах и т.д.
5. Прозвище музыканта Дэвида Боуи.
6. Вокалист группы «Radiohead»
7. Строчка из песни «Karma police»
8. Здесь и далее строчки из стихотворения Р. Киплинга «Британские рекруты» (в переводе Е. Витковского)

Лунная река - шире мили...

Уже сильно за полночь, и Шерлок на какое-то время перестал быть Шерлоком, превратившись в проводник. Свет, падающий в окна гостиной, словно заштрихован угольным карандашом и имеет теплый металлический оттенок. Холодный воздух большого города, с его тысячами запахов в каждой молекуле, просачивается сквозь щели, но Шерлок не замечает детали – не теперь. Не может. Он стоит, тонкий и бледный, завернутый в голубой халат, на низком столике перед диваном, без руки. Он не помнит, когда она потерялась, но, должно быть, это произошло около часа назад. В настоящий момент его конечность – всего лишь механизм, чтобы держать смычок.

Нет, не механизм. Глаза Шерлока медленно открываются, чтобы снова сомкнуться. Если и механизм, то вены – его провода, сухожилия – шестеренки, а молочно-белая кожа – корпус.

Шерлок знает, что периодически он бывает изумительным. Суперкомпьютером, ищейкой, мародером, чей главный приз – военный врач с приятным, добрым лицом и смертоносным пальцем на спусковом крючке. Бывают и другие времена, когда Шерлок – мучение, как для себя самого, так и для всех остальных. Но сейчас, как случается раз в несколько месяцев – когда ему везет и окружающий мир позволяет, – он вообще не Шерлок Холмс.

Страдивари в его руках пульсирует, гудит и дышит, будто живое существо. Скрипка то пытается отпрянуть, вся дрожа, то прижимается обратно, словно вдвойне стыдясь своего поведения. Патина ее зарделась, а струны робко подрагивают. Он проводит смычком с огромной осторожностью – они стали такими чувствительными к этому моменту, слишком чувствительными – ведь он играет пять часов. Шопена они не выдержат, а Мендельсон заставит скрипку со вздохом выгнуться и переломит ей хребет. Шерлок успокаивает разгоряченные струны нежными прикосновениями – старинными английскими песнями, колыбельными, напевами о холодных зимах и потерянной любви.

Лунная река – шире мили…

Глаза Шерлока снова распахиваются.

Джон оказывается прямо перед ним – а Шерлок не заметил, как он вошел. Он стоит рядом со столом – и его голова находится на уровне бедер Шерлока. Его грязно-русые волосы с одной стороны растрепались со сна, а руки сложены на груди, облаченной в полосатый свитер поверх майки и пижамы. Шерлок приходит к выводу, что в комнате жутко холодно, но больше не в состоянии вычленять факты – помимо того, что Джон улыбается одним уголком рта. Его глаза так темны в отсветах электрических огней, падающих из окна, что Шерлок не может разглядеть в них синь – но знает, что она там есть.

Детектив перестал быть детективом – а это происходит настолько редко, что он продолжает играть. Он играет за все случаи, когда его слишком много, и за те, когда его недостаточно. Он играет за вещи, красоту которых он не может вспомнить, и за те, чье уродство он забыл. Он играет Лондону.

Он играет человеку, который впустил его под кожу – вопреки своему медицинскому здравому смыслу, и Джон, замерев, смотрит. Шерлоку лучше видны морщины на его лице в почти темной комнате. Это не имеет смысла – но с Джоном Уотсоном вообще ничего не имеет никакого смысла. Он играет чудесным складкам, появляющимся на лице Джона, когда тот улыбается, и темным полукружьям, которые прочертили под глазами Афганистан и Шерлок. Все они для Шерлока одинаковы, ведь все они – часть Джона, так что Шерлок играет для них.

Он играет долго.

Ноты подходят к концу.

- Привет, черничный друг, – говорит Шерлок.

- И тебе привет, разбиватель сердец, – отвечает Джон.

Шерлок позволяет гравитации притянуть смычок к полу, но по-прежнему держит скрипку на плече. Она издает такие чудесные тихие вздохи блаженного утомления – было бы жестоко опустить ее.

- Это безумие – ревновать к скрипке, – шепчет Джон. Нежно. Грустно.

- Я не против, – честно говорит Шерлок.

Джон молча смотрит.

- Ты прав, – добавляет Шерлок для ясности. – Я не собираюсь спускаться.

Джон, мгновение поколебавшись, поднимается на узкий столик. Шерлок скинул с него все бумаги и книги, так что место на нем есть, хоть и мало.

- Почему ты такой грустный? – спрашивает Шерлок. – Я думал, ты любишь, когда я играю.

- Люблю. – Джон проводит пальцами по отвороту халата, словно хочет дотронуться до скрипки – но боится, что в него вонзятся острые зубы и когти. Он прав, думает Шерлок. Джон может дотронуться до нее при любых нормальных обстоятельствах, но не сейчас. Не тогда, когда у Шерлока нет руки. – Я просто... ты не поймешь.

Шерлок склоняет голову набок.

- Ты и так красивый, – поясняет Джон. – Ты не можешь знать, что значит думать... каково это. Быть красивым.

Задумавшись абстрактно, считает ли он себя красивым, Шерлок приходит к выводу, что считает. Как правило. В данный момент он – это вообще не он, так что вопрос оказывается более объективным. Кто такой Шерлок Холмс и красив ли он? Ну да. Он из тех, о ком говорят еще долго после смерти, многие десятилетия, потому что он - единственный и неповторимый.

- Я думаю, каково это – быть хорошим, – вместо этого выдает он.

Вздох срывается с губ Джона за мгновение до того, как Шерлок его целует. Губы друга мягкие – от сна, и нежности, и грусти, и изящества, записанного на каждой нити его ДНК. Скрипка все еще лежит у Шерлока на плече, но его правая рука обхватывает Джона, а пальцы, держащие смычок, вжимаются доктору в поясницу.

Его рука нашлась. Она на Джоне.

Шерлок больше не проводник.

Его это не волнует.

Поцелуй изменяется. Шерлок возвращается на землю – словно мягко падает невесомая комета, и Джон, конечно, замечает. Джон отстраняется, чтобы взглянуть на Шерлока, и проводит пальцами по его щеке – раз, другой, третий.

- Я его разрушил, да? Прости.

- Оно всегда разрушается – раньше или позже.

- Как часто оно происходит?

- Уже было несколько десятков раз. Сорок три. Еще вернется.

Джон кивает. Шерлок вздрагивает и понимает – единственное, из-за чего он чувствует холод в комнате, это исходящее от Джона тепло. А потом он осознает, что Джон любит его, и целует прямо сейчас, и в то же время уже несколько недель не выглядел таким грустным. Джон отчаянно моргает, глядя Шерлоку в ключицу, и делает жалкую попытку скрыть свою печаль – и терпит неудачу.

- Хотел бы я знать, почему ты выглядишь таким грустным, – говорит Шерлок. – Не надо так выглядеть. Я не сделал ничего ужасного, и нам еще столько всего предстоит увидеть в этом мире. Увидим завтра.

- Да, – шепчет Джон. – И ты меня любишь.

- А ты любишь меня.

- Значит, отправимся смотреть на мир. Завтра.

- Конечно.

- Ты не идешь спать, так?

- Нет.

- Ладно. Тогда спокойной ночи. Передай скрипке мои извинения за то, что прервал вас.

И Джон возвращается в спальню.

Шерлок подходит к окну. Позволив скрипке соскользнуть с плеча, он смотрит на Лондон. Он знает, что в небе должны быть звезды, но они скрыты за выхлопами и электрическим светом. Ему жаль, что их сегодня не видно – пусть он и не может их понять. Завтра он увидит многое в мире – он в этом уверен, но сейчас так тихо. Даже лучше, чем тихо, – словно где-то в промежутке между всем остальным. Словно сон или видение. Он плывет по тишине на маленьком плоту полузабытого звука.

http://www.diary.ru/~sherlockbbc/p144200090.htm

День,когда были сброшены все оковы

И дольше века длится день,
И не кончается объятье…
Б. Л. Пастернак

Джон лежит на зеленом камуфляжном покрывале посреди бескрайней пустыни, его темно-, темно-, темно-голубые глаза закрыты. Шерлок лежит на спине рядом с ним, глядя в безымянное небо, и ждет, что вот-вот увидит всполохи взрывов цвета темной крови и серебряной росы, но ничего не происходит. Все тихо. Может, они и вовсе не в Афганистане. Может, Война где-то далеко, или они попали сюда в другое время, но Шерлок слишком циничен, чтобы думать, что мир в Афганистане может воцариться надолго. Не одна Война, так Другая. Может, они где-то еще, в Египте или в Кении, но Шерлок ни разу в жизни не видел пустыню, так что придется выяснить у Джона. Нерешительно осмелившись нарушить бесконечное, величественное молчание, Шерлок перекатывается на бок, чтобы посмотреть, сможет ли он без помощи слов как-нибудь определить по своему другу, где они находятся.

Но с Джоном что-то не так.

Кровь его стала голубой.

Шерлок пытается понять, что это значит, откуда вообще произошло выражение «голубая кровь», ему позарез нужно выяснить его этимологическое значение - вдруг это поможет Джону, кожа которого сереет от крошечных голубых рек, струящихся под нею. Шерлоку гораздо нужнее разобраться в этимологии, чем в медицинских причинах этого явления. Голубая кровь… словосочетание мавританского происхождения, первоначально означало «чистокровный», но, когда дело касалось светлокожих, смысл его в чём-то менялся. Голубая кровь значит нечто очень хрупкое, до слабости, предполагает Шерлок. Слабость, чистокровность, анемичная кровь. Но как всё это связано с медицинской точки зрения? Ему кажется, что все дело в кислороде, независимо от того, содержится он в крови или нет. Шерлок не может вспомнить, какой цвет больше всего подошел бы крови – конечно, лучше всего красный, а разве нет? а какой вообще оттенок у крови Джона?

Джон открывает глаза. Даже крошечные венки в белках у него кобальтово-синие.

Ах.

Шерлок, вспомнив до мельчайших подробностей то, что только что произошло между ними, внезапно страшно пугается.

Джон начинает говорить.

- Я тебя брошу, - говорить он, - Уйду из твоей квартиры. Один. Я вырву свое собственное сердце и оставлю его здесь, но уйду.

- Джон, - шепчет Шерлок, - у тебя неправильная кровь.

Вообще-то Джон прекрасный слушатель, но сейчас он не слушает. Он только продолжает шевелить бледными тонкими губами, будто Шерлок ничего не произносил, - холодно, отстраненно, очень взвешенно, словно он расчетливая и бездушная машина, подобие живого человека, ужасно напоминающее Шерлоку – Шерлока Холмса. От просвечивающей изнутри синевы Джон кажется мертвым. А может быть, так оно и есть. Вполне возможно, ведь Шерлок методично травил его кровь, и вот теперь яд проник в единственного по-настоящему хорошего человека, который ему когда-либо встречался, который мог его вытерпеть. Может, кровь…

- Ты сказал, что меня надо покрепче связать. Я смогу.

- Подожди, я…

- Смогу… - отвечает Джон с невероятной гордостью.

- Нет. Нет, нет, нет, нет. Это не ты сейчас говоришь. Это не твои слова, не твоя кровь, а моя, это не ты, ты совсем не…

Жестокий, хотел он сказать. Джон совсем не жестокий. Даже если убивает.

- Я тебя брошу, наверное, это меня убьет.

- Перестань, перестань! – притиснувшись ближе, Шерлок хватает Джона за плечи, ища какую-нибудь рану, отверстие, откуда вытекает дурная кровь.

Джон одет в темно-синюю рубашку и старые джинсы, и детектив суетливо, но упорно закатывает рукав его рубашки, пока не показывается рука. След от укола заметен, но уже покрылся корочкой – просто пятнышко засохшей крови, никакой раны. Всё закупорено наглухо. Бесполезно.

- Но ты уже ничего этого не увидишь, - заканчивает Джон.

Невозможно, просто не может быть, но Джон усмехается Шерлоку в лицо усмешкой Шерлока Холмса. От одного этого зрелища можно потерять дар речи. Это самое ужасное выражение человеческого лица, которое только можно вообразить.

- Я найду тебя, - говорит Шерлок, желая убедить Джона, - найду, где бы ты ни был.

- Ну конечно, - самоуверенно тянет Джон более низким, глухим и отрывистым голосом, и, надо сказать, выговор у него, пожалуй, приличнее и чётче, чем обычно.

- Почему ты это я? – умоляюще спрашивает Шерлок. – Я совсем не хотел, клянусь богом, не хотел. Я не вампир. Перестань быть таким жестоким. Ты не жестокий, это я жестокий, и чаще всего не нарочно. Перестань. Ты не можешь вот так бросить меня, и разговаривать со мной так не можешь. Ты не уйдешь туда, где я не смогу тебя отыскать, это невозможно.

- А я обращусь к твоему брату.

- Не обратишься.

- Если ты еще раз спрячешься, накачавшись наркотиками, обращусь, легко.

Шерлок проводит ладонью по лицу доктора и чувствует мертвенный холод – он слишком стыл для мертвеца и слишком стыл для того, кто валяется под раскаленным солнцем посреди чертовой пустыни. Когда его пальцы касаются рта Джона, тот насмешливо приподнимает уголок губы.

Его грудь сотрясается. Он смеется.

- Ты никогда не смеялся надо мной, прекрати, мне нужно, чтобы, черт возьми, все стало как прежде, - отчаянно задыхается Шерлок. – Я всего лишь хотел, чтобы с тобой постоянно была частичка меня, изо дня в день, когда тебя не будет рядом… о боже, пожалуйста, прекрати смеяться.

- Почему это? Ты идиот. Ты бы на моем месте перестал?

- Не знаю.

- А должен знать. Если ты не поможешь мне, не сможешь научить, как вести себя, как мне лучше стать тобой, тогда кто же это сделает? Кстати, это так здорово – быть тобой. Чувствуешь себя каким-то божеством. Я воспринимаю всё гораздо яснее. Было бы просто потрясающе, если бы не эти вопли. Все эти подспудные вопли ужасно отвлекают, правда? Знаешь, ты должен был внятнее предупредить меня о них. До того, как твоя кровь потекла в моих жилах.

- Я не хочу, чтобы ты слышал их. Никогда. Скажи, что ты их не слышишь.

- Это ведь твоя вина, что я их слышу, да?

- Я не вампир, - прикрыв глаза, отрывисто произносит Шерлок.

- Разве тебе не нравится так думать? Интересно, есть поблизости какое-нибудь жилье?

- Зачем тебе?

- Просто я ломал голову, кому еще может захотеться твоей крови. Скорее всего, всем. Ведь ты прекрасный, совершенно невероятный человек, конечно, всем захочется капельку.

- Нет, не захочется.

- Но как же тогда они услышат вопли?

- Перестань. Это не ты, это…

Шерлок снова открывает глаза. Джон усмехается еще шире – сумасбродной, безумной, маниакальной ухмылкой высокофункционального социопата.

- Разве мы не потрясающие? – радостно спрашивает Джон. – Наверное, из всех людей, которых я когда-либо знал, мы самые и лучшие самые умные.
Я сделаю такими же, как мы, всех людей на земле…

Теперь в руке Шерлока оказывается нож. Сам он его не брал, он понятия не имеет, откуда он взялся - тяжелый, изогнутый, арабский и - Шерлок знает это, даже не проверяя – очень, очень острый нож.

- Я могу убить тебя прямо сейчас, и тогда ты уже не сможешь этого сделать, - шепчет Шерлок.

- Ты не станешь убивать меня, - радостно смеется Джон. – Ты не станешь убивать меня, никогда.

- Почему же?

- Потому что нас нельзя убить, - голос Джона становится почти ласковым, а холодные, мертвые пальцы движутся к горлу Шерлока. – Ты ведь знаешь, мы выше этого. Скоро все в мире начнут слышать эти вопли, и мы больше никогда не будем одиноки.

Шерлок глубоким и длинным разрезом вспарывает живот Джона, будто потрошит рыбу. Из раны на руки детектива хлещет густая, как масло, кровь. Он не хотел убивать Джона, совсем не хотел, но, может быть, если он выпустит из него собственную кровь, всё снова будет хорошо. А Джон все продолжает смеяться, пока густая голубая кровь пульсирующими в такт его сердцебиению толчками льется на покрывало и дальше, за него, на землю. И по мере того как тягучая жидкость медленно просачивается в песок, пропитывая жемчужные песчинки, весь мир становится синим…

- Шерлок.

…может быть, выпустив всю дурную кровь, он вернет Джона, ведь это не безнадежно, да, чем меньше крови, тем больше шансов возвратить настоящего Джона, единственного, кто может уснуть в кэбе, положив голову на пальто Шерлока, единственного, кто не кладет сахар в кофе. Шерлок по локти погружает руки в тело Джона, вот они – его внутренности, такие холодные, несмотря на дурную кровь, которая струей, похожей на угря в ледяной реке, вытекает в песчаные дюны …

- Эй. Шерлок.

…почему Джон до сих пор такой холодный, почему внезапно розовеет, бледнеет, краснеет и до ужаса пугается, откуда в глазах у него взялась такая боль, почему Джон всхлипывает от страха, и только потом широко открывает рот и кричит, о господи, что же Шерлок натворил …

- Шерлок!
Шерлок резко просыпается – кулаки его вцепились в простыни, он задыхается в темноте, будто несколько миль бежал через дюны по колени в песке. Он в крови, своей собственной сапфировой крови, которая не желает превращаться в красную, она повсюду, это отвратительно. Кровь темно-красного цвета – такая бывает на месте преступления, в морге или пробирке, там ей самое место, но эта неправильного цвета кровь на его футболке, на этой чертовой кровати и…

- Шерлок, господи, что… слушай, ты проснулся. Ну же, Шерлок. Посмотри на меня. Все хорошо.

Рядом с кроватью включена лампа.

Одеяло наполовину сброшено, ничего необычного. Комната завалена коробками с папками с материалами дел и вырезками из газет – Шерлок не знает, зачем хранит их, ведь в интернете есть архивы всех газет, - тоже ничего необычного. Его халат бесформенной кучей валяется на полу. Ничего необычного. На стенах бесчисленные постеры самых знаменитых убийц, начиная с Джека Потрошителя и заканчивая Джеффри Дамером [1] – тоже совсем ничего необычного, хотя Шерлок сам осознает, что в общепринятом смысле это как раз необычно. Шерлок весь в холодном поту, он стекает по его худой груди, промачивая футболку, и это тоже необычно, но пот – хотя бы не кровь.

Джон. Он окончательно проснулся, глаза его широко раскрыты, светлые волосы взъерошены, дыхание немного учащенно, он стоит на коленях, положив одну руку на бедро Шерлока, а другую – на темноволосую голову с беспорядочно рассыпавшимися кудрями. Джон жив, на лице его гораздо больше морщин, чем положено в его возрасте, и он кажется таким же красивым - от этого порой даже больно, - каким бывает чистое, теплое, измятое, только что выстиранное белье.

- Какого… - выдыхает Джон, медленно убирая руки, чтобы обернуться и посмотреть на часы. Потом вновь поворачивается к Шерлоку, вопросительно сдвинув брови.

Шерлок закрывает глаза и с трудом сглатывает, качая головой.

- Ну-ка, иди сюда, не надо…

Шерлок быстро трет пальцами кожу головы под волосами, будто хочет стереть то, что находится под черепом. Раньше, когда нужно было удалить что-то из последних событий, это иногда срабатывало.

- Шерлок.

Теперь всё бестолку.

- Шерлок Холмс. Если ты выдерешь себе все волосы, тебе это не поможет.

- Откуда ты знаешь? – зло огрызается Шерлок.

- Потому что когда я долбил кулаком в стену в моей старой квартире, это не помогало.

- Да ну?

- Ага. Жаль, правда, но не помогало. Остались только синяки на руке.

- Тогда ничто не поможет.

- Ничто? На всем белом свете?

- Совершенно верно.

- Ты… ты в этом уверен?

- Абсолютно. Что-то вседозволенное не поможет.

- Понимаю. Ладно, хорошо. Если не поможет ничего, кроме недозволенного, тогда ты с таким же успехом можешь угомониться, а не пугать меня до полусмерти.

В предложении Джона есть логика, и неважно, даже если Шерлок с ним не согласен - за логику он сейчас благодарен. Он опускает руки и медленно ложится туда, куда хочет Джон, утыкаясь головой в шею друга. Здесь кожа Джона пахнет им самим гораздо сильнее, а нос Шерлока так близко от уха друга и краешка его ключицы. Джон пахнет апельсиновым и тыквенным цветом, но никогда самими апельсином или тыквой. Шерлок понимает, что для всех, кроме него, это почти бессмыслица, но ведь никто кроме него этого и не знает. Приоткрыв один глаз, Шерлок смотрит, как мягко пульсирует сонная артерия Джона.

Он жадно смотрит, заставляя свой мозг отвлечься от воспоминания истекающего посреди пустыни голубой кровью Джона и успокоиться и вместо пульсирующей жилки воображает экран кардиомонитора:

---^v---^v---^v---^v---^v---^v---^v---^v---

И у Джона все-таки красная кровь. Такая, какая и должна быть.

И только ничтожная ее часть заражена кровью Шерлока.

Не в силах совладать с собой, Шерлок вздрагивает. Ведь задумывалось так, чтобы всё вышло идеально. Всё и было идеально, только потом Шерлок лишился рассудка, потом всяких тормозов, потом весьма феерично - характера, а потом, наверное, и души, потому что сейчас он совсем не уверен, есть ли она у него вообще, и очень похоже, что нет, по крайней мере, сейчас он сам себе кажется совершенно бездушным. Еще утром у него не было такого чувства, но этим же утром он больше и не видел снов.

- Что случилось? – бормочет Джон где-то возле макушки Шерлока.

- Не спрашивай меня, - выдыхает Шерлок, проводя кончиками пальцев по ребру Джона.

- Ты так даешь понять, что не можешь мне сказать?

- Да.

- Шерлок, - очень серьезно говорит Джон. - В ту ночь, когда…

- Не надо.

Джон замолкает, а потом решает: надо настаивать. Только так Шерлок всё расскажет, ведь от военного нахрапа Джона разит брезентом и металлом солдатских жетонов.

- Ты никогда не говоришь мне, о чем ты думаешь, - мягко продолжает он. – Я всего лишь… в твоей голове это может значить что угодно, и тогда ты все-таки был так измучен, но сейчас, когда спал, ты сказал…

- Не надо. Пожалуйста, ради меня.

- Но, может быть, ты… не можешь вспомнить или… я не знаю. Ладно, проехали.

Шерлок помнит каждое мгновение того, что творилось в его голове, когда Джон сказал, что бросит его, уйдет туда, где Шерлок никогда его не найдет, даже гипотетически в обозримом будущем; каждое мгновение своего внутреннего монолога вплоть до очень реального обещания: «Я могу убить тебя прямо сейчас». Шерлок вновь произносит его про себя, прислушиваясь к словам. Он удалил большинство событий того дня, но только не свои мысли перед тем, как он сделал нечто такое, о чём любой последний олух знает – в отношениях подобное уже На Грани и Олицетворение Самого Плохого. Но Шерлок не удалял свои мысли по совершенно особой причине: оказывается, что в той или иной ситуации оставаться без нравственного компаса ему крайне неудобно, а чувство злости, пока ему не удается его унять, слегка раздражает. Но всё это сейчас уместно, потому что в данный момент так надо.

Глупое чувство, одновременно похожее на пытку. Он чувствует себя дураком. Он мог Всё Разрушить.

Дело не в том, что Шерлок прикидывает, как приятней уйти из жизни, дело в том, что он не сможет убить себя. Дело не в том, что ему хочется отнять у Джима Мориарта один за другим все чувства и ощущения, а потом убить этого ублюдка, а в том, что он молчит об этом. Дело не в том, что ему очень хотелось бы узнать, как выглядит настоящее сердце Джона – аорты, желудочки и живое биение обнаженных мышц, а в том, что он, в общем-то, не настолько глуп, чтобы открыто говорить об этом.

Цепь мыслей занимает 2,5 секунды, плюс-минус десятые доли:

Джон уходит по дороге среди желтых кукурузных полей, он один, а я не знаю этого места, я здесь никогда не был (скажи ему). Джон под водой в бассейне, выныривает на поверхность и улыбается своей жене с золотисто- каштановыми волосами – точно такие же волосы у двоих детей, им на вид лет восемь-десять, и для всех троих папа нечто вроде божества (ты должен ему сказать). Джон в сентябре в Манчестере играет в футбол с приятелями, я никогда их раньше не видел, я не знаю, как их зовут, на земле уже лежат опавшие листья, я не знаю, с каких они деревьев, ни один не знаю (заставь его прекратить). Джон летит на самолете, глядя на белые облака, которые кажутся внизу плотнее, потом оборачивается и касается ладони, лежащей на его руке – ладонь принадлежит очень привлекательному темноглазому бизнесмену. Он без памяти любит Джона, но, когда уезжает из города, изменяет ему с пустыми мальчишками, снятыми в гей-клубах, хотя Джон не подозревает об этом (скажи же что-нибудь). Джон в полевом госпитале в Бразилии, поднимает на ноги других, незнакомцев, людей, которых я никогда не видел, он прикасается к ним, а я никогда их не узнаю, как и того, что он делает, кого спас и как ему больно (СКАЖИ ЖЕ ЧТО-НИБУДЬ). Джон в Брайтоне целует загорелого регбиста, который пишет дрянные стихи, Джон улыбается просто потому, что он такой, какой есть, если бы ты притащил мешок с углем, он улыбался бы и ему, ведь Джон же идиот, запах соли и водорослей перемешивается и меняет аромат его волос (СКАЖИ ЧТО-НИБУДЬ, ПЕРЕСТАНЬ ЖЕ). Джон в возрасте пятидесяти лет умирает в Ньюкасле от рака печени, подсоединенный к тысяче трубок, и никто не заберется в его койку с парой белых таблеток, которые принесут тихое избавление…

Но – какая жалость - когда Шерлок открыл рот, вот что у него вышло.

- Я помню, - сам Шерлок замечает, что его голос звучит совсем не так, как нужно – резко и безапелляционно.

Потом он снова замолкает. Джон, секунду подумав, убирает руку, которая обнимала друга, чуть в сторону, чтобы удобнее было ею двигать. Легкими касаниями он поглаживает влажное пятно на спине Шерлока.