Нечего терять 21 страница

– И?

– И ничего. Это не мое дело.

– И вы не собираетесь никому об этом рассказать?

– Там есть полицейский по имени Воэн, – продолжал Ричер. – Я намерен рассказать ей. Она имеет право знать. Она в это вовлечена сразу с двух сторон.

– Я ее знаю. Она не будет рада.

– Может быть, да, а может быть, и нет, – ответил Ричер.

– Я не имею к этому отношения, – сказал водитель. – Я просто попутчик.

– Нет, имеете, – возразил Ричер. – Мы все имеем.

Он еще раз проверил сотовый телефон. Сигнала по‑прежнему не было.

По радио тоже ничего не было. Водитель прошелся по всему диапазону, но ничего не нашел. Только шум помех. Огромный континент, почти пустой. Грузовик ехал дальше, подскакивая на неровной поверхности дороги.

– А кто поставляет продукты в Диспейр? – спросил Ричер.

– Не знаю, – ответил водитель. – Меня это не интересует.

– Вы там бывали?

– Однажды. Заехал посмотреть. Одного раза вполне хватило.

– Почему же люди продолжают там жить?

– Не знаю. Может быть, дело в инерции.

– А поблизости есть работа?

– Полно. Они могут поехать на запад, в Хафвей, где много рабочих мест. Или в Денвер. Там идет строительство. Черт возьми, они могут отправиться на восток в Топику. Мы стремительно растем. Отличные дома, превосходные школы, хорошо платят, есть все, что нужно. Земля огромных возможностей.

Ричер кивнул и снова проверил сотовый телефон. Сигнала не было.

Они приехали в Хоуп немногим раньше десяти. Все здесь выглядело тихим, спокойным и неизменным. Над головой собирались тучи, заметно похолодало. Ричер попрощался с водителем на Первой улице и немного постоял на тротуаре. Сотовый телефон заработал. Но он не стал звонить. Ричер прошел до Пятой улицы и повернул на восток. С расстояния в пятьдесят ярдов он увидел, что возле дома Воэн нет машины. Ни патрульного автомобиля, ни черного «краун вика». Ничего. Он зашагал дальше, чтобы посмотреть на подъездную дорожку.

Там стоял старый пикап «шевроле», припаркованный носом к двери гаража. Все окна были застеклены. На стеклах еще оставались наклейки, и они были совершенно чистые, если не считать нескольких отпечатков ладоней и следов воска. Они казались слишком новыми по контрасту с облупившейся краской. Стремянка, ломик и фонарик лежали в кузове. Ричер подошел к входной двери по выложенной камнем дорожке и нажал на кнопку звонка. И услышал, как он звонит внутри дома. Вокруг царили тишина и спокойствие. Ричер стоял на крыльце долгих тридцать секунд, а потом дверь распахнулась.

Воэн посмотрела на него и сказала:

– Привет.

Глава

Воэн была в той же черной одежде, что и прошлой ночью, и выглядела спокойной и собранной, но немного отстраненной, словно ее мучили какие‑то мысли.

– Я беспокоился из‑за тебя.

– Неужели?

– Я дважды пытался до тебя дозвониться. Сюда и в машину. Где ты была?

– В разных местах. Тебе лучше зайти.

Она провела его по коридору на кухню. Здесь все выглядело так же. Чисто, аккуратно, идеальный порядок, у стола три стула. На стойке стакан с водой и кофе в кофеварке.

– Я сожалею, что не сумел сразу вернуться.

– Не нужно передо мной извиняться.

– Что случилось?

– Хочешь кофе?

– После того как ты расскажешь мне, что пошло не так.

– Все в порядке.

– Так я тебе и поверил.

– Ладно, нам не следовало так поступать прошлой ночью.

– Какую часть ты имеешь в виду?

– Ты сам знаешь. Ты воспользовался ситуацией. И теперь меня мучает совесть. Поэтому когда ты не вернулся вместе с самолетом, я выключила телефон и рацию, поехала в Колорадо‑Спрингс и все рассказала Дэвиду.

– Посреди ночи?

Воэн пожала плечами.

– Они меня впустили. На самом деле они вели себя очень хорошо.

– И что сказал Дэвид?

– Это жестоко.

Ричер покачал головой.

– Вовсе нет. Я задал обычный вопрос.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Дэвида больше нет. Во всяком случае, того, которого ты знала. Он не существует как человек. И еще я хочу сказать, что у тебя есть выбор. Выбор совсем не новый. Начиная с Гражданской войны мы несем массовые потери. За прошедшие сто с лишним лет в положении Дэвида оказались десятки тысяч мужчин. Из чего следует, что на твоем месте побывали десятки тысяч женщин.

– И?

– Все они сделали выбор.

– Дэвид все еще существует.

– В твоих воспоминаниях. Но не в реальном мире.

– Он не умер.

– Но и живым его не назовешь.

Воэн промолчала, отвернулась, вытащила из шкафчика чашку из тонкого фарфора и налила в нее кофе. Протянула чашку Ричеру и спросила:

– Что было в маленькой коробке Тармана?

– Ты видела коробку?

– Я последовала за тобой через десять секунд. Я не собиралась ждать в машине.

– Но я тебя не заметил.

– Так и было задумано. Я тебя видела. Мне удалось все рассмотреть. «Вы хотите полететь вместе со мной?» Он избавился от тебя по пути?

Ричер кивнул.

– В Форт‑Шоу, Оклахома. На военной базе.

– И ты попался.

– Что правда, то правда.

– Ты не такой ловкий, как тебе кажется.

– Я никогда не говорил, что я ловкий.

– Что было в коробке?

– Пластиковый сосуд.

– А что в сосуде?

– Сажа, – ответил Ричер. – Останки людей, побывавших в огне. Они соскребают их с металла.

Воэн села за стол.

– Это ужасно, – сказала она.

– Хуже, чем ужасно, – поправил ее Ричер. – Все сложнее.

– О чем ты?

Ричер уселся напротив.

– Ты можешь вздохнуть спокойно, – сказал он. – На заводе нет разбитых «хамви». Их отправляют в другие места.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что «хамви» так не горят. Чаще всего они взрываются, и людей выбрасывает наружу.

Воэн кивнула.

– Дэвид не получил ожогов.

– Так горят танки, – продолжал Ричер. – Из танка невозможно выбраться. Остается только сажа.

– Я понимаю.

Ричер ничего не сказал.

– Но почему ты говоришь, что все сложнее?

– Это лишь первый из серии выводов. Как логическая цепная реакция. Мы используем там наши танки. Что, наверное, не такая уж большая неожиданность. Но мы теряем танки, а это огромная неожиданность. Мы всегда понимали, что можем лишиться нескольких танков в войне с Советами. Но будь я проклят, если мы ожидали, что будем нести такие потери в схватке с кучкой какого‑то террористического сброда с самодельной взрывчаткой, способной уничтожать боевые танки армии США. А это не слишком хорошо сказывается на нашем имидже. Я очень рад, что холодная война закончилась. Красная армия померла бы со смеху. Стоит ли удивляться, что Пентагон присылает обломки в запечатанных контейнерах, чтобы утилизировать их тайно.

Воэн встала, подошла к стойке и взяла стакан с водой. Она вылила содержимое в раковину и наполнила его из бутылки, которую вытащила из холодильника. Сделав глоток, она сказала:

– Сегодня утром мне позвонили из лаборатории штата. В моем образце водопроводной воды было около пяти частей ТХЭ на миллиард. Пока норма не нарушена, но ситуация быстро ухудшится, если Тарман будет продолжать так же широко использовать эту дрянь.

– Возможно, он остановится, – сказал Ричер.

– С чего бы?

– Это последнее заключение в цепочке. Мы еще не имеем права его сделать. Можно только предполагать.

– Ну а каков второй вывод?

– Что Тарман делает с разбитыми танками?

– Он перерабатывает сталь.

– Зачем Пентагону военная полиция? Чтобы охранять сталь?

– Не знаю.

– Пентагон не стал бы так поступать. Всем наплевать на сталь. Военная полиция охраняет нечто другое.

– И что же?

– Есть только одна возможность. Передняя и боковая броня танков включает в себя толстый слой обедненного урана. Это побочный продукт производства обогащенного урана для ядерных реакторов. Невероятно прочный и плотный металл. Идеально подходящий для броневых плит. Таким образом, второй вывод будет следующим: Тарман специалист по урану. И именно по этой причине здесь база военной полиции. Обедненный уран обладает токсичными свойствами и некоторой радиоактивностью. Такие вещи необходимо контролировать.

– Насколько он токсичен? И насколько радиоактивен?

– Экипажи танков не страдают от радиации. Но после взрыва, когда броня обращается в пыль или испаряется при очень высоких температурах, можно сильно отравиться, вдыхая пары, или получить ранение шрапнелью. Вот почему они возвращают обломки танков в США. И именно об этом болит голова у военной полиции даже здесь. Террористы могут украсть обломки, сделать из них мелкие острые кусочки и начинить ими взрывное устройство. Так они получат идеальную грязную бомбу.

– Но эти обломки должны быть тяжелыми.

– Невероятно тяжелыми.

– Для того чтобы их украсть, потребуется грузовик. Как ты и говорил.

– Большой грузовик.

Ричер сделал глоток кофе, а Воэн выпила воды.

– Они разрезают обломки на заводе, – сказала Воэн. – Пользуются молотками и газовыми грелками. Получается пыль и пары. Стоит ли удивляться, что все эти люди больны.

Ричер кивнул:

– Помощник шерифа умер от радиации. У него были все симптомы. Потеря волос, тошнота и рвота, понос, язвы, обезвоживание, отказ жизненно важных органов. Возраст и ТХЭ тут ни при чем. Это радиационное заражение.

– Ты уверен?

Ричер снова кивнул:

– Совершенно. Андервуд мне сам сказал. Он уже умирал, и это были его последние слова: «Ты… – Он замолчал, а потом продолжил: – Ты сделал это со мной». Сначала я подумал, что он обвиняет меня. Но на самом деле он имел в виду совсем другое. Вот что он хотел сказать: «Уран[28]сделал это со мной». Словно он просил о чем‑то, или объяснял, или предупреждал. Он использовал химическое обозначение урана. Наверное, это сленг металлургов. Он хотел сказать, что во всем виноват уран.

– Воздух на заводе полон урана. А мы там находились довольно долго, – сказала Воэн.

– Помнишь, как сияла стена на экране инфракрасной камеры? Стена не была горячей. Она была радиоактивной.

Глава

Воэн потягивала воду из бутылки и смотрела в пространство, привыкая к новой ситуации, которая в каком‑то смысле была лучше, чем ей представлялось, а в каком‑то – хуже.

– Почему ты говоришь, что там нет «хамви»? – спросила она.

– Потому что Пентагон склонен к специализации. Я уже говорил тебе, что так было всегда и так всегда будет. Завод в Диспейре специализируется на переработке урана. Вот и все. А «хамви» отвозят в другие места. Это дешевле. С ними легче работать. Ведь это всего лишь машины.

– Но они присылают машины в Диспейр. Мы их видели. В контейнере. Из Ирака или Ирана.

– Вот именно, – сказал Ричер. – Это и есть третий вывод. Они посылают эти машины в Диспейр не просто так.

– И в чем же причина?

– Есть лишь одно логичное объяснение. Обедненный уран используют не только для создания броневых плит. Из него также делают артиллерийские снаряды и снаряды для танков. Из‑за того, что этот материал невероятно прочный и плотный.

– Ну и что?

– Вот тебе третий вывод: все эти машины были разбиты при помощи снарядов, сделанных из обедненного урана. Они заражены, следовательно, их необходимо перерабатывать специальным образом. И спрятать. Потому что военные используют снаряды с оболочкой из обедненного урана против гражданских машин. А это явный перебор. Очень плохая реклама. Тарман сказал, что есть вещи, которые правительства склонны скрывать, и он был прав.

– Проклятье, так что же там происходит?

– Твои догадки будут ничуть не хуже, чем мои.

Воэн снова подняла свой стакан, с сомнением посмотрела на него, словно уже не знала, стоит ли ей пить такую воду, и поставила стакан на место.

– Расскажи, что тебе известно о грязных бомбах, – попросила она.

– Они такие же, как чистые бомбы, – ответил Ричер. – Если не считать того, что они грязные. Бомба детонирует и создает сферическую волну избыточного давления, которая сносит все на своем пути, включая людей, а мелкие фрагменты обшивки разлетаются во все стороны, как пули, принося новые разрушения. Этот эффект можно усилить, если внутри оболочки, вокруг взрывчатки, будет находиться шрапнель, скажем, гвозди или металлические шарики. А в грязной бомбе используется зараженный металл, радиоактивные отходы.

– И насколько тяжелы последствия?

– Это спорный вопрос. Если речь идет об обедненном уране, то пылевидные окислы после высокотемпературного взрыва представляют серьезную опасность. Отсюда проблемы с рождаемостью, выкидыши, врожденные дефекты у детей. Многие люди считают, что радиация сама по себе не так опасна. Это еще один спорный вопрос. Никто ничего не знает наверняка. В этом и состоит проблема. А потому все склонны ожидать наихудшего исхода. В результате психологический эффект от использования грязной бомбы усиливается. Классический асимметричный ответ. Если грязная бомба взорвется над городом, все его покинут, есть в этом необходимость или нет.

– Насколько большой должна быть такая бомба?

– Чем больше, тем лучше.

– Сколько урана нужно украсть?

– Чем больше, тем будет веселее.

– Я думаю, они его уже воруют, – сказала Воэн. – Помнишь тот грузовик, который мы сфотографировали? Передняя часть его грузового отсека сияла в точности как стена.

Ричер покачал головой.

– Нет, там было нечто совсем другое.

Глава

– Нужно, чтобы ты пошла со мной в город. В мотель, – уточнил Ричер.

– Не знаю, хочу ли я, чтобы нас с тобой видели вместе. В особенности в мотеле. По городу поползут слухи.

– Никто не скажет ничего плохого.

– Ты так думаешь?

– Они за тебя переживают.

– Сомневаюсь.

– В любом случае завтра меня здесь уже не будет. Пусть они поговорят еще один день.

– Завтра?

– Может быть, даже раньше. Мне нужно пробыть здесь некоторое время, чтобы сделать один телефонный звонок. А больше меня ничто не держит.

– Кому ты собираешься звонить?

– Так, по одному номеру. Не думаю, что кто‑нибудь возьмет трубку.

– А как же еще одна вещь, о которой ты говорил?

– До сих пор речь шла лишь о том, что Пентагон тайно стирает свое грязное белье. Это не преступление.

– При чем тут мотель?

– Я предполагаю, что номер четыре пуст.

Они вместе выбрались во влажный воздух позднего утра, прошли два квартала на север от Пятой улицы до Третьей, а потом еще три квартала на запад, до мотеля. Они не стали заходить в офис, а сразу зашагали вдоль ряда номеров. Дверь в номер четыре была распахнута. Там стояла тележка горничной. Простыни были сняты с кровати и брошены на пол. Шкафы опустели. Горничная включила пылесос.

– Миссис Роджерс уехала, – сказала Воэн.

Ричер кивнул:

– А теперь выясним, когда и как.

Они вернулись в офис. Администратор сидела на стуле за стойкой. Ключ от комнаты номер четыре висел на крючке. Теперь отсутствовало только два ключа. От комнаты Ричера – номер двенадцать, и от комнаты Марии – номер восемь.

Администратор встала со стула и положила руки на стойку. Внимательная, всегда готовая помочь. Ричер посмотрел на телефон и спросил:

– Миссис Роджерс кто‑нибудь звонил?

Администратор кивнула:

– В шесть часов, вчера вечером.

– Хорошие новости?

– Она показалась мне счастливой.

– Что было дальше?

– Она выписалась.

– И куда отправилась?

– Вызвала такси, которое отвезло ее в Берлингтон.

– А что находится в Берлингтоне?

– Из Берлингтона ходит автобус в аэропорт Денвера.

– Спасибо за помощь, – сказал Ричер.

– Что‑то не так?

– Тут многое зависит от точки зрения.

Ричер проголодался, и ему был нужен кофе, поэтому он повел Воэн в кафе. Там было практически пусто. Слишком поздно для завтрака и рано для ланча. После некоторых колебаний Ричер выбрал кабинку, в которой сидела Люси Андерсен в ту ночь, когда он с ней познакомился. Воэн села напротив, на место Люси. Официантка принесла воду со льдом и столовые приборы. Они заказали кофе.

– Так что же происходит? – спросила Воэн.

– Все эти молодые парни, – начал Ричер. – Что у них общего?

– Я не знаю.

– Они молоды, и они мужчины.

– И?

– Они все из Калифорнии.

– И что с того?

– Единственный белый из них очень сильно загорел.

– И что?

– Я сидел за этим столиком с Люси Андерсен. Она была осторожна и слегка нервничала, но в целом мы совершенно нормально общались. Она попросила меня показать бумажник, чтобы убедиться, что я не следователь. Позднее я сказал, что был полицейским, и она запаниковала. Я сделал вывод, что ее муж скрывается от правосудия. И чем больше она думала, тем сильнее тревожилась. На следующий день она вела себя враждебно.

– Естественно.

– Затем я случайно заметил ее мужа в Диспейре, а позже вернулся туда, чтобы проверить меблированные комнаты, в которых он остановился. Все комнаты пустовали, но там было слишком чисто.

– Это важно?

– Принципиально, – ответил Ричер. – Я снова встретил Люси уже после того, как ее муж перебрался в другое место. Она сказала, что у них есть адвокаты. Она говорила о людях ее положения. Люси вела себя так, словно она является частью какой‑то организации. Я сказал, что могу проследить за ней и узнать, где ее муж. А она ответила, что это мне ничего не даст.

К ним подошла официантка и принесла кофе. Две чашки, две ложки и кофейник со свежезаваренным кофе. Она наполнила обе чашки и ушла. Ричер понюхал пар и сделал первый глоток.

– Однако я забыл одну деталь, – продолжил он. – Я не говорил Люси Андерсен, что был полицейским. Я сказал, что был военным полицейским. Вот почему она запаниковала. Именно по этой причине в меблированных комнатах было так чисто. Как в казармах перед проверкой. Прежние привычки остаются надолго. Все парни, проходящие через Хоуп, были солдатами. Люси решила, что я их выслеживаю.

– Дезертиры, – догадалась Воэн.

Ричер кивнул:

– Вот почему у мужа Люси Андерсен был такой загар. Он побывал в Ираке. Но он не хотел туда возвращаться.

– И где он сейчас?

– В Канаде, – ответил Ричер. – Именно по этой причине Люси совершенно не беспокоило, что я последую за ней. Это ничего бы мне не дало. Там у меня не было бы никаких прав. Канада – суверенная страна, и они предоставляют нашим солдатам политическое убежище.

– Грузовик был из Онтарио, – вспомнила Воэн.

Ричер опять кивнул:

– Нечто вроде такси. И сиял вовсе не уран. В секретном отделении сидел муж миссис Роджерс. Мы видели тепло его тела, и оно было таким же, как у водителя. Тот же оттенок зеленого.

Глава

Довольно долгое время Воэн сидела совершенно неподвижно. Официантка дважды наполняла чашку Ричера. Воэн даже не прикоснулась к своему кофе.

– А при чем здесь Калифорния? – спросила она.

– Должно быть, там работает группа антивоенных активистов. Они организовали цепочку для дезертиров, покидающих страну. Может быть, в этом участвуют некоторые семьи, живущие здесь. Они догадались, что происходит. Сюда присылают парней на грузовиках, доставляющих металл, а канадские друзья перевозят их через северную границу. Семь месяцев назад Диспейр посетила супружеская пара из Калифорнии. Ставлю доллар против десяти, что они были организаторами и вербовали сочувствующих. Эти сочувствующие и вели себя так агрессивно. Именно они разбили окна твоего «шевроле». Они решили, что я становлюсь слишком любопытным, и попытались прогнать меня.

Воэн отодвинула чашку в сторону и поставила перед собой сахарницу, солонку и перечницу, выстроив их в линию. Потом она ткнула указательным пальцем в перечницу, столкнула с места, а потом и вовсе перевернула.

– Маленькая подгруппа, – сказала она. – Несколько людей левой руки, работающих за спиной Тармана. Они помогают дезертирам.

Ричер ничего не сказал.

– Ты знаешь, кто они? – спросила Воэн.

– Понятия не имею.

– Я хочу это выяснить.

– Зачем?

– Потому что я хочу, чтобы их арестовали. Я намерена позвонить в ФБР и сообщить им список имен.

– Ладно.

– А ты разве не хочешь?

– Нет, не хочу, – ответил Ричер.

Воэн была слишком воспитанной и слишком провинциальной, чтобы устраивать сцену в кафе. Она просто швырнула деньги на столик и выскочила наружу. Ричер последовал за ней, понимая, что у него нет выбора. Она свернула на Вторую улицу и решительно направилась на восток. К более спокойному району на окраине города, или снова к мотелю, или к полицейскому участку. Ричер не знал, какое решение она приняла. Она либо нуждалась в одиночестве, либо хотела потребовать телефонные счета у администратора мотеля, либо собиралась сесть за свой компьютер. Она шла быстро, все еще охваченная яростью, но Ричер легко ее догнал. Он зашагал рядом, дожидаясь, пока она заговорит.

– Ты еще вчера это знал, – обвинила его Воэн.

– Даже позавчера, – ответил Ричер.

– Но как ты догадался?

– Тем же способом, каким определил, что пациенты в клинике, где лежит Дэвид, военные. Они все молодые люди.

– Однако ты дождался, пока грузовик окажется по ту сторону границы, и только после этого сообщил мне.

– Да, именно так.

– Почему?

– Я не хотел, чтобы ты этому помешала.

– Но почему?

– Я хотел, чтобы Роджерс уехал.

Воэн остановилась.

– Ради бога, ты ведь был военным полицейским!

Ричер кивнул:

– Тринадцать лет.

– Ты охотился за парнями вроде Роджерса.

– Да, так и было.

– Почему же ты перешел на темную сторону?

Ричер не ответил.

– Ты знал Роджерса? – спросила Воэн.

– Никогда о нем не слышал. Но я знал десять тысяч таких, как он.

Воэн снова зашагала вперед. Ричер старался идти с ней в ногу. Она остановилась в пятидесяти ярдах от мотеля. Перед полицейским участком. В сером свете кирпичный фасад выглядел холодным. А аккуратные алюминиевые буквы казались еще более неприветливыми.

– У них есть обязательства, – сказала Воэн. – И у тебя они есть. И у Дэвида были. Каждый человек должен их выполнять.

Ричер ничего не ответил.

– Солдаты должны отправляться туда, куда их посылают, – не унималась Воэн. – Они обязаны выполнять приказы. У них не может быть выбора. И ты дал клятву. Ты должен ее выполнять. Они предали свою страну. Они трусы. И ты трус. Я не могу поверить в то, что спала с тобой. Ты ничтожество. Ты отвратителен. У меня от тебя мурашки ползут по коже.

– Долг – это карточный домик, – сказал Ричер.

– Проклятье, что ты такое говоришь?

– Я отправлялся туда, куда меня посылали. Выполнял приказы. Я делал все, о чем меня просили, и видел, как десять тысяч парней поступают так же. В глубине души мы были счастливы. Да, конечно, мы ругались и жаловались – так поступают все солдаты, – но выполняли условия соглашения. Понимаешь, долг – это сделка, Воэн. Улица с двухсторонним движением. Мы должны им, а они – нам. Они нам торжественно обещали, что мы будем рисковать жизнью и телом только в том случае, если на то будет очень серьезная причина. В большинстве случаев они заблуждались, но нам нравилось считать, что добрые намерения и честь существуют. Хотя бы в небольших количествах. А сейчас все ушло. Сейчас речь идет лишь о политическом тщеславии и выборах. Вот и все. И парни это знают. Можно попытаться, но нельзя обмануть солдата. Это они все испортили, а не мы. Они вытащили большую карту из основания карточного домика, и сооружение рухнуло. А парни вроде Андерсена и Роджерса смотрят, как их друзей убивают и калечат, и спрашивают: почему? Почему и мы должны делать это дерьмо?

– И ты думаешь, что дезертирство – решение проблемы?

– На самом деле нет. Я думаю, что гражданское население должно приподнять свои толстые задницы и проголосовать так, чтобы вышвырнуть нынешних бездельников. Они должны взять все под контроль. Вот в чем состоит их долг. Это вторая по величине карта в основании карточного домика. Но и ее больше нет. Так что не говори мне о дезертирах. Почему солдаты не должны дезертировать? Где здесь улица с двухсторонним движением?

– Ты прослужил тринадцать лет и поддерживаешь дезертиров?

– При нынешних обстоятельствах я понимаю их решение. Именно из‑за того, что прослужил тринадцать лет. У меня были хорошие времена. Я хотел, чтобы и у нынешних солдат они были. Я любил армию. И ненавижу то, во что она превратилась. Как если бы у меня была сестра, которая вышла замуж за подонка. Должна ли она соблюдать клятву, которую дала? До определенного момента да, конечно, но не более того.

– Если бы ты служил сейчас, ты бы дезертировал?

Ричер покачал головой.

– Не думаю, что у меня хватило бы смелости.

– Разве для этого требуется мужество?

– Для большинства парней – гораздо больше, чем тебе кажется.

– Люди не хотят слышать, что их любимые погибли напрасно.

– Я знаю. Но это не меняет правды.

– Я тебя ненавижу.

– Ничего подобного, – возразил Ричер. – Ты ненавидишь политиков и командующих, избирателей и Пентагон. И ты ненавидишь Дэвида за то, что он не дезертировал после первой поездки на Ближний Восток.

Воэн повернулась и огляделась по сторонам. Остановилась и закрыла глаза. Лицо ее побледнело, нижняя губа слегка дрожала. Она долго так стояла, потом заговорила тихо, почти шепотом:

– Я просила его. Я умоляла. Говорила, что мы сможем начать снова в любом месте, где он пожелает. Я сказала, что мы изменим имена, сделаем все, что потребуется. Но он не согласился. Глупый, глупый человек.

И она заплакала прямо посреди улицы, возле места своей работы. У нее подогнулись колени, она сделала неверный шаг, Ричер подхватил ее и крепко прижал к груди. Слезы Воэн промочили его рубашку. Содрогаясь всем телом, она обняла Ричера и спрятала лицо у него на груди. Она плакала о своей сломанной жизни, о разбитых мечтах, о телефонном звонке, раздавшемся два года назад, о визите капеллана, о рентгеновских снимках, грязных госпиталях, о бесконечном шипении респиратора.

Потом они вместе ходили взад и вперед по кварталу, без всякой цели, только для того, чтобы двигаться. Серое небо, набухшее дождевыми облаками, стало низким, в воздухе пахло влагой. Воэн вытерла лицо полой рубашки Ричера и провела рукой по волосам. Она поморгала, чтобы избавиться от слез, сглотнула и сделала несколько глубоких вдохов. Они вновь оказались возле полицейского участка, и Ричер увидел, как ее взгляд остановился на линии из двадцати семи алюминиевых букв на кирпичном фасаде. «Полицейский департамент Хоупа».

– А почему у Рафаэля Рамиреса ничего не получилось? – спросила она.

– Рамирес был другим, – ответил Ричер.

Глава

– Один телефонный звонок с твоего рабочего места все объяснит, – сказал Ричер. – Мы можем сделать его прямо сейчас, раз уж мы здесь. Мария ждет достаточно долго.

– Один звонок – но кому? – спросила Воэн.

– На базу военной полиции к западу от Диспейра. Тебя поставили в известность о них, а они знают о существовании полиции Хоупа. Поэтому они будут сотрудничать.

– Что я должна у них спросить?

– Попроси их переслать по факсу досье Рамиреса. Тогда они спросят: «Кого?» А ты им ответишь, что не нужно пороть чепуху, ты знаешь, что Мария здесь, а потому тебе известно, кто он такой. И еще скажи им, что с тех пор, как Мария у них побывала, прошло двадцать четыре часа, а этого времени достаточно, чтобы получить любую бумагу.

– И что мы узнаем?

– Они скажут, что две недели назад Рамирес сидел в тюрьме.

Факс в полицейском участке Хоупа был объемным старым устройством, которое стояло на отдельной тележке. Он с самого начала был неуклюжим и уродливым, а теперь стал потертым и грязным. Однако он работал. Через одиннадцать минут после того, как Воэн закончила говорить по телефону, аппарат зарычал, зашипел, засосал пустую страницу с поддона, а потом выплюнул ее уже с распечаткой.

Материала оказалось не слишком много. Им прислали лишь краткую справку. Скромный результат двадцати четырех часов бюрократических поисков. Однако причина состояла в том, что запрос делала армия, а отвечала морская пехота. Кооперация между различными подразделениями далеко не всегда была идеальной.

Рафаэль Рамирес служил рядовым в морской пехоте. В возрасте восемнадцати лет его отправили в Ирак. В девятнадцать оставили служить на второй срок. Когда ему исполнилось двадцать, Рамирес дезертировал, не дожидаясь третьего срока. Он находился в бегах, но через пять дней его арестовали в Лос‑Анджелесе и отправили в Пендлтон, где его ждал военный трибунал.

Рамиреса арестовали три недели назад.

– Нам нужно найти Марию, – сказал Ричер.