Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | ||
|
Бурное время преобразований первой четверти XVIII в. невозможно представить без Петра I. Его незаурядные таланты, неуемная энергия и настойчивость придавали преобразованиям особый колорит и неповторимые черты. Но столь же прочно с петровскими преобразованиями связано имя Александра Даниловича Меншикова, человека несомненно одаренного и стяжавшего известность на самых различных поприщах — военном, административном, хозяйственном.
Меншиков являлся не единственным сподвижником Петра, которого волна новшеств вознесла на вершину славы и богатства. Сын органиста Павел Иванович Ягужинский стал генерал-прокурором — высшим должностным лицом в государстве. Крещеный еврей Петр Павлович Шафиров выбился в бароны и вице-канцлеры, т. е. занимал вторую по значимости должность во внешнеполитическом ведомстве. Среди видных деятелей петровского царствования встречаем Алексея Александровича Курбатова — архангелогородского вице-губернатора, обер-фискала Алексея Нестерова, петербургского генерал-полицеймейстера Антона Девиера. Их предки тоже не принадлежали к дворянскому сословию.
Никто, однако, из них не мог стать рядом с Меншиковым ни по вкладу, который они внесли в преобразовательные начинания царя, ни по милостям и заботливому вниманию, исходившими от Петра. Более того, рядом с Меншиковым нельзя поставить ни одного фаворита, кроме, быть может, Потемкина, которыми была так богата история давно прошедших времен. К одним из них, как Бирону, Разумовскому, и большинству фаворитов любвеобильной «матушки» Екатерины, природа была скупой на таланты. Другие, как Кутайсов, Аракчеев, умели угодничать, поднаторели в мелких интригах, но, лишенные способностей, не оставили сколь-нибудь заметного следа в качестве администраторов, военачальников или дипломатов.
Заслужить привязанность и дружбу Петра качествами, которыми обладали, например, Аракчеев или Кутайсов, было невозможно — ни Павел I, ни Александр I не чета Петру I; ценил он в человеке, которому отдал дружбу, с которым делил часы «веселия» и тяготы походной жизни, не только и не столько умение угадывать свои желания, сколько неиссякаемую энергию, преданность преобразованиям, беззаветную отвагу, готовность пожертвовать даже жизнью ради успешного выполнения поручения. Таким мы знаем Меншикова в годы наибольшей близости к Петру. Но мы знаем и другого Меншикова — человека необыкновенного тщеславия и надменности, казнокрада и стяжателя.
К концу своей умопомрачительной карьеры Меншиков носил титул, не вмещавшийся в десяток строк печатного текста. Каково же было происхождение герцога Ижорского, светлейшего князя Римской империи и Российского государства, генералиссимуса, верховного тайного действительного советника, рейхсмаршала, президента Военной коллегии, адмирала красного флага, санкт-петербургского губернатора, кавалера русских и иностранных орденов?
Дать точный ответ на поставленный вопрос вряд ли возможно, ибо сохранившиеся источники сообщают противоречивые сведения о предках светлейшего. Одну группу источников составляют донесения иностранных дипломатов, а также мемуары русских и иноземных современников. Надобно, однако, помнить, что ни дипломаты, ни мемуаристы не могли наблюдать Алексашку Меншикова в годы его детства, ни тем более интересоваться жизнью его безвестного родителя. Александр Данилович попал на страницы донесений послов и сочинений мемуаристов лишь со времени, когда он прочно укрепился в положении царского фаворита и оказывал влияние на ход военных и дипломатических событий, а также внутреннюю политику. Молва, на которую опирались современники, отказывала Меншикову в знатных родителях. Она была беспощадной к княжескому тщеславию и единодушной относительно его предков.
Самое раннее свидетельство о происхождении Меншикова относится к 1698 г., т. е. ко времени, когда он еще не был ни князем, ни фельдмаршалом. Не занимал он тогда никаких постов и в правительственном аппарате, хотя ему тогда было 26 лет (родился 6 ноября 1672 г.). Секретарь австрийского посольства Корб называл Меншикова «царским фаворитом Алексашкой». В «Дневнике путешествия в Московию» Корб поместил фразу, свидетельствующую, с одной стороны, о влиятельности Алексашки, а с другой — о его происхождении: «Говорят, что этот человек вознесен до верха всем завидного могущества из низшей среди людей участи». Английский посол Витворт, не касаясь деталей, сообщал своему правительству в 1705 г.: Меншиков — «человек очень низкого происхождения» (1).
Пять лет спустя датский посол Юст Юль в своем дневнике повторил эту версию, дополнив ее некоторыми подробностями: «Родился он в Москве от весьма незначительных родителей. Будучи подростком, лет 16-ти, он, подобно многим другим московским простолюдинам, ходил по улицам и продавал так называемые пироги» (2). Миних, поступивший на русскую службу в 1721 г., считал происхождение Меншикова «из простолюдинов» настолько общеизвестным и бесспорным, что полагал лишним приводить какие-либо доказательства. Князь Куракин в незаконченной истории царствования Петра I заявил, что Меншиков «породы самой низкой, ниже шляхетства» (3).
Полковнику Манштейну, современнику необычайного возвышения и падения Меншикова, были известны две версии о предках князя: одни — и таких, писал Манштейн, было большинство — считали Александра Даниловича сыном крестьянина, который пристроил свое чадо «в учение к пирожнику в Москве». Другие, продолжал Манштейн, полагали, «будто отец Меншикова находился в военной службе при царе Алексее Михайловиче», а сам Александр Данилович служил конюхом при дворе царя. Петр заметил остроумие будущего князя, перевел его в денщики, а затем, открыв в нем большие дарования, стал давать ему ответственные поручения.
Отношение самого Манштейна к вариантам о предке Меншикова достаточно определенно: «Я всегда находил первое мнение более близким к правде. Несомненно верно, что Меншиков низкого происхождения; он начал с должности слуги, после чего царь взял его в солдаты первой регулярной роты, названной им потешною. Отсюда уже царь взял его к себе, оказывал ему полное доверие» (4).
Подробнее всех о детских и юношеских годах Меншикова сообщает француз на русской службе Вильбоа. Как и многие современники, Вильбоа писал, что отец Меншикова «был крестьянин, получавший пропитание от продажи пирожков при воротах кремлевских, где завел он маленькую пирожную лавочку». К своему ремеслу он привлек и сына, вертевшегося с лукошком в Кремле, где покупателями товара были стрельцы и солдаты, с которыми разбитной продавец часто шутил. Проказы Алексашки забавляли и Петра, наблюдавшего за ним из кремлевского дворца. Непосредственное знакомство царя с пирожником состоялось, писал Вильбоа, при следующих обстоятельствах: «Однажды, когда он сильно кричал, потому что какой-то стрелец выдрал его за уши, уже не шутя, Петр послал сказать стрельцу, чтобы он перестал обижать бедного мальчика, а с тем вместе велел представить к себе».
Остроумие и находчивость мальчика, ровесника царя, понравились Петру, и тот велел его вымыть и одеть, чтобы определить к себе пажем. С тех пор Петр стал неразлучным с Меншиковым, и приятель царя, одаренный большим умом и способностями мгновенно все схватывать, стал быстро возвышаться (5).
Сюжет, изложенный Вильбоа, близок к сентиментальной сказке о превращении нищего в принца. По-иному описывает сближение Петра с Меншиковым брат известного своей ученостью Якова Брюса Петр. Этот автор мемуаров поведал, что Петр воспылал доверием и любовью к Меншикову после того, как тот предупредил его о грозившей ему смертельной опасности: Меншиков якобы рассказал царю о намерении бояр отравить его во время очередной пирушки.
Множественность и разноречивость версий, подчас содержавших явный налет фольклора, свидетельствует, с одной стороны, об интересе современников к карьере Меншикова, а с другой — подтверждает факт, что и для них, современников, в возвышении князя было немало загадочного.
Что касается происхождения Меншикова, то иностранцы, несмотря на различия в частностях, сходились в одном — будущий князь был родом из незнатной семьи.
Версию иностранных современников подтверждает царский токарь Андрей Нартов, описавший событие, очевидцем которого был. Как-то Меншиков в чем-то разгневал царя. «Знаешь ли ты,— кричал рассерженный Петр,— что я разом поворочу тебя в прежнее состояние, чем ты был? Тотчас же возьми кузов свой с пирогами, скитайся по лагерю и улицам и кричи: пироги подовые, как делывал прежде. Вон!»
Данилыч, отличавшийся находчивостью, возвел происшедшее в шутку. Он выбежал на улицу, схватил кузов у первого попавшегося пирожника, повесил его на себя и в таком виде вернулся во дворец. К этому времени царь успокоился. При ниде светлейшего он расхохотался и сказал:
— Слушай, Александр, перестань бездельничать, или хуже будешь пирожника.
Меншиков продолжал выкрикивать: «Пироги подовые! Пироги подовые!» (6).
Происхождение еще одного источника, освещавшего родословие Меншикова, было необычным. Ранним утром июля 1727 г. мастеровой Городовой канцелярии Даниил Колосов, выходя «для нужды» на улицу, обнаружил в сенях бывшей Штатс-конторы, где он жил, крашенинный мешочек. В нем было завернуто подметное письмо. Находка доставила мастеровому немало хлопот. Попытался сдать ее своему начальству, но Ульяна Синявина не застал дома. Пошел в Тайную канцелярию, но майор Румянцев тоже не пожелал принять письмо и направил «счастливчика» к коменданту столичного города Фаминцыну. Тот повертел письмо и поспешил от него избавиться, порекомендовав отнести его в Верховный тайный совет. Выше инстанции уже не было.
Странное на первый взгляд стремление чиновников отмахнуться от письма объяснялось очень просто — оно жгло им руки, его содержание было направлено против Меншикова. В своем месте мы еще вернемся к нему. Здесь же отметим то, что непосредственно относится к происхождению князя. Анонимный автор обвинял Меншикова в том, что он «дванадесятилетнего отрока (Петра П.—Д. П.) принудил обручиться с недостойною того брака дочерью своею, внукою маркитанского» (7). Следовательно, дед Марии Александровны Меншиковой, отец Александра Даниловича, согласно анониму, был маркитантом — продавцом съестного для солдат.
Иные сведения о предках Меншикова сообщают источники официального происхождения. Их два, причем интересующий нас вопрос они освещают одинаково. Речь идет о дипломах на пожалование Меншикову княжеского достоинства Римской империи и Ижорского князя Российского государства. В царском дипломе глухо сказано, что Меншиков происходил «из фамилии благородной литовской, которого мы, ради верных услуг в нашей гвардии родителя его и видя в добрых поступках его самого надежду от юных лет, в милость нашего величества восприяти и при дворе нашем возрастите удостоили» (8).
Давно известно, что чем меньше в тексте фактов и больше общих слов, тем легче завуалировать истину. Приведенная выше фраза из диплома оставляет простор для домыслов и вопросов, а также ответов на любой вкус.
В самом деле, что скрывалось за расплывчатым понятием «верные услуги», будто бы оказанные родителем Александра Даниловича; на каком поприще проявил себя отец Меншикова: административном, военном, придворном? Много лет спустя Александр Данилович предпримет попытку расшифровать смысл «верной услуги» — она состояла в том, что отец якобы раскрыл заговор Федора Шакловитого. Однако на страницах, четырехтомной публикации розыскного дела фамилия Меншикова даже не упомянута.
Заслуги можно списать на счет «милости божией» — так угодно было оценить их Петру. Сложнее обстояло дело с отдаленными предками, причисленными к «фамилии благородной литовской», конечно же, со слов Александра Даниловича и при участии барона Гюйссена, хлопотавшего при венском дворе о выдаче ему княжеского диплома. Эта версия нуждалась в обосновании, и Меншиков предпринял две попытки добыть необходимые доказательства.
Первая из них была предпринята вскоре после получения дипломов — в середине декабря 1707 г. он заручился документом, утвержденным съездом литовской шляхты и подписанным великим маршалком княжества Литовского Воловичем, директором съезда князем Радзивиллом и еще 46 знатными литовцами. Подписавшие удостоверяли, что они признали Александра Менжика «нашей отчизны княжества Литовского сыном» (9). Но удостоверив принадлежность Меншикова «к породе пашей», шляхта уклонилась сообщить какие-либо подробности: она не могла назвать фольварк, которым владели предки Менжика, равно как и сообщить, где, когда и на какой службе находились эти предки.
Подписанный документ вызывает подозрения. Не появился ли он на свет после обильного угощения, устроенного Меншиковым, чье княжеское достоинство уже зарегистрировано австрийским императором и русским царем. Светлейший, надо полагать, не поскупился и на обещания предоставить какие-либо льготы шляхте, чьи владения находились на театре военных действий.
Получив постановление съезда, князь угомонился относительно своих предков до времени, когда у него возник план породниться с царствующей фамилией. Для надутого тщеславия уже было недостаточно принадлежности к дворянскому сословию вообще. Князю хотелось быть потомком не ординарного дворянина, а дворянина, ведущего свою родословную из глубины веков, и показать, что тесть российского императора не человек случая и безродный выскочка, а потомок варягов, людей, близких к Рюриковичам. Так возникла идея взрастить пышное генеалогическое древо, своими корнями уходящее в далекое прошлое.
В архиве сохранился черновой набросок генеалогии князя на латинском языке (10). Автор ее, видимо, признал безнадежной попытку оперировать именами и точными датами и их отсутствие решил компенсировать общими рассуждениями о превратностях человеческой судьбы. Тем самым открывался простор для взлета фантазии. «Даже звезды и большие светила часто подвержены затмениям»,— заявляет автор. То же самое происходит и с людьми: знатные роды вымирают или предаются забвению, чтобы при благоприятных условиях вновь подняться со дна и вознестись на новую высоту. Подобную метаморфозу испытал и род Меншиковых.
«Некоторые (кто? — Н. П.),—писал составитель генеалогии, — опираясь на сведения (какие? — Н. П.) об особой знатности рода Меншиков, приходят к выводу, что предки упомянутого Андрея Меншикова прибыли на Русь из варяг вместе с Рюриком». Один из представителей варяжской дружины, предок Андрея Меншикова, получил в управление область Вологды. «Другие же (неизвестно, кто подразумевается под этими „другими".— Н. П.),— продолжает автор,— считают, что сам князь Андрей Меншик или отец его в XIV или XV веках» вследствие непрекращавшихся преследований православной церкви в Литве покинул ее, переселившись в Россию, где был удостоен титула русского князя. Еще до выхода в Русь предки Андрея Меншикова сначала в Польше, а затем в Литве породнились с знатнейшими фамилиями. Они имели герб с изображением головы быка на золотом поле, т. е. герб ободритов, от которых произошли Рюрики. На этом основании, написано в тексте, «некоторые пришли ко вполне правдоподобному заключению, что род Меншика был связан родственными узами с королями или князьями ободритов, откуда берет начало род Рюрика».
Кто такие ободриты, которых составитель генеалогии прочил в предки Меншикова?
Ободриты, или бодричи,— племя западных славян, обитавших в бассейне реки Лабы (Эльбы). Бодричи ранее восточных славян приобщились к феодальным отношениям: они уже в VI—VIII вв. имели князей, дружину и предпринимали походы на соседей. Родовитые люди России XVII в. любили корни своего родословного древа выращивать не в родной земле, а на чужбине, изображая предков пришельцами из других стран — пруссами, варягами, бодричами. Меншиков, естественно, не желал быть хуже других. Если, однако, у подлинных аристократов типа Куракиных или Шереметевых мифических, варягов или пруссов уже в XI или XIV в. сменяют реальные лица, бытие которых отразили источники, то у Меншикова, как ни старались ученые составители, реальных предков, живших в отдаленные времена, обнаружить не удалось.
Уязвимость туманных рассуждений была, видимо, очевидна и автору, и он вынужден признаться, что всякие подробности скрываются «во тьме веков». Это не помешало ему категорически утверждать: «существовал род Меншика в России и знатный род Меншика в Польше», от последнего и произошел отец светлейшего князя.
Ни один из перечисленных фактов генеалогии Меншикова документально не подтвержден, как, впрочем, не подтвержден и факт пленения в 1664 г., во время русско-польской войны, отца Меншикова Даниэля. Будучи в плену, Даниэль женился на «Игнатьевне», дочери какого-то «уважаемого купца», и поступил в службу к царю Алексею Михайловичу. По совету друзей Даниэль Меншик русифицировал свое имя и фамилию и стал Даниилом Меншиковым. По совету тех же друзей он поступился еще одним достоянием: чтобы не раздражать знати, Даниэль в фамильном гербе изображение головы быка заменил коронованным сердцем. «Поскольку он, как никто другой, владел искусством править лошадьми и объезжать их, царь Федор Алексеевич взял его служителем своей конюшни». Родословие далее, как упомянуто выше, приписывает Даниле Меншикову раскрытие заговора Шакловитого в 1689 г.
Отец Александра Даниловича, согласно родословию, умер в 1695 г. «оставив без какого-либо имущества и в величайшей бедности четырех детей сирот». Далее следует перечисление основных вех жизни Александра Даниловича, не вызывающее сомнений в их достоверности: участие в сражениях Северной войны, получение наград от Петра и иностранных государей, назначение на должности и т. д.
Бросаются в глаза недомолвки относительно родителей Меншикова. Например, кто такая «Игнатьевна», мать будущего князя? Если она была дочерью почтенного купца, то как случилось, что внуки этого купца оказались в «величайшей бедности»? А как добывал средства к жизни Алексашка в годы, предшествовавшие знакомству с царем? Не следует ли понимать признание бедности родителя как косвенное признание того, что источником его существования в те годы была торговля пирожками? Не ясен и вопрос о братьях. Я изучил весь семейный архив князя, его переписку с супругой, детьми и родственниками жены, и ни в одном из них он не упоминает ни о матери, ни об отце, ни о братьях.
Короче, перед нами далекий от совершенства пример фальсификации генеалогии. Во второй половине XVIII столетия в подобных делах настолько поднаторели, что представитель крапивного семени средней квалификации за сходную мзду мог состряпать любую генеалогию и изобрести предков, угодных заказчику. Во времена Меншикова с этой задачей не могли справиться и европейски образованные юристы, несомненно привлеченные светлейшим для выполнения поручения.
Поскольку генеалогия, как и сочинение о жизни и деятельности Александра Даниловича Меншикова, составлялась в окружении князя и не без его ведома, то небезынтересно ознакомиться с тем, какой версии придерживался он сам в описании своего детства и обстоятельств знакомства с царем.
В одном анонимном сочинении, будто бы имевшем хождение среди современников и пересказанном в жизнеописании Меншикова, было написано: «Князь был не единственным на свете человеком, который с низших степеней достиг до высших. Он и сам не скрывал этого, но часто откровенно рассказывал, какую бедность терпел в юности». Это признание, однако, не лишало Меншикова возможности упрямо твердить о своих благородных предках: «Впрочем, он происходил от благородной, хотя и обедневшей фамилии, из которой в прежние века были в России и князья, и теперь милостию государя и долговременными тяжкими, но полезными услугами, достиг сам до высоких почестей, званий и достоинств».
Что касается появления Меншикова при царском дворе, то рассказ о том выглядит не менее респектабельно: будущий князь заставил обратить на себя внимание царя такими привлекательными качествами, как ум и сметливость.
Поначалу Алексашка прибыл устраивать свою судьбу в потешную роту. «Как скоро его светлость явился в эту роту, тотчас был принят его величеством в число солдат (в октябре 1691 г., в день рождения Алексея Петровича), потому что он отличался красивою наружностью и счастливой физиономией и в своих речах, равно как и в своих приемах обнаружил бойкий живой ум, здравый рассудок и добросердечие».
Перечисленные свойства характера позволили Меншикову быстро усвоить экзерциции и превзойти в этом не только своих сверстников, но и более великовозрастных сослуживцев. Царь, кроме того, обратил внимание на опрятность, вежливость и воздержание новобранца и взял его к себе денщиком (10а).
Скудость источников о происхождении Меньшикова и их противоречивое содержание породили противоречивые на этот счет суждения историков. Известный автор 30-томного сочинения о Петре I, опубликованного еще в XVIII веке, Иван Иванович Голиков, писал: «За достовернейшее из преданий касательно славного князя Мешпикова принято, что он родился в Москве в 1674 году от бедного польского шляхтича, служившего при царской конюшне в стремянных, и что оставшись после отца, в детстве, лишился и последнего малого его имущества и принужден был искать себе пропитание у одного из московских пирожников». Затем он в 1686 г. поступил в услужение к Лефорту, а от него — к царю (11).
В утверждении Голикова есть неточность, существенно меняющая суть дела: он писал, что Меншиков лишился отца в детстве, в то время как, по свидетельству самого князя, его родитель умер, когда ему исполнился 21 год — в 1695 г. Следовательно, если Алексашка и продавал пироги, то изготовленные не московским пирожником, а Данилой Меншиковым. Кроме того, круг источников, находившихся в распоряжении Голикова, был крайне узок: он не мог пользоваться ни донесениями иностранных дипломатов, ни мемуарами, ставшими достоянием историков лишь столетие спустя.
У А, С. Пушкина, живо интересовавшегося временем Петра I, мы обнаруживаем два несхожих высказывания о происхождении Меншикова. В одном из них, раннем, относящемся к 1829 г., в знаменитом четырехстишье «Полтавы» о птенцах гнезда Петрова Пушкин писал:
И Шереметев благородный,
И Брюс, и Боур, и Репнин,
И, счастья баловень безродный,
Полудержавный властелин...
Имя «полудержавного властелина» не названо, но, вне всякого сомнения, под ним подразумевается Меншиков, которого поэт аттестовал «баловнем безродным». Иными словами, Пушкин в конце 20-х годов придерживался неофициальной версии происхождения Меншикова. Позже, в середине 30-х годов, когда поэт приступил к сбору материалов о Петре I, он безоговорочно принял версию, изложенную в дипломе Меншикова: «Никогда он не был пажем и не продавал подовых пирогов. Это шутка бояр, принятая историками за истину». Под «историками» Александр Сергеевич подразумевал И. И. Голикова, труд которого он основательно штудировал. Свое мнение Пушкин подкрепил ссылками на синодик. Но в синодике, равно как и в деле об убийстве сына Грозного, бесполезно искать предков Меншикова, ибо сам он считал, что его предки в XVI в. находились в Литве. А. С. Пушкин упоминает и о том, что А. Д. Меншиков «отыскивал около Орши свое родовое имение12. Однако документального подтверждения этих поисков обнаружить не удалось.
Ближе всего к истине о происхождении Меншикова был, на наш взгляд, крупнейший историк прошлого столетия С. М. Соловьев. «Современники иностранцы,— писал маститый ученый,— единогласно говорят, что Меншиков был очень
незнатного происхождения; по русским известиям он родился близ Владимира и был сыном придворного конюха» (13).
Страницы, отведенные выяснению происхождения Меншикова, любопытны лишь в плане личной характеристики князя. Он пускался во все тяжкие, чтобы удовлетворить свое неуемное тщеславие. Происхождение Меншикова помогает постичь еще одну особенность его характера — ненасытную тягу к богатству. Человек, подобно ему выбившийся из нищеты, быстро познавал цену богатства, прелести роскоши и не стеснялся в выборе средств для приобретения того и другого. По алчности Меншикова можно сравнить с нуворишами лишь с тем различием, что у последних главным мерилом богатства являлись деньги, а у князя, жившего в иных социальных условиях,— крещеная собственность. Вместе с тем надобно помнить: кем бы ни были предки Александра Даниловича, торговал ли он сам пирожками или нет, существенного значения не имело, ибо Меншиков, влившись в ряды новой знати, став светлейшим князем, безоговорочно служил интересам этой знати. Прошлое оставляло у него всего лишь неприятное воспоминание, создавало своего рода комплекс социальной неполноценности в общении с родовитыми людьми, впрочем легко преодолеваемый при жизни Петра, поскольку рядом с сыном конюха с царем сотрудничали сын сидельца в лавке купца, сын настора, а супруга царя, будущая императрица, в прошлом была прачкой.
Какие ж«сведения из разноречивого потока информации о происхождении Меншикова следует признать более или менее достоверными?
Менее всего внушают доверие попытки князя вести свою родословную от ободритов, почитавшихся многими родовитыми людьми того времени своими предками. Можно быть вполне увередшым, что сведения о предках, запечатленные в генеалогическом сочинении, относятся к разряду мифов. Столь же сомнительно свидетельство литовской шляхты, разглядевшей в князе человека «нашей породы» и признавшей его выходцем из Литвы. Вряд ли можно положиться на версию о пленении отца Меншикова в годы русско-польской войны за воссоединение Украины и службе Даниэля Меншика стремянным конюхом у царя Алексея Михайловича. Сидения известных нам источников, подтверждающих «благородное» происхождение князя, настолько мутны, что принимать их всерьез нет оснований.
Остается одно — исходить из достоверного факта, что родитель Меншикова, как и его сын Александр, добывали хлеб насущный торговлей пирогами. Но этого рода занятие дает основание отклонить всякие попытки Меншикова изобрести благородных предков — он происходил по терминологии того времени из «подлородных» людей. Отнести его к потомкам жителя Москвы или владимирского крестьянина — в конечном счете деталь, не меняющая сути дела.
Путь Меншикова от пирожника до светлейшего князя совершен на глазах у современников, он отражен и в источниках. Исключение составляет тот отрезок пути, когда юный Алексашка сменил порты и рубаху пирожника на мундир солдата потешной роты и денщика Петра. В этом качестве он, надо полагать, принимал какое-то участие в событиях 1689 г., когда царь противостоял честолюбивым замыслам своей сестры Софьи, участвовал вместе с ним в потешных маневрах, поездках на Переяславское озеро и в Архангельск, наконец, в Азовских походах.
Образ жизни Алексашки в детские годы исключал возможность приобретения самого элементарного образования — он до конца дней своих оставался неграмотным. Об этом писали все современники иностранцы.
Читаем запись датского посла Юста Юля под 1710 г.: «Князь Меншиков говорит порядочно по-немецки, так что понимать его легко, и сам он понимает, что ему говорят, но ни по-каковски ни буквы не умеет ни прочесть, ни написать — может разве подписать свое имя, которого, впрочем, никто не в состоянии разобрать, если наперед не знает, что это такое» (14). Другой современник, имевший случай наблюдать светлейшего много лет спустя, сообщил на этот счет любопытную и не лишенную правдоподобия деталь: Меншиков наивно пытался разыгрывать роль человека, постигшего премудрости письма: «Он не умел ни читать, ни писать и выучился только плохо подписывать свое имя. Но в присутствии людей, не знавших о том, скрывал он свою безграмотность и показывал вид, будто читает бумаги» (15). Иностранцам вторит русский современник — князь Борис Иванович Куракин. По его сведениям, Меншиков — «человек не ученой, ниже писать что мог, кроме свое имя токмо выучил подписывать» (16).
Откровенно говоря, свидетельства иностранцев, как правило не выказывавших симпатии к светлейшему, как и свидетелъство Куракина, оставившего наполненные сарказмом характеристики сподвижников Петра, вызывали сомнения. В самом деле, как можно было справляться с обязанностями сенатора, фельдмаршала, президента Военной коллегии и губернатора человеку, умевшему начертать только имя и фамилию? Оставаться неграмотным было непостижимо тем 6олее, что именно в годы преобразований в стране интенсивно формировалась и набирала силу бюрократия, и всякая бумага, вышедшая из недр многочисленных канцелярий, приобретала огромную силу: ее надо было читать и обязательно оставлять на ней след в форме резолюций, помет и тому подобное. Наконец, факт неграмотности Меншикова вступает в вопиющее противоречие с другим хорошо известным фактом: он не презирал ученость и высоко ценил знания.
Свидетельства иностранцев ничего бы не стоили, если бы мы не располагали главным доводом в пользу их правоты: среди десятков тысяч листов, сохранившихся в фамильном архиве Меншикова, не обнаружено ни одного документа, написанного рукою князя. Не попадались и следы правки и редактирования составленных документов. Даже сотни писем к Дарье Михайловне, сначала наложнице, а затем супруге, не говоря уже о тысячах писем к царю и вельможам, все до единого были написаны канцеляристами. Это обстоятельство, по всей вероятности, наложило отпечаток и на содержание Писем Меншикова к супруге. В отличие от писем Петра к Екатерине, с характерной для этого жанра интимностью и гражавших индивидуальность автора, послания Меншикова, неизменно любезные, были полны канцелярских оборотов и походили на деловые бумаги. Документы сохранили лишь подпись Меншикова, всегда одинаковую, стояла ли она в письмах к супруге, или в донесениях царю: «Александр Меншиков».
Кстати, Юст Юль и Вильбоа сгущали краски, сообщая о неумении Меншикова разборчиво написать свою фамилию. Подпись стала менее разборчивой и буквы приобрели расплывчатость только к старости князя, а в молодые годы он подписывался четким почерком и неизменно без мягкого знака, в то время как грамотная Дарья Михайловна иногда писала: «Дарья Меньшикова».
Существуют, кроме того, и косвенные доказательства неграмотности Меншикова: в описи личного имущества сосланного в Ранненбург князя отсутствовали письменные принадлежности, а у членов семьи они были. Наконец, в одном из писем ссыльного Меншикова в Верховный тайный совет помещена любопытная приписка, адресованная Остерману: «Ежели какое в титуле высокоучрежденного Верховного тайного совета есть погрешение, в том покорно прошу не иметь на меня гнева, понеже канцелярских служителей при мне ни одного человека не обретаетца, кроме что объявлены в реэстре копеисты из моих служителей, которые были у меня в домовой моей канцелярии. И то робята, которые только могут копии писать» (17). Следовательно, князь, будучи первоприсутствующим в Верховном тайном совете, не знал формуляра обращения к этому учреждению. Такое может случиться только с человеком, всегда пользовавшимся услугами опытных канцеляристов и лично никогда не читавшим ни челобитных частных лиц, ни донесений Сената, Синода и коллегий высшему органу власти страны.
Таким образом, неграмотность Меншикова бесспорна. Но тогда возникает вопрос, как он умудрялся справляться с уймой дел, возложенных на него царем. Они относились к самым разнообразным отраслям государственного хозяйства и управления и часто требовали специальных познаний. Как он распоряжался своими многочисленными вотчинами? Наконец, почему Меншиков при своих способностях не мог одолеть элементарной грамоты, которую энергично насаждал в стране Петр, да и сам он, Меншиков, ему в этом активно помогал?
Недоумение на этот счет возникло и у цитированного выше Юста Юля: «В таком великом муже и полководце, каким он почитается, подобная безграмотность особенно удивительна» (18).
Рассеять недоумения и ответить на поставленные вопросы, естественно возникающие у каждого читателя, ояираяеь на источники, невозможно. Не известен также ии единый упрек паря Меншикову по поводу неграмотности последнего. Остается ограничиться догадками.
Неграмотность князя, видимо, не являлась непреодолимой помехой при выполнении им разнообразных обязанностей, во всяком случае крупных неприятностей она ему не доставляла. Как фельдмаршал и крупнейший вотчинник, он польг зевался услугами многочисленных стряпчях, адъютантов, денщиков и управляющих. Один из деятелей этого рода, служивший князю верой и правдой в течение 20 лет, известен по фамилии — Алексей Волков. В письме к светлейшему в 1725 г.. он перечислял все свои заслуги перед «вашей светлостью и всем домом вашим», думается не преувеличенные, ибо всякое отступление от истины могло вызвать у адресата разджражение.
Судя по характеру выполнявшихся обязанностей, во многих случаях весьма щекотливых, Волков принадлежал к числу самых доверенных слуг князя. В круг его забот входил контроль за «домовым приходом и расходом», личная переписка, которую Волков, как он писал, вел «со всяким охранением вашего интереса и секрета». Своим «дненощным трудом» он представлял интересы князя в следственных комиссиях, он же отправлял должность адвоката. «А паче всего,— писал Волков,— во время бывших баталий, акций и блокад неотступно при вашей светлости был, охраняя ваше здравие со всяким тщанием, и при всяких случаях служил по всякой возможности как советом, так и делом» (19).
Консультант, бухгалтер, поднаторевший в распутывании кляуз стряпчий, Волков принадлежал к числу дельцов, фактически являвшихся правой рукой князя, но всегда остававшихся в тени.
Другим подручным Меншикова был Франц Вит. Круг его обязанностей тоже был достаточно широк. Он вел переписку князя с иностранными корреспондентами, посредничал в приобретении для него у иностранных купцов драгоценностей, 'заморских вин и цитрусовых, выступал в роли переводчика. Иногда он по поручению князя совершал инспекционные поездки. Так, осенью 1722 г. Вит отправился проверять вдоль Невы и Ладожского озера устройство бечевника — тропы, по которой бурлаки тянули барки.
Но при выполнении поручений князь не мог полностью положиться на помощь Волкова и ему подобных. Он обладал по крайней мере двумя свойствами своего незаурядного ума: цепкой памятью, способной держать в голове все детали многогранных обязанностей, и высоко развитым здравым смыслом, заменявшим ему ученость и образованность. Именно наличие этих качеств помогает оценить деятельность князя — удивление сменяется восхищением.
В годы первого двадцатилетия сотрудничества с царем Меншиков, как и его повелитель, вел кочевой образ жизни, сначала сопровождал Петра в разъездах и походах, затем самостоятельно командовал войсками. И хотя силы молодости были неисчерпаемы, у него все же не оставалось времени для устранения пробелов, порожденных суровым детством. Тогда он без ущерба для дела эксплуатировал свою память и здравый смысл. Позже сесть «за парту» ему, видимо, мешали возраст и княжеский апломб. Теперь память, быть может, и стала менее острой, но накопился огромный опыт.
С неграмотностыо Александра Даниловича связав еще один курьез в его биографии — Меншиков был первым из русских, кого иностранное академическое учреждение избрало своим членом. Петр I, как известно, был избран членом французской академии в 1717 г. Меншиков ухитрился упредить царя на целых три года. Не кто-нибудь, а сам Ньютон 25 октября 1714 г. известил Александра Даниловича об избрании его членом Королевского общества. Вот это письмо: «Могущественнейшему и достопочтеннейшему владыке господину Александру Мешпикову, Римской и Российской империи князю, властителю Ораниенбурга, первому в советах царского количества, маршалу, управителю покоренных областей, кавалеру ордена Слона и высшего ордена Черного Орла и пр. Исаак Ньютон шлет привет.
Поскольку Королевскому обществу известно стало, что император ваш, е. ц. в. с величайшим рвением развивает во владениях своих искусство и науки и что Вы служением Вашим помогаете ему не только в управлении делами военными и гражданскими, но прежде всего также в распространении хороших книг и наук, постольку все мы исполнились радостью, когда английские негоцианты дали знать нам, что ваше превосходительство по высочайшей просвещенности, особому стремлению к наукам, а также вследствие любви к народу нашему желали бы присоединиться к нашему обществу. В то время по обычаю мы прекратили собираться до окончания лета и осени. Но услышав про сказанное, все мы собрались, чтобы избрать ваше превосходительство, при этом были мы единогласны. И теперь, пользуясь первым же собранием, мы подтверждаем это избрание дипломом, скрепленным печатью нашей общины. Общество также дало секретарю своему поручение переслать к Вам диплом и известить Вас об избрании. Будьте здоровы.
Дано в Лондоне 25 октября 1714 г.»
Письмо вызывает множество вопросов, ответы на которые, вероятно, следует искать прежде всего в архиве Королевского общества. Небезынтересно знать, как обосновывал свою просьбу Меншиков в письме Королевскому обществу от 23 августа 1714 г.? В чем состояли его научные заслуги и на каком основании великий Ньютон именовал Данилыча человеком «величайшей просвещенности»? Кто были «английские негоцианты», лестно отзывавшиеся о плодотворной деятельности Мкшиикова на ниве распространения науки в России? Наконец, довелось ли Меншикову раскошеливаться, чтобы заручиться благосклонностью «английских негоциантов» и единодушием членов Королевского общества, пополнившего свои ряды новым членом, или это был доброжелательный жест английского правительства?
Два следствия вступления Меншикова в Королевское общество можно выявить и по документам архивного фонда Меншикова. С одной стороны, в фонде сохранился диплом Королевского общества, выданный Меншикову, с другой — документы этого же фонда отразили любопытную деталь: Данилыч ли разу не рискнул упомянуть о своей принадлежности к Королевскому обществу и украсить свой титул еще тремя дополнительными словами: член Королевского общества. Скромностью Меншиков не отличался, но в данном случае здравый смысл взял верх над тщеславием.
Дата публикования: 2014-11-29; Прочитано: 427 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!