Методические указания. Полибий – выдающийся представитель античной исторической мысли (ок

Полибий – выдающийся представитель античной исторической мысли (ок. 200 – 120 гг. до н.э.), родом из Мегалополя, был сыном Ликорта, крупнейшего политического деятеля Ахейского союза. Получил хорошее образование и с молодых лет активно участвовал в политической деятельности, занимал должность гиппарха, второй по значению пост в Ахейском союзе, приобрел большой практический, в том числе и военный, опыт. После III Македонской войны в 166 г. до н.э. в числе других заложников оказался в Риме, где провел 16 лет и имел возможность всесторонне познакомиться с государственным устройством и историей Римской республики. Стал другом и советником Сципиона Эмилиана, прославленного римского полководца, победоносно завершившего III Пуническую войну. Собирая материал для своего исторического труда, Полибий много путешествовал, посетив Малую Азию, Испанию, Галлию, Сицилию и другие страны, совершил плавание вдоль западного побережья Африки и переход через Альпы. Не случайно Полибий на фоне других историков античности выделяется особым интересом к географии и исключительно широкими познаниями в этой области. В середине 140-х гг. до н.э., проявив незаурядный дипломатический талант, Полибий содействовал урегулированию отношений между Римом и греческими полисами, потерпевшими поражение в антиримском восстании, и по праву заслужил благодарность самих эллинов.

Кроме своего главного труда «Всеобщей истории» в 40 книгах, он написал жизнеописание Филопемена, видного государственного деятеля и полководца Ахейского союза, «Историю Нумантинской войны», трактат «О тактике» (интерес и глубокое понимание военного дела – это черты, общие у Полибия с Ксенофонтом). Но эти малые произведения не сохранились. Главный труд Полибия – «Всеобщая история» – посвящен одному из наиболее значимых, переломных моментов в истории античного мира – созданию римской мировой державы и основное внимание уделяет событиям с 220 по 168 г., а вместе с отступлениями в начале и конце труда – с 264 до 146 г. до н.э., т. е. от начала эпохи Пунических войн до разрушения Карфагена, которым закончилась III Пуническая война. От этого грандиозного по замыслу и объему сочинения полностью сохранились только пять первых книг, остальные дошли в более или пространных фрагментах или же остаются вовсе неизвестными (как 40-я книга).

«Всеобщая история» Полибия как памятник исторической мысли может быть поставлена в одном ряду с сочинением Фукидида. Полибий, опираясь на достижения философской, естественно-научной и географической мысли послеклассического времени, продолжает и развивает фукидидовские традиции рациональной научной историографии, пришедшие в упадок в эллинистическую эпоху, когда на первый план выдвигаются либо апологетические и потому пристрастные, либо сугубо развлекательные сочинения. С точки зрения истории античной исторической мысли, главная заслуга Полибия заключается не только в разработке особого нового историографического жанра – всеобщей и прагматической истории. Как ни один другой античный автор, за исключением, быть может, только Фукидида, Полибий самое пристальное внимание уделил размышлениям о целях исторического труда вообще и о принципах и методах работы историка в частности. Его высказывания об этих предметах и многочисленные критические ремарки в адрес современных историографов, разбросанные в разных частях труда, в своей совокупности образуют настоящий, разносторонний и детальный, трактат о методологии исторического познания. Здесь рассматривается целый ряд ключевых вопросов: о форме изложения событий и деяний прошлого, об объективности оценок отдельных исторических деятелей, принципах, критериях и задачах работы историка, конкретных способах сбора и истолкования материала источников с целью дать правдивую, объективную картину исторических событий. В данной области Полибий, продолжая традиции классической историографии Геродота и Фукидида, во многом идет дальше.

Вместе с тем Полибий был и глубоким мыслителем, создавшим оригинальную концепцию движущих сил исторического процесса, учение о причинно-следственных связях в истории, о закономерной смене одних форм государства другими, о смешанной форме государственного устройства, благодаря которой, по его мнению, римское государство достигло невиданного могущества и закономерно стало гегемоном всего средиземноморского – а в античных представлениях и всего цивилизованного – мира. Именно учение об идеальном государственном устройстве оказалось востребованным в римской политической мысли, получив дальнейшую разработку в трудах Цицерона. Но идейная глубина сочинения Полибия, его строго рациональные подходы к историописанию, высокие требования к ремеслу историка в античную эпоху не были в полной мере востребованы и не нашли достойных подражателей и продолжателей в античную эпоху. К сожалению, не сохранился исторический труд стоического философа и разностороннего исследователя Посидония, который работал в конце II – первой половине I в. до н.э. и продолжил изложение всемирной истории с того момента (144 г. до н.э.), на котором остановился Полибий. Известна высокая оценка, которую Полибию дал Цицерон, писавший, что «никто не был тщательнее нашего Полибия в изыскании минувших времен» («О государстве». II. 14). Будучи греком, Полибий фактически стал первым историком Рима. Однако историографические идеалы самого Цицерона и римской историографии вообще, в которой возобладало художественное направление историописания, были очень далеки от воззрений Полибия. В полной мере глубина и продуманность взглядов Полибия были оценены только в современной науке.

Однако в современном антиковедении и историческая концепция Полибия, и значение его «Всеобщей истории» остаются предметом дискуссий. Нужно учитывать, что понимание Полибием причинности в истории, в частности, соотношение рациональных мотивов человеческой деятельности, роли отдельной выдающейся личности и судьбы, да и само понятие прагматической истории по-разному толкуются современными исследователями, и вопросы эти далеки от окончательного решения. Но, независимо от нюансов трактовок концепции Полибия, никто не отрицает главного его достижения: поиск причинно-следственных взаимосвязей событий, рассматриваемых и во всемирно-историческом масштабе, и на уровне объяснения конкретных ситуаций и поведения отдельных лиц, был поставлен им во главу угла работы историка и непосредственно увязан с прагматически-политической функцией истории. Учитывая обстоятельства жизненного пути Полибия, принципиально важен, но столь же и сложен, вопрос о степени объективности Полибия в оценке достоинств римского государственного строя и отдельных римских государственных деятелей. Так или иначе, в греческой исторической мысли после Полибия больше уже не было создано ничего сопоставимого по масштабу и глубине мысли с его «Всеобщей историей».

Литература к теме

1. История греческой литературы / Под ред. С.И. Соболевского и др. Т. II. М.; Л., 1959.
2. Карпюк С.Г. Полибий и Тит Ливий: o[clo" и его римские соответствия // ВДИ. 1996. № 3.
3. Кащеев В.И. Полибий и его «прагматическая история» // Античный мир и археология. Вып. 11. Саратов, 2002.
4. Мирзоев С.Б. Полибий. М., 1986.
5. Мищенко Ф. Федеративная Эллада и Полибий // Полибий. Всеобщая история / Пер. с древнегреч. Ф.Г. Мищенко; Вступит ст. А.Я. Тыжова. Т. I. СПб., 1994.
6. Немировский А.И. Полибий как историк // Вопросы истории. 1974. № 6.
7. Немировский А.И. Рождение Клио (у истоков исторической мысли). Воронеж, 1986.
8. Самохина Г.С. Полибий: эпоха, судьба, труд. СПб., 1995.
9. Самохина Г.С. Polybiana, история как наука в эллинистической историографии III–II вв. до н.э. // ВДИ. 1986. № 4.
10. Самохина Г.С. О системе исторических доказательств в интерпретации Полибия // Из истории античного общества. Горький, 1988.
11. Самохина Г.С. К вопросу о ранних произведениях Полибия // Античность, Средние века и Новое время. Социально-политические и этнокультурные процессы. Н. Новгород, 1997.
12. Сидорович О.В. Pax Romana во «Всеобщей истории» Полибия // Новый исторический вестник. М., 2001.
13. Тыжов А.Я. Элементы теории в историописании Полибия (понятия причины и судьбы) // Вестник ЛГУ. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. 1988. Вып. 4.
14. Тыжов А.Я. Полибий и его «Всеобщая история» // Полибий. Всеобщая история / Пер. с древнегреч. Ф.Г. Мищенко; Вступит ст. А.Я. Тыжова. Т. I. СПб., 1994.
15. Тыжов А.Я. Черты политической теории Полибия // Античное общество. Проблемы политической истории. СПб., 1997.
16. Тыжов А.Я. Дионисий Галикарнасский и теория смешанного государственного устройства Полибия // Античный мир: Проблемы истории и культуры / Сб. ст. СПб., 1998.

Полибий. «Всеобщая история»

(Отрывки цитируются по изданию: Полибий. Всеобщая история / Пер. с древнегреч. Ф.Г. Мищенко; Вступит. ст. А.Я. Тыжова. Т. I–III. СПб., 1994–1995)

I. 1 (1) Если бы прежние историки позабыли воздать похвалу самой истории (uJpe;r aujth'" th'" iJstoriva"), то, разумеется, нам обязательно было бы обратиться ко всем с увещанием изучать и осваивать себе этого рода сочинения, ибо познание прошлого (th'" tw'n progegenhmevnwn pravxew" ejpisthvmh") скорее всяких иных знаний может послужить на пользу людям. (2) Однако не только тот или другой историк и не мимоходом, но, можно сказать, все начинают и кончают уверением, что уроки, почерпаемые из истории (th;n ejk th'" iJstoriva" mavqhsin)[1], наивернее ведут к просвещению и подготовляют к занятию общественными делами, что повесть об испытаниях других людей есть вразумительнейшая или единственная наставница, научающая нас мужественно переносить превратности судьбы.

I. 1. (4) …Необычайность событий, о которых мы намерены говорить, сама по себе способна привлечь каждого… к внимательному чтению нашего повествования. (5) И в самом деле, где найти человека столь легкомысленного или нерадивого, который не пожелал бы уразуметь, каким образом и при каких общественных учреждениях (pw'" kai; tivni gevnei politeiva") почти весь известный мир подпал единой власти римлян в течение неполных пятидесяти трех лет? Никогда раньше не было ничего подобного.

I. 2. (1) Сколь необычен и важен предмет нашего сочинения, яснее всего можно видеть, если сопоставить и сличить с римским владычеством знаменитейшие державы прежнего времени, о которых наибольше писали историки. (2) …Так, некогда велики были владения и могущество персов; но всякий раз, когда персы дерзали переступить пределы Азии, они подвергали опасности не только свое владычество, но и самое существование. (3) Лакедемоняне долгое время боролись за главенство над эллинами; но по достижении его удерживали неоспоримо власть за собою едва в течение двенадцати лет. (4) Владычество македонян в Европе обнимало пространство от побережья Адриатики до реки Истра… (5) впоследствии, сокрушив мощь персов, они приобрели и власть над Азией. Как, по-видимому, ни далеко простиралась их власть, и как ни была она обширна, все же македоняне не коснулись большей части известного тогда мира. (6) Ибо они и не помышляли никогда о покорении Сицилии, Сардинии и Ливии, а о наиболее воинственных народах западной Европы… не имели и понятия. (7) Между тем римляне покорили своей власти почти весь известный мир, а не какие-либо части его и подняли свое могущество на такую высоту, какая немыслима была для предков и не будет превзойдена потомками. (8) Все это станет яснее из самого повествования, которое вместе с тем покажет, сколь велика и многообразна польза для людей любознательных, извлекаемая из правдивой истории событий (peri; tou' povsa kai; thlivka sumbavllesqai pevfuke toi'" filomaqou'sin oJ th'" pragmatikh'" iJstoriva" trovpo")…

I. 3. (2) История наша начнется по времени с олимпиады сто сороковой[2]… (3) Раньше события на земле совершались как бы разрозненно, ибо каждое из них имело свое особое место, особые цели и конец. (4) Начиная же с этого времени история становится как бы одним целым (ajpo; de; touvtwn tw'n kairw'n oiJonei; swmatoeidh' sumbainei givnesqai th;n iJstorivan), события Италии и Ливии переплетаются с азиатскими и эллинскими, и все сводятся к одному концу. Вот почему с этого именно времени мы и начинаем наше изложение…

I. 4. Особенность нашей истории (to; ga;r th'" hJmetevra" pragmateiva" i[dion) и достойная удивления черта нашего времени состоят в следующем: почти все события мира судьба (hJ tuvch) направила насильственно в одну сторону и подчинила их одной и той же цели; согласно с этим и нам подобает представить читателям в едином обозрении те пути, какими судьба осуществила великое дело (dia; th'" iJstoriva" uJpo; mivan suvnoyin ajgagei'n toi'" ejntugcavnousi to;n ceirismo;n th'" tuvch")… (2) К тому же никто на нашей памяти не брался за составление всеобщей истории (th'/ tw'n kaqovlou pragmavtwn suntavxei)… (3) Теперь же я вижу, что весьма многие историки описали отдельные войны и некоторые сопровождавшие их события; но… никто даже не пытался исследовать, когда и каким образом началось объединение и устроение всего мира, а равно и то, какими путями осуществилось это дело. (4) Вот почему мне казалось настоятельно необходимым восполнить недостаток и не оставить без рассмотрения прекраснейшее и вместе благотворнейшее деяние судьбы (to; kavlliston a{ma d j wjfelimwvtaton ejpithvdeuma th'" tuvch"). (5) И в самом деле, изобретая много нового и непрестанно проявляя свою силу в жизни людей, судьба никогда еще по настоящее время не совершала ничего подобного и не давала такого свидетельства своей мощи. Но именно этого-то и нельзя постигнуть из отдельных историй (o{per ejk me;n tw'n kata; mevro" grafovntwn ta;" iJstoriva"). (6) Неужели кто-нибудь, посетив один за другим знаменитейшие города или поглядев на разрозненные изображения их, может рассчитывать, что тут же получит представление и о виде всей обитаемой земли, об общем ее положении и устроении? (7) … Вообще люди, надеющиеся приобрести из отдельных историй (dia; th'" kata; mevro" iJstoriva") понятие о целом, похожи, по моему мнению, на тех, которые при виде разрозненных членов живого некогда и прекрасного тела вообразили бы себе, что созерцают с надлежащей ясностью жизненную силу и красоту живого существа. (8) Если вдруг сложить эти члены воедино и, восстановив целое существо с присущею ему при жизни формою и прелестью, показать снова тем же самым людям, то, я думаю, все они скоро убедились бы, что раньше были слишком далеки от истины и находились как бы во власти сновидения. (9) Правда, по какой-нибудь части можно получить представление о целом, но невозможно точно познать целое и постигнуть его. (10) Отсюда необходимо заключить, что история по частям дает лишь очень мало для точного уразумения целого; (11) достигнуть этого можно не иначе, как посредством сцепления и сопоставления всех частей, то сходных между собою, то различных, только тогда и возможно узреть целое, а вместе с тем воспользоваться уроками истории и насладиться ею (to; crhvsimon kai; to; terpno;n ejk th'" iJstoriva" ajnalabei'n).

I. 5. (3) …О самой причине похода[3] мы должны сказать кратко, дабы при изыскании причины причин (th'" aijtiva" aijtivan) все изложение наше не осталось без твердой основы. (4) За начало (ajrchvn) необходимо принять время, никем не оспариваемое и всем известное, такое, события которого могут быть понятны сами по себе, хотя можно коснуться и более далекого времени и упомянуть в немногих словах о событиях промежуточных. (5) Если начало неизвестно или по крайней мере сомнительно, тогда и последующее изложение не может быть воспринимаемо с доверием; наоборот, если относительно начала разногласия нет, то и все остальное повествование охотно усваивается слушателями.

I. 14. (1) Остановиться на этой войне[4] побуждало меня… и то обстоятельство, что писавшие о ней Филин и Фабий[5], хотя и почитаются весьма сведущими историками ее, сообщают нам известия не вполне точные. (2) Принимая, впрочем, во внимание жизнь их и настроение, я думаю, что они намеренно говорили неправду; мне кажется с ними случилось нечто подобное тому, что бывает с людьми влюбленными. (3) Так, благодаря своему настроению и вообще благоволению к карфагенянам Филин находил все действия их разумными, прекрасными и великодушными, во всем этом совершенно отказывая римлянам. Фабий поступал наоборот. (4) В обыденной жизни подобного рода пристрастие, быть может, не заслуживает осуждения, ибо человек честный обязан любить своих друзей и свое отечество, разделять их ненависть и любовь к врагам их и друзьям. (5) Напротив, тому, кто берет на себя задачу историка (to; th'" iJstoriva" h\qo"), необходимо забыть все это и нередко превозносить и украшать своих врагов величайшими похвалами, когда поведение их того заслуживает, порицать и беспощадно осуждать ближайших друзей своих, когда требуют того ошибки в их поведении. (6) Как существо живое делается ни к чему негодным, раз у него отнято зрение, так и вся история обращается в бесполезное разглагольствование, раз она лишена истины (th'" ajlhvqeia")[6]. (7) По этому же самому мы не должны непременно обличать друзей или восхвалять врагов; не следует смущаться тем, если одних и тех же людей приходится нам раз порицать, другой раз хвалить, ибо невозможно, чтобы люди, занятые государственными делами, были всегда непогрешимы, равно как неправдоподобно и то, чтобы они постоянно заблуждались. (8) Итак, в историческом повествовании необходимо отрешиться от деятелей и лишь к самим действиям их прилагать соответствующие мнения и суждения.

I. 35 (1) Поразмыслив над этими событиями[7], люди могут извлечь из них полезные уроки для своего поведения… (6) Я рассказал эти события для того, чтобы преподать урок читателям моей истории. (7) Из двух путей к исправлению, существующих для всех людей, собственные превратности судьбы или чужие, первый путь, собственные несчастия, действительнее, зато второй путь, несчастия чужие, безвреднее. (8) Никогда не следует выбирать добровольно первый путь, так как преподанный им урок покупается тяжкими лишениями и опасностями; напротив, мы всегда должны искать другого способа, ибо он дает нам возможность научиться без вреда для нас. (9) Кто поймет это, тот должен сознаться, что лучшею школою для правильной жизни служит нам опыт, извлекаемый из правдивой истории событий (th;n ejk th'" pragmatikh'" iJstoriva" periginomevnhn ejmpeirivan). (10) Ибо только она без ущерба для нас делает людей безошибочными судьями того, что лучше во всякое время и при всяком положении.

II. 14. (3) Прежде всего следует говорить о земле, каковы ее свойства и каково положение относительно остальной Италии[8]. Мы лучше поймем отдельные события, если заранее описаны будут страны и самые места событий.

II. 35. (5) Мы считаем долгом историка сохранять в памяти и передавать потомкам подобные случайные деяния судьбы (ta; toiau't j ejpisovdia th'" tuvch"), (6) дабы грядущие поколения при совершенном незнакомстве с такими случаями[9] не падали духом от внезапных, неожиданных нападений варваров, но хоть немного подумали о том, насколько скоропреходяще мужество варварского народа, как легко сокрушить его вконец, поэтому держались бы твердо и испытали свои средства прежде, чем уступать что-либо врагу. (7) Я убежден, что писатели, сохранившие память о нашествии персов на Элладу и галатов на Дельфы[10], оказали в борьбе за общую свободу эллинов великие услуги; (8) ибо, по моему мнению, ни один из народов, живо представляющих себя тогдашние изумительные события, памятующих, сколько десятков тысяч варваров… уничтожены были отборными силами, действовавшими со смыслом и искусно, – ни один из них не устрашится множества запасов, оружия и воинов и в борьбе за родную землю не остановится перед напряжением последних сил.

II. 37 (4) Мы вознамерились написать историю не отдельного какого-нибудь народа, например эллинов или персов, как писали предшественники наши, но обнять в повествовании события всех известных частей земли, ибо обстоятельства нашего времени благоприятствуют выполнению такой задачи.

II. 56. (10) Задача историка состоит не в том, чтобы рассказом о чудесных предметах наводить ужас на читателей[11], не в том, чтобы изобретать правдоподобные рассказы и в изображаемых событиях отмечать все побочные обстоятельства, как поступают писатели трагедий, но в том, чтобы точно сообщить только то, что было сделано или сказано в действительности, как бы обыкновенно оно ни было. (11) Цели истории и трагедии не одинаковы, скорее противоположны[12]. В одном случае требуется вызвать в слушателях с помощью правдоподобнейших речей удивление и восхищение на данный момент; от истории требуется дать людям любознательным непреходящие уроки и наставления правдивою записью деяний и речей (dia; tw'n ajlhqinw'n e[rgwn kai; lovgwn eij" to;n pavnta crovnon). (12) Тогда как для писателей трагедий главное – ввести зрителей в заблуждение посредством правдоподобного, хотя бы и вымышленного изображения, для историков главное – принести пользу любознательным читателям правдою повествования.

II. 56. (13) …Филарх изображает нам весьма многие превратности судьбы (ta;" pleivsta"... tw'n peripeteiw'n), не объясняя причин и происхождения их; поэтому становится невозможным ни разумное сострадание, ни заслуженное негодование по поводу того или другого происшествия… (16) Во всем окончательное суждение определяется не самым деянием, но причинами его, намерениями людей действующих и их особенностями.

II. 61 (1) Филарх сообщает с преувеличениями и широковещательно о бедствиях мантинеян[13], давая ясно понять, что по его мнению задача историка состоит в изложении несправедливых деяний. (2) Напротив, о великодушии мегалопольцев[14], которое они проявили в это самое время, он не упоминает вовсе, (3) как будто исчисление преступлений важнее для истории, чем сообщение о благородных и справедливых действиях, или же, как будто читатели исторического сочинения скорее могут быть исправлены описанием противозаконных и отвратительных поступков, а не прекрасных и достойных соревнования.

III. 1. (4) Совокупность всего, о чем мы вознамерились писать, составляет единый предмет и единое зрелище, именно: каким образом, когда и почему (pw'" kai; povte kai; dia; tiv) все известные части земли подпали под власть римлян.

III. 4. (4) …Суждения, построенные только на исходе сражений, как о победителях, так и о побежденных, не безошибочны, (5) потому что многие по достижении величайших, как казалось, успехов, навлекли на себя величайшие бедствия неумелым пользованием удачами; с другой стороны, есть немало и таких, которые сумели мужественно перенести бедствия и часто обращали их на пользу себе. (6) Поэтому нам следует дополнить описание упомянутых выше событий изображением последующего поведения победителей и того, как они пользовались своею властью над миром, а также выяснить поведение и чувства остальных народов по отношению к повелителям… изложить стремления и наклонности, преобладавшие и господствовавшие у отдельных народов в частной жизни и в делах государственных. (7) Это изложение покажет со всею ясностью ныне живущим поколениям, должно ли им избегать, или, напротив, искать владычества римлян, а потомкам поможет решить вопрос, достойно ли владычество их похвалы и соревнования или же осуждения. (8) Главным образом в этом и состоит польза нашей истории для настоящего и будущего. (9) Ни повелители, ни повествователи о них не должны видеть конечной цели в победе и подчинении себе других. (10) Ибо ни один здравомыслящий человек не ведет войны с соседями только ради того, чтобы одолеть в борьбе своих противников, никто не выходит в море только для того, чтобы переплыть его, никто не усваивает себе наук и искусств только из любви к знанию. (11) Напротив, все и всеми делается только ради удовольствия, почета или выгод, доставляемых теми или иными действиями. (12) Поэтому конечная цель и настоящей истории будет состоять в ознакомлении с состоянием отдельных государств, которое наступило по окончании борьбы и после покорения мира под власть римлян до возобновившихся потом смут и волнений. (13) Описывать это последнее состояние, как бы начало особой истории, побуждают меня и важность и необычайность совершившихся тогда перемен, тем более что я не только был очевидцем большинства событий, но и участвовал в них и даже направлял их.

III. 6. (1) Некоторые историки Ганнибаловых подвигов, руководимые желанием объяснить нам причины, по которым возникла помянутая выше война между римлянами и карфагенянами, называют первою причиною осаду Закинфа[15] карфагенянами, (2) второю – переход карфагенян вопреки договору через реку, именуемую у туземцев Ибером. (3) Я назвал бы эти события началом войны (ajrca;"... tou' polevmou), но никак не причинами, (4) разве и переход Александра в Азию называть причиною войны его с персами, а высадку Антиоха в Деметриаде считать причиною войны его с римлянами; но и то и другое равно неправдоподобно и неверно… (6) Но подобным образом выражаются люди, не различающие, что такое начало (ajrchv), чем оно отличается от причины и повода (aijtiva" kai; profavsew"), и не понимающие, что причина и повод занимают во всем первое место, а начало лишь третье. (7) Со своей стороны началом всякого предприятия я называю первые шаги, ведущие к выполнению принятого уже решения, тогда как причины предшествуют решениям и планам: под ними я разумею помыслы, настроение, в связи с ними расчеты, наконец, все то, что приводит нас к определенному решению или замыслу (ejpinoiva" kai; diaqevsei" kai; tou;" peri; tau'ta sullogismou;" kai; di j w|n ejpi; to; kri'naiv ti kai; proqevsqai)… (9) Так всякому легко понять, каковы были настоящие причины войны против персов; и из чего она возникла. (10) Первою причиною было возвращение эллинов с Ксенофонтом из верхних сатрапий[16], когда они прошли через всю враждебную им Азию, и ни один из варварских народов не отважился противостоять им. (11) Второю причиною был переход лакедемонского царя Агесилая в Азию[17], где он не встретил серьезного противодействия своему наступлению… Филипп[18] сообразил все это и заключил, что персы трусливы и беспечны; с другой стороны, он принимал во внимание искусство свое и македонян в военном деле а также размеры и достоинство предстоявшей военной добычи; (13) кроме того, он стяжал себе общее расположение эллинов и поэтому под тем предлогом, что желает отмстить персам за нанесенную эллинам обиду, стремился начать войну… (14) Таким образом, причинами войны против персов должно считать обстоятельства, названные на первом месте, предлогом – то, что поименовано дальше, а началом – переход Александра в Азию.

III. 7. (4) Я дольше остановился на различении этих слов не ради осуждения историков, но с целью помочь любознательным читателям. (5) В самом деле, какая польза больному от врача, который не знает причин различных состояний тела? Какая польза от государственного человека, который не в силах сообразить, каким образом, почему и откуда (pw'" kai; dia; tiv kai povqen) возникают те или другие события? (6) Как тот врач наверное никогда не применит к телу надлежащего лечения, так и государственный человек без упомянутых выше знаний будет совершенно бессилен справиться с событиями. (7) Вот почему с величайшей осмотрительностью следует отыскивать прежде всего причины каждого события, ибо часто незначительные обстоятельства ведут к событиям первостепенной важности, а всякое зло наилегче устранить при первых приступах и проявлениях.

III. 9. (1) С какою целью я упомянул о Фабии и его сочинении? (2) Не из боязни того, как бы его рассказ не был принят кем-либо с доверием, ибо нелепость его очевидна для читателей сама по себе и без моих объяснений, (3) но для того, чтобы напомнить людям, которые возьмут в руки его сочинение, что следует обращать внимание не на имя писателя, но на содержание его сочинения. (4) Ибо иные читатели обращают внимание не на то, что пишется, а на личность пишущего, и зная, что писатель был современником описываемых событий и членом римского сената, по тому самому принимают всякое известие его за достоверное. (5) Я же утверждаю, что, хотя и не следует пренебрегать показаниями этого историка, однако не следует считать его непогрешимым, напротив, читатели обязаны составлять свои суждения на основании самих событий.

(6) …Первою причиною войны между римлянами и карфагенянами… должно считать чувство горечи в Гамилькаре, по прозванию Барке, родном отце Ганнибала.

III. 10. (3) …Карфагеняне под давлением обстоятельств неохотно удалились из Сицилии, ибо бессильны были оказать какое-либо сопротивление; они согласились уплатить сверх выданных раньше новые тысячу двести талантов, лишь бы в тогдашнем положении избежать войны. (4) Это мы должны считать второю, притом важнейшею причиною начавшейся впоследствии войны; (5) ибо к личному недовольству Гамилькара прибавилось теперь раздражение сограждан, и потому лишь только укрощением восставших наемников обеспечено было спокойное существование родины, Гамилькар немедленно обратил свои помыслы на дела Иберии, где рассчитывал изыскать средства для войны с римлянами. (6) Следовательно, третьей причиною войны следует считать успехи карфагенян в иберийских делах, потому что, полагаясь на тамошние войска, они смело начинали названную выше войну.

III. 31. (2) По моему мнению, если бы нашелся такой человек, который является самодостаточным во всяком положении, то для него знание прошлого может быть, пожалуй, хотя и приятным, но не необходимым делом. (3) Однако нет никого, кто бы при слабости человеческой решился утверждать это, в отношении ли своих собственных или общественных дел; ибо, каковы бы ни были удачи в настоящем, никто из людей здравомыслящих не может ручаться с уверенностью за будущее. (4) По этой причине… ознакомление с прошлым не только приятно, но еще более необходимо. (5) Действительно, каким образом найти защитников и союзников тому, кто сам обижен, или родина коего терпит обиду, или побудить других участвовать в осуществлении замыслов тому, кто помышляет о завоеваниях и о наступлении? (6) Далее, каким образом человек, довольный своим настоящим, сумеет побудить других к упрочению его положения и к охранению имеющихся у него благ, если ему совершенно неизвестно прошлое этих людей? (7) Все люди, постоянно применяясь к данным обстоятельствам и принимая на себя личину, говорят и поступают так, что трудно постигнуть настроение каждого, и истина часто бывает слишком затемнена. (8) Напротив, деяния прошлого, проверяемые самим ходом событий, указуют подлинные чувства и мысли каждого народа и научают нас, откуда мы можем ожидать благодарности, услуг, помощи и откуда противоположного этому отношения. (9) Часто... мы можем с помощью прошлого открыть того, кто пожалеет о нас, разделит наше негодование и отмстит за нас, (10) а все это представляет величайшие выгоды для частного человека и для государства. (11) Вот почему и историкам, и читателям истории следует обращать внимание не столько на изложение самых событий, сколько на обстоятельства, предшествующие им, сопровождающие их или следующие за ними. (12) Ибо, если изъять из истории объяснение того, почему, каким образом, ради чего совершено что-либо, достигнута ли была предположенная цель (to; dia; tiv kai; pw'" kai; tivno" cavrin ejpravcqh to; pracqe;n kai; povteron eu[logon e[sce to; tevlo"), то от нее останется одна забава, лишенная поучительности; (13) такая история доставит скоропреходящее удовольствие, но для будущего окажется совершенно бесполезною.

III. 32. (1) Должно полагать поэтому, что ошибаются люди, находящие нашу историю (th;n hJmetevran pragmateivan) неудобною для приобретения и чтения по той причине, что она состоит из многих больших книг. (2) На самом деле несравненно легче приобрести и перечитать сорок книг, как бы сотканных на одной основе, и проследить по ним с достоверностью события Италии, Сицилии, Ливии[19] от времен Пирра[20] до падения Карфагена, (3) а равно непрерывный ряд событий в остальной части земного мира… нежели читать или приобретать сочинения писателей, излагающих эти события по частям. (4) Не говоря уже о том, что сочинения эти по объему гораздо больше наших записок, читатель не может извлечь из них ничего определенного: во-первых, большинство писателей рассказывают об одних и тех же событиях неодинаково; (5) потом, они оставляют в стороне события единовременные с описываемыми, между тем из сравнительного обозрения и обсуждения сопоставленных событий получается иное представление о событиях отдельных, чем из разрозненной оценки; наконец, писатели эти вовсе не могут касаться самого важного в событиях…

(6) По нашему мнению, необходимейшие части истории те, в которых излагаются последствия событий, сопутствующие им обстоятельства и особенно причины их (tav t j ejpiginovmena toi'" e[rgoi" kai; ta; parepovmena kai mavlista ta; peri; ta;" aijtiva").

(7) Так, мы находим, что Антиохова война зарождалась из Филипповой, Филиппова из Ганнибаловой, Ганнибалова из Сицилийской[21], что промежуточные события при всей многочисленности их и разнообразии, все в совокупности ведут к одной и той же цели. (8) Все это можно понять и изучить только при помощи общей истории (dia; me;n tw'n grafovntwn kaqovlou), но не из описаний одних войн … (10) Это совершенно невозможно: насколько изучение отличается от простого чтения, настолько, по моему мнению, наша история превосходит частные повествования (tw'n ejpi; mevrou" suntavqewn).

III. 47. (6) Некоторые из писателей, рассказывающих об этом переходе[22], с целью поразить читателей необычайностью упомянутых стран незаметно для себя впадают в двойную грубейшую ошибку против истории: они вынуждены говорить неправду и противоречить себе. (7) Так, представляя Ганнибала недосягаемым полководцем по отваге и предусмотрительности, они в то же время изображают его человеком несомненно бессмысленнейшим. (8) Потом, будучи не в состоянии провести свое повествование к развязке и найти выход из вымыслов, они вводят богов и божеских сыновей в историю действительных событий. (9) То изображая Альпы столь крутыми и трудно проходимыми, что через них нелегко было бы перевалить не только коннице и тяжеловооруженному войску вместе со слонами, но даже и легкой пехоте, то рисуя нам эти страны в виде пустыни, в которой Ганнибал вместе со всем войском должен был заблудиться и погибнуть, если бы путь им не был указан каким-либо божеством или героем, – историки совершают этим названные выше ошибки.

III. 48. (1) Во-первых, можно ли вообразить себе полководца менее рассудительного и менее ловкого, чем был бы Ганнибал, (2) который, ведя за собой столь многочисленное войско и возлагая на него самые смелые надежды относительно успеха всего предприятия, не знал бы, как говорят эти историки, ни дорог, ни местностей, ни цели похода, ни тех народов, к коим шел… (4) Действительно, то, на что не отваживаются люди, потерявшие все, во всем отчаявшиеся и пускающиеся с войском в неизведанные страны, то самое историки приписывают Ганнибалу, питающему несокрушимую уверенность в удаче своего дела. (5) Подобно этому рассказы их о пустыне, крутизнах и недоступности стран явно обличают их лживость. (6) Так, они не знали, что обитающие по Родану[23] кельты не раз и не два до появления Ганнибала, но многократно, не в давнее время, но весьма не задолго до того переходили Альпы с многочисленными войсками для борьбы против римлян в союзе с занимающими равнины Пада[24] кельтами… (7) Не знают историки и того, что в Альпах живет многолюднейший народ. Ничего этого не ведая, они утверждают, что явился некий герой и указывал пути карфагенянам. (8) Вот почему неизбежно они испытывают те же самые трудности, что и сочинители трагедий. Эти последние все нуждаются для приведения своих драм к развязке в божестве и в машине[25], потому что в основу произведения выбирают положения ложные и противные здравому смыслу. (9) С историками по необходимости случается то же самое; они также вынуждены выводить героев и богов, потому что основа их повествования невероятна и ложна. И в самом деле, разумный конец не возможен, если нелепо начало. (10) Во всяком случае, Ганнибал поступал вовсе не так, как рассказывают эти писатели; напротив, он принимался за дело с большой осмотрительностью; (11) в точности разузнал и достоинства страны, в которую решился вступить, и отчужденность населения ее от римлян; в местах трудно проходимых он пользовался туземными проводниками… (12) Мы говорим с уверенностью, ибо о событиях этих получили сведения от самих участников, местности в них осмотрены нами лично во время путешествия, которое мы совершили через Альпы ради изучения и любознательности.

III. 57. (1) Доведя до Италии свое повествование… мы прежде чем начать рассказ о битвах желаем сказать несколько слов о том, к чему обязывает нас история (th'/ pragmateiva/). (2) Быть может, кто-либо спросит, каким образом вышло так, что мы очень подробно говорили о странах Ливии и Иберии и вовсе не останавливались на проливе у Геракловых Столбов[26], на наружном море[27] и его особенностях, (3) на Британских островах и добывании олова, а также на серебряных и золотых россыпях в Иберии, о которых так много распространяются историки и в спорах между собою сообщают много противоречивого. (4) Мы не говорили об этом не потому, что считаем подобные предметы не относящимися к истории, но потому, во-первых, что не желаем прерывать наше повествование частыми отступлениями и отвлекать внимание любознательных читателей от настоящего предмета истории; (5) во-вторых, мы решились говорить об этих предметах не урывками и не мимоходом, но отдельно, с тем, чтобы отвести им подобающее место и время и по мере возможности сообщить о них правду… (7) Желать во что бы то ни стало читать такого рода известия во всяком месте и в каждой части истории – значит незаметно для себя уподобляться невоздержанным людям за столом: (8) отведывая каждого яства, они во время еды не испытывают настоящего удовольствия ни от одного из них, да и после того не могут переварить их как следует с пользою для питания…

58. (1) Что именно эта часть истории более всякой иной нуждается в тщательных изысканиях и поправках, явствует из многого, особенно же из нижеследующего: (2) почти все или по крайней мере большинство историков делают попытки излагать природные свойства и положение крайних стран обитаемой земли, причем бóльшая часть писателей впадает в многочисленные ошибки. (3) Умалчивать о них никак не следует; но и исправлять их нужно внимательно, а не мимоходом и не урывками; (4) при возражениях не подобает порицать или нападать, скорее следует хвалить предшественников и исправлять их ошибки в том убеждении, что, живи эти писатели в наше время, они сами изменили бы и исправили многие свои суждения. (5) В самом деле, в прежнее время редко бывали такие эллины, которые предпринимали бы изыскания крайних стран, потому что подобные предприятия были невыполнимы…

59. (3) Напротив, в наше время, когда все почти части Азии сделались доступными с моря и с суши, одни благодаря владычеству Александра, другие завоеваниям римлян, (4) когда государственные люди, освободившись от забот о делах военных и общественных, в них же находят серьезные повод для тщательного… изучения названных выше предметов, (5) в наше время обязательно иметь более ясные и правдивые понятия о вещах, ранее неведомых. (6) Со своей стороны мы и попытаемся сделать это в соответствующем месте нашей истории, ибо внимание людей любознательных мы желаем остановить подольше на этих предметах. (7) И в самом деле, мы подвергались опасностям странствований по Ливии, Иберии и Галатии[28], также по морю, ограничивающему их с наружной стороны, главным образом для того, (8) чтобы исправить ошибки наших предшественников в этой области и сделать известными эллинам и эти части земли.

IV. 2 (4) С этого именно момента[29] мы начали свой рассказ больше всего потому, что тогда как бы сама судьба (th'n tuvchn) придала совершенно новый вид всей обитаемой земле.

IV. 40. (1) Так как мы остановились на этой местности[30], то нельзя допускать в изложении никаких неясностей или голословных уверений, как поступает обыкновенно большинство историков. Напротив, необходимо подкреплять рассказ наш доказательствами, дабы у любознательных читателей не возникало никаких недоразумений относительно описываемых предметов. (2) Такого рода изыскания составляют преимущество нашего времени, когда все моря и земли сделались доступными, и потому не подобает более ссылаться на поэтов и баснописцев как на свидетелей неведомого.

IV. 81. (12) Что касается лакедемонян, то со времени законодательства Ликурга[31] они пользовались прекраснейшим государственным устройством и были весьма могущественны до битвы при Левктрах[32]. Начиная с этого времени судьба отвернулась от них, и государство их все больше и больше приходило в упадок.

V. 32. (1) Если в старину говорили, что начало – половина целого, то этим самым желали показать, что в каждом деле следует больше всего стремиться к тому, чтобы положить хорошее начало. (2) Хотя выражение древних и кажется преувеличенным, однако, по моему мнению, оно все-таки слабее действительности. Смело можно сказать, что начало не половина целого, но простирается до самого конца. (3) Неужели возможно прекрасно начать что бы то ни было, если не обнимешь мыслью самого конца твоего предприятия, если не знаешь, куда следует направлять задуманное предприятие, к какой цели и ради чего? (4) С другой стороны, каким образом возможно составить себе правильное понятие о целом, если тут же не принимается во внимание начало: откуда, каким путем и какими средствами ты пришел к данным действиям? (5) Таким образом, мы убеждаемся, что начало простирается не до середины, но до самого конца дела, а потому говорим ли мы о целом, или слушаем, необходимо обращать наибольшее внимание на начало.

V. 33. (1) Впрочем, мне не безызвестно, что и многие другие историки говорят о себе то же самое, что и я, уверяя, что они намерены писать всеобщую историю (ta; kaqovlou) и что труд (pragmateivan) их важнее всех предшествовавших. (2) За исключением Эфора, первого и единственного писателя, давшего опыт всеобщей истории, я не желаю распространяться об этих историках или отличать кого-либо из них по имени от прочих (3) и упомяну только, что некоторые современные нам историки, на трех–четырех страницах рассказав войну между римлянами и карфагенянами, выдают это за всеобщую историю… (5) Есть, однако, историки, ведущие свой рассказ с большею еще краткостью, чем те люди, которые в своих летописях (cronografivai") записывают события на стенах попросту в летописном порядке, и такие историки утверждают, что они обнимают все деяния Эллады и варварских земель. (6) Происходит это от того, что на словах очень легко браться за самые важные предприятия и очень трудно довести до конца какое-либо серьезное дело. (7) Вот почему первое доступно каждому… у кого есть только хоть немного смелости; второе, наоборот, слишком редко и удается очень немногим смертным.

VI. 1. (8) …Любознательного читателя и увлекают, и приносят ему пользу рассмотрение причин и выяснение того, что в каждом деле лучше, и что хуже; (9) а важнейшею причиною успеха или неудачи в каком бы то ни было предприятии должно почитать государственное устройство. (10) От него, как от источника, исходят все замыслы и планы предприятий, от него же зависит и осуществление их.

VI. 3. (1) По отношению во всем эллинским государствам, которые неоднократно то возвышаются, то приходят в полный упадок, легко бывает и излагать предшествующую историю, и предсказывать будущее. (2) Ибо легко передать, что знаешь, и нетрудно предсказать будущее на основании прошлого. (3) Что касается римского государства, то при многосложности устройства весьма нелегко изобразить теперешнее его состояние, а равно при незнании особенностей прежнего порядка общественной и частной жизни римлян трудно предсказать будущее. (4) Поэтому-то требуется необыкновенное внимание и тщательность изыскания от того, кто захотел бы ясно представить себе отличительные черты римского государства. (5) Большинство писателей, которые желают научить нас подобным предметам, различают три формы государственного устройства, из которых одна именуется царством (basileivan), другая аристократией, третья демократией. (6) Мне кажется, всякий в полном праве спросить их, считают ли они эти формы вообще единственными, или же только наилучшими. (7) Но и в том и в другом случае они, как я полагаю, заблуждаются, ибо несомненно совершеннейшей государственной формой (ajrivsthn politeivan) надлежит признавать такую, в которой соединяются особенности всех форм, поименованных выше. (8) Подтверждается это не соображениями только, но и самым опытом… (9) Равным образом нельзя считать эти формы и единственными. Ибо мы знаем несколько монархических и тиранических государств, которые при всех своих отличиях от царства представляются кое в чем и сходными с ним… (11) Далее, существуют весьма многие олигархические государства, которые при кажущемся сходстве с аристократиями сильно, можно сказать, и разнятся от них. (12) То же рассуждение применимо и к демократии.

VI. 4. (1) Справедливость сказанного подтверждается следующим: (2) не всякое единовластие (monarcivan) может быть без оговорок названо царством, но такое только, в котором управляемые уступают власть по доброй воле, и в котором властвует не столько страх или сила, сколько рассудок. (3) Аристократией надлежит признавать не каждое правление меньшинства, но такое только, при котором правящими людьми бывают справедливейшие и рассудительнейшие по выбору. (4) Подобно этому нельзя называть демократией государство, в котором вся народная масса имеет власть делать все, что бы ни пожелала и ни вздумала. (5) Напротив, демократией должно почитать такое государство, в котором исконным обычаем установлено почитать богов, лелеять родителей, чтить старших, повиноваться законам, если при этом решающая сила принадлежит постановлениям народного большинства. (6) Таким образом, следует признавать шесть форм государственного устройства, три из которых… у всех на устах, а остальные три общего происхождения с первыми, я разумею монархию, олигархию, охлократию[33]. (7) Прежде всего возникает единовластие без всякого плана, само собою; за ним следует и из него образуется посредством упорядочения и исправления царство. (8) Когда царское управление переходит в соответствующую ему по природе извращенную форму, то есть в тиранию, тогда в свою очередь на развалинах этой последней вырастает аристократия. (9) Когда затем и аристократия выродится по закону природы (kata; fuvsin) в олигархию и разгневанный народ выместит обиды правителей, тогда нарождается демократия. (10) Необузданность народной массы и пренебрежение к законам порождает с течением времени охлократию. (11) Верность только что сказанного мною по этому предмету можно понять совершенно ясно, если обратить внимание на естественное начало, зарождение и превращение (kata; fuvsin ajrca;" kai; genevsei" kai; metabolav") каждой формы правления в отдельности. (12) И в самом деле, только человек, уразумевший то, каким образом зарождается каждая форма правления, в состоянии понять рост каждой из них, наивысшее развитие, переход в другую форму и конец: когда, каким образом и чем закончится данная форма правления. (13) Такой способ изложения наиболее применим, по моему убеждению, к государству римскому, ибо оно с самого начала сложилось и потом развивалось естественным путем (kata; fuvsin).

VI. 5. (4) Итак, что я считаю началом государственного общежития, и откуда, по моему мнению, оно зарождается впервые? (5) Если род человеческий погибнет от потопа или чумы, от неурожая или по каким-нибудь другим причинам… (6) тогда, конечно, вместе с людьми погибнут и все учреждения их и искусства. (7) Если со временем из уцелевших остатков как из семян снова вырастет известное число людей, то непременно они, подобно прочим живым существам, станут собираться вместе, – так и должно быть, ибо присущая отдельному существу слабость побуждает их собираться в однородную толпу, – один из людей будет превосходить прочих телесною силою и душевною отвагою. (8) Он-то и будет вождем и владыкой. То же самое наблюдается и у всех неразумных животных… Вот почему порядок этот надлежит признавать непререкаемым делом самой природы. (9) Таковым следует представлять себе и первоначальное существование людей… наподобие животных они собирались вместе и покорялись наиболее отважным и мощным из своей среды; меру власти этих последних составляла сила, а самое управление может быть названо единовластием. (10) Когда со временем в этих сообществах образовались товарищеские прочные связи, тогда началось царское управление; тогда же впервые люди получили понятие красоты и правды и обратные им.

VI. 6. (10) Итак, когда лицо, стоящее во главе сообщества… всегда в согласии с народным настроением оказывает деятельную поддержку перечисленным выше людям[34] и, по мнению подданных, воздает каждому по заслугам, (11) тогда подданные покоряются уже не столько из боязни насилия, сколько по велению рассудка, содействуют ему в сохранении власти… единодушно помогают ему и непрестанно борются с людьми, злоумышляющими против его владычества. (12) Примерно таким-то способом самодержец незаметно превращается в царя (basileu;" ejk monavrcou lanqavnei genovmeno") с того времени, как царство рассудка сменяет собою господство отваги и силы.

VI. 7. (2) …Власть сохраняется не за этими только правителями, но и за потомками их на долгое время в том убеждении, что происшедшие от таких родителей и вскормленные ими дети обладают подобными же наклонностями. (3) А если подданным станут впоследствии неугодны потомки первого царя, они выбирают себе начальников и царей уже не за телесную силу и не за отвагу, но за выдающиеся ум и рассудительность, так как на опыте познали разницу управления тех и других владык. (4) В старину раз выбранные в цари и достигшие этой власти оставались на царстве до старости, укрепляя удобные пункты, возводя стены и приобретая землю частью ради безопасности, частью для доставления подданным необходимых средств к жизни в изобилии. (5) Озабоченные этим, цари не подвергались ни злословию, ни зависти, так как большой разницы между ними и остальным народом ни в одежде, ни в пище и питью не было, по образу жизни цари походили на всех прочих людей и всегда поддерживали общение с народом. (6) Но когда они стали получать власть по наследству и в силу своего происхождения, когда заранее у них были готовы средства безопасности… и жизненные припасы в чрезмерном количестве, (7) тогда вследствие избытка они предавались страстям и решили, что правителям надлежит отличаться от подданных необыкновенным одеянием, что они должны иметь более изысканный стол и лучшую обстановку, что, наконец, половыми отношениями… они могут пользоваться невозбранно, хотя бы и сверх меры. (8) Одни из этих поступков породили в людях зависть и недовольство, другие воспламенили ненависть и неукротимую ярость, вследствие чего царство превратилось в тиранию, положено начало упадка власти, и начались козни против властелинов. Козни исходили не от худших граждан, но от благороднейших, гордых и отважнейших, ибо подобные люди были наименее способны переносить излишества правителей.

VI. 8. (1) Когда народ нашел себе вождей и… стал оказывать им сильную поддержку против властелинов, тогда была совершенно упразднена форма царского и самодержавного управления и вместе с тем получила начало… аристократия. (2) Тут же народ как бы в благодарность за ниспровержение самодержцев призывал виновников переворота у управлению и предоставлял им власть над собою. (3) Правители, в свою очередь, на первых порах довольны были предоставленным им положением, во всех своих действиях выше всего ставили общее благо, все дела… направляли заботливо и предусмотрительно. (4) И опять, когда такую власть по наследству от отцов получили сыновья, не испытавшие несчастий, совершенно незнакомые с требованиями общественного равенства и свободы, (5) с самого начала воспитанные под сенью власти и почестей родителей, тогда одни из таких правителей отдавались корыстолюбию и беззаконному стяжанию, другие предавались пьянству и… обжорству, третьи насиловали женщин и похищали мальчиков, и таким-то образом извратили аристократию в олигархию. (6) Они же вскоре возбудили в толпе настроению, подобное только что описанному; поэтому и для них переворот кончился столь же бедственно, как и для тиранов…

VI. 9. (2) Вслед за сим по умерщвлении одних и изгнании других граждане не решаются поставить себе царя, потому что боятся еще беззаконий прежних царей, не отваживаются также доверить государство нескольким личностям, потому что перед ними встает безрассудство недавних правителей. (3) Единственная не обманутая надежда, какая остается у граждан, это – на самих себя; к ней-то они и обращаются, изменяя олигархию в демократию и на самих себя возлагая заботы о государстве… (4) Пока остаются в живых граждане, испытавшие на себе наглость и насилие, до тех пор сохраняется довольство установившимся строем, и очень высоко ценятся равенство и свобода. (5) Но когда народится новое поколение, и демократия от детей перейдет к внукам, тогда люди, свыкшись с этими благами, перестают уже дорожить равенством и свободою и жаждут преобладания над большинством; склонны к этому в особенности люди, выдающиеся богатством. (6) Когда вслед за сим в погоне за властью они оказываются бессильными достигнуть ее своими способностями и личными заслугами, они растрачивают состояние с целью обольстить и соблазнить толпу каким бы то ни было способом. (7) Лишь только вследствие безумного тщеславия их народ сделается жадным к подачкам, демократия разрушается и в свою очередь переходит в беззаконие и господством силы. (8) Дело в том, что толпа, привыкнув кормиться чужим и в получении средств к жизни рассчитывать на чужое состояние, выбирает себе в вожди отважного честолюбца, а сама вследствие бедности устраняется от должностей. (9) Тогда… собирающаяся вокруг вождя толпа совершает убийства, изгнания, переделы земли, пока не одичает совершенно и снова не обретет себе властителя и самодержца.

(10) Таков круговорот государственного общежития (politeiw'n ajnakuvklwsi"), таков порядок природы, согласно коему формы правления меняются, переходят одна в другую и снова возвращаются. (11) Правда, при всей ясности понимания этого предмета возможно ошибиться во времени, когда речь заходит о будущей судьбе государственного устройства; однако при… беспристрастности суждения редко можно ошибиться относительно того, когда государственное устройство достигает наивысшего развития или когда приходит к упадку, или же когда превращается в другую форму правления.

VI. 10. (3) Как для железа ржавчина, а для дерева черви и личинки их составляют язву, сросшуюся с ними, от коей эти предметы погибают сами собою, хотя бы извне и не подвергались никакому повреждению, (4) точно так же каждому государственному устройству присуще от природы и сопутствует ему то или другое извращение: царству сопутствует так называемое самодержавие, аристократии – олигархия, а демократии – необузданное господство силы. (5) В эти-то формы с течением времени неизбежно переходят поименованные выше государственные устройства…

VI. 43. (1) …Учреждения афинян и фиванцев… вовсе не заслуживают пространного изложения. Ибо возрастание обоих государств было неправильно, цветущее состояние их непродолжительно, (2) испытанные ими перемены не совершались с постепенностью. (3) Как бы по капризу судьбы (w{sper ejk prospaivou tino;" tuvch") они блеснули, так сказать, на минуту, и вдруг, по-видимому еще счастливые, рассчитывающие на благоденствие и в будущем, пришли в упадок… (5) Судьба не замедлила показать всем воочию, что тогдашними успехами фиванцы обязаны были не государственному устройству своему, но личной доблести стоявших во главе граждан. (6) Ибо известно, что преуспеяние и расцвет фиванского государства, равно как и упадок его, совпадают со временем жизни Эпаминонда и Пелопида[35]. (7) Следовательно, источником тогдашнего блеска фиванской общины должно считать не государственное устройство, но названных выше людей.

VI. 47. (1) Я полагаю, что каждому государству присущи два начала, которые и определяют, заслуживают ли его учреждения и отправления их подражания, или следует воздерживаться от них. (2) Начала эти – обычаи и законы. Те из них заслуживают соревнования, которые вносят благонравие и умеренность в частную жизнь людей, в государстве же водворяют кротость и справедливость; нравы и обычая противоположные достойны осуждения. (3) Если, таким образом, у какого-либо народа мы наблюдаем добрые обычаи и законы, мы смело можем утверждать, что хорошими окажутся здесь и люди, и общественное устройство их. (4) Точно также, если мы в частной жизни людей видим любостяжание, а в государственных деяниях неправду, очевидно, можно с большою вероятностью предположить, что и законы их, и нравы частных лиц, и весь государственный строй негодны.

VI. 51. (3) …Уже к тому времени, когда карфагеняне начали Ганнибалову войну, государство их было хуже римского. (4) Так как всякое тело, всякое государство и всякое предприятие согласно природе проходят состояние возрастания, потом расцвета и наконец упадка, то во время этой войны и обнаружилась разница между двумя государствами. (5) Государство карфагенское раньше окрепло и преуспело, нежели римское, поэтому Карфаген уже отцветал в это время, а Рим, по крайней мере в отношении государственных учреждений, находился в самом цветущем состоянии. (6) Вот почему у карфагенян наибольшую силу во всех начинаниях имел тогда народ, а у римлян высшая мера значения принадлежала сенату. (7) Тогда как у карфагенян совет держала толпа, у римлян лучшие граждане, и потому решения римлян в делах государственных были разумнее. (8) Вот почему, невзирая на полное крушение вначале, они под конец войны, благодаря мудрости мероприятий, восторжествовали над карфагенянами.

VI. 57. (2) Всякая форма правления может идти к упадку двояким путем, так как порча или проникает в нее извне, или зарождается в ней самой; первая не подчиняется каким-либо неизменным правилам, тогда как для второй существует порядок от природы… (5) Так, когда государство одолело многочисленные тяжелые опасности и затем достигло неоспоримого преобладания и господства, в нем водворяется прочное благосостояние, а вместе с тем частная жизнь непременно становится роскошнее, и граждане начинают переступать меру справедливости в погоне за должностями и в прочих вожделениях. (6) Когда со временем такое состояние усилится, наступает поворот к упадку, вызываемый властолюбием граждан и пренебрежением к скромному положению; к ним присоединяется спесивость и расточительность. (7) Народ будет только завершителем переворота, когда он вообразит, что любостяжание одних нарушает его выгоды, когда, с другой стороны, лесть честолюбцев преисполнит его высокомерия. (8) Тогда разгневанный народ, во всем внимая голосу страсти, отказывает властям в повиновении, не признает их даже равноправными с собою и все дела желает решать сам. (9) После этого государство украсит себя благороднейшим именем свободного народного правления (th;n ejleuqerivan kai; dhmokrativan), а на деле станет наихудшим из государств – охлократией.

VIII. 4. (6) …Без всеобщей истории (th'" kaqovlou tw'n pravxewn iJstoriva") трудно понять, каким образом римляне достигли мирового господства, каковы были помехи окончательному осуществлению их замыслов, и что, с другой стороны, и в какое время содействовало им. (7) По тем же причинам нелегко представить себе громадность подвигов и достоинства государственных учреждений Рима. (8) Так, сам по себе рассказ о том, что римляне жаждали обладания одной Иберией или Сицилией… не давал бы еще ничего поразительного. (9) Напротив, когда узнаешь, что одновременно с этим то же правительство и государство совершало многочисленные иные предприятия, когда взглянешь на опасности и войны, какие в собственной стране удручали участников всех этих подвигов, (10) тогда только получается ясное понятие об этих удивления достойных событиях… (11) Вот что считали мы долгом сказать тому, кто воображает, что посредством отдельных повествований можно постигнуть смысл всемирной и всеобщей истории (ejmpeirivan... th'" kaqolikh'" kai; koinh'" iJstoriva").

VIII. 10. (7) Я же утверждаю, что не следует ни осуждать самодержцев незаслуженно, ни превозносить их, в чем повинны нынешние писатели; необходимо вести рассказ так, чтобы последующее всегда согласовывалось с предыдущим и чтобы характер каждого изображаемого лица оценивался в рассказе по достоинству. (8) Однако может быть легко требовать этого и очень трудно исполнить, ибо бывают многообразные обстоятельства и положения, властвующие над людьми в жизни и мешающие им высказать свои убеждения устно или письменно.

VIII. 12. (12) Таким образом, если язвительность, с какою историк Тимей[36] говорит о сицилийском владыке Агафокле[37], имеет еще некоторое оправдание при всей своей неумеренности, ибо он изобличает врага своего, негодяя и тирана, то в ожесточении Феопомпа нет никакого смысла. 13. (1) И в самом деле, поставив себе задачею написать историю Филиппа[38], как царя от природы весьма расположенного к добру, он затем взваливает на него все пороки и преступления, какие только можно вообразить себе. (2) Отсюда неизбежно выходит, что или историк говорит неправду и льстит в начале сочинения и в предисловии, или при изложении подробностей он слишком несообразителен и ребячески наивен, если рассчитывает с помощью нелепой и непристойной клеветы войти в большее доверие читателя и тем вернее снискать сочувственный прием своим хвалебным суждениям о Филиппе.

IX. 1. (2) Я не отрицаю, что сочинение наше страдает некоторою сухостью и при однородности содержания может быть пригодно и приятно для одного только класса читателей. (3) Напротив, большинство историков, если не все почти, вводят в историю всевозможные предметы и потому привлекают к своим сочинениям множество разнообразных читателей, именно: (4) любитель легкого чтения увлекается генеалогической историей (oJ genealogiko;" trovpo"); человек, жаждущий сложных хитросплетений, – рассказами о колониях, об основании городов, о родстве племен, что имеется, например, у Эфора[39]; наконец, повесть о судьбах народов, городов и их правителей пленяет государственного человека. (5) Так как мы во всем нашем повествовании имеем в виду изложение событий без всяких прикрас, то можем угодить, как выше сказано, одному только разряду читателей, потому что большинству чтение нашего труда не доставит никакого удовольствия…

IX. 1. 2. (1) Многие на разные лады излагали генеалогии, мифы, историю колоний, а также родство племен и основание городов. (2) Поэтому историку, теперь пишущему о тех же предметах, остается одно из двух: или выдавать чужое за свое собственное, что весьма предосудительно, или, раз он этого не желает, предпринимать совершенно напрасный труд, сознавая, что описываешь и разъясняешь предметы, которые достаточно разъяснены предшественниками и в таком виде переданы потомкам. (3) По этим и многим другим соображениям мы оставили в стороне подобные предметы (4) и избрали для себя тот вид истории, который занимается судьбами государств (oJ de; pragmatiko;" trovpo"), во-первых, потому что события непрестанно меняются и требуют все нового оповещения, ибо предкам не суждено было поведать о событиях последующих; во-вторых, потому что этот вид истории наиболее полезен; таким он был раньше, таков он особенно теперь, когда, благодаря достигнутым в наше время успехам в точных знаниях, человек любознательный имеет возможность как бы подчинять все, что от времени до времени случается, определенным правилам. (6) Вот почему, преследуя не столько забаву любителей чтения, сколько пользу серьезного читателя, мы оставили все прочее в стороне и отдались нашей задаче.