Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Ардаматский В. И. 23 страница



— Честное слово, мне страшно от твоих слов!

— Я тебе помогу. Сказал — и сделаю. А сейчас мне надо на аэродром. Отлет на рассвете, но я хочу быть на месте заранее.

Самарин протянул ему сверток:

— Возьми мой подарок. На память.

— Что это?

— Фарфоровая фигурка балерины.

— О, спасибо, спасибо! — Вальрозе взял сверток и стал втискивать его в чемодан.

— Да осторожней ты! — взмолился Самарин, но поздно — в свертке хрустнуло.

Вальрозе с виноватой улыбкой посмотрел на Самарина:

— Ничего, Вальтер, в Берлине мне склеят...

Они простились на улице возле отеля, где Вальрозе уже ждала машина. Торопливо обняв Самарина, Вальрозе сказал:

— Спасибо за дружбу. Отцу я о тебе напомню. Но если что, уезжай в Берлин — и прямо ко мне.

Возвращаясь домой, Самарин думал только о том, что с отъездом Вальрозе у него одной опорной точкой стало меньше.

А утром Самарин был у доктора Килингера. Ему он подарил сложную фарфоровую композицию, изображавшую музыкантов у клавесина.

— Какая прелесть! Какая прелесть! — радовался Килингер, поворачивая перед собой подарок и так и этак. — Какая тонкая работа! Посмотрите, как сделаны кружева на жабо у музыканта! Ниточки видны! Замечательный подарок, милый Раух. Спасибо. — Он поставил подарок на полку и уставился на него отрешенным взглядом. — Знаете, о чем я думаю, Раух? Ведь эта прелестная вещица сделана у нас в Германии в прошлом веке. Сколько пронеслось над землей бурь, а это творение искусных рук уцелело и рассказывает о далеком прошлом нашей с вами родины... — И вдруг, повернувшись к Самарину, спросил неожиданно: — А что для будущего оставили мы, наше время?

Самарин молчал. Разговор предложен весьма опасный.

— Что вы молчите, Раух? Ну хорошо, не будем об этом... У вас все сошло благополучно? — легко и походя спросил Килингер, для которого то, что произошло с Самариным, было простым случаем в медицинской практике.

— Да. Спасибо, профессор, — так же легко постарался ответить Самарин.

— А я за вас получил нагоняй от господина Осипова. Он заявил, что мог помочь вам безо всякого труда.

— Вы ему сказали... все? — по-настоящему встревожился Самарин.

— Не беспокойтесь, врачебную тайну я соблюдаю свято. И я заверил его, что у вас все будет в порядке.

— Спасибо.

— В госпитале вас не очень мучили?

— Боже мой, все те же вопросы, что я слышал еще в детстве!

— Это неизбежно, Раух. Но мой совет — помните о своей болезни. Для вас всякое переутомление — беда. Я говорю вам это со всей серьезностью. И лучше всего вам уехать в Германию.

— Куда в Германию, профессор? — с болью спросил Самарин. — В Гамбург, к развалинам нашего дома, под которыми лежит мой отец? — Самарин помолчал, устремив взгляд в пространство. — Здесь у меня есть дело, которое отвлекает от всего, а там нужно будет начинать что-то новое, а на это нет сил. Нет желания. И вообще, такая гнусная апатия ко всему! По утрам голова, все тело налиты свинцом. Чего мне стоит, если бы вы знали, подняться с постели!

Килингер помолчал, пристально смотря на него, и сказал:

— Заходите ко мне почаще. Прошу вас...

Вернувшись домой, Самарин позвонил по домашнему телефону Осипова.

— Объявились наконец? Здравствуйте, В какие войска вас направили?! — весело говорил Осипов.

— Все обошлось...

— Но вы, милейший, играли с огнем.

— Никакого огня не было, болезнь есть болезнь.

— Да вы просто не знаете, какая идет подчистка тыла. Откуда вы звоните?

— Из дома.

— Заходите ко мне. Угощу вас настоящим русским чаем.

— Не поздно?

— Все, что приятно, никогда не поздно. Я жду...

Осипов повесил трубку, точно боялся, что Самарин откажется.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Осипов, распахнувший перед Самариным дверь, был в мятой полосатой пижаме.

— Прошу, дорогой гость. Прошу. — От него пахло водкой.

Самарин удивленно оглядывал просторную переднюю, две стены которой сплошь закрывали зеркала.

— Вот и я не могу понять, зачем чину полиции нужны были собственные отражения со всех сторон? — рассмеялся Осипов.

— Какому чину? — не понял Самарин.

— Я установил, что до появления в Риге Советов здесь жил некий высокий чин латышской полиции. А в сороковом году тут поселился уже какой-то советский чин. Идемте, я покажу вам кое-что...

Они вошли в огромную комнату, в центре которой стоял круглый дубовый стол персон на двадцать. Вокруг него — такие же черные дубовые стулья с высокими резными спинками. Но Самарин смотрел на невероятное — над сервантом висел портрет Ленина.

— Это же чей портрет? — спросил Самарин.

Осипов расхохотался.

— Господин Ленин! Надо знать, господин Раух. А повесил сей портрет, надо думать, советский чин. Раньше на этом месте висел портрет латышского президента Ульманиса. Его я обнаружил в кладовке и повесил на кухне — пусть в квартире останутся приметы от всех ее хозяев, от всех, так сказать, эпох.

— Какая же примета от вас? — поинтересовался Самарин.

— А вот... — Осипов показал на книги, лежавшие грудой на столе, на серванте и даже на полу. — Тут, знаете ли, я обнаружил один брошенный книжный магазин и приказал книги доставить мне. Жить без книг я не могу, А любимое мое место в квартире — кухня. Пройдемте туда.

Такой большой кухни с двумя широкими окнами Самарин никогда не видел. На пустой стене висел портрет президента буржуазной Латвии Ульманиса в тяжелой золоченой раме — тупое лицо, стоячий ежик седых волос, заплывшие глаза.

— Да, да, сам господин президент. Иногда, юмора ради, мы с ним беседуем о смысле жизни.

Книги находились и здесь. На столе они были сдвинуты в сторону, а на освобожденном месте стояли начатая бутылка водки и стакан. (Неужели он тут пил в одиночку и без закуски?!)

— Это и есть ваш русский чай? — рассмеялся Самарин.

— Для больного я мгновенно соображу чай настоящий, я же не пью этот. Присаживайтесь...

Осипов включил электрическую плиту. Налил в чайник воды и поставил его на конфорку. В заварной чайник насыпал чай, чуть плеснул туда воды и поставил на плиту. О такой заварке чая Самарин слышал еще от матери. Проделал все это Осипов быстро и сноровисто. Наблюдая его, Самарин в ожидании разговора собрал в кулак все силы своей души — сейчас, кажется, наступит испытание его умения контролировать себя...

— Может, вы хотите поесть? — спросил Осипов. — Яичницу готовлю в одну минуту.

— Ради бога, не надо. Я только что провожал своего приятеля, и мы поели.

— На фронт провожали? — спросил Осипов, орудуя у плиты.

— Совсем наоборот — в Берлин.

— Это тот, из гестапо? — обернулся Осипов. — Я вижу, он катается в Берлин, как в мирное время.

— Он получил туда назначение.

— Хо! Ах да, вы рассказывали, что у него папа с положением. Ну и как? Совесть не беспокоит? — быстро спрашивал Осипов, продолжая заниматься заваркой чая.

— Кого?

— Вашего приятеля. Кого же еще?

— Он рад, как всякий, получающий возможность быть ближе к семье, — с обидой за приятеля ответил Самарин.

— О, да! Об этом мечтает вся немецкая армия, но счастье, увы, как всегда, приходит к одиночкам, — ставя на стол посуду, проговорил Осипов будто без тени иронии, но глаза его были злыми.

— Не надо обо всех думать плохо, — укоризненно сказал Самарин.

— Вы имеете в виду мои слова про всю армию? — мгновенно спросил Осипов и замер, глядя на Самарина.

— Мы говорим о моем приятеле.

— А он, по-вашему, воплощает светлые качества всех?

— Он самый обыкновенный немец, и, наконец, кому-то надо работать и в Берлине.

— О, да! Особенно после того, как последняя мобилизация не обошла и Берлин. — Осипов вернулся к плите и сказал уже спокойно и серьезно: — Любопытная тем не менее ситуация: молодого здорового офицера отзывают в Берлин, а вас, больного, чуть не отправили в окопы, и вы же не хотите понять мое раздражение.

— Просто я не сторонник поспешных обобщений, — сказал Самарин.

Закипел чайник. Осипов поставил перед Самариным кружку, источавшую густой аромат. А себе налил половину стакана водки. Самарин отхлебнул чая, а Осипов — водки.

— Горячий, как огонь, — улыбнулся Самарин и, взяв со стола книгу, открыл ее. Это была книга на русском языке, и он положил ее обратно в кучу.

— Между прочим, презанятная книжонка. В Германии ее, пожалуй, не найдешь. — Осипов взял книжку и перевел на немецкий ее название. — Автор Корн Гревс. Тайны германского главного штаба. Дневник шпиона. Перевод с английского. А издано в русской столице Петрограде. Презанятная книжонка.

— Я не люблю читать про шпионов, — сказал Самарин.

— Интересно, почему? — бросив книжку на стол, спросил Осипов.

— Всегда не похоже на правду, — подумав ответил Самарин.

— А вы разве знаете про эту правду? А вот как раз в этой книжке все на правду похоже, а вместе с тем — полная чушь. Парадокс? Но так именно и есть. Но я про шпионов читать люблю, хотя вы, в общем, правы. Если хотите знать, правду о шпионах не рассказывает никто. Сочинители, те вообще этой правды не знают. А когда за перо берутся сами шпионы, они еще накануне знают, что правды не напишут.

— А почему так? — искренне поинтересовался Самарин.

— Нельзя... — Осипов помолчал. — Читатель, а значит, и издатель хотят, чтобы в этих книгах все было красиво и чтобы дух захватывало от невероятных приключений. А правда-то иная... Совсем иная... И не очень-то красивая. Но я читаю это для отдыха мозга, глупость, как известно, ума не тревожит. Не так ли?

— Да, пожалуй... — улыбнулся Самарин.

Разговаривая, Осипов все время делал маленькие глотки водки. Сейчас он снова подлил ее в стакан и оказал:

— Все-таки это ужасно, что вы не пьете. Нам было бы во сто раз интересней беседовать.

— А может, ужасно, что вы пьете? — назидательно произнес Самарин.

— Вы из клуба трезвенников? Не трудитесь, дорогой Раух. Вы же не знаете, что водка на меня не действует. Но должен огорчить вас — мои коллеги, то есть ваши немцы, тоже пьют... и еще как... — Он угрюмо помолчал. — А так у нас с вами разговор получается не на равных. И вам неинтересно, и мне.

— За то, что неинтересно вам, приношу извинения, — сухо проговорил Самарин. — Но по-моему, дело не в водке, а в том, что мы с вами из совершенно других миров, Что вам до моей коммерции, а мне — до дел ваших?

Осипов выпил и повел головой:

— Вы не правы, Раух. Мы же оба юристы. И я говорил вам, мне хочется иногда поговорить просто так, о жизни, о смерти, черт бы ее побрал. Может, о любви. Но в наше время говорить на эти темы трезвым нельзя. — Он уставился на Самарина светлыми немигающими глазами и продолжал с непонятной интонацией — не то шутя, не то всерьез: — И есть у меня к вам, Раух, еще один грандиозный интерес... Вот сидит передо мной аккуратненько одетый, по болезни штатский и меж тем образованный немчик, причем явно не очень испорченный сознанием величия своей нации. Победы германского оружия забросили его в чужой и, наверно, непонятный ему город, и одновременно негативная часть войны сделала его сиротой. Что же он думает сейчас, этот немчик, о происходящем вокруг?

— Вы обещали дать мне почитать книги, — напомнил Самарин.

— Ясно. Обиделись, Раух?

— Действительно, разговор не на равных неинтересен.

— Но во-первых, я еще не пьян. Во-вторых, ответьте, черт возьми, на издевку издевкой! Извините, наконец... и не уходите.

— Господин Осипов, мне разговаривать с вами трудно. Вы все время нападаете, обвиняете, подозреваете... Начинаешь чувствовать себя виноватым, только непонятно в чем. А ругаться с вами по вашему же методу — не в моем характере. — Самарин сказал это спокойно, с достоинством и потянулся к книгам.

— Подождите... Вы правы, это у меня есть, — покорно кивнул Осипов и, не поднимая головы, продолжал: — У нас в университете адвокатуру вел крупный ас этой профессии. Однажды он сказал, что, чем меньше он верит в дело, за которое взялся, тем агрессивнее ведет себя и выступает в суде.

Самарин удивленно смотрел на Осипова и молчал. В самом деле, как он должен был понять эту параллель? Признание, что он не верит в дело, за которое взялся? Мгновенное размышление — и Самарин делает лобовой ход, ухмыляется и говорит:

— У вас так получается, что вы не верите в свое дело.

— Да? — вяло удивился Осипов. И вдруг резко, подняв голову, спросил: — А вы в свое верите?

— Ну, у меня-то все попроще, — ответил Самарин миролюбиво, все-таки обрывать встречу было неразумно. — Вот перестали что-то мои соотечественники покупать у меня товар, и дело мое горит, и его не поправить никаким красноречием, тем более агрессивным.

— Да... Действительно, у вас это проще, — рассеянно согласился Осипов. И рассмеялся: — Вам надо бы торговать пуленепробиваемыми жилетами — стали бы миллионером. А что у вас за товар?

— Сейчас имею художественные изделия из фарфора. Прошлый век.

— Если бы вы предложили свой товар мне, я расценил бы это как издевательство.

— Ну вот, вы снова...

— Трудно со слепыми и глухими, — буркнул Осипов и крупно глотнул водки.

— Так помогите мне прозреть и обрести слух — это будет лучше, чем обливать меня желчью, — искренне попросил Самарин.

— Хорошо... — Осипов в упор смотрел на него злыми глазами. — Неужели вам непонятно, что ваша Германия катится с горы и, возможно, в пропасть?

— Замечу, что это и ваша Германия, — обронил Самарин.

— Да-да, наша с вами Германия! Русские наступают, Раух! А это значит, что ту июньскую войну сорок первого года мы уже проиграли и теперь ведем войну совсем другую, нашу сегодняшнюю позицию очень точно выражает русская пословица — не до жиру, быть бы живу.

— Вы просто пессимист, господин Осипов, — сказал с улыбкой Самарин. — И это про вас вчера очень хорошо было написано в «Фёлькишер беобахтер».

— Читал, — кивнул Осипов, — Только я написал бы статью более полезную — против слепых оптимистов... вроде вас.

— Я не оптимист, я просто несведущий, далекий от войны немчик, — продолжал улыбаться Самарин.

Они надолго замолчали. Самарин уже собирался снова попросить книгу и уйти, но в это время Осипов заговорил, смотря куда-то поверх собеседника.

— У меня сегодня была неприятнейшая беседа с одним русским. Я по работе имею дело с русскими. Причем с русскими оттуда, из нынешней России. И вот сегодня... Кто он и что он — неважно. В, общем, мой сотрудник. И важно то, что к своим сорока годам он прожил жизнь, похожую на авантюрный роман. Достаточно сказать, что в сорок первом году немецкая армия спасла его от расстрела, которого он ждал в минской тюрьме. А сегодня он отказался выполнить очень важное служебное поручение, зная, что за это я могу отправить его в тюрьму, в концентрационный лагерь, а то и к стенке, учитывая, что он слишком много знает. И он отказался. И знаете, что сказал? Это же глупость, сказал, затевать бесперспективное дело, а мне в него влезать. А когда я ему пригрозил, он засмеялся. Слышите, Раух? Засмеялся и сказал: «Ну и хорошо, будет как в той сказке — вернемся к разбитому корыту, и я кончу тем, с чего начал, — тюрьма и ожидание пули в затылок. Но вдруг вовремя подоспеют русские войска? Как подоспели немецкие». — Осипов долго молчал, продолжая слепо смотреть вверх, потом сказал: — Самое тяжелое для меня, Раух, что обвинить этого человека в трусости я не могу, не имею права. В сорок первом и сорок втором он делал для нас невероятные по храбрости вещи. И вот отчего, Раух, мне трудно сейчас быть оптимистом.

Мозг Самарина в страшном напряжении. Ему нужно внимательно следить за каждым словом Осипова. Анализировать ход его мыслей, их логичность, искренность или, наоборот, их какую-то заданность, искусственность. Одновременно ему надо продумывать и каждое свое слово, и каждую свою мысль. Наконец, ему надо держать в уме весь разговор во всем его круто изменчивом течении.

Сейчас Самарин видит, что дальше оперировать своим слепым оптимизмом будет неразумно, — Осипов может решить, что он попросту недалекий, не умеющий логически мыслить человек. Или может подумать другое — таким он просто представляется с какой-то целью, и тогда оборвет разговор, решив, что и так слишком разоткровенничался на опасные темы. Но у Самарина есть основания думать, что все сказанное Осиповым, все его поведение меньше всего похожи на провокацию. Слишком много он выдал векселей против себя...

— Я хочу, чтобы вы тоже меня поняли, — помолчав, доверительно начал Самарин. — Конечно, я не в армии, война от меня отдалена. Но я читаю газеты, слушаю радио — словом, располагаю всей доступной простым людям информацией о войне... И конечно же, я уже давно не столько понял, сколько почувствовал — дела наши в России идут совсем не так, как нам было обещано. Но я, как и все, верю в гений фюрера и в доблесть нашей армии, проверенную победами на Западе.

Осипов, внимательно его слушавший, на последней фразе усмехнулся, но промолчал и только начал барабанить пальцами по столу.

— Но вот война наносит страшный удар по мне лично, — продолжает Самарин. — Отец погибает от английской бомбы под развалинами родного дома. Я остаюсь во всем свете один. Во мне все словно замерло и оледенело. И война стала мне просто враждебна. Не наша, конечно, армия, а вообще война. Все связанное с ней стало для меня непоправимым горем. Собственно, сейчас я даже не знаю, как мне жить, когда война окончится. Чем бы она ни кончилась! Вы учтите, что заводить свою семью я не могу. А когда я смотрю на газетные страницы, заполненные извещениями в траурных рамках, я думаю только о том, что я в своем горе не одинок, что тысячи и тысячи семей рушатся, и тогда мне хочется одного — чтобы война скорее кончилась, чтобы прикрыла свою работу эта дьявольская фабрика национального горя.

Самарин замолчал. Он выложил Осипову позицию, к которой тот придраться не мог. Тем более что сказаны слова и о вере в гений фюрера. Правда, именно при этих его словах Осипов и усмехнулся. А вообще, он слушал его очень внимательно.

— Но разве у вас нет желания мести за отца? — вдруг спросил Осипов. Теперь он крутил пальцами пустую рюмку, смотря, как она вертится, размазывая донышком по столу пролитую водку.

— Убийство из мести, как вы знаете, все равно убийство, а значит, чье-то горе.

— Но это горе будет уже у русских! — Осипов не отрывал взгляда от рюмки.

Самарин не ответил. Осипов усмехнулся:

— Странная у нас ситуация. Я даже разобраться не могу, кто здесь кто? И что здесь что?

— В этом, наверно, виноват я. Наболтал вам, разговорился неизвестно почему.

— Ну нет... вас я отлично понимаю, — сказал Осипов.

— А я понимаю вас, — серьезно сказал Самарин.

— Что вы понимаете? — насторожился Осипов.

— Вы знаете о войне больше, чем я, и поэтому можете думать о ней более ясно, чем я. — Самарин мягко улыбнулся: — Так, смотришь, и я возле вас наберусь трезвых мыслей и не буду лепетать жалкую чепуху, пахнущую к тому же беспредметным, но очень личным пацифизмом, что его только и может оправдать.

— Мы с вами, Раух, не сходимся только в одном — я конца войны боюсь.

— Любого конца? — спросил Самарин.

Осипов резко отодвинул рюмку и оставил ее в покое. Смотрел на Самарина пристально и зло:

— Если бы вы торговали пуленепробиваемыми жилетами, я назвал бы вас сейчас провокатором. Но вы торгуете фарфором, поэтому берите любую книжку, какая приглянется, и давайте расстанемся.

— Не понимаю, чем теперь я вас обидел... не понимаю... — пробормотал Самарин. — Извините, ради бога...

Осипов поворошил книги на столе и вытащил одну в темно-синем переплете.

— Вот... Преполезнейшее чтение для продавцов фарфора во время войны. Я читал это еще в детстве по-русски, теперь прочитал по-немецки. Читая в детстве, я ни черта не понял, а теперь прямо потрясен. Почитайте.

Виталий взял книжку, прочитал название:

«Фауст», Гёте.

— Читали? — весело спросил Осипов.

— Нет. Только слышал.

— Великолепное признание для человека с высшим юридическим образованием. Впрочем, это характерно для немцев. Вы хоть что-нибудь Гёте читали?

— Что-то читал, — чуть обиженно ответил Самарин.

— Слава богу. Прочитайте это, прочитайте, потом обязательно поговорим, это для меня крайне интересно.

Самарин встал.

— Еще раз — извините меня. Но я ухожу, так и не поняв, чем я вас обидел... До свидания.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Еще на лестничной площадке, через дверь, Самарин услышал, что в передней надрывается телефон. Сразу подумал: Осипов. Вошел, взял трубку и услышал его возбужденный голос:

— Я хочу вам сказать, вы меня не обидели, нет, вы меня обезоружили — я не умею стрелять по курам.

Трубка повешена. Все-таки опьянел. Ну а то, что он считает меня курицей, даже неплохо.

В своей комнате Самарин, не зажигая света, сел к столу и задумался. И тотчас почувствовал частые удары сердца и волнение, мешающее сосредоточиться. Весь разговор с Осиповым и часа не занял, для стороннего человека в нем ничего особенного и не было, а для Самарина этот разговор как рукопашный бой, в нем каждое слово его и каждое слово Осипова значило непостижимо много, могло стоить жизни. Оттого и сердце так стучит, будто он только что из драки вышел.

Но что же было в том разговоре?

Осипов сделал весьма серьезные для него признания... Германия катится с горы... в пропасть... Русские наступают... Германия ту июньскую войну проиграла и теперь ведет другую... Он не разозлился, когда Самарин сказал, что так получается, будто он не верит в свое дело. Только спросил: а вы в свое верите?.. Его ненависть к слепым оптимистам... Не до жиру, быть бы живу... Его беседа с русским агентом, после которой ему трудно быть оптимистом... Ссылка на высказывания этого русского — затеваете бесперспективное дело, а мне в него лезть... Признание, что он сам боится конца войны...

Да, им сказано много такого, чего Самарин не ожидал услышать. В общем, он свою позицию открыл, и она ясна — по его мнению, Германия войну проигрывает. Но ведь за этим стоит отрицание военного гения фюрера, всех его планов и пророчеств! Но может, его ненависть к слепым оптимистам позитивна, и он хочет только, чтобы Германия знала правду о войне. Но нет, не чувствовалось и тени такой позитивности, раз он уже думает о конце войны, боится его. На вопрос — «любого конца?» он прямого ответа не дал и скрылся за полусерьезной фразой.

Но может, он разболтался от водки? Нет, почти во всем разговоре его опьянение сказывалось только в некоторой возбужденности, а контроля над собой он не терял, каждая его мысль была абсолютно ясной, острой и выражалась точными словами. Видимо, ему действительно нужно было перед кем-то выговориться.

Но что заставило его сейчас позвонить по телефону и сказать эту грубость о курах? Впрочем, выяснять это не столь уж важно. Неизмеримо важней все, что он сказал в разговоре. Но вот очень важный вопрос — что он думал об этой войне, когда она начиналась? И хорошо бы еще выяснить, почему он пошел работать в абвер.

Но состоится ли еще разговор с ним? Подумав обо всем, что сказал, не поставит ли Осипов крест на их встречах? Однако он сам перекинул мостик к новой встрече — «Фауст» Гёте...

Самарин зажег свет возле постели, лег и раскрыл книгу — не объяснит ли что-то поэма великого Гёте? И почему Осипову крайне интересен разговор о «Фаусте»?

Поэма прочитана на одном дыхании — только в третьем часу Самарин погасил свет и еще долго думал... Раньше он этой поэмы Гёте действительно не читал, и сейчас она взволновала его, разбудоражила душу своим высоким драматизмом, подавила глубиной мысли в каждой строке. Впечатление усиливалось, обострялось тем, что чтение поэмы воспринималось им как продолжение его борьбы на самом главном плацдарме.

Самарин встал, зажег свет, сел к столу и стал перечитывать отдельные места поэмы, думать... Что же тут крайне важно Осипову? Стоп! Не считает ли он себя Фаустом, продавшим душу дьяволу? А может, наоборот — Мефистофелем, со всем его цинизмом отрицания добра?

Подождем, авось узнаем. А пока ему самому нужно составить стройное и убедительное мнение о поэме, чтобы быть готовым к разговору о ней с Осиповым.

Утром Самарин из окна наблюдал, как Осипов направился на работу. Все — как всегда: вышел из дому, глянул на небо — не сулит ли очередного сюрприза балтийская погода? — и зашагал выпрямленно к выходу на улицу. Все тот же на нем светло-серый отутюженный костюм, чуть надвинутая на глаза серая шляпа... легкий размеренный шаг, сосредоточенное лицо... Думает ли он сейчас о вчерашнем разговоре? Не может не думать! Не может! Хотя бы потому, что вряд ли он мог делать еще кому-то подобные признания, скорее всего, он позволил себе такую откровенность только с ним — Раухом, немцем из безопасного для него мира жизни...

Весь день Самарин думает об этом. А день, как назло, выдался хлопотный, нелегкий. Нужно было сбывать оставшийся фарфор — Магоне нервничал, что товар залеживался.

Положив в портфель три фарфоровые вещицы, Самарин отправился в город. Сначала — в отель «Рим». Там он до недавнего времени не раз находил хороших покупателей. С ними его сводил портье отеля — веселый румын по имени Киву, неведомо как оказавшийся в этих местах и на этой работе. За помощь Самарин платил ему приличный гонорар, и румын старался как мог.

Выйдя на улицу, Самарин невольно остановился, точно наткнулся на стену густого раскаленного воздуха. Город уже который день млел от жары и влажной духоты. В это полуденное время улицы пустовали, даже машин было заметно меньше. Ступать по размягченному асфальту тяжело и противно.

«А не должно ли меня встревожить, что Осипов сказал так много для него опасного? Не происходит ли у нас взаимная охота? Я ставлю ловушку ему, а он — мне. Но нет-нет! Ну зачем ему я — мелкий коммерсант? Ну а если он заподозрил, что я вовсе не коммерсант? Все же он не волшебник, а я ему никаких оснований для подобного подозрения не давал», — раздумывал Самарин.

В прохладный сумрак гостиничного холла он вошел как в оазис. Тускло поблескивали кожаные кресла. От потолочных вентиляторов шевелились с бумажным шелестом жесткие листья пальм. Где-то тихо играло радио. Странное дело, в холле никого не было. Только Киву сидел за своей конторкой, уткнувшись, наверно, в очередной военный роман — эти испекавшиеся в Берлине книжки оставляли в номерах жильцы отеля, и горничные сдавали их ему.

Самарин подошел к конторке и сказал начальственным голосом:

— Номер, пожалуйста, и получше.

Киву вскинул лицо с готовой улыбкой и рассмеялся:

— Господину Рауху могу предложить целый этаж. Здравствуйте.

— Здравствуйте. Очередной роман?

— Ой, форменная чушь! Какой-то бравый немецкий гауптман на парашюте сброшен под Москвой, входит в город и знакомится с русской девочкой-люкс. Я как раз читаю, как они первый раз занялись любовью. Но не чушь ли? Где тот гауптман, а где Москва с ее девочкой-люкс? Нет-нет, раньше они писали лучше! Дух захватывало! А это... — Он захлопнул книжку и бросил ее в ящик конторки.

В это время Самарин заметил, что почти все номерные ключи с деревянными грушами занимали свои места на стеллаже. Киву, перехвативший его взгляд, рассмеялся:

— Я же сказал, берите целый этаж!

— А куда же девались все наши генералы?

Киву огляделся по сторонам и, наклонясь к Самарину через конторку, сказал тихо:

— Отбыли к новым местам назначения. Последнюю неделю уезжали один за другим, а то и целыми пачками. И все злые как черти. Пожили здесь, как на курорте. Фюрер призвал их к делу.

— А я лишился покупателей, — печально произнес Самарин.

— Как раз покупатель для вас есть! — подмигнул Киву и, соединившись с кем-то по внутреннему телефону, поговорил по-румынски. — Все в порядке, поднимайтесь на второй этаж, номер двести третий, господин Манеску. Он вас ждет!

— Кто такой?

— Мой соотечественник. Он что-то вроде импресарио, организовывал поездки румынских артистов в Ригу. А точнее сказать, доставлял сюда классных девок для немецкого начальства. Связи у него бешеные и денег куча. Единственный штатский, который почти год живет в нашем отеле. Идите-идите, а то и он уедет.

Самарин направился к лестнице. Он, вспомнил о последней встрече с Осиповым. «Но при чем тут «Фауст»? Почему Осипову крайне интересен разговор о нем? А что, если он исповедует не сюжетную ситуацию с Фаустом, а его философию? Этого не может быть. По Фаусту — лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой...

О какой своей борьбе за свободу и жизнь может он говорить, работая в фашистской разведке? Нет, это невозможно. А почему невозможно? Опять я сблизил и спутал позиции. А если он считает эту войну борьбой за лучшую жизнь немцев и за освобождение, скажем, тех же латышей от Советской власти? Это вполне возможно, но... для этого он должен быть оголтелым энтузиастом войны, а этого в нем нет. Скорее, он может принять философию Мефистофеля. Кроме всего прочего, этим он может объяснить и даже оправдать свою резко негативную позицию по отношению к войне и вообще к Германии и немцам. Но если он начнет развивать и такую аналогию, это тоже может его завести весьма далеко. Ну а если речь пойдет о ситуации чисто сюжетной, это для него весьма опасно, так как ему надо тогда сказать, какому дьяволу он продал душу».





Дата публикования: 2014-11-18; Прочитано: 210 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.022 с)...