Герой Калиша, Батурина, Полтавы и Переволочны

В распоряжении Меншикова находилась превосходно под­готовленная армия. Вот каким представлялось ему самому русское войско в июле 1706 г.: полки обретаются в добром состоянии, ибо «вся наша кавалерия ныне рекрутована, мундирована и добрыми лошадьми дополнена». Уверенность в успехе усиливало ожидаемое подкрепление в составе четы­рех полков, что в итоге доводило численность регулярной кавалерии до 20 тыс. человек, не считая 3 тыс. калмыков и 4 тыс. казаков. «А неприятель уже бывши в Полонном местечке, о нашем приходе уведав, то бег восприял» (1).

Скромностью это письмо Меншикова к П. П. Шафирову не отличалось. И тем не менее суждения Александра Дани­ловича не являлись пустым бахвальством. Дальнейший ход событий подтвердил способность русской армии «добре» встретить неприятеля,

К повышению боевой выучки войск Меншиков имел пря­ное касательство. В июле он утвердил «Артикул краткий» — ааставление для обучения драгун военному ремеслу. Помимо равил поведения на территории союзника России (за насилие, мародерство, поджоги — смертная казнь), «Артикул» предусматривал воспитание у воинов чувства долга, патрио­тизма и дисциплины: «Кто к знамю присягал единожды, у оного и до смерти стоять должен» или: «Оной, кто крепость без нужды сдает... голову потеряет» (2). В это же время Меншикова занимала забота комплектования полков, обеспече-яя их оружием, продовольствием и фуражом.

Навстречу корпусу Меншикова двигался Август с польскими и саксонскими войсками. Они соединились в середине сентября. Осень — не лучшее время для преследования противника, поэтому у Меншикова были колебания: давать или не давать баталию неприятелю. 11 октября он принял решение атаковать шведов у Калиша. Задуманная Меншиковым операция удалась наславу, хотя ее воздействие на дальнейший ход кампании в Польше было ослаблено изменой Ав­густа П.

Как только Карл XII вторгся на территорию беззащитной Саксонии, дипломаты Августа вступили с завоевателями в тай­ные переговоры. Саксонский курфюрст, уже лишившийся польской короны, опасался, что Карл отнимет у него и трон в Дрездене. Ради его сохранения он готов был совершить пре­дательство.

В те самые дни, когда в замке Альтранштадт, что неда­леко от Лейпцига, министры Августа II в непроницаемой тайне вели переговоры с представителями Карла XII, сам Август, рыдая, выпрашивал у Меншикова деньги. Князь до­носил Петру: «Королевское величество зело скучает о день­гах и со слезами наедине у меня просил, понеже так обнищал; пришло так, что есть нечего». Прижимистого Данилыча коро­левские слезы растрогали настолько, что он выдал Августу из собственных денег 10 тыс. ефимков.

Петр одобрил действия Меншикова. Хотя царь и знал, что Август постоянно попрошайничает и транжирит деньги на удовольствия и многочисленных дам, он считал, что «ежели при таком злом случае постоянно король будет, то, чаю, надлежит его во оных крепко обнадежить» (3).

Игра Августа поставила его в весьма затруднительное положение, С одной стороны, он уже санкционировал унизительный Альтранштадтский мир с Карлом XII, по которому, он отрекался от польской короны в пользу Станислава Лещинского, разрывал союз с Россией и обязался выплачивать держание шведской армии колоссальную контрибуцию в 625 тыс. рейхсталеров в месяц. С другой стороны, под боком находилась русская армия во главе с Меншиковым, рвавшимся преследовать Мардефельда. Участие саксонцев в сражении на стороне русских могло вызвать взрыв гнева у мститель­ного Карла и далеко идущие последствия: король мог разо­рвать только что заключенный мир и в отместку за измену начисто опустошить богатую Саксонию, а у ее курфюрста отнять корону. В то же время отказ Августа II от участия в сражении мог вызвать подозрение у Меншикова, и тогда "возмездия за измену следовало ожидать со стороны русских.

Август II нашел, как ему казалось, самый безопасный выход из щекотливой ситуации. Он решил предупредить шведского генерала, чтобы тот, не дожидаясь нападения объ­единенных русско-польско-саксонских войск, убрался восвоя­си. Король полагал, что он, симулируя активность, лишит Меншикова повода для подозрений — дескать он, Август, рав­но как и светлейший, изо всех сил старался войти в сопри­косновение с неприятелем, но что поделаешь, если тот укло­няется от сражения? Август рассчитывал, что его услуга будет по достоинству оценена и Карлом XII — это он, Август, предупредил Мардефельда о грозившей опасности.

Хитроумному плану курфюрста не суждено было осущест­виться — совершенно неожиданно спутал все карты Марде-фельд. Август II отправил в шведский лагерь парламентера, и тот, улучив момент, когда остался наедине с Мардефель-дом, передал ему письмо с предупреждением, чтобы тот спеш­но отступал на запад и не ввязывался в сражение. Преду­преждение осталось без ответа. Август счел, что Мардефельд еще не осведомлен о тайных переговорах, завершившихся заключением мира, и поэтому спустя несколько дней повто­рил предупреждение. На всякий случай саксонский генерал, действовавший от имени Августа, в качестве последнего аргу­мента использовал честное слово для доказательства, что оба короля отныне находились в наилучших отношениях. Марде­фельд был предупрежден, что в его распоряжении оставалось два дня и две ночи, которыми он еще мог воспользоваться для отступления. Вопреки ожиданиям шведский генерал не только не прислушался к советам, но и признал их провока­ционными. Парламентеру он ответил, что не нуждается в со­ветах врагов (4).

Проявляя подозрительность, Мардефельд был по-своему прав. Противник, рассуждал шведский генерал, своими советами намеревался выманить его войска из лагеря, хорошо оборудованного еще за три дня до подхода к нему русских войск. Риск выхода из укрепленного лагеря увеличивался еще и тем, что силы атаковавших превосходили его собственные силы: в распоряжении Мардефельда находилось 4 тыс. ка­валерии, 3 тыс. пехоты и до 20 тыс. поляков, державших сторону Станислава Лещинского. Меншиков располагал 17 тыс. драгун и около 15 тыс. кавалерии, находившейся в распоряжении Августа II. И хотя польский король нарочито медленным построением своей конницы в боевые порядки предоставлял возможность Мардефельду использовать послед­ний шанс для отступления, шведский полководец не восполь­зовался этим шансом — он не рассчитывал на возможность отрыва от неприятеля. Уйти значит заведомо оставить пехоту на растерзание русским драгунам.

Как ни пытался Август уклониться от сражения, оно все же началось в 2 часа дня 18 октября 1706 г. Когда русские полки, расположенные в центре атакующих, сблизились с неприяте­лем, то первыми не выдержали натиска поляки — они броси­лись наутек. Тем не менее шведы продолжали отчаянное со­противление и даже сумели потеснить русских драгун. Увлеченная преследованием шведская кавалерия оставила без прикрытия свою пехоту. Этим промахом Мардефельда умело воспользовался Меншиков. Он тут же велел спешить несколь­ко эскадронов драгун, послал на неприятельские фланги ка­валерию и сокрушил шведскую пехоту. Он же отрезал шведам путь отступления.

Большая часть шведской армии полегла на поле боя, лишь немногим кавалеристам удалось выбраться из окружения. 1800 шведов во главе с Мардефельдом оказались в плену. Потери русских войск были ничтожными — 80 убитыми и 320 ранеными.

Исход сражения определили русские войска и энергичные действия Меншикова. В сражении он блеснул и полководче­скими дарованиями и личной отвагой. Хотя он накануне и успокаивал супругу, находившуюся в обозе, что «в баталии сам не буду», он, в критический момент сражения ринулся в пекло битвы и был легко ранен. Отвагу светлейшего признал даже Август. Он писал Петру после сражения у Калиша: «Я был вполне всем доволен, и если могу на что жаловаться, так это на князя Александра, потому что он в этой войне, ревнуя о славе вашего величества и о нашей общей пользе, подвергал себя очевидной опасности и тем причинил мне не­малое беспокойство» (5).

Меншиков спешит уведомить Петра об успехе. «Не в похвальбу вашей милости доношу: такая сия прежде небываемая баталия была, что радошно было смотреть, как с обоих сторон регулярно бились… И сею преславою щастливою викториею вашей милости поздравляю и глаголю: виват, виват, виват!» Петр отвечал из Петербурга: курьер «неописанную привёз вам радость о победе неприятельской, какой ещё никогда не бывало»,— и тут же добавил: «Уже сей третий день мы празнуем». Обрадованный приятной вестью, Петр садится за стол и «сочиняет» чертеж дорогой трости, укра­шенной алмазами, крупными изумрудами и гербом Меншикова. Тростью, стоившей 3064 руб. 16 алтын 4 деньги, царь одарил своего любимца (6).

День Калишской победы, 18 октября, был объявлен викто-риальным днем и ежегодно отмечался торжествами наравне с днями победы у Лесной, Полтавы и Гангута. Это было самое значительное событие первых шести лет Северной войны: ни в одном из предшествующих сражений не участвовало такого количества войск, ни одно из них не завершилось пленением неприятельского командующего. Наконец, ни в од­ном из полевых сражений предшествующего времени русские войска не проявили столь высоких боевых качеств регуляр­ной армии, как под Калишем. Восстанавливалась репутация вооруженных сил России. Шафиров по случаю победы устро­ил в Москве званый обед. Английский и датский послы, до­носил Шафиров царю, рассуждали, «что сия победа всех воз­будит против шведа смелее поступать» (7).

Меншикову тоже рисовались радужные последствия одер­жанной победы. Ставленник шведов Станислав Лещинский, по мнению Александра Даниловича, «ныне вконец уничтожен и в первую силу никогда притить не может». Положение Августа II теперь упрочится. Поляки, находившиеся под гипнозом побед шведов и неуверенности в том, что русские не только способны оказать им сопротивление, но и победить их, переходили на сторону Станислава из страха. После Калиша, рассуждал Меншиков, неприятель «первого своего ку­ража лишен» и можно надеяться на массовый переход поль­ской шляхты и магнатов на сторону законного короля (8). Формулируя этот вывод, Меншиков еще не знал, что Ав­густ II отрекся от польской короны.

Калишскои победе не суждено было стать поворотным пунктом в истории Северной войны. Ни Меншикову, непо­средственно общавшемуся с Августом, ни Петру, находивше­муся вдали от своего «друга, брата и соседа», не хватило проницательности, чтобы разгадать подлинные намерения саксонского курфюрста. Его измена явилась полной неожи-остью для Меншикова. За месяц с лишним до сражения, 12 сентября, информируя Шафирова о вступлении шведских войск в Саксонию, он писал: «Королевское величество Август П.—Н. П.) послал туда указы, чтоб отнюдь контрибуцию ему (Карлу XII.— Н. П.) не давать, хотя жестокие разорения терпеть» (9). О коварной измене Августа, расстроив­ши все планы русского командования, Данилович узнал слишком поздно — новость стала его достоянием лишь в конце ноября 1706 г, «Уже ныне мы подлинную ведомость получили о мире, каков учинил тайно король Август с королем швецким, и имеем з договорных статей списки». Копию договора Меншиков «для подлинного уведомления» отправил своему корреспонденту Шафирову (10).

А вот признание самого царя, высказанное много лет спустя после событий: у него «и в мысли не было, чтобы Август имел намерение о таком безчестном мире с королем:ведским, как действительно случилось». Королевские клятвы в верности настолько усыпили бдительность Меншикова, что он не придал никакого значения слухам, носившимся его ставке за неделю до сражения. Он писал царю 11 октяб­ря: «Здесь ведомость есть, что в Саксонии учинено перемирие на десять недель, о чем зело сумневаюсь» (11).

Участие саксонских войск в разгроме шведов как бы замыкало цепь предательских поступков Августа. Как объяснить этот факт шведскому королю, всегда неприязненно отзывав-емуся о его моральных качествах? Карл, разумеется, лучше, чем кто бы то ни было, знал о низкой боеспособности саксон­ских войск, терпевших непрерывные поражения от шведов. Знал он также и о том, что роль саксонцев в победе была ничтожной. Но поверит ли Карл, что саксонцы были неволь­ными участниками сражения? Что могло искупить вину перед новым хозяином?

Новый хозяин действительно пребывал в гневе. После получения известия о понесенном Мардефельдом поражении шведский король объявил комиссарам, участвовавшим в пе­реговорах: если Август действовал преднамеренно, то он, Карл XII, немедленно возобновит военные действия. Комис­саров охватило смятение. Впрочем, вскоре Карл XII сменил гнев на милость. Его вполне удовлетворило объяснение Ав­густа, что польско-саксонские войска участвовали в сражении вынужденно. Подозрительность Карла XII Август рассеял еще одним предательством по отношению к России.

За победу у Калиша он отслужил благодарственный мо­лебен в Варшаве, подарил Меншикову Оршу в Литве и Полонну на Волыни, чем еще более расположил его к себе, и в то же время настойчиво вымогал у него передачу оказавших­ся в плену шведских генералов, офицеров и рядовых. Мен­шиков долго не поддавался уговорам, но, когда Август пригрозил разрывом союза с Россией, в конце концов уступил. Взамен полученных пленных Август дал Меншикову письмен­ное обязательство обменять их в течение трех месяцев на русских офицеров, томившихся в шведском плену еще со вре­мен первой Нарвы. Меншиков заручился также обязательст­вом Мардефельда вернуться в русский плен в том случае, если обмен не состоится.

Хитрец на троне обманул — ни о каком обмене пленных он не помышлял, вырученное из беды шведское воинство нуж­но было ему лишь для того, чтобы смягчить гнев Карла XII. Обманул и Мардефельд. Шесть месяцев спустя после осво­бождения Мардефельда Меншиков отправляет ему письмо с напоминанием о необходимости выполнить «кавалерский пароль», что его поступок противен «все народным нравам и обычаям» и является «бесчестным». Шведский генерал предпочел не отвечать (12).

После измены Августа II вся тяжесть войны пала на плечи одной России. Русские войска отошли к местечку Жолква, что в 25 верстах севернее Львова, где расположились на зим­них квартирах. Меншиков настоятельно приглашал туда царя. 28 ноября он писал ему: «Сомневаться, что король нас оста­вил, ты не изволь: можно выбрать и другого короля» (13).

Получи» это письмо па пути в Москву, царь тут же изме­нил маршрут — круто повернул на юг и в последних числах декабря прибыл в Жолкву. Здесь он пытался подобрать кан­дидатуру на «вакантную должность» польского короля, но ус­пеха не имел. Тем не менее Жолква вошла в историю Север­ной войны. Именем этого западноукраинского местечка был назван стратегический план продолжения военных действий. Суть его состояла в том, что в случае движения шведов на восток надлежало уклоняться от генерального сражения на территории Польши, но, отступая, непрестанно «томить» неприятеля нападениями мелких отрядов, уничтожением за­пасов продовольствия и фуража и организацией отпора при попытках преодолеть водные рубежи.

В начале 1708 г. шведскую армию, хорошо отдохнувшую и экипированную в Саксонии, а также пополненную рекру­тами, Карл двинул в поход на Россию,

Обстановка первой половины 1708 г. вынуждала Меншикова трудиться с полным напряжением сил. Отступление русской армии происходило под прикрытием конницы Меншикова. Она то отбивалась от наседавших шведов, то сама нападала на них. При движении из Могилева на юг шведы совершали марши протяженностью в 6—7 километров в сутки. Это позволяло Меншикову оставлять неприятеля без продовольствия и фуража — их увозили, прятали, сжигали.

Жолквиевская стратегия принесла плоды. Перебежчики сообщали, что шведы «голод имеют великий». Меншиков доносил царю: «Рядовые солдаты к королю приступили, прося, чтоб им хлеба промыслил, потому что от голода далее жить могут». Томимая голодом армия едва способна была совершать марши, недоедание вызывало болезни.

Супруга в эти месяцы живет в постоянной тревоге. Меншиков пишет своим домашним: «Для бога берегите и унимайте, чтоб не плакала и не печалилась об нас, понеже мы якогда надлежащей осторожности иметь не оставим». Дарья Михайловна просит Петра, чтобы тот умерил горячность своего «товарища». Царь внял просьбе и ответил, что он много предупреждал князя, чтобы тот «берег себя», и тут же добавил, что «у них все благополучно и от князя получает ежедневные ведомости»(14).

Светлейший старался успевать повсюду, но иногда допускал просчеты. Он, например, сторожил Карла при переправе через Березину ниже Борисова, а тот обманул князя и без помех преодолел речку в другом месте. Меншиков отправил царю донесение: «Мы никогда в ту сторону его марша не чаяли». Если бы подобную оплошность совершил любой из генералов, он в полной мере ощутил бы гнев царя. К своему приятелю царь проявил снисхождение и всего лишь предо­стерег светлейшего, чтобы тот не дал себя обмануть при пе­реправе шведов через Днепр.

Во второй половине 1708 г. по мере продвижения шведов к Украине, напряженность на театре военных действий нара­стала. Эти месяцы были отмечены тремя вехами Северной войны, каждая из которых приближала время гибели вторг­нувшегося неприятеля. Ко всем трём Меншиков имел самое прямое отношение: к сражению у села Доброго 30 августа, битве при Лесной 28 сентября и разгрому Батурина 2 но­ября.

Источники скупо отражают участие Меншикова в первых двух операциях. Известно лишь, что князь при сражении у села Доброго ринулся в атаку во главе кавалерии как раз в тот момент, когда исход боя не внушал полной уверенности в успехе. Движение Меншикова на неприятельский фланг ускорило исход двухчасового сражения, закончившегося победой русских войск. Сражение могло завершиться полным разгромом, если бы не топкие болота, помешавшие коннице Меншикова своевременно пробраться к месту событий. Петр ликовал и потому, что поражение нанесено полкам, укомплектованным, как он писал, «природными шведами», и потому, что «сей танец в очах горячего Карлуса станцевали», т. е. шведскими войсками командовал сам король, имевший высокую репутацию полководца. Потери шведов при селе Добром исчислялись 3 тыс. человек. Они, конечно же, не шли ни в какое сравнение с уроном, который позже понес неприятель при битве у Лесной, но тем не менее были для него ощутимыми.

В то время как Карл медленно продвигался к Украине, к нему из Лифляндии следовал огромный обоз с запасами продовольствия, фуража и артиллерийских припасов. Его сопровождал 16-тысячный корпус генерала Левенгаупта. Прибытие этого подкрепления усилило бы армию короля.

Когда Петру стало известно, что обоз тронулся в путь, он решил напасть на него силами корволанта — летучего отряда, спешно для этой цели сформированного из драгун и пехотинцев, посаженных на коней. Налегке, без обременительного обоза, корволант настиг корпус Левенгаупта у деревни Лесной. Русскими войсками командовал Петр, но тут же находился и Меншиков. Нам неизвестны подробности участия князя в сражении 28 сентября. Битва, продолжавшаяся с утра до наступления темноты, завершилась разгромом шведов. Весь обоз в несколько тысяч телег достался русским. Вместо 16 тыс. Левенгаупт, бежавший с поля битвы под покровом ночи, привел в стан короля 6 — 7 тыс. деморализованных солдат.

Петр назвал битву у Лесной матерью Полтавской баталии не только потому, что эта битва произошла ровно за девять месяцев до роковой для шведов развязки у стен Полтавы, но и потому, что подобного поражения противник никогда не терпел. Тем более от войск, уступавших по численности корпусу Левенгаупта.

Поражение у Лесной укрепило Карла XII в намерении идти на Украину, где он рассчитывал получить то, что было утрачено Левенгауптом: продовольствие, фураж, пушки и припасы к ним, Все это заготовил для него украинский гетман Мазепа.

Измена Мазепы являлась следствием едва ли не самых значительных промахов Петра и его окружения. Прояви царь больше проницательности, не будь столь доверчивы к украинскому гетману Меншиков, Головин и прочие соратники Петра, изменник был бы разоблачен значительно раньше и его связи с недругами России были бы пресечены задолго до того, когда шведские войска оказались на земле Украины. Но Петр считал его верным слугой, а Меншиков и другие вельможи относили его к числу своих друзей.

За двадцатилетнее гетманство Мазепы в Москве было получено множество на него доносов, но гетман всякий раз находил способы отводить их. Последние по времени доносы 1707 г. исходили от генерального судьи Кочубея и полтавского полковника Искры. Оба они располагали достоверными сведениями о предательских связях Мазепы с Карлом XII и Станиславом Лещинским. И оба в одно мгновение из обвинителей превратились в обвиняемых. Этой метаморфозе споствовали Меншиков и Головин, убедившие царя в невиновности гетмана и необходимости сурово наказать клеветников. Меншикову Мазепа писал: «Извествую вашей княжой светлости, что Кочубей исконной мой есть враг» и много раз сочинял «на мене пашквильные подметные письма», Искра тоже «завзял на мене вражду и злобу». Письмо заканчивалось просьбой выдать ему доносителей, уже находившихся под стражей и подвергнувшихся пыткам (15).

Своего Мазепа достиг — Кочубей и Искра были ему выданы с царским повелением казнить их. 14 июля 1708 г. гетман торжествовал победу: его разоблачение не состоялось, Кочубей и Искра были казнены. Более того, гетман получил царскую грамоту с обещанием не оставить без милости «непоколебимую верность» и его обязательство не верить «никаким клеветникам, которой бы дерзнул что на вас противное нам, великому государю, доносить».

Но «верный подданный» как называл Петр гетмана, давно решил переметнуться к шведам и лишь ждал удобного момента, чтобы совершить предательский шаг. О своем намерении Мазепа сообщил узкому кругу приближенных, которым, впрочем, полностью не доверял. «Смотри, Орлик,— говорил он, обращаясь к войсковому писарю,— додержи мне верность! Ведаешь ты, в какой я у царского величества милости, не променяют там меня за тебя. Я богат, а ты беден, а Москва гроши любит. Мне ничего не будет, а ты погибнешь» (16).

Развязка наступила в октябре 1708 г., причем ускорил ее приближение не кто иной, как Меншиков. Светлейший пригласил гетмана для обсуждения плана совместных действий против неприятеля. Гетман заподозрил неладное: князю, подумал он, наверное что-то известно о заговоре. Страх за жизнь вынудил Мазепу сказаться тяжело больным. Послал к Меншикову своего племянника Войнаровского с письмом, что готовится к соборованию. Меншиков извещает об этом Петра: «И сия об нем ведомость зело меня опечалила, первое, тем, что не получил его видеть, которой зело мне был здесь нужен, другое, такова доброго человека, ежели от болезни ево бог не облехчит» (17).

Мазепа в нерешительности. Настал ли тот час, когда надо действовать?

— Послать к королю или нет? — спрашивает он сообщников.

— Как же не посылать, давно пора, не надобно откладывать (18).

Мазепа принял роковое для себя решение после того, как прискакавший Войнаровский сообщил о намерении Меншикова прибыть в Борзну, чтобы проститься со смертельно больным. «Больной» гетман садится на коня и в окружении сообщников скачет в Батурин, затем в Короп, наконец, переправляется через Десну и встречается с шведским отрядом.

Опасения Мазепы, что Меншикову что-то известно и он едет а Борзну, чтобы заковать его в цепи, оказались напрасными — не выдержали нервы предателя.

Меншиков приезжает в Борзну, но гетмана там нет. Отправляется по его следам в Батурин, но и оттуда гетман успел отбыть. Подозрения укрепились после захвата гонца прилукского полковника Дмитрия Горленка. Сообщник Мазепы извещал адресата: 24 октября «мы с ясновельможным добродетелей нашим паном гетманом» соединились со шведами. Светлейший срочно доносит царю: «И тако об нем инако разсуждать не извольте, только что совершенно изменил».

Новость потрясла царя. Он и не скрывал этого в ответе Меншикову: «Письмо ваше о нечаянном никогда злом случае измены гетманской мы получили с великим удивлением» (19). После того как измена Мазепы стала установленным фактом, главное внимание воевавших сторон в течение нескольких дней было приковано к Батурину. Именно туда, в свою резиденцию, гетман свез вдосталь то, в чем крайне нуждались шведы. Об этом Мазепа не преминул сообщить шведскому королю, и тот был полон желания овладеть городом, а вкупе с ним и всем добром.

Ключевое значение Батурина понимал и Петр. Если запасы попадут к неприятелю, то он станет намного сильнее, и обстановка на Украине осложнится настолько, что поставит под угрозу успех всей кампании. Кто раньше проникнет в Батурин, тот окажется в выигрыше, стоившем и риска, и перенапряжения сил. Именно поэтому к Батурину одновременно спешили шведы с мазепинцами и русские войска. Время исчислялось не сутками, а часами.

Операцию по овладению Батуриной Петр поручил Меншикову. Задание было трудным и опасным, и царь не был верен, что Меншиков с ним справится. Дело в том, что русским войскам не удалось преградить шведам путь через Десну. 31 октября Петр пишет Меншикову: «Неприятель, пришед, стал у реки на Батуринском тракте и для того изволь не мешкать». Записка царя от 1 ноября: «Объявляем вам, что нерадением генерала маеора Гордона шведы перешли сюды. И того ради изволте быть опасны, понеже мы будем отступать к Глухову. Того ради, ежели сей ночи к утру или поутру совершить возможно, с помощью божиею, оканчивайте. Ежели же невозможно, то лутче покинуть, ибо неприятели переберетца в четырех милях от Батурина» (20). На следующий день — новое повеление царя, вызванное полученным им известием, что шведы замедлили свое движение к Батурину»: «Сей день и будущая ночь вам еще возможно трудитца там, а далее завтрашнего утра (ежели чего не зделано) бавитца (пребывать.— Н. П.) вам там опасно»!

Пока гонцы доставляли Меншикову царские письма с предостережениями, нужда светлейшего в них отпала — он к тому времени уже овладел Батуриной.

Меншиков пришел к Батурину 31 октября. Ворота крепости оказались запертыми и засыпанными землей, а гарнизон во главе с комендантом Чепелем, преданнейшим сторонником Мазепы, изготовился для отражения нападения. Князь послал парламентера, но Чепель заявил, что он не верит в измену Мазепы. Затем осажденные заявили, что они убедились в измене гетмана, но попросили три дня на размышление. Меншиков понял, что Чепель тянет время, что Мазепа велел ему во что бы то ни стало продержаться до подхода шведов. Утром 2 ноября русские войска штурмом овладели городом. Все, что можно было вывезти из Батурина, Меншиков захватил с собою, а все остальное сжег или разрушил.

Петр получил известие об успешных действиях Меншикова в тот же день и отправил ему поздравление: «Сего моменту получил я ваше зело радостное писание, за которое вам зело благодарны, паче же бог мздовоздаятель будет вам»(21). Благодарность и надежду на «бога мздовоздаятеля» царь под­крепил реальной наградой: он пожаловал князю принадле­жавшее Мазепе село Ивановское с деревнями.

Известие о разгроме Батурина привело изменника в уны­ние. «Злые и нещастливые наши початки»,— произнес он, узнав, что от его резиденции остался пепел.

Не оправдались надежды Мазепы и на то, что его призы­вы к украинскому народу встать под знамена шведского ко­роля будут иметь успех. Обманом удалось привести в стан Карла XII 3—4 тыс. казаков, большинство из которых поки­нуло Мазепу как только им стали ясны его изменнические планы. Украинский народ оставался верным союзу с братским русским народом и оказывал всемерную помощь армии в борьбе с общим неприятелем.

По обычаю тех времен зимой интенсивность военных действий ослабевала. Петр в феврале 1709 г. отправился в Воронеж, оставив Аниките Ивановичу Репнину, Борису Пет­ровичу Шереметеву и Александру Даниловичу Меншикову указ, «что без меня чинить». Генералы должны были нано­сить урон неприятелю нападениями небольших отрядов, сле­довать за ним «как близко возможно» и всячески препятст­вовать движению Карла XII к Днепру и в Польшу для соединения с находившимися там шведскими войсками и польскими отрядами Станислава Лещинского (22).

Меншиков в эти месяцы находился при армии, за исклю­чением кратковременного пребывания в Воронеже. Крупных сражений не было, но Меншиков, выполняя повеление Петра, неотступно следовал за неприятелем. А тот в поисках винтер-квартир и продовольствия в небывало лютые для этих мест морозы петлял по заснеженным степям, отбиваясь от лихих налетов армейских отрядов и украинских партизан. Война приобрела народный характер, и в ставку Меншикова и дру­гих генералов поступали сведения то о пленении шведских фуражиров, то о захвате обоза, то о героическом сопротив­лении населения попыткам шведов проникнуть в город или местечко.

В нашем распоряжении нет прямых свидетельств о личном участии Меншикова в многочисленных переделках, то и дело происходивших на театре войны, но беспокойство, постоянно проявляемое супругой Данилыча о его судьбе, указывает на опасности, которым он подвергался. Заметим, кстати, что се­мейные дела князя сложились на редкость удачно — Дарья Михайловна оказалась заботливой и нежной женой. Менши­ков тоже проявлял к ней предупредительность и внимание. Огорчала лишь необходимость находиться, как тогда говорили, в разлучении — супругу в походах, будничных стычках с не­приятелем, а впечатлительной Дарье Михайловне хотя и в безопасном расстоянии от театра военных действий, но в по­стоянных переживаниях за своего Данилыча, жизнь которого 8 любой момент могла прервать шальная пуля. Переписка супругов первой половины 1709 г. дает немало примеров Стремления сохранить спокойствие друг друга, ради которого оба прибегали к обману, к «святой» лжи.

В январе 1709 г. Меншикову стало известно, что супруга, будучи на сносях, нервничает и близко воспринимает слухи о его неосторожности. Светлейший обращается к ее сестре Варваре Михайловне: «Уведомился я от Антона (Девиера.—» Н. П.), что аы печалуетесь, что вам не надлежало бы делать, а надобно скакать да плясать и княгиню забавлять, дабы не печалилась. И печалиться вам не о чем, понеже за помощью божиею и за вашими молитвами в добром обретаемся мы едравии и чаю, к вам вскоре буду». Из письма князя от 12 марта 1709 г.: «Ежели услышу, что ты будешь печалиться, то какая и мне в то время будет радость? А буде ты не бу­дешь печалиться, то и мне будет веселее».

В начале июня Дарья Михайловна заболела, но факт этот скрыла от супруга. Меншиков пишет ей: «Прежде сего сами вы говорили, что я к вам о своем состоянии подлинно не пишу и не даю о том знать; а ныне, как я вижу, что и вы подлинно нас не уведомляете, и в письмах пишете, что слава богу здо­ровы» (23).

В феврале 1709 г. Дарья Михайловна родила сына, которого Петр как крестный отец назвал двойным именем — Лу­кой-Петром. Царь «яко крестнику своему» отвалил Луке-Петру щедрый подарок — 100 дворов. «А где, то даю на вашу волю, где вам понадобитца»,— писал он Меншикову, предо­ставляя ему право самому выбирать уезд и деревню со 100 дворами,

Данилыч, однако, не удовлетворился даянием. Петру он сообщил, что деревни в 100 дворов не изыскал, а сыскал де­ревню в 150 дворов и просил удержать с него деньги за лиш­ние 50 дворов. От царя получил ответ, на который и рассчи­тывал: «О деревне будь по вашему прошению, а вычту в те поры, когда бог даст вам другого сына» и.

Номинальным главнокомандующим русскими войсками в яредполтавский период числился фельдмаршал Шереметев, Фактически распоряжался армией Петр, а в его отсутствие — Меншиков. О талантах Меншикова-стратега трудно что-либо сказать, ибо стратегию войны в конечном счете определял сам царь единолично или на так называемых «конзилиях» — во­енных советах. На них обсуждались общие и частные планы военных операций. Последнее слово, однако, принадлежало царю.

Что касается тактических дарований Меншикова, то ис­точники зарегистрировали немало следов их проявления. Светлейший либо подсказывал Петру решение, либо предвос­хищал его распоряжения. Царь, находясь в Воронеже, велит Меншикову «левую руку у неприятеля брать», т. е. располо­жить войско так, чтобы лишить шведов контактов с крымски­ми татарами и турками. Меншиков отвечал: «У нас полки разставлены еще до того вашего письма левою стороною до самого Перекопу» (25).

Получив известие об осаде Полтавы, Петр отправил указ Меншикову, чтобы тот совершил нападение на Опошню. Цель диверсии — привлечь внимание неприятеля к Опошне, с тем чтобы оказать помощь гарнизону осажденной Полтавы. Письмо было написано Петром 9 мая, а Меншиков сделал то, что требовал царь, еще 7 мая.

Меншиков не упустил случая оказать осажденному гарни­зону непосредственную помощь — в ночь на 15 мая в город прибыло пополнение. Под покровом темноты отряд в 900 че­ловек пробрался через кустарник, переправился через болота и доставил в город свинец и порох. В составе «сикурса», не­сомненно укрепившего силы обороняющихся, находился бригадир Головин, женатый на сестре Меншикова Марье. С этим Головиным стряслась беда на следующий же день. Он возглавил отряд, совершивший вылазку из крепости, и по­пал в плен, так как под ним убили лошадь. В письме супруге по поводу этого несчастья светлейший проявил трогательную заботу о сестре. Он просил обнадежить ее, «что вскоре такой случай получим оного освободить и обменить», а затем реко­мендовал исподволь («по малому скажите») подготовить сестру к восприятию огорчительных известий. Через три дня еще одно проявление заботы: «Також извольте,— пишет князь Дарье Михайловне,— сестре моей Марье на расход выдать денег ста два, понеже ведаю, что не без нужды есть» (26).

20 июня русские войска переправились через Воркслу и начали подготовку к генеральной баталии. Меншиков изо дня в день утешает супругу: «Опасности никакой нет и в оной не быиаем»; в самый канун Полтавской битвы: «Впрочем у нас,

За божиею помощью, благополучно, и опасности никакой нет, понеже все стоим на одном месте, и наша армия вся здесь в совокуплении» (27).

Знаменитая Полтавская битва началась на рассвете 27 июня. Немалая заслуга в разгроме шведов принадлежала Меншикову. Это он лишил шведского короля одного из важ­нейших преимуществ — внезапности атаки и своевременно из­вестил царя о начале движения неприятеля на русский лагерь.

План шведского короля состоял в том, чтобы пехота, пред­водительствуемая Левенгауптом, овладела русскими редутами. Завершить дело на начальном этапе сражения король поручил коннице: ей надлежало, двигаясь между редутами, раз­громить русскую кавалерию и завладеть пушками. В заклю­чительной фазе сражения пехота и конница, соединившись в тылу редутов, должны были нанести удар по основным си­лам русской армии. Такова была диспозиция Карла XII. Действительность опрокинула планы короля, и сражение про­текало не в соответствии с его волей, а по воле Петра. Швед­ской пехоте удалось овладеть лишь двумя недостроенными редутами поперечной линии. Среди атаковавших уже разда­вались радостные возгласы: «Победа! Победа!»

Радость, однако, была преждевременной: как только не­приятельская пехота приблизилась к редутам, она оказалась под губительным огнем артиллерии, расстреливавшей ее в упор и с флангов. Часть шведов была отрезана от основных сил и в беспорядке отошла в лес.

Между тем основные силы Карла XII, неся огромные потери, продолжали попытку пробиться сквозь редуты. В сра­жение вступила кавалерия, предводительствуемая Меншико-вым. Он вынудил к сдаче шведские батальоны, отступившие в лес. Вслед затем Меншиков атаковал резервный корпус и почти полностью уничтожил его. Под князем было убито две лошади.

Началось генеральное сражение, шведы ввели в бой все свои силы. Кавалеристы Меншикова вновь одержали верх над шведской конницей, обратив ее в бегство. Князь в гуще бит­вы — сраженная пулей, под ним пала третья лошадь.

Судьба генеральной баталии была решена за два с поло­виной часа. Поле под стенами Полтавы было усеяно швед­скими трупами — позже их насчитали свыше 8 тыс. Началось бегство неприятеля.

В связи с битвой 27 июня 1709 г, уместно напомнить об одной любопытной детали. Полтавская нобеда принесла царю приятных неожиданностей: неожиданным был сокрушительный разгром неприятельских войск; неожиданными были малые потери русских; наконец, неожиданным было участие в сражении лишь трети русской армии, сосредоточенной у стен Полтавы. Все эти неожиданности на несколько часов парализовали энергию Петра, перенесшего накануне огромную нервную нагрузку. В итоге преследование в панике бежавших шведов началось не спустя несколько часов, требовавшихся для того, чтобы привести конницу в боевой порядок, нарушенный сражением, а лишь к вечеру, когда в погоню были отправлены драгуны и пехота князя Михаила Михайловича Голицына и генерала Боура. Позже во главе преследователей встал Меншиков.

Деталей того, как протекало преследование, мы не знаем. В распоряжении историков на этот счет имеется лишь два документа, исходивших от Меншикова. Оба они близки по со­держанию и крайне скупо отразили происшедшее.

29 июня Александр Данилович извещал супругу: «О себе доношу, что сего часу прибыли мы с кавалериею в Кобыляк в добром здоровье и речку Кобылячку переправливаемся, где от неприятеля с нашими была и стрельба небольшая — не хотели наших перепустить. Однако же мы за божией помощию чюд не все перебрались и как перебралися, то з божиею номощию следовать будем, чтоб не перепустить их за Днепр».

Донесение царю, отправленное одновременно в 8 час. утра, дословно повторяет письмо к Дарье Михайловне, но содержит одну дополнительную фразу: «Король ныне ночевал в Кобыляке и ис Кобыляка пошел и спрашивал разных дорог за Днепр» (28).

Из текстов явствует, что шведы бежали без оглядки, по­казывая преследователям спины. Лишь единственный раз они отважились повернуться к ним лицом, пытаясь воспрепят­ствовать их переправе через речку Кобылячку, но робкое сопротивление тут же было сломлено.

30 июня шведы достигли Днепра у Переволочны. Спасе­ние — на противоположном берегу реки, но лихорадочные поиски средств переправы не увенчались успехом: с трудом удалось обнаружить лишь несколько лодок. На них погрузили Карла XII и его охрану. Король, оставив командование гене­ралу Левенгаупту, отправился искать убежища в турецких владениях. Чуть раньше переправился через Днепр и Мазепа, Три часа спустя после бегства короля к Переволочне по­доспела конница Меншикова, В общей сложности в его распоряжении находилось 9 тыс. человек, в то время как Левенгаупт располагал 16 тыс. Превосходство в численности не­приятельских войск не смутило князя. Он знал, что перед ним стояла армия, деморализованная поражением под Полта­вой и утомленная трехдневным бегством. Знал он также, что шведы не располагали ни артиллерией, ни порохом, ни запасами продовольствия и фуража. Все это вместе взятое и дало ему основание потребовать от Левенгаупта немедленной капитуляции. После продолжительных совещаний с офицерами Левенгаупт решил сдаться.

Перед нами письмо, отправленное Меншиковым супруге сразу же после капитуляции. Дарье Михайловне он сообщал, что «бегучаго от нас неприятеля здесь мы сего числа настиг­ли и только что сам король и с изменником Мазепою в малых людех уходом спаслись, а достальных шведов всех живьем на окорд в полон побрали, которых будет числом около десяти тысяч, между которыми генерал Левенгоупт и генерал-майор Крейц. Пушки, всю амуницию тоже взяли» (29).

В приведенном отрывке все соответствует истине, за исключением одной детали: пленено было не «около десяти тысяч», как сообщал Меншиков, а 16 275 человек. Напомним, что в распоряжении князя находилось 9 тыс. солдат и офи­церов, т. е. почти в два раза меньше.

Это письмо прежде всего подтверждает удачный выбор царя. Петр правильно учел свойства характера Меншикова, которому в известной мере были свойственны и невероятная напористость и способность действовать очертя голову. Имен­но так и надо было поступить с деморализованным против­ником. Расчетливость Шереметева и осторожность Боура вряд яи могли быть полезными в той ситуации.

В связи с приведенной цифрой приходит на ум и другое: неизвестно, проявил бы светлейший столько напористости в требовании капитулировать, если бы знал подлинную чис­ленность шведов. Трофеями русских войск оказалось все ору­жие, снаряжение, артиллерия, 400 тыс. руб. в шведской казне и 4300 руб.— в мазепинской. Все, что шведы награбили за девять лет непрерывных побед в Польше, Курляндии и Сак­сонии, попало к русским. Среди пленных — рижский генерал-губернатор Левенгаупт, генералы Крейц, Круз, графы Дуг­ласы и другие высшие офицеры. Среди освобожденных — сот­ни русских пленных и в их числе бригадир Головин. Армия, силами которой Карл намеревался покорить Россию и разде­лить ее на княжества, перестала существовать.

Переволочна добавила к полтавской славе Меншикова но­вые лавры.

После Полтавы Петр раздает награды: графа Гавриила Ивановича Головкина он возвел в канцлеры, Петра Павловича Шафирова — в вице-канцлеры, Репнину, Брюсу и другим ге­нералам пожаловал орден Андрея Первозванного, генерал-лей­тенантам Голицыну и Боуру — деревни. Многие генералы и офицеры получили повышение в чинах. Но все эти награды не шли ни в какое сравнение с тем, как были отмечены заслу­ги Меншикова. Светлейшего царь пожаловал чином второго фельдмаршала (первым был Шереметев), а также городами Почеп и Ямполь! И без того уже огромные владения князя увеличились на 43 362 души мужского пола. По числу кре­постных он стал вторым после царя душевладельцем России. Этим наградам Меншиков обязан был прежде всего своей близостью к царю. Справедливости ради должно отметить, что все самые яркие страницы истории Северной войны в предполтавский и полтавский периоды написаны при актив­нейшем участии Меншикова: Калиш, Батурин, Полтава, Переволочна. Никого из соратников Петра нельзя поставить на одну доску со светлейшим по вкладу, лично внесенному в раз­гром шведов.

«Преславная виктория» под Полтавой коренным образом изменила внешнеполитическое положение России, и Петр отправляется в Европу, чтобы пожать дипломатические пло­ды победы русского оружия. Меншикова он отправляет в Польшу против войск Станислава Лещинского и шведского генерала Крассау. Однако шведы сами поспешно удалились в Померанию, а Станислав Лещинский, лишившийся их воору­женной поддержки, бежал из Польши. Петру князь доносил 29 сентября: «Понеже пишет к нам господин отъютант Уша­ков, что неприятель ушел к Померании, настичь его невоз­можно, того ради мы поход свой оставили» (30).

Распорядившись о расквартировании войск в Польше, Меншиков отправляется в Москву для участия в грандиозном параде победителей. Но накануне отъезда у него произошло крупное столкновение с подчиненным ему генералом Гольцем. Оно заслуживает внимания главным образом потому, что отражает некоторые черты характера князя, развивавшиеся по мере получения им новых чинов и укрепления дружбы с царем.

Еще в 1705 г. английский посол Витворт доносил своему правительству о Меншикове, что в России «ничто не делается без его согласия, хотя он, напротив, часто распоряжается без ведома царя в полной уверенности, что его распоряжения будут утверждены» (31). Пять лет спустя датский посол Юст Юль записал в дневнике слова, будто бы произнесенные Пет­ром: «Без меня князь может делать, что ему угодно; я же без 00 князя ничего не сделаю и не решу» (32).

В этом свидетельстве Юста Юля столько же истины, сколь­ко и преувеличения. Сомнительно, чтобы Петр без совета Мен­шикова не принимал решений. Но бесспорно, что князь если и не делал все, «что ему угодно», то позволял себе очень Многое, в частности распоряжался именем царя, ставя его лишь в известность о своих повелениях, а иногда не считал это необходимым. Властный и самолюбивый, он не терпел возражений и был неразборчивым в средствах, чтобы стереть всякого, кто пытался ему перечить.

Не меньше, чем самолюбием, светлейший был наделен высокомерием. Быть может, высокомерие на первых порах являлось своего рода защитной маской, часто используемой князем в общении с «породными» людьми, в глубине прези­равшими выскочку, которым он платил той же монетой. Но с таким же основанием истоки высокомерия следует искать в ненасытном честолюбии князя, безотказно удовлетворяемом царем.

Неприязненные отношения светлейшего с Гольцем, видимо, имели давнюю историю, но в 1709 г. они достигли кульминации. Гнев Меншикова вызвала то ли нерасторопность Гольца, то ли преднамеренное нежелание выполнять распо­ряжение князя, выходившее, как ему представлялось, за пределы служебных обязанностей,— он не выделил охраны для сопровождения княгини Дарьи Михайловны и царевича Алек­сея из Кракова в Ярославль. В результате путешественник и путешественница едва не попали в неприятельские руки. Гольц еще раз ослушался Меншикова и, сказавшись больным, 'не приехал по его вызову. Во время судебного разбирательства Гольц проиграл процесс. Ему пришлось признать себя виновным в том, что царевич Алексей и княгиня Меншикова едва не попали в плен, винился и в презрении указов «командующего фельдмаршала» Меншикова.

В истории с Гольцем Меншиков выглядел человеком, который не прощает неповиновения и пренебрежения к себе. Совершенно очевидно, что он добивался применения к Гольцу самой суровой меры наказания. Царь не пошел на поводу у своего фаворита прежде всего потому, чтобы за границей не сложилось мнения о неуважительном отношении в России к иноземным специалистам.

Менее суровым Меншиков выглядел в отношениях с под­чиненными и вельможами, которые, в отличие от Виниуса, не соперничали с ним в фаворе или не выказывали к нему, подобно Гольцу, пренебрежения, К подчиненным, безропотно выполнявшим его волю, князь проявлял снисходительность, даже если те ошибались, и готов был взять их под защиту, если кто-либо притеснял их в такой степени, что наносил ущерб его престижу.

У Меншикова была огромная армия подчиненных, подви­завшихся как на гражданской, так и на военной службе: чи­новники губернской канцелярии и Военной коллегии, много­численные коменданты воинских гарнизонов, многочисленный штат адъютантов, положенных ему как фельдмаршалу. В 1717 г., например, в его свите значилось 47 человек, в том числе 6 генерал-адъютантов, 3 адъютанта, 5 поручиков, 12 прапорщиков и 19 денщиков. Источники проливают свет на отношения, сложившиеся между ним и его адъютантами.

В конце 1717 или в начале 1718 г. адъютант Степан Нестеров был отправлен в Москву, судя по всему, с весьма важными поручениями. Но, прибыв в Москву, он хранил гробовое молчание. Можно было ожидать, что у Меншикова иссякнет терпение и он отправит адъютанту гневное письмо. Но князь, когда это было необходимо, умел сдерживать эмо­ции и в письме от 16 января 1718 г. ограничился «отеческим» внушением: «Зело удивляюся, что так вы чините, ибо уже чрез сколько почт писем от вас не имеем, чего никогда не сподевали. Того для через сие предлагаю, дабы вы впредь по вся почты к нам писали, через которые о всех тамошних обращениях уведомляйте» (33).

Нестеров, видимо, исправил оплошность, во всяком слу­чае, в последующих письмах нет никаких следов недовольства.

Нечто схожее с поступком Нестерова совершил прапор­щик Полочанов, отправленный в неизвестный нам пункт с каким-то поручением. Он получил следующее послание Меншикова от 30 января 1718 г.: «Вашей самой неосмотри­тельной простоте зело я удивляюсь, что за чем вы посланы, отвезли ль, не токмо обстоятельно, но ни малого и по се время уведомления нам, о чем хотя от нас вам и подтвержде­нием предложено, не получили и пребываете так безгласны, якобы подлые и весьма несмысленые».

Сколь важные новости ждали от прапорщика в канцеля­рии Меншикова, свидетельствует тот факт, что спустя три дня в его адрес было отправлено новое письмо. Оно в основном повторяло содержание первого, в нем тоже отсутствовали угрозы применить репрессии.

Бывали, однако, случаи, когда Меншиков распекал провинившихся без всякого снисхождения. В качестве примера при­дем случай с комиссаром Руниным, заведовавшим почтой в Нарве и по каким-то соображениям осмелившимся задержать ревельские и нарвские письма, адресованные Меншикову. Вызывающее поведение Рунина возбудило нескрываемое раздражение, и каждая строка письма незадачливому комиссару дышала гневом: «Зело удивляюсь вашему безумию, что вы для своих безделиц посланным с нужными от нарвского коменданта господина Сухотина к нам письмами на почтовых станах ведения своего подвод не даете и пакетов принимать не велите, и прочие противности и непослушания чините, в чем на вас, как от него, коменданта, так и от иных многих персон многие приходят жалобы». Это письмо Меншикова было отправлено 12 апреля 1718 г. и, как следует из дальнейшего, не оказало на Рунина должного воздействия. Под влиянием новой жалобы Сухотина Меншиков две недели спустя отправил еще одно послание с более сильными выражениями: «Мы надеялись, что вы по тому нашему предложе­нию свою злополучную гордость и бездушные поступки уже весьма отложите», но оказалось, что вы «прежние свои злогордостные паче ж бездельные еще поступки продолжаете». Разгневанный губернатор и фельдмаршал мог бы отстранить зарвавшегося комиссара от должности, но ограничился лишь требованием прислать объяснительную записку (34).

Рунин для Меншикова был чужим человеком. К «своим людям» князь относился куда благосклоннее, причем, проявляя заботу о них, он руководствовался отнюдь не альтруистическими побуждениями. «Своих» он опекал, протежировал при назначениях на должности в правительственные учреждения всех уровней, следил за продвижением по службе. Те, обязанные ему карьерой, готовы были всегда, как тогда говорили, «отслужить» своему патрону.

19 декабря 1709 г. москвичи стали свидетелями грандиозного парада победителей. В нем участвовал и Меншиков, ехавший чуть сзади Петра. На следующий день была разыграна сцена доклада князю-кесарю Ромодановскому главных участников победоносного сражения — Петра, Меншикова, Шереметева. Меншиков доложил: «Божией милостию и вашею кесарского величества счастием взял я в плен ушедших с Полтавского сражения под Переволочну генерала и рижского губернатора графа Левенгаупта... и 16275 человек» (35).

В начале апреля 1710 г. Меншиков вновь на театре войны. Операции развернулись в Прибалтике, там русские в течение года овладели важнейшими крепостями Эстляндии и Лифляндии. Меншиков участвовал в осаде Риги. Царь был недоволен действиями Шереметева, не обеспечившего полной блокады Риги, и отправил туда князя в полной уверенности, что тот сделает все, чтобы изолировать крепость от внешнего мира и принудить гарнизон к сдаче. Меншиков распорядился перекинуть через реку бревна и цепи, поставить в надлежа­щих местах пушки, чем лишил шведские корабли возможно­сти доставить гарнизону продовольствие и подкрепления. Все было готово к штурму, но началось «моровое поветрие» (чума), сильно опустошившее ряды осаждавших, и активные действия пришлось отложить.