Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава девятнадцатая. Зона у 30 мая. Сергей Бакланов по прозвищу Арамис



Зона у 30 мая. Сергей Бакланов по прозвищу Арамис. Никчемный тонет, а темный спасает. Движение по Зоне – и доныне скрытые силы. Бросок наёмников. Почувствуй себя Холтоффом.

Мы приближались к краю болот.

Вдали виднелась волнистая кромка леса, словно вырезанная из чёрной бумаги каким‑нибудь школьником – какое‑то явно рукотворное сооружение, больше похожее на решётчатую башню, наклонившись, стояло на унылом сером холме с зазубренной вершиной.

Атос остановился и, достав бинокль, стал всматриваться в пейзаж.

Мы переводили дух, а два военных сталкера угрюмо глядели на нас. Третий, тяжело гружённый, будто ослик, ведомый жестоким хозяином, стоял, наклонившись, и пыхтел, отдыхая.

Впереди, за пределами мирного и сравнительно спокойного края, темнея на горизонте вечернего неба, вырисовывалась сумрачная линия торфяных болот, прерываемая острыми вершинами зловещих гигантских елей.

Перед нами поднималось безлесное крутое взгорье, поросшее вереском, – первый предвестник близости болот. На вершине этого взгорья стояли, словно двое часовых, два пограничных столба.

Трое военных сталкеров сопровождали нашу группу, причём Кравец заставил самого молодого из них тащить на себе контейнер со своей аппаратурой. Вообще‑то это не полагалось, военные сталкеры обеспечивали только безопасность, но, судя по всему, были не прочь подзаработать, тем более что выручкой молодому явно пришлось поделиться со старшими.

Лес сменился разреженными рощами, местность шла под уклон, и вот уже перед нами выросли несколько столбов.

Раньше на них, отделяющих условную зону болот от остальной Зоны, кто‑то установил вебкамеры, но они вышли из строя через неделю. Вместо одной из них вырос огромный серый кокон, похожий на осиный улей. Что там внутри за осы жили, даже и думать не хотелось.

Из‑за этого осиного гнезда столб был похож на гигантский чупа‑чупс.

Вторая камера была просто разбита – так, по‑честному разбита, без всяких мистических выкрутасов.

Проходя мимо осиного гнезда, которое вблизи оказалось метра два в диаметре, я вспомнил старый совет, который мы теперь нарушали: «Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот».

Вечером мы встали на тропу и прошли между двумя зеркалами чёрной воды, а затем стали то подниматься на гребни между трясиной, то спускаться с них.

Наконец мы остановились на какой‑то точке, понятной только Атосу, Кравцу и Базэну. Они привязали пункт к карте при поморщи GPS и начали прыгать вокруг контейнера.

Контейнер представлял собой довольно странный предмет.

Загрузив внутренние программы, он выпустил шесть паучьих ножек с широкими подушечками на концах и начал движение.

– Сигнал? Есть сигнал?

– Есть… Нет, сигнал неустойчивый. Стоп. Есть сигнал…

Молодой сержант, которому этот ящик, видимо, сильно намял спину, смотрел на движение механического паука с радостью. Было понятно, что он до чрезвычайности рад тому, что этот аппарат останется на болотах.

Но удача через некоторое время оставила нас.

Всего через полчаса, когда мы продолжили маршрут, Мушкет оступился и, как куль, повалился в трясину. Причём он сразу начал тонуть – и из‑за оружия, тяжёлого рюкзака, и из‑за того, что свалился со склона спиной вниз.

Вокруг были какие‑то очень неприятные, на вид скользкие кусты, стволы которых казались покрытыми какой‑то слизью, но всё равно Мушкет не успел за них уцепиться.

Болото менялось, с каждым шагом всё выглядело несколько иначе. Я обратил внимание, как изменился цвет воды – Мушкет бултыхался уже не в чёрном травяном настое, а в какой‑то зелёной тине.

И тут первым на помощь нашему другу пришёл Атос. Он и стоял поближе, да и был посильнее, чем Кравец, бывший рядом. Пока я скидывал рюкзак и искал страховочный фал, он всё успел сделать.

Атос среагировал мгновенно: подпрыгнув, он вцепился в сук, и своим весом выломал его. Потом начал медленно приближаться к Мушкету, держа эту дрыну наготове.

Он провалился – но не страшно, смертельно, а в лужу обычной воды. Несмотря на опасность, было удивительно красиво, как он перемещался – точными, чёткими движениями, в которых не было ничего лишнего.

Ошалевший наш товарищ схватился за деревяшку, как за материнскую руку.

Атос подтянул его к берегу и вытащил.

Я заглянул ему в глаза.

Мы обменялись несколькими фразами, так и не открыв рты.

«Так‑то, значит, – внутренне смеясь, говорил я, – значит, утопишь нашего бессмысленного Олежку? Прямо так вот и утопишь? Не надо притворяться зоологом фон Кореном из чеховской повести, меня не обманешь». А он как бы отвечал: «Это ничего не меняет, ровным счётом ни‑че‑го. Я всё равно прав».

Мы вышли на сухое, каменистое место.

Что‑то в отдалении ухнуло, и я поёжился.

– Трясина иной раз издает очень странные звуки. То ли это ил оседает, то ли вода поднимается на поверхность, то ли еще что, кто знает? – процитировал Мушкет, глядя мне в глаза, а потом подмигнул.

Базэн, оказавшийся рядом, добавил:

– Вы, Сергей Иванович, слышали, как поёт дрофа? Дрофа птица очень интересная, немного похожа на фазана, впрочем, конечно, не похожа, но не в этом суть. Дрофа кричит так, что самому страшному существу из здешних сказок станет тошно. Дарт Вейдер позавидовал бы этой дрофе.

Алекс Янг тут приезжал описывать тутошнюю дрофу, так пришёл в чистый восторг – она тут ни на что не похожа.

Солнце уже пряталось, и небо на западе горело красным золотом. Отсветы заката ложились рыжими пятнами на разводья – зрелище было редким, потому что по большей части небо на Зоне затянуто тучами.

Эта погода была, по всей видимости, следствием недавнего выброса.

Зона обновлялась, сбрасывала с себя старую кожу.

Я заметил, что Атос категорически избегает ночёвок в развалинах. А так‑то человека тянет к руинам, он скорее разложит спальник в брошенном доме, чем в кустах – так говорил мне Мушкет.

Впрочем, так мне говорили и мои же собственные желания. А вот у Атоса была своя стратегия – он выбирал укромное место между аномалиями, развешивал растяжки и ставил сигнальные мины. Как‑то он не любил брошенного человечьего жилья, будто единожды проклятого.

Ну и ладно – мне при моей походной жизни в юности было не привыкать, да и остальным тоже. Только Кравец бухтел, что рядом старый бункер вольных сталкеров, в котором давно никого не было.

Это был бункер спецсвязи, в подвале которого была точка для проверки секретного кабеля. Кабель там оставался до сих пор – потому что тащить с Зоны медь, к которой каждый будет принюхиваться, было себе дороже. Нормальному сталкеру было проще тащить на себе несколько пустышек, чем клубок меди – понятное дело.

Но его никто не слушал, и Кравец потихоньку протух сам.

Спали по очереди, впрочем, Атос, кажется, вовсе не спал. Золотой вечерний свет исчез и сменился рыхлым серым сумраком. Было ужасно тихо, но не верил я этому спокойствию, а «расширенный» головной мозг говорил, что везде идёт жизнь, и эта пустота скрывает много неприятностей. Меня немного трясло – я всё никак не мог привыкнуть к работе своей головы. Интересно, как получалось переключать режимы жизни у супермена – вот он видит катастрофу и забегает за угол. Вот что он там делает: медитирует по‑быстрому? Переводит какой‑нибудь переключатель в положение «вкл»? Мне‑то как этому обучиться?

И посоветоваться было не с кем.

Вот я услышал, как в темноте, но чрезвычайно хорошо ориентируясь, идёт одинокий человек – это был именно человек, не какая‑то нечисть. Слышал я его очень хорошо, несмотря на то, что между нами было полтора километра. Вот камень попал ему под каблук. Еще раз… еще… шаги все ближе, ближе… А вот он начал поворачивать в сторону и удаляться.

А вот, тяжело дыша, из леса вышла стая кабанов. До них тоже было довольно далеко, но я явственно ощущал дыхание каждого, то, как они поводят головами, переминаются и готовятся к бегу.

По ложбине пополз белый туман, и я ещё раз поразился тому, как грамотно Атос выбрал место ночёвки – туман двигался, будто река по узкой ложбине, не выходя из берегов. Спать в этом тумане с болот было смерти подобно – во всех инструкциях было написано, что и находиться в нём без противогаза и универсального защитного костюма нельзя.

А теперь этот туман, будто живая река, обтекал холм, на котором мы расположились.

И вот там, в глубине тумана я услышал мерный, дробный топот. Это бежал чернобыльский пёс‑одиночка, страшный, будто собака Баскервилей. Это была собака, огромная, черная как смоль – видимо, давно бросившая стаю. Чудовище остановилось в тумане – видать, только оно могло принюхиваться в ядовитом воздухе, и я протянул руку к автомату. Никто, кажется, кроме меня, не слышал этого – между нами и псом было метров пятьсот.

Но и пёс, вдруг испугавшись чего‑то, заскулил, и прыжками умчался в сторону.

Я снова вспомнил наставление из странной легенды, которую мы все читали в детстве: «Остерегайтесь выходить на торфяные болота ночью, когда злые силы властвуют безраздельно». Силы тут властвовали безраздельно, но при этом я не был уже уверен, силами ли зла они были – возможно это был единый организм, в котором шли разные процессы, один опережал другой, потом замедлялся, и снова первый брал верх. Просто человек был чужим, инородным телом в этой экосистеме, и вот поэтому на него набрасывались будто лимфоциты какие‑то существа – каждый раз разные, просто из тех, что были у организма под рукой.

А мы строили научные теории, подкрепляли их статистикой и индексами агрессивности и активности.

Я проснулся от того, что два военных сталкера беззлобно переругивались, обсуждая историю стрелкового оружия.

– Вот возьми господина лейтенанта. У него всё не по уставу, зато всё круто! Это ж круто! У него же «Бенелли М4»! Это ж тактическое ружьё, оно хрен знает, сколько стоит! Его знаешь, кто получает? Спецназ и морпехи всякие.

Его товарищ отвечал что‑то невнятное, и видно было, что он согласен, что – круто, но бывают ли стратегические ружья?..

– Меня, брат, знаешь, что раздражает? – начал бормотать первый. – Кольта считают создателем знаменитых револьверов, а на самом деле Кольт никогда не был конструктором, а был удачливый капиталист, как бы у нас сказали, организатор производства. Он ведь придумал удивительную систему рекламы и сбыта стреляющего продукта.

Они обсуждали пистолет Макарова.

– ПСМ… Ну, что касается боеприпасов, то Советский Союз как обычно сделал стандартным такой патрон, который больше нигде и никем не используется.

– Хера? Это что, видимо, без учёта той половины мира, которая таскала ПМ в карманах и кобурах.

– Знаешь, в чём я расписывался? Я про сдачу «Стечкина» расписывался. Там знаешь, что написано было перед приказом о сдаче: «Как и все подобные модификации, пистолет „Стечкин“ оказался неудачным»… Вот что там написано.

– После этого чего ожидать? Что напишут про неугодовскую модель АПСБ?.. – забубнил что‑то невидимый голос на полтона ниже.

– «Люгер», производитель Stoeger Industries! «Парабеллум» – это только в Германии!.. А в англоговорящих странах их называют «люгер»! «Люгер», слышишь, «люгер»!

Они встали раньше всех и, по‑прежнему переругиваясь, отправились отливать в кусты, борясь с утренней эрекцией.

– Ерунда, помнишь своё допризывное время? Я в военкомате, на комиссии медицинской, в хирургической у симпатичной такой военврачихи стою с хреном в кулаке, перевозбудился, конечно, она трусы велела приспустить, ясен перец, а там этот боец во всей красе, смутился, дурак, чего‑то, покраснел, в смысле я, на лицо. Дамочка к умывальнику отправляет, смочи, мол, головку, сорванец… Я подошел к умывальнику и окунул под струю холодную голову, в смысле ту, на которой пилотку предстоит носить…

– А мне всё время рассказывали историю про стакан с водой, который там на столе должен был стоять. Я как пришёл, сразу увидел стакан перед военкомом. Ну, думаю, не дотянуться, если что. А он подвинул к себе стакан и глотнёт! Ну, думаю, извращенец.

– Так мне один одноклассник про этот стакан с недоумением сказал: «А если не влезет». Беда, в общем.

«Хорошая у нас охрана, – подумал я. – Правильные мысли у них. И текут в правильном направлении. Стволы и члены. Это очень хорошо. Когда охрана стихами и интегралами интересуется, жди беды».

Мы наскоро собрались и без завтрака, на одном сухпае продолжили путь.

…Между двумя холмиками лежало небольшое озеро.

Было оно будто перенесено сюда из другого мира, нормального мира. Озеро это было кристально чистое, такое, что было видно все неровности дна. Кравец стал сразу приплясывать и притоптывать – сразу можно было догадаться, что это его тема.

– Что тут? – спросил я Мушкета. Чтобы не связываться с англоязычным Кравцем.

– А тут, Серёжа, у нас активный ил. Тут наша прелес‑с‑сть, тут у нас жизнедеятельные бактерии, некоторые корненожки, инфузории, коловратки и черви. Что у нас сюда не попадёт, либо адсорбируется, либо само становится элементами активного ила.

– А почему только здесь?

– А вот это тайна великая есть. Как и вся жизнь на Зоне. Ты не обманывайся эстетикой – в этой красоте есть, конечно, своя прелес‑с‑сть, да только ты сунь туда палец и подержи немного. И не будет у тебя пальца.

Потому как он станет частью активного ила, как и всё, что туда упадёт.

Я однажды тут зимой видел, как на лёд такого озерца выбежала крыса. Крысы вообще существа осторожные, а здешние – осторожны вдвойне. Но та крыса зачем‑то выбежала‑таки на лёд и тут же провалилась. Я вижу – она выбраться пытается, а хвост и задние лапки под водой тают и тают. Причём сама крыса этого не замечает, ну и исчезла крыса‑то по частям.

И снова вода чистая – и ледок. Ледок не затягивается. Потому что температура в таких озерцах особая.

Потом мы пришли и начали опускать препараты на верёвке – ничего, никакой реакции. Понимай, как хочешь – то ли избирательная активность, то ли разные периоды жизненного цикла…

Мушкета вдруг пробило на воспоминания:

– Знаешь, был такой Армен Гибарян – он занимался Зоной ещё до распада Союза. Он покончил с собой в 1992 году – вряд ли по политическим соображениям. Видимо, что‑то личное.

Так вот у него была теория существования Зоны как испытания для человечества.

То есть, Зона в его представлении была таким единым организмом, но организмом совершенно служебным, созданным для изучения человечества.

То есть всё внутри Зоны – это продукт нашей вины. Мы забываем своё Предназначение, то есть, знаешь, именно Предназначение с большой буквы «П», не конкретно‑религиозное, а именно Предназначение, которое бы устраивало верующих всех религий.

Ведь во всех религиях базовые ценности в общем‑то одни.

Я вот, к примеру, не знаю какой‑нибудь веры, что проповедовала смерть от обжорства как самоцель.

Между тем треть человечества лечится от ожирения. Ну, ты понимаешь…

И вот Гибарян считал, что Зона как бы отражает нашу вину – наши страхи и чаяния. Причём учение Гибаряна эволюционировало – сначала он считал, что это просто наказание Господне – за наши грехи. Потом он думал, что кто‑то, возможно Бог, коллекционирует человеческие желания, которые загадывают люди, отправляясь в Зону. Не важно, считал Гибарян, достигли ли путешественники Монолита, или погибли по дороге, важно другое – что и как они загадали, какие желания были для них выстраданными, ну и в последнюю очередь, интересно, конечно, насколько они продвинулись в этом аду к точке исполнения. Но это именно что в последнюю очередь.

И уже после смерти Гибаряна вышли его «Записки». «Записки» – это было придуманное название, потому что Гибарян своему дневнику, или, вернее, своей записной книжке, никакого названия не дал. Это была просто книжечка, которую он сам, правда, набрал на стареньком компьютере PC XT в текстовом процессоре Lexicon. Гибарян очень старался, потому что в тот момент уже, видимо, решил, что покончит с собой.

Причём текст этот составлен так, что у него нет ни начала, ни конца – наверное, специально.

Там Гибарян утверждал, что Зона есть отражение всего того, что содержится в голове человека. И если сначала всё человечество боялось ядерной войны, то главным в Зоне была радиация и физические аномалии. Потом началось наше новое Средневековье и люди как в прежние века стали больше бояться всяких уродов и монстров, существ с песьими головами и драконов. Вот в Зоне и возникли кровососы и прочие зомби.

Ему возражали, что за эти годы просто возникли устойчивые формы мутации, но фокус Гибаряна был в том, что он ни с кем не спорил. Он писал так, будто знал наверняка, будто ему было откровение и всё давно известно.

Ну, примерно так, как если бы какой‑нибудь мой знакомый проснулся раньше всех. А потом за завтраком описывал, как красив рассвет. Что мы, будем сомневаться, что бывают рассветы? По‑моему, никто не сомневается.

Сперва текст Гибаряна никто не заметил, а потом он пришёлся ко двору множеству сектантов. Они прямо молились на мёртвого Гибаряна – изрыли ему всю могилу, когда брали землю по щепотке. Но это уже очень скучная и неинтересная история, потому что в ней нет ничего удивительного.

Это такой стандартный путь сектантов – и люди, которые ими занимаются, описали поведение секты с точностью до дня. Они описывали его точь‑в‑точь как поведение растения – вот оно развивается, вот у него расцвет. Вот зрелось, а вот засохло… Короче говоря, через пять лет все эти гибаряновцы разбрелись кто куда, стотысячные тиражи «Записок» меланхолично переработали в макулатуру – ну, не знаю, может в полтиража семечки заворачивали. В общем, сик транзит глория, извините, мунди.

Но я Гибаряна читал внимательно, и оказалось, что не всё так глупо и примитивно, как казалось множеству его последователей.

Он ведь был очень хороший биолог и к тому же математик. Очень талантливый человек и вовсе не с истерическим складом ума, как бывает у некоторых гениев. Его безумие, если оно было безумием, было вполне счислено.

Сейчас уже многие воспринимают Зону как единый организм – причём такой, что действует циклически: от выброса к выбросу. И этот организм развивается по своим законам – у нас сейчас нет сомнения в том, что если бы Зоне было необходимо, то Периметр бы она прорвала легко.

Собственно, во время броска на Киев это и случилось, но после того, как прорыв осуществился, дело кончилось ничем. Ну да, положили, как это у нас водится, кучу народу во время обороны. (У «нас» – это я вообще человечество имею в виду, это ведь не национальная традиция, а вполне интернациональная – бросить каких‑нибудь молоденьких солдат, чтобы они затыкали дыры.) Я до сих пор думаю, что дело не в том фантастическом похолодании, которым объясняют окончание прорыва. То есть, похолодание было, и было невероятным для конца августа, таким невероятным, что могло быть вызвано только самой Зоной. Так просто до восемнадцати градусов температура не падает. Я‑то помню эти танки в августовском снегу, и примороженных зомби, что веером лежали вокруг, как караси в сметане. Тогда не сразу поняли, что большая часть порождений Зоны предпочитает комфортную среднюю температуру и передохнут сразу же за Периметром.

Потом похолодание прошло, осталась только сырость и опасность эпидемий. Но все твари за Периметром были мертвы. Это дело мемуаристов спорить о том, остановили ли войска вторжение или оно прекратилось само. На военно‑исторических форумах ветки обсуждений содержат по десяти тысяч комментариев, но итог был один: уж что‑что, но эпидемии не было благодаря армии.

Но всё произошедшее хорошо ложилось в концепцию Гибаряна. Никакое порождение Зоны сильно дальше Периметра жить не может. Обычно приводят в пример съехавших с ума богатеев, которые вывозили из Зоны чернобыльских псов, чтобы устраивать собачьи бои. Все думали, что главным препятствием будут санитарные кордоны и Первое межгосударственное соглашение, а оказалось, что главным препятствием была природа – все эти чернобыльские псы передохли. По разным, как тогда казалось, причинам, но я‑то думаю, что причина была не в пище или вирусах, а в том, что тварь из Зоны вне Зоны жить не может.

И вот Зона живёт, пульсирует, выполняет какое‑то своё предназначение. И если прав Гибарян, она аккумулирует знания о человечестве – что оно, бессознательное и тупое человечество, о себе думает и что оно бессознательно желает.

– Пойдём снимать урожай, – сказал Атос. – Урожая у нас немного, только ходить поодиночке тут нельзя. Будем страховать друг друга.

Мы оставили группу и пошли краем торфяного болота мимо столбов белого пара, вырывавшихся из‑под земли. Это был подземный пожар, длившийся десятилетиями. Возможно, он начался сам собой, от какой‑то естественной причины. А может, это был след давней, совершенно безумной попытки драться с порождениями Зоны при помощи миномётов и регулярной армии.

Тушить это невозможно – дело в том, что пожар тут же покрывается как бы защитной битумной оболочкой и вода просто не достигает огня.

Теперь уже было не понять точного пути пожара.

Оставалось только следить за дорогой. Ведь при торфяном пожаре под поверхностью образуются выгоревшие пустоты. Провалишься в такую, и никакая аномалия уже не понадобится.

Уйдёшь просто в ад, как и положено при нашей грешной жизни.

Ну, мне‑то положено, а остальные как‑то не очень виноваты.

Я шёл и размышлял о том, что теперь у меня есть тайна даже от близкого друга, никому я не могу пока сказать, что у меня в голове. Теперь нужно долго учиться обращению с этой начинкой, столько лет спавшей внутри черепа, и вот тут внезапно заработавшей.

Атос шёл позади меня.

– Скоро всё кончится, – сказал он. – Скоро не надо будет бегать. Я почти договорился…

Дыхание его было всё ближе.

И тут вдруг мгновенное тепло ударило меня в затылок, и я мгновенно потерял сознание. То есть, сознания я не потерял, но явно было, что часть мозга у меня заторможена.

Наверху, надо мной, кто‑то сказал:

– В лесу и на кладбище есть только одна опасность – человек. И этот человек – я.





Дата публикования: 2014-11-29; Прочитано: 195 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.014 с)...