Ардаматский В. И. 18 страница

— Очевидно, ждут развития сделки.

— Очевидно — не ответ. Сегодня же надо узнать точно.

— Сегодня я могу позвонить только Фольксштайну.

— Это тот интендант, который свел вас с Граве?

— Да.

— Позвоните ему, скажите, что сюда едет ваш отец, чтобы завершить сделку. И хорошо бы уже сегодня мне знать, как там дела. Придете сюда часам к девяти вечера. Дальнейший наш разговор о деле будет зависеть от положения с клиентами.

Самарин вернулся домой и, не откладывая, позвонил Фольксштайну.

— Раух, куда вы пропали? — строго спросил интендант.

— Я все объясню Граве... — сухо ответил Самарин, ставя Фольксштайна на место. — Судя по тому, что вы заметили мою пропажу, вы меня разыскивали. Зачем?

— Был такой приказ Граве, — простодушно ответил интендант.

— Значит, я могу надеяться на завершение нашего дела?

— По-моему, да... вполне. Но я должен сообщить о вашем появлении.

— Да, сделайте это, пожалуйста, и сообщите, что сюда едет мой отец специально для завершения дела. Вы поняли меня?

— Отлично понял! — весело ответил интендант.

— Можете вы это сделать сейчас?

— Конечно. Куда вам позвонить?

— Сейчас я буду дома.

— Я обязательно позвоню.

Ждать его звонка пришлось недолго.

— Все в полном порядке и в намеченном вами масштабе.

— Когда мы можем увидеться?

— Мне приказано сказать вам только это.

— Хорошо...

И на этот раз, как только Самарин пришел, Рудзит отправился смотреть улицу. Самарин и незнакомец сели за самодельный столик, на котором стояла лампа. Только сейчас Самарин разглядел лицо незнакомца — иссеченный морщинами высокий лоб, редкие седые волосы зачесаны назад, крупные голубые глаза, приспущенные уголки рта придавали его лицу несколько брезгливое выражение.

— Подхожу я вам в качестве отца? — вдруг с улыбкой спросил он, и эта улыбка сразу оживила его лицо, сделала красивым. Видя недоумение Самарина, он сказал, продолжая улыбаться: — Так или иначе, придется примириться — я ваш отец, Раух-старший. Сделку мы будем завершать вместе. Масштаб сделки заставил меня приехать сюда. Против моего немецкого языка можете что-нибудь сказать?

— Вы говорите, как немец.

— Почему «как»? Я и есть немец, причем, в отличие от вас, подлинный житель Гамбурга, где я действовал вместе с Тельманом. А с тридцать пятого года я живу и работаю в Советском Союзе, в той же конторе, что и Иван Николаевич и вы. Но давайте все же о деле. Что выяснили с клиентами?

— Все в полном порядке — ждут. И согласны на предложенное нами расширение сделки.

— Как они приняли ваши подарки?

— По-моему, с радостью и благодарностью, во всяком случае, тут же раздался звонок, что они хотят развития сделки.

— Чем кончилась ваша последняя встреча с ними?

— Я оставил им половину суммы как бы в залог и в знак доверия, получил, однако, расписку, и договорились ждать отца, который привезет вторую половину суммы, и с ним обговорить расширение сделки.

— Покажите расписку.

Взяв ее у Самарина, Незнакомец долго и тщательно ее рассматривал, придвинув к себе лампу.

— Поразительная наглость, — тихо произнес он, возвращая расписку. — Он писал ее при вас?

— Да. И вручил в обмен на ту половину валюты.

— Но почему все-таки он не побоялся ее дать?

— Я думал об этом. Мне кажется, они безоговорочно в меня поверили, особенно после того как узнали, что я и отец являемся национал-социалистами. Даже при разговоре о ценах на товар они напоминали мне, что мы — товарищи по партии.

— А как же они вам, товарищу по партии, объясняли саму сделку?

— Сочинили наивную сказочку, будто у них решено, учитывая каторжный труд работников гестапо, особо отличившимся выдать что-то вроде премии. Даже уточняли, что эти их сотрудники особо проявили себя при решении тяжелейшей проблемы с евреями, мол, и товар этот — их трофеи.

— Ну публика... Еще тогда наш Тельман пророчил, что Гитлер в своих фашистских инкубаторах вырастит племя людоедов, умеющих носить фраки! — Незнакомец протяжно вздохнул и тихо, точно про себя, сказал с яростью: — Мы сдерем с них фраки... сдерем! — Помолчал и спросил: — Значит, вы, Самарин, думаете, что они безоговорочно в вас поверили.

— Да.

— Не переоцениваете себя? — строго спросил Незнакомец.

— Во всяком случае, они имели возможность убрать меня, но этого не сделали.

— А что, если они тянут вас в петлю, а вы думаете, что все происходит наоборот?

Самарин молчал, ощущая, как кровь отхлынула от его лица.

— Дорогой товарищ Самарин! — уже мягче продолжал Незнакомец. — И Иван Николаевич, и я очень хотели бы разделить вашу уверенность, но здесь ошибка может стоить слишком дорого, и речь идет не о долларах, тем более что эти доллары их собственного великолепного производства. Я послан сюда, чтобы вместе с вами завершить эту операцию. Решено ваших клиентов взять по возможности вместе с товаром или ликвидировать при помощи подарков, в которые будут заложены мины. Что предпочли бы вы?

— Мины! — твердо ответил Самарин.

— Почему?

— Вдвоем мы их не возьмем.

— А если для этого местные товарищи выделят боевую группу? Конечно, в центре города это делать безрассудно, там, например, где живет один из ваших клиентов, весь дом набит нацистскими чинами, а вот в Межа-парке у Граве это сделать удобно.

— Я за мины еще и потому, что здесь будут совершенно исключены наши потери и эффект от мин будет более громким — о взрывах узнает вся их братия. А какой толк брать их живьем, возиться с ними, чтобы потом все равно расстрелять! А мины — казнь, что называется, публичная. О ней узнает город, наше подполье, о ней можно будет широко сообщить по Московскому радио, в печати.

Незнакомец, вглядываясь в Самарина, сказал:

— Иван Николаевич тоже за мины, но все-таки окончательно мы это решим после нашего свидания или даже во время свидания. — Незнакомец улыбнулся уголками рта: — Очень мне хочется на них посмотреть.

— Что решено в любом случае в отношении меня? — спросил Самарин.

— Все так продумано, что вы должны остаться и продолжать свою работу. Ведь о вашем существовании знают только ваши клиенты, а их, так или иначе, не станет.

— А Фольксштайн?

— Его местные товарищи берут на себя, они уже за ним наблюдают и уверяют, что убрать его проще простого.

— А если, скажем, одна мина не сработает?

Незнакомец недовольно свел брови к переносице:

— Если... Если... В нашей работе под этими «если» можно похоронить все. Сработают, Самарин! Наши техники дают полную гарантию. Полную, а у них тоже и головы на плечах, и своя честь. В общем, я сейчас пошлю в Центр шифровку с одним словом «мины», и мы с вами приступим к разработке плана наших действий. Как у вас с Осиповым?

— Пока ничего существенного. Буду выходить на него непосредственно и через профессора Килингера, но второй путь может оказаться не коротким.

— Но вы же с ним познакомились?

— Еще не то знакомство.

— Ну что ж, тут вам все виднее. Советовать не имею права. Но дело это надо двигать... Меня особо интересуют немцы. Я читал все ваши донесения, и мне нравится, как вы ведете работу с ними. Очень интересен Килингер. Вот вам конкретность, подтверждающая, что любой мало-мальски мыслящий немец не может не прийти к мысли о роковом исходе войны для Германии, для немецкой нации. Он, конечно, этой мыслью напуган, но это поможет ему домыслить все до конца. Выход через него на Осипова мне кажется вполне естественным. Интересно ваше донесение о поездке в Берлин. Каков папаша вашего дружка Вальрозе?

— Не прост. С одной стороны, рядом портреты Гитлера и погибшего на фронте их сына, а с другой — не терпит Геббельса, выключил приемник при первых же словах его речи. Объяснил, что ему сейчас трудно слушать длинные речи. Ироничен и к Герингу. Однако он послан партией в главное интендантство, чтобы искоренить там коррупцию и бестолковость... Весьма не глуп, немного сентиментален, хороший семьянин, оставшегося сына всеми способами спасает от войны, у него на этот счет есть своя теория — где человек во время войны становится в меньшей степени мишенью. Он даже меня пообещал устроить где-нибудь в тылу.

— Любопытно... любопытно... — кивал головой Незнакомец. — Если б вы знали, как мне хотелось бы сейчас находиться в Германии и наблюдать весь процесс национальной катастрофы! Последний раз я был там в течение года вплоть до начала войны. Между прочим, мой заброс туда был осуществлен отсюда — я уехал из Лиепаи вместе с немцами, репатриировавшимися в Германию, на родину. А там я осел во Франкфурте-на-Одере, так что через меня шел весь поток войск, направлявшийся к нашей границе. Так вот тогда таких немцев, как ваш Килингер, в Германии я не нашел бы днем с огнем. Все поголовно были в тяжелом угаре от побед в Европе. Обедая с французским вином, поднимали тост «за Францию на немецком столе».

А уже зимой стали появляться прозревшие. Никогда не забуду, как летом сорок второго года в одну франкфуртскую пивнушку забрел инвалид — слепой солдат и стал всем рассказывать, как он ослеп в тот день, когда увидел Москву. Все от него шарахаются, а он — свое. И главное — непонятно, шутит он или издевается... Они же все помнили газеты с заголовками На всю страницу «Солдаты фюрера видят Москву». Даже песню об этом сочинили. Только Россия стала для немцев тиглем, где переплавляются все их идеалы и надежды. И даже этот твой молодой крысенок-гестаповец Вальрозе и его папаша жар тигля уже почувствовали...

— Раз уж вы о нем вспомнили, какое мне указание насчет контактов с ними?

Неизвестный рассмеялся:

— Иван Николаевич просил сказать вам так: несмотря на выговор за Берлин, контакты с Вальрозе поддерживать. Узнай у своего крысенка — только точно, — какая должность у его папаши.

Так они разговаривали до позднего вечера. Рудзит уже давно вернулся с улицы, поворчав, что «даже кошки спят», не отцепляя протеза, неловко улегся на постели и вскоре мирно захрапел. Самарин не уставал удивляться умению Незнакомца отрешиться от того, что ему предстояло, возможно, уже завтра, и спокойно разговаривать о совершенно другом. А его мозг цепко держал то завтрашнее. Вот и сейчас у него возник вопрос:

— А что, если они уже сейчас обнаружили, что доллары фальшивые?

— Это им не по силам и не в их здешних возможностях, когда они просто не могут обратиться к специалистам. Кроме того, эти доллары, изготовленные в Берлине — кстати заметить, великолепно — с целью подрыва американской валюты, распространены по всему миру и, вполне естественно, могли попасть в руки немецких коммерсантов. — Неизвестный помолчал, глядя на спящего Рудзита, затем сказал тихо: — Слабо́ гестапо иметь такие кадры. А? Но спать надо и нам. Я ночую здесь. Пошли, я провожу вас до улицы. Узнавайте, когда они нас примут, но встретите вы меня на вокзале послезавтра в десять тридцать пять утра, я приеду с кенигсбергским поездом. Хорошо бы, если бы вместе с вами меня встречал и ваш крысенок. Понимаете? Но так как я приезжаю всего на один день, встречу с клиентами надо назначить на послезавтра же вечером.

Не выходя из-под арки ворот, они остановились, и Незнакомец оказал:

— Забыл вам представиться — Павел Владимирович. Пока... — Он крепко пожал Самарину руку.

Павел Владимирович всей правды о цели своего приезда в Ригу Самарину не сказал. Дело в том, что с момента, когда стало ясно, какой товар продают гестаповцы, в Центре занялись тщательным обдумыванием этой ситуации и пришли к выводу, что после сделки гестаповцы, так или иначе, Самарина должны устранить. Они могли это сделать и в момент завершения сделки. Самарин об этой грозящей ему опасности не сообщал, но не боялся ли он, что Центр расценит это как его трусость. И было принято решение вывести Самарина из-под удара, и сделать это так, чтобы он мог продолжать свою работу в Риге. И заодно отправить на тот свет двух матерых гестаповских бандитов. Это было поручено Павлу Владимировичу, никто другой, как он — настоящий немец, не мог достоверно сыграть роль отца Самарина.

Буквально на другой же день он самолетом был доставлен к границе Латвии, а оттуда партизаны перебросили его в Ригу. Об истинной своей задаче Павел Владимирович не должен был говорить Самарину, чтобы не вызвать у него мысль, что у Центра сложилось впечатление, будто сам он в обстановке разобраться не смог, — ведь ему предстояло продолжать работу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Поезд из Кенигсберга опаздывал, и Вальрозе, охотно согласившийся вместе с Самариным встречать его отца, начал нервничать — ему нужно было ехать на какое-то совещание,

— А где твой отец останавливается? — вдруг спросил он. — Вези его ко мне. Пустая квартира. Вот тебе ключ.

Самарин подумал и согласился:

— Спасибо. Но он особенно тебя не затруднит — он приезжает всего на один день.

Они уже около часа прогуливались по пустынному перрону, и Вальрозе все чаще поглядывал на вокзальные часы.

— Ганс, поезжай куда тебе надо, служба есть служба.

— А-а! — досадливо махнул рукой Вальрозе. — Третий день сидим на этом совещании. Созвал нас сам Лозе со всей Прибалтики, и все вместе жуем солому. Вдруг новый лозунг: бдительный контакт с местным населением. Можешь ты понять, что это такое? Один мой коллега расшифровал это так: здравствуйте, господин латыш, и предъявите документы. — Вальрозе посмеялся этой шутке и продолжал серьезно: — Один наш гауптман из Каунаса не побоялся спросить у самого Лозе — мол, как же так? Год назад вы на таком же совещании втолковывали нам, что местное население для нас не больше как досадная помеха и мы обязаны дать ему понять, что здесь наш протекторат, рядом фронт и церемониться с ними мы не будем. А теперь — контакты?

Лозе багровый стал, мы подумали: ну, гробанет он сейчас нашего гауптмана. Но этого не произошло. Лозе сказал сердито, дескать, надо понимать, что на разных этапах войны неизбежна разная тактика нашей работы. Какая тактика? По-моему, не только Лозе, никто не знает, что нам делать с этими лимитрофами!

В это время вдали из-за поворота показался поезд.

Из мягкого вагона на перрон сошел Павел Владимирович. Он был в темно-сером драповом пальто с меховым воротником и суконной пруссацкой короткополой шляпе. В руках у него добротный кожаный чемодан. Поставив его на землю, он всматривался в толпу встречающих.

Самарин бросился к нему:

— Отец, здравствуй! Здравствуй! — Они обнялись. — Отец, а это мой друг Ганс.

Павел Владимирович протянул ему руку:

— Здравствуйте! Я хочу поблагодарить вас за поездку, которую вы подарили моему сыну. Он в каждом письме описывал, как там все было. Спасибо.

— Ну что вы!.. — засмущался Вальрозе. — Если бы Вальтер не поехал со мной, вся поездка для меня стала бы тусклой. Где вы остановитесь? Я Вальтеру предложил, чтобы вы остановились в моей пустой квартире. Ведь у вашего Вальтера одна комната и даже нет второй кровати.

— Это хорошо, — засмеялся Павел Владимирович. — Теперь надо жить экономно. Да я и приехал всего на один день.

— Я за это время, может, даже не загляну домой. Ключ уже у Вальтера. Я сейчас распоряжусь, чтобы вас туда отвезли.

— Как ты считаешь, Вальтер? — С этой минуты Павел Владимирович обращался к Самарину на «ты». — Это не будет с нашей стороны нахальством? То ты стесняешь его родителей, то я его самого.

— Перестаньте об этом говорить. Выходите на площадь, сейчас я подошлю машину.

Квартира Вальрозе состояла из четырех комнат, но обстановка была только в спальне и столовой. Когда солдат-шофер, принесший чемодан, ушел, Павел Владимирович вместе с Самариным осмотрели квартиру.

— Типичный временный квартирант, — усмехнулся Павел Владимирович. — А вышло совсем не плохо. Еще одна достоверность... Как дела с клиентами?

— Сегодня в семь вечера Граве заедет за нами.

— Сюда?

— Нет. Ко мне домой.

— Так лучше. К этому времени я буду у тебя.

— А может, лучше пусть он сначала заедет за мной, а потом сюда за тобой?

— А что ты ему скажешь?

— Скажу как есть, что ты остановился на квартире моего друга, о котором они знают.

— Они знают о твоей поездке с ним в Берлин?

— Знают. Я однажды сказал об этом к слову...

— Вопросы были?

— Нет.

— Все-таки решаем так — я буду у тебя. Клиентам не следует лишний раз напоминать, что возле нас есть еще какой-то их коллега. В шесть тридцать я буду у тебя...

Граве на своем «мерседесе» подъехал к дому Самарина без десяти семь. Самарин и Павел, Владимирович уже ждали его. Граве вышел из машины, и Самарин представил ему отца.

— Здравствуйте, господин Раух, — протянул ему руку гестаповец. — Здравствуйте, сверхосторожный отец осторожного сына.

— В наши дни отсутствие осторожности опасно. Разве я не прав?! — весело отозвался Павел Владимирович. — Вальтер, возьми чемодан, мне он уже достаточно оттянул руки.

Чемодан положили на заднее сиденье, и там сел Самарин. Павел Владимирович сел рядом с Граве, который вел машину.

Они помчались по Вальдемарской улице, и вскоре Самарину стало ясно, что они едут в Межа-парк. Павел Владимирович вертел головой, как турист:

— Как рано темнеет, я так хотел хоть одним глазком посмотреть эту Ригу! Доведется ли еще когда побывать здесь!..

— Ничего интересного, — угрюмо отозвался Граве, не отрывая взгляда от дороги.

— Ого! Лес какой-то! — воскликнул Павел Владимирович, прильнув к боковому стеклу.

— Это парк, папа, — пояснил Самарин. — Здесь раньше жила местная аристократия.

— А теперь?

— Теперь, естественно, мы! — рассмеялся Граве.

— Мы, немцы, теперь всемирные аристократы, — серьезно сказал Павел Владимирович,

Окна виллы Граве были плотно занавешены, но видно было, что свет там горит.

Сразу прошли в гостиную с эркером. Там был накрытый скатертью, но пустой стол. В камине, потрескивая, горели дрова. Пухлый сидел в кресле перед камином, но теперь встал, чтобы приветствовать гостей. Держался приветливо, но улыбка на его лице то и дело точно замирала. Самарин заметил, что Граве, знакомя отца с Пухлым, имени его не назвал — все-таки они еще оберегали себя.

А Павел Владимирович вел себя так, будто знал этих гестаповцев давно и достаточно хорошо или, во всяком случае, лучше Самарина.

— Господи! Камин, и притом горящий! — воскликнул он, протягивая руки к огню. — До чего же приятно. Мы у себя уже начали забывать об этой роскоши...

Пухлый предложил ему сигару. Он не взял, быстро вышел в переднюю и вернулся, держа в поднятой руке коробку советских папирос «Герцеговина Флор».

— Я угощу вас чем-то редкостным! Смотрите! «Герцеговина Флор»! А меж тем это советские папиросы. Вот тут указано: «Москва, табачная фабрика «Ява». — Гестаповцы взяли у него коробку, рассматривали ее со всех сторон. — А теперь я сообщу вам нечто весьма пикантное — это любимые папиросы господина Сталина. Честное слово! Я купил целый короб этого добра у одного нашего интенданта, ведающего трофеями. Могу поделиться. Но давайте закурим — это действительно нечто необыкновенное!

Все взяли по папиросе и закурили, дегустаторски принюхиваясь к аромату. Но Пухлый при этом почему-то смотрел на Павла Владимировича с иронической улыбкой.

— Что-то сладковато, — заметил Граве.

— Это вам так кажется после ваших убийственных сигар! — засмеялся Павел Владимирович.

— Насчет Сталина — это, конечно, реклама? — спросил Пухлый.

— Абсолютно точно. Это даже показано в одном русском кинофильме, как мне говорили. Только он курит их так: берет папиросу, разламывает и табак из них набивает в трубку.

Пухлый сказал:

— А я только собрался раскрыть вашу рекламную ложь — известно, что Сталин курит только трубку, у меня даже есть его фотография с трубкой в зубах.

Давясь от смеха, Павел Владимирович ответил:

— Теперь он фотографируется уже не с трубкой, а с трубой, в которую он вылетает! — Он загоготал, а за ним — и Граве с Пухлым.

— Можно мне, отец? — протянул руку к коробке Самарин.

— Обойдешься! — рыкнул на него Павел Владимирович и отдал коробку Пухлому: — Примите сей маленький презент. А теперь разрешите рассказать один анекдот, уж больно он к месту.

Пухлый благосклонно кивнул.

— Один еврей, из Америки конечно, приходит к нашему самому главному интенданту. Я, говорит, скупщик недвижимого имущества и хочу купить у вас Московский Кремль. К сожалению, не получится, отвечает ему интендант. Вы, говорит, скупаете имущество недвижимое, а мы этот Кремль так сдвинем, что от него ничего не останется! — Павел Владимирович первый засмеялся, но Граве и Пухлый даже не улыбнулись. Оборвав смех, Павел Владимирович спросил тревожно: — Неужели не смешно? А в нашей среде коммерсантов от этого анекдота смеются до слез. Впрочем, в гестапо, кажется, вообще не смеются. В Бельгии я имел дело с одним вашим коллегой. Железная тайна сделки не позволяет мне назвать наверняка известную вам фамилию. Так он за все время, что я имел с ним дело, а это тянулось почти год, улыбнулся только раз. Он так провел меня за нос по одной сделке, что я, уходя от него, забыл на вешалке плащ. Он кричит: вы плащ забыли! А я ему в ответ: какой плащ, там, на вешалке, висит шкура, которую вы с меня содрали! И вот только в этот момент он и улыбнулся.

Граве эта история рассмешила, а Пухлый промолчал. И тогда Павел Владимирович сказал серьезно:

— Но однажды содранная с меня шкура напомнила мне о деле. Не займемся ли им? Вальтер, расскажи коротко о состоянии сделки.

— Вы же, отец, все знаете... — попытался возразить Самарин, но отец так глянул на него, что он мгновенно вынул из кармана блокнот и приготовился рассказывать.

— Так положено, господа, — обратился Павел Владимирович к гестаповцам, — когда идет крупная сделка, время от времени мы должны окидывать взором всю картину сделки.

— Первый этап сделки на сумму десять тысяч... — начал Самарин, нарочно не назвав валюту.

— Десять тысяч чего? — тотчас последовал сердитый вопрос Павла Владимировича.

— Долларов.

— Так и надо было сказать. Господа, извините меня, но я прерву изложение нашей сделки: нам, я вижу, следует объясниться. Господин Граве назвал меня сегодня сверхосторожным отцом осторожного сына. Я ответил, что отсутствие осторожности опасно всегда и во всем. Но как я это понимаю? Вот только что мой сын не назвал валюту. Небось из осторожности? Да? — Самарин кивнул.

— А эта осторожность уже глупость. А вот вы, — Павел Владимирович обратился к Пухлому, — когда нас знакомили, не назвали своего имени — вот это осторожность необходимая, и я ее оценил. Зачем мне знать ваши фамилии? Мне в нашей ситуации важно испытывать к вам полное доверие. А что касается тайны нашей сделки, то я хочу заверить вас, господа, что в ней, в этой тайне, я заинтересован гораздо больше вас и вы должны это понимать. Поэтому давайте проведем наше дело на основе взаимного доверия, а не подозрительности. Согласны?

Пухлый кивнул. За ним — и Граве.

— Значит, общая сумма первой нашей сделки десять тысяч долларов. Продолжай, Вальтер.

— Половина суммы уже вручена клиентам. Сегодня фирма вручает вторую половину и соответственно возвращает расписку за первую. Соответственно клиенты сегодня вручают фирме товар.

— Кстати, товар упакован? — деловито спросил Павел Владимирович.

— Да. Так просил ваш сын, — немного тревожно ответил Граве, он, наверно, подумал, что глава фирмы снова захочет смотреть товар.

— Покажите, пожалуйста, как это сделано, — попросил Павел Владимирович.

Граве принес из другой комнаты аккуратный ящичек, окантованный железными лентами и перехваченный чемоданными ремнями с ручкой.

Павел Владимирович встал, подошел к ящику и приподнял его.

— Не так уж тяжело, — усмехнулся он. — Вдвоем дотащим.

— Вес точный, как было обусловлено.

Павел Владимирович снова сел за стол:

— Продолжим нашу работу. Итак, мы обязаны вручить вам вторую половину суммы. Вальтер, возьми в чемодане, в кармане крышки.

Самарин принес и положил на стол завернутую в бумагу пачку долларов.

— Упаковка наша, — смеялся Павел Владимирович. — Будете считать или поверите, как я, что вес правильный?

— Верим, — тихо произнес Пухлый и повернулся к Граве: — Уберите.

Граве унес деньги в другую комнату.

— Таким образом, — серьезно сказал Павел Владимирович, — с первым этапом нашего дела покончено, и мы со свободными руками беремся за дело новое. Наша фирма предлагает новый этап на общую сумму пятьдесят тысяч долларов. В случае успешной договоренности и по второму этапу, наша фирма оставляет за собой право предложить и дальнейшее развитие дела. Но принимается ли вами первая предельная сумма? — Павел Владимирович, как продавец на торгах, поднял над столом карандаш и ждал, смотря то на Пухлого, то на Граве.

— Мы уже сообщили вашему сыну — принимается. Но у нас возникло сомнение в справедливости нынешней цены... — Граве посмотрел на Пухлого и продолжал: — Поэтому вес товара в расширенном варианте не будет больше нынешнего в пять раз. Понимаете?

— А во сколько же раз будет больше? — настороженно спросил Павел Владимирович.

Пухлый молчал.

— Может, вы тоже решили содрать с меня шкуру и предлагаете вес меньше нынешнего?! — со злой усмешкой спросил Павел Владимирович.

— Вам известно, на что идут эти средства? — опросил Пухлый,

— О да, сын мне говорил, и дело это, конечно, благородное, но почему, господа, вы хотите быть благородными за мой счет?

— По новой сделке мы дадим товара по весу в три раза больше нынешнего! — решительно заявил Пухлый.

— В четыре, — мгновенно парировал Павел Владимирович и снова поднял карандаш.

— Здесь все-таки не базарный торг, —поморщился Пухлый.

— Извините меня, господа, но всюду, где действует коммерсант, торг неизбежен, и я не вижу в этом ничего предосудительного. Вы отстаиваете интересы свои, а мы — свои. Итак, в четыре раза. Да?

— Нет, — еле слышно, точно устав от происходящего, ответил Пухлый и даже сделал движение, будто хочет встать. — В три, и ни грамма больше. Вам все равно это выгодно, и вы это прекрасно знаете.

— Договоримся, господа, — холодно ответил Павел Владимирович. — Каждый свои выгоды подсчитывает сам. Три с половиной... и кончаем этот утомительный спор. — Павел Владимирович вынул из кармана платок и вытер вспотевший лоб.

— Нет... — Пухлый стал подниматься из кресла.

— Подождите! — почти крикнул ему Павел Владимирович. — Дайте мне подумать... — Он взял у Самарина блокнот и начал делать на нем какие-то подсчеты, бормоча: — Ну орешек попался!.. Ну орешек!..

Но вот, еще раз взглянув на свои записи, он швырнул блокнот на стол.

— К сожалению, у меня нет времени торговаться, — тяжело вздохнул он и добавил: — Во второй раз я убеждаюсь, что в гестапо работают железные коммерсанты. Но разрешите два вопроса. Первый — если наша фирма идет на ваши условия, могу ли я рассчитывать на продолжение нашего дела?

— Ну видите?! — рассмеялся Пухлый. — Вы себя выдали! Вам конечно же наши условия выгодны, иначе зачем вам продолжать дело?

— Коммерсант, не добивающийся для себя выгоды, идиот! — отрезал Павел Владимирович. — Но должен заметить, что я принадлежу к той же партии, что и вы, не идти на какие-то уступки попросту не могу, тем более зная, на что у вас идут эти деньги. Но все-таки ответьте на мой вопрос

— Продолжение нашего дела вполне возможно, — твердо ответил Пухлый.

— Второй вопрос — не можете ли вы взять на себя деформацию товара до полной видимости лома? Я не хочу подводить ни себя, ни вас.

Пухлый кивнул на ящик:

— В этой партии все так и сделано.

— Последнее — вы хотите получить аванс под будущие наши дела?

— Договоримся позже, — ответил Пухлый, — когда выясним наши возможности.

— Но когда? Когда? Вы учтите, что для этого я должен оставлять здесь сына, а мне его жизнь тут уже стоит многих денег.

— Почему? Он же здесь бойко торгует.

— Только я могу знать, как он тут торгует, — ответил Павел Владимирович, строго глянув на Самарина. — Ну хорошо, первый этап нашего дела завершен. Есть ли у хозяев этого дома поставить что-нибудь на стол? Я бы не возражал после такой нервотрепки...

Пухлый кивком головы приказал Граве действовать, и тут же на столе появилась бутылка коньяку, сыр и крекеры. Граве наполнил все рюмки, но Павел Владимирович рюмку Самарина переставил к себе:

— Это его не касается. Кстати, он тут с вами не пил?

— Никогда! — ответил Граве. — Ссылался на больное сердце.

— Молодец! — Павел Владимирович одобрительно хлопнул Самарина по спине. — Разрешите, господа? — Павел Владимирович поднял рюмку: — Вальтер, неси сюда подарки...

— Они разве в чемодане? — испуганно спросил Самарин.

— Сверток! Сверток в синей бумаге! — досадливо пояснил Павел Владимирович.

— Отец, мы его не взяли, — потерянно ответил Самарин.

— Кретин, я же тебе говорил — взять.

— Я нес чемодан.

Павел Владимирович со злым пристуком поставил рюмку на стол:

— Господа, испорчено наше торжество. Ах, балбес, балбес... Господин Граве, ваша машина здесь? Умоляю, съездите с моим балбесом за подарками, это займет каких-нибудь пятнадцать минут. Заодно свезите туда ящик.