Стихотворения М. Лермонтова. Автор «Героя нашего времени», явившийся в одно время на двух поприщах, повествователя и лирического поэта

С. Петербург. 1840. В 12-ю д. 168 стран.

Автор «Героя нашего времени», явившийся в одно время на двух поприщах, повествователя и лирического поэта, издал не­большую книжку стихотворений. Прекрасные надежды видим мы и в стихотворце; но будем и здесь искренны, как были в первом нашем разборе. Нам кажется, что еще рано было ему собирать свои звуки, рассеянные по альманахам и журналам, в одно: такого рода собрания и позволительны и необходимы бы­вают тогда, когда уже лирик образовался и в замечательных рроизведениях запечатлел свой оригинальный, решительный характер. Так сожалеем мы, что нет у нас до сих пор полного собрания стихотворений князя Вяземского и Хомякова: они были бы необходимы для того, чтобы обнять совокупные черты щих поэтов, сливающиеся в характеры цельные и означенные щ>кою личностью и в мысли и в выражении.... Г. Лермонтов принадлежит в нашей литературе к числу та­ких талантов, которые не нуждаются в том, чтобы собирать сплаву по клочкам: мы, судя по его дебюту, вправе ожидать от недю не одной небольшой книжки стихотворений уже извест-Вых, которые, будучи собраны вместе, ставят в недоумение критика. Да, признаемся, что мы в недоумении. Мы хотели бы Д&ачертать портрет лирика; но материялов еще слишком мало Для того, чтобы этот портрет был возможен. К тому же с перво­го раза поражает нас в сих произведениях какой-то необыкно­венный протеизм таланта, правда замечательного, но тем не менее опасный развитию оригинальному. Объяснимся.

Всякий, изучавший сколько-нибудь русскую поэзию в но-Ч°м ее периоде, начиная с Жуковского, конечно, знает, что ^аждый из замечательнейших лириков наших имеет вместе с 9Ригинальностью своей поэтической мысли и оригинальность

С. П. Ш ЕВЫ РЕВ

Стихотворения М. Лермонтова

внешнего выражения, отмеченную в особенности стиха, при­надлежащего лицу поэта и соответствующего его поэтической идее. Это проистекает из того, что каждый из них по-своему наслаждается гармониею языка отечественного и уловляет в нем свои звуки для своей мысли. Так и во всех искусствах, как в поэзии: в живописи есть также своя внешняя форма, называ­емая стилем. Прошедши несколько картинных галерей со вни­манием, вы скоро приучитесь отгадывать имена художников, и, не справляясь с каталогом, заранее будете говорить: это кар­тина Перуджино, Франчиа, Гвидо Рени, Гверчино, Доменики-но, Рафаэля¹. Так, если внимательным ухом вы вникали в сти­хотворения известнейших лириков наших нового периода, вы, конечно, знаете, что есть у нас стих Жуковского, Батюшкова, Пушкина, к<нязя> Вяземского, Языкова, Хомякова, Ф. Глин­ки, Бенедиктова. У иных поэтов нет яркой особенности в звуке стиха, но есть известный склад в поэтическом слоге, известные обороты, замашки, собственно им принадлежащие. Так, по этим оборотам, по известным выражениям вы узнаете Бара­тынского и Дениса Давыдова. Хомякова вы отгадаете еще бо­лее по глубине и особенности его мысли, нежели по стиху; но прислушавшись к его лире, конечно увидите, почему только с нее могли слететь звуки «Острова» и «Песни праху Наполео­на» ². Бенедиктов не развил разнообразно своего лирического таланта; но и в немногом, что он написал, с первого раза ярко обозначилась особенность его стиха, можно уже было сказать: вот стиль Бенедиктова³. Ниже мы еще яснее это увидим. Гово­рить ли о стихе Языкова, который узнается с первого раза? Батюшков, несмотря на то что угас преждевременно и опере­жен был столь многими товарищами, сохранил на Парнасе рус­ском — самобытность своей собственной мелодии. Пушкин, ученик Жуковского, потому и стал главою школы, что в своем стихе отгадал всеобщий художественный склад стиха русского, как отгадал то же Карамзин для русской прозы.

Можно заметить, что даже бездарные стихотворцы имеют свой особенный род какофонии; это диссонансы, но диссонан­сы, только известному уху принадлежащие. Так, в этом отно­шении был у нас замечателен Хвостов, под стихи которого под­делывались в шутку лучшие наши поэты⁴. Стало быть, можно было сказать: вот нескладность в русском стихе, которая могла родиться только в несчастно организованном ухе такого-то.

Когда вы внимательно прислушиваетесь к звукам той новой лиры, которая подала нам повод к такому рассуждению, вам слышатся попеременно звуки то Жуковского, то Пушкина, то

Кирши Данилова, то Бенедиктова; примечается не только в звуках, но и во всем форма их созданий; иногда мелькают обо­роты Баратынского, Дениса Давыдова; иногда видна манера поэтов иностранных — и сквозь все это постороннее влияние трудно нам доискаться того, что, собственно, принадлежит но­вому поэту и где предстает он самим собою. Вот что выше на­звали мы протеизмом. Да, г. Лермонтов как стихотворец явил­ся на первый раз протеем⁵ с необыкновенным талантом: его лира не обозначила еще своего особенного строю; нет, он подно­сит ее к лирам известнейших поэтов наших и умеет с большим искусством подладить свою на строй уже известный. Немногие пиесы выходят из этого разряда — ив них мы видим, не столько в форме, сколько в мысли, зародыш чего-то особенно­го, своего, об чем скажем после.

Первое стихотворение, в котором стихотворец-протей явля­ется во всем блеске своего дарования, есть, конечно, «Песня про удалого купца Калашникова» (1837) — мастерское подра­жание эпическому стилю русских песен, известных под име­нем собирателя их Кирши Данилова⁶. Нельзя довольно нади­виться тому, как искусно поэт умел перенять все приемы русского песенника. Очень немногие стихи изменяют стилю народному. Нельзя притом не сказать, что это не набор выра­жений из Кирши, не подделка, не рабское подражание, — нет, это создание р духе и стиле наших древних эпических песен. Если где свободное подражание может взойти на степень созда­ния, то, конечно, в этом случае: подражать русской песни, от­даленной от нас временем, не то что подражать поэту, нам современному, стих которого в нравах и обычаях нашего ис­кусства. К тому же содержание этой картины имеет глубокое историческое значение — и характеры опричника и купца Ка­лашникова чисто народные.

«Мцыри» (1840) по содержанию своему есть воспоминание о героях Байрона. Этот чеченец, запертый в келью монаха; эта бурная воля дикого человека, скованная клеткою; ненасыти-Мая жажда жизни, ищущей сильных потрясений в природе, борьбы с стихиями и зверями, и притом непреклонная гордость Духа, бегущая людей и стыдящаяся обнаружить какую-нибудь свойственную человеку слабость: все это заимствовано из со­зданий Байрона, заимствовано с уменьем и талантом неотъем­лемым. Что касается до формы этой маленькой лирической Поэмы, она так верно снята с «Шильонского узника» Жуков­ского, за исключением третьей рифмы, по временам прибавля­емой, что иногда, читая вслух, забываешься и как будто пере-

С. П. ШЕВЫРЕВ

Стихотворения М. Лермонтова

носишься в прекрасное преложение нашего творца-переводчи­ка⁷. Есть даже обороты, выражения, места, до излишества на­поминающие сходство. Вот, например:

То трепетал, то снова гас: На небесах в полночный час Так гаснет яркая звезда!

Или:

Грузинки голос молодой Так безыскусственно-живой, Так сладко-вольный, будто он Лишь звуки дружеских имен Произносить был приучен.

Если вы помните «Шильонского узника», то, конечно, со­гласитесь, что это как будто из него взято; сравните с этими стихами:

...Увы, он гас, Как радуга, пленяя нас, Прекрасно гаснет в небесах...

Или:

Он гас, столь кротко-молчалив, Столь безнадежно-терпелив, Столь грустно-томен...

К стилю Жуковского принадлежат также: «Русалка»; «Три пальмы» и одна из двух «Молитв». Изобретение в «Русалке» (1836) напоминает Гете⁸; но формы стиха и выражения подслу­шаны у лиры Жуковского:

Русалка плыла по реке голубой,

Озаряема полной луной; И старалась она доплеснуть до луны

Серебристую пену волны.

И шумя и крутясь, колебала река

Отраженные в ней облака, И пела русалка — и звук ее слов

Долетал до крутых берегов.

Следующие стихи из «Молитвы» (1839, стран. 71, 72) как будто написал сам Жуковский, кроме второго.