Введение. Я являюсь коренным русским дальневосточником в пятом поколении

Я являюсь коренным русским дальневосточником в пятом поколении. Мои предки по отцовской линии, будучи первопоселенцами, стали крупнейшими землевладельцами на Среднем Амуре (в нынешней Амурской области), имевшими более 500 десятин земельных угодий, сотни голов скота, большое количество наёмных рабочих, обеспеченных русской и американской сельскохозяйственной техникой, и поставлявшими на рынок зерно, мясо, шерсть, шкуры, картофель, скот т.д. Неудивительно, что при Советской власти вся мужская половина рода подверглась жестоким репрессиям, спасаясь от которых мой дед, Илья Сергеевич Брагин, с молодой женой Надеждой Петровной, в девичестве Федосеевой, и детьми переселился в «новостройку коммунизма» – город Комсомольск-на-Амуре. Но и здесь его настигла «тройка НКВД». Моему ныне уже покойному родителю, Павлу Ильичу, было всего лишь восемь лет, когда он остался без отца и его семья получила клеймо «врагов народа». Оставленная «нашей дорогой» Советской властью с этим клеймом на произвол судьбы с пятью малолетними детьми, моя бабушка героическими усилиями смогла поднять их на ноги (кроме старшего сына, умершего в детстве) и обеспечить неплохое по тем временам будущее. Мой отец, например, закончил свой трудовой стаж в должности главного бухгалтера сернокислотного завода.

Детство моё прошло в шумной компании моих двоюродных братьев и сестёр в доме бабушки, которая, выйдя на пенсию после выработки трудового стажа в военном госпитале, практически превратилась в воспитательницу всех своих многочисленных внучат. Бабушка была искренне верующей в Бога женщиной, но я никогда не видел её стоящей возле икон за молитвой или ещё каким-либо иным внешним образом проявляющей свою набожность. В церковь она не ходила, да её в Комсомольске и не было. Её вера проявлялась только в её делах: в самоотверженном до самозабвения служении своей семье и исполнении всех заповедей Божиих. От бабушки и мы, её внучата, очень рано узнали о любящем всех нас Боге, сотворившем всё видимое и невидимое, и о некоем удивительном волшебнике (кудеснике) Исусе Христе, умевшем творить чудеса исцеления людей и за это распятом злыми людьми на кресте; но Бог воскресил этого праведника. Почитание моей бабушкой Иисуса Христа странным образом сочеталось с полным отсутствием всякого представления о каноническом христианском вероучении. Я, например, ни разу не слышал от неё о том, что Христос – это бог, а рассказывая нам, своим внучатам, о загробной жизни, она не делила её на рай и ад, а в полном соответствии с древними дохристианскими представлениями говорила об ожидающей всех нас радостной встрече со всеми родственниками, жившими до нас. И в общем-то вся «религиозная пропаганда» сводилась лишь к ежегодному празднованию Пасхи (или Паски, как у нас было принято говорить) с её крашеными в разные цвета куриными яйцами и пасхальными куличами, радостными приветствиями «Христос воскрес!» – «Воистину воскрес!», шумными застольями с песнями и плясками под гармошку, на которые собиралась вся наша многочисленная родня, ближняя и дальняя. Христосовались все, и взрослые, и дети, с объятиями и троекратными поцелуями, и все друг другу что-нибудь дарили; особенно перепадало нам, детям. Так и запомнился мне с детства этот праздник как праздник всеобщей любви.

Мать моя, Антонина Васильевна, урождённая Михалёва, происходила из старинного казачьего рода. Её прадед, Алексей Михайлович, появился на Нижнем Амуре в результате первого амурского сплава, организованного генерал-губернатором Восточной Сибири графом Н.Н.Муравьёвым-Амурским, и был старшиной Мариинского поста. Отец её, а мой дед, Василий Иванович, несмотря на то, что родился и вырос на Амуре, всю жизнь считал себя кубанцем, так как, согласно семейному преданию, его род происходил из линейных кубанских казаков. Во время Гражданской войны мой дед служил в «банде атамана Тряпицына», начавшего с освобождения Николаевска-на-Амуре от японских интервентов, а закончившего тем, что попытался освободить Нижний Амур от коммунистов. Попытка эта завершилась расстрелом Тряпицына и его начальника штаба Нины Лебедевой, а мой дед ещё несколько лет продолжал, как он выражался, «партизанить», пока не женился на Ольге Яковлевне Брагиной, дальней родственнице моего отца. В годы коллективизации он был народным волеизъявлением избран председателем колхоза «Новый быт», а в начале 1941 года был арестован за старые «грехи» и увезён в Хабаровск, где след его затерялся. Перед арестом он приказал жене укрыться от произвола энкавэдэшников с восемью детьми на своей охотничьей заимке в тайге, а с наступлением весны и вскрытием Амура ото льда расселить детей по прибрежным сёлам у родственников. Выжили эту зиму чудом, только благодаря тому, что старшему из детей, одиннадцатилетнему Якову, удалось убить заблудившегося колхозного коня, мясом которого и питались до весны. Маменьке моей было в ту пору только пять лет. Пожив вначале какое-то время у родственников, а затем – в школе-интернате, и получив восьмилетнее образование, она в семнадцатилетнем возрасте приехала вместе со старшей сестрой Зоей в Комсомольск, где и начала свой трудовой стаж. Здесь сестёр, отличавшихся общительным и весёлым нравом, заприметили два брата – Сергей и Павел Брагины – и стали за ними ухаживать. Но поскольку по русским законам нельзя родным братьям жениться на родных сёстрах, то моя бабушка благословила на заключение брака только старших – Сергея и Зою. Тогда мои будущие родители решили опередить своих конкурентов и зарегистрировать свой брак в тайне от всей родни, поставив всех перед свершившимся фактом. В результате таких решительных действий уже на следующий год появился на свет я, а ещё через год – моя сестра Ольга.

Во время так называемой «хрущёвской оттепели» начался процесс реабилитации жертв политических репрессий. Мои родители подали в соответствующие инстанции запросы о судьбе своих репрессированных отцов. На деда по отцу пришёл ответ о том, что он «пропал без вести», а дед по матери вдруг сам неожиданно приехал к нам в Комсомольск. Встреча была радостной и незабываемой. Оказывается, освободившись из лагерей после 15 лет заключения, он в возрасте 55 лет вторично женился на женщине почти вдвое моложе его и уже прижил с нею сына. Этот мой новый дядя был на пять лет младше меня. Попроведав всех своих детей и покаявшись в супружеской измене перед своей первой женой Ольгой (которая его так и не простила), он «сбаламутил» моих родителей перебраться к нему на жительство в Новосибирскую область в село Вторую Михайловку, где мы и прожили три года. Там я столкну­лся с древним казачьим бытом наших предков и сохранил его в своей памяти на всю жизнь. У деда был большой деревянный дом в несколько комнат с двумя русскими печками, огороженный вместе с прилегающим двором и надворными постройками высоким, в рост человека, забором с большими воротами. Весь двор был под навесом. В колхоз дед не всту­пал и жил за счёт своего собственного хозяйства, в котором были три коня со всей упряжью, включая телегу, карету, бричку, сани, конную косилку и т.д., три дойные коровы (одну из которых он подарил нам) с телятами первогодками и второгодками, свиньи, отара овец, большое стадо гусей и кур. Всё это гоготало, кудахтало, мычало, хрюкало и блеяло. С хозяйством дед управлялся сам вместе с женой и двумя её старшими ещё неженатыми сыновьями. Год делился на две части: с вес­ны до осени – непрерывные и разнообразные сельскохозяйственные работы, а с выпадением снега – такие же непрерывные народные гулянья всем селом по очереди в каждом доме, с застольями, песнями и плясками, скачками на конях и кулачными боями. И праздники, помнится, все были какие-то «языческие», звонкие и радостные: люди наряжались кто во что горазд, чем смешнее – тем лучше, устраивали какие-то театрали­зованные представления с хороводами, песнями и танцами, разжигали костры и прыгали через них, взрослые и дети вместе строили снежные городки, играли в разнообразные подвижные игры и так далее, и тому подобное. Не помню, чтобы у деда в доме висели какие-то христианские иконы и чтобы кто-нибудь молился возле них. Зато долгими зимними вечерами старики рассказывали нам, детям, о знахарях, ведунах, ведуньях и оборотнях, домовых, леших, русалках и водяных, о добрых и злых духах, которые помогают или, наоборот, вредят нам в обыденной жизни, и как с помощью древних заговоров и заклинаний бороться с не­чистой силой. Приводилось множество случаев из жизни, подтверждае­мых очевидцами. Христианские же попы всегда поминались с насмешками и в пренебрежительном тоне. И это при всём при том, что дед мой получил базовое образование ещё до революции в четырёхклассной церковно-приходской школе!

Как-то раз дед взял меня с собою в лес на охоту. Мы приехали уже к вечеру к старому, давно не топленному зимовью. При входе в него дед громко говорит: «Здравствуй, Хозяин! Извини за беспокойство! Позволь пожить в твоём добротном зимовье. А мы уж тебя не обидим». Я спра­шиваю: «Деда, с кем это ты разговариваешь?» А он отвечает: «С Хозяином. Когда к нему со вниманием, он добрый становится и во всём помогает. А когда без уважения – то такое может устроить, что дай Бог ноги отсюда поскорее унести». И так всё время, пока мы жили в этом зимовье, дед разговаривал с хозяином и всячески его ублажал: во время еды ставил ему отдельную чашку с лучшими кусками мяса и заваривал ду­шистый чай, а перед отъездом оставил ему на столе стакан водки. «Он хоть и не может это всё есть и пить, потому что дух бестелесный, но ему приятно наше внимание», – объяснял мне дед. И действительно, охота оказалась очень удачной, и домой мы привезли полные сани зайчатины.

К христианству я сознательно пришёл через русский патриотизм. В 1990 г. началось возрождение казачества, и я активно включился в этот процесс. В моём понимании возрождение казачества неразрывно долж­но было быть связано с возрождением русской государственности в форме православной самодержавной монархии с её девизом «За Веру, Царя и Отечество!» Следовательно, начинать надо было с веры. И летом 1990 г. я с женой и тремя своими детьми принял крещение в Свято-Ни­кольском храме города Владивостока. Мне тогда казалось, что Русская Православная Церковь представляет собой тот духовный стержень, во­круг которого должен объединиться весь русский народ в борьбе с сио­но-масонской оккупацией России. В этом мнении меня укрепили публи­кации митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Сны­чёва). Я старался внешне во всём соответствовать требованиям, предъя­вляемым церковью к православному христианину, усвоив лишь их вне­шнюю, обрядово-бытовую сторону и не вдаваясь в суть христианского вероучения, будучи всецело поглощён своей деятельностью по национа­льно-патриотическому просвещению жителей города. Стараясь воспитывать своих детей в православном духе, мы с женой обеих своих доче­рей после окончания средней школы определили продолжать учёбу в Москве в Православном университете им.Иоанна Богослова и в Свято-Тихоновском богословском институте, а сына – на теологический факу­льтет Дальневосточного государственного университета (правда, впоследствии, поближе ознакомившись с христианством, наши дети отвергли навязанное им учение и сделали собственный выбор). Периодически, два-три раза в год, я навещал дочерей в Москве, попутно осуществляя закупки патриотической литературы для распространения во Владивостоке.

После того, как дети закончили школу и поступили в высшие учебные заведения, у моей супруги появилось много свободного време­ни, которое она стала использовать для своего религиозного образова­ния. Я не видел в этом ничего плохого, так как считал, что Церковь Христова ничему плохому научить не может. Я любил свою жену самой чистой и искренней любовью, так как она была первой и единственной женщиной в моей жизни, и старался во всём идти ей навстречу, доверяя на все сто процентов и надеясь на взаимность. Поначалу у неё действи­тельно не было никаких тайн от меня: я знал, что она регулярно ездит во вновь созданный в селе Раздольном, где жила её мать, женский монас­тырь, в котором исповедуется и причащается у иеромонаха Варнавы. Иногда она привозила домой своих новых приятельниц, часто после первого же знакомства, среди которых, между прочим, не было ни од­ной достаточно культурной и образованной или даже просто умной от природы женщины, и они подолгу оставались у нас жить. Меня это, конечно, раздражало, но мир в семье был для меня дороже. Наконец, одна­жды моя благоверная супруга заявила, что мы с ней, оказывается, невенчаны, и что если мы не обвенчаемся, то она уйдёт от меня. «Хоро­шо, – сказал я. – Если для тебя это так важно, то после окончания Великого поста мы обвенчаемся». Но вскоре у меня появилась возможность съездить в очередную поездку в Москву, чтобы повидать дочь и привезти новую партию литературы, и венчание пришлось отложить до моего возвращения.

Вернувшись домой через полтора месяца, я увидел, что с женой происходит что-то неладное. Она всячески избегала оставаться со мной наедине, пропадая целыми днями неизвестно где; на мои же недоумённые вопросы отвечала, что у неё какие-то дела в монастыре. Наконец, она исчезла без предупреждения на всю ночь, чего раньше никогда не бывало, и заявилась домой лишь к десяти часам утра. Встретив её на пороге дома, я спросил:

– Танюша, где ты была всю ночь?

– У бабы Лены, – сказала она с блаженной улыбкой, не глядя в мою сторону.

– И что же ты там делала?

– Мы молились, – ответила она, стараясь не смотреть мне в глаза и отворачивая голову, когда я стал её к себе поворачивать.

– Смотри мне в глаза, не отводи взгляда! И скажи мне по совести: тебе не стыдно?

– Нет.

И тут началась истерика с упрёками в мой адрес, сводящимися к тому, что никакой я ей не муж, потому что мы не венчаны. И это при всём том, что мы прожили в мире и согласии 22 года, родили и воспитали троих прекрасных детей, и все эти годы я безропотно нёс свой семей­ный крест, выполняя по мере сил и способностей свои супружеские и от­цовские обязанности, старался по мере возможности помогать жене в её домашних хлопотах, постоянно делился с нею всеми своими радостями и печалями.

Я прекрасно понимал, что венчание – это всего лишь повод (что и оказалось в действительности), ибо будь мы венчаны, нашлась бы какая-нибудь другая причина для ухода из дома. Ведь сам по себе обряд венчания совершенно ничего не меняет, и вера в его спасительность не имеет никакого отношения к разуму и законам природы, установленным самим Богом. Если в годы Советской власти венчали только тех, кто официально регистрировал свои брачные отношения в соответствую­щем государственном учреждении, то теперь – всех подряд, только пла­ти! И свидетельство о венчании, выдаваемое церковью, никого ни к че­му не обязывает, так как не является юридическим документом гражда­нского права, ибо церковь в нашей стране отделена от государства. И фа­милию мужа на его основании принимать не надо. Богу обряд венча­ния также не нужен: Он и так знает, что происходит в наших головах и душах, так как всевидящий и всезнающий. И какая семья будет милее Богу – венчанная, но погрязшая в разврате и других грехах, или невен­чанная, но исполняющая все Его нравственные установления? Двух мне­ний по этому вопросу, думаю, быть не может. Ибо главное для Бога – не обряды, а вера, подтверждаемая делами. И если муж и жена создали семью в девстве и чистоте, ведут благочестивый образ жизни, не изменяют друг другу, имеют детей и совместно, во взаимной любви их вос­питывают, то такой брак освящается Богом и находится под Божьим благословением независимо от обрядов. Ибо спасают не обряды, а дела. Сам же по себе обряд венчания не является достаточным основанием для крепкой семьи, если супруги безнравственны. Очень часто бывает, что брак, освящённый церковью, поддаётся разложению даже в боль­шей степени, чем гражданский. На что же тогда претендуют служители церкви, говоря о законности перед Богом только церковного брака? Только на то, чтобы не лишить себя дополнительного куска хлеба и при­влечь к себе как можно больше прельщённых ими доверчивых или про­сто безграмотных людей. Именно для этого и поддерживаются ими все те грубейшие суеверия, которым подвержены почти все 100% так назы­ваемых «православных» христиан. Например, если съешь кусочек хлеба с вином, то будешь в будущем счастлив и избавишься от наказания за совершённые тобой преступления. Если помажешься ароматическим маслом, то выздоровеешь, если совершишь ряд ни к чему не ведущих обрядов, то можешь заключить брачный союз с женщиной, в противном случае – нельзя. Эти суеверия ничем не отличаются от веры в сны, в число 13, в почёсывания и в разные другие приметы. Они составляют такой же позор человечества, как и все безрассудные поступки. Такие люди ничем не отличаются от безумных, потому что отрицают знание и разум. Ведь Бог сотворил человека разумным, по образу Своему и подобию.

Исходя из элементарной логики, я пытался разъяснить своей помутившейся разумом супруге, что если брак заключается по любви, то в венчании теряется всякий смысл только из-за того, что венчание, с точки зрения истинного христианства (как я его тогда понимал), – не самый идеальный способ достижения любви к ближнему и зачастую может приводить к прямо противоположным результатам. «А поскольку я и без венчания люблю тебя больше всех на свете, – разъяснял я ей, – то ты как была, так и остаёшься моей женой, данной мне от Бога, независимо от обряда венча­ния».

Но все мои доводы, обращённые к её разуму, так и не были услышаны (в религиозных вопросах апеллировать к разуму бессмысленно). В этот же день она опять сбежала из дому, но теперь уже безвозвра­тно. И вот тогда-то я и задумался над тем, что же это за вера такая, которая разрушает семьи. От Бога ли она? Чтобы разобраться в этом, я стал тщательно изучать Библию – книгу, которая лежит в основе христиан­ского вероучения и которую христиане почитают за священную. Помогли мне в этом нелёгком деле работы уже потрудившихся на этом поприще исследователей, выводы которых и послужили основой для мое­го самообразования.

Итак, что же говорит Библия по поводу семейных и брачных отноше­ний?

Первая же ветхозаветная святая заповедь, данная Богом людям, гла­сит: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею» (Быт.1:28). Бог дал эту заповедь людям сразу же, как только создал их, и при­том дал лично, без всяких посредников. Дословно эта заповедь была повторена в уши Ною и сынам его (Быт.9:1), спасшимся после потопа и на­чавшим новый цикл жизни и истории на Земле. Таким образом, осно­вной, первостатейный божественный закон, изложенный в первой же главе первой же книги Ветхого Завета, требует от человека одного: обязательного оставления после себя потомства, для чего и существует институт брачных отношений, основывающийся на ревностном исполнении супружеского долга. И народы, в основе религии которых лежит Ветхий Завет (иудеи, мусульмане), свято испол­няют эту заповедь. Талмуд утверждает: «Тот, кто отказывается выпол­нять эту заповедь, – подобен убийце, проливающему кровь» (Прот. Иоанн, 2003, с.113-114).

Каково же назначение женщины согласно этому божественному за­кону?

Вскоре за изречением, определяющим общее назначение человека: «сотворим человека по образу Нашему и по подобию» (Быт.1:26), Бог указы­вает и на частное предназначение женщины: «не добро быти человеку единому: сотворим ему помощника по нему» (Быт.2:18). Это значит, что самим Богом дарована мужчине жена-помощница. Не муж дарован жене, а жена мужу. Это назначение не унизительно для женщины: она не ни­же мужчины, потому что она не только помощница мужу, она помощ­ница, «подобная ему», и при этом только условии равенства может оказывать ему помощь, в которой он нуждается. Однако же место это второстепенное, зависимое: жена сотворена после мужа, создана для мужа. Как взятая от него, она «кость от кости его, плоть плоти его» (Быт.2:23) и столь тесно соединена с ним, что он не может унизить её, не унижая са­мого себя. Любящий муж видит свою жену так: это другой человек, но в то же время это я сам. «Любящий свою жену любит и самого себя». Это следует из ветхозаветного установления: «Сего ради оставит человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей, и будут два в плоть едину» (Быт.2:24).

Следствием единства тела и душ любящих друг друга супругов является то, что их любовь вечна. Всё, что не может быть вечным, не имеет права называться любовью. Истинный брак должен быть вечным. В идеале верность своему супругу хранят всю жизнь, даже после смерти одного из супругов. И если мы знаем, что душа человеческая бессмертна, то то единение душ, которое возникает у супругов при земной жизни, будет иметь место и после смерти тела, поскольку вечность любви распространяется не только на земную жизнь, но и на последующую, переходя границу смерти.

На Руси такие представления о единстве тела и душ верных друг дру­гу супругов существовали с древнейших, ещё дохристианских времён. Доказательством этого является сложившаяся у нас чёткая система подсчёта степеней родства, основывающаяся на числе восходящих и нисходящих поколений до общего предка. Так, например, между матерью (или отцом) и ребёнком – первая степень родства, между внуком и дедом – вторая, между братом и сестрой – вторая, дядей и племянником – третья. А между мужем и женой, как пишет священник Илия Шугаев, – нулевая степень родства. Что это зна­чит? А какая у меня степень родства с моей ногой? Никакой степени! Она – моя, она – часть моего тела, а не родственница. И при подсчёте степеней родства связь между мужем и женой не учитывается. Например, между мужем и сестрой жены тоже вторая степень родства, как и у жены со своей сестрой. Поэтому сестра жены называется свояченицей.

Это только сейчас людям непонятно, что муж роднее сына, а жена роднее дочери. А сто-двести лет назад это было известно любому крестьянину. Если вдруг жена захотела бы уйти от мужа и вернуться к сво­им родителям, её бы просто не приняли: «У тебя есть муж, иди и вернись к нему! Если ты от мужа ушла, то мы тебя и знать не хотим!»

Раньше распад семьи по причине развода был совершенно немыс­лим. Просто это и в голову никому не могло прийти. Раньше в вопросах семейных отношений в головах у людей было всё правильно, и люди знали, что уходить от мужа или же­ны – это ещё хуже, чем разводиться с сыном или дочерью. Ведь если одна нога заболеет и не может ходить, мы же не бежим к хирургу: «Доктор, скорее отрежьте ногу, я на гвоздь наступил». Мы попытаемся лечить её всеми силами, и только в том случае, если нога поражается стра­шной болезнью (например, гангреной), мы решаемся на операцию, чтобы болезнь не передалась всему организму. Также и с разводом – всеми силами должны мы сохранять семью, ибо «что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Мк.10:9), и только когда есть опасность, например, что ве­чно пьяный муж покалечит сына или вовлечёт его в свои страшные грехи, тогда только женщина может уйти от своего мужа (Шугаев, 2002, с.11-13).

Само слово ПОЛ в русском языке, как отмечает А.А.Добровольский (Доброслав), означает именно пол-человека, по­ловину полноценной, совершенной человеческой сущности. Магическая сила и волшебство половой любви, преодолевающей саму смерть, – это неодолимое стремление двух разобщённых половинок к слиянию в изначальное единое целое. Ясновидцы утверждают, что ауры любящих друг друга мужа и жены словно магнитом притягиваются, проникают друг в друга и единым нежно-розовым облаком окутывают обоих.

Таким образом, я уяснил, что, согласно Ветхому Завету, брачный со­юз мужчины и женщины установлен самим Творцом после создания первых людей, которых Бог благословил словами: «Плодитесь и размно­жайтесь, и наполняйте землю, и владейте ею» (Быт.1:28). Поэтому отноше­ния супругов в естественном (без христианского венчания) брачном союзе не являются греховными по своему существу. Аналогичные воззре­ния сложились и у наших отдалённых предков в дохристианской Руси. Народы же, принявшие христианство (Новый Завет), столкнулись с совершенно противоположным отношением к браку и деторождению. Им оказалось привито представление о «первородном грехе», о «порочнос­ти» естественного зачатия и т.д. В отличие от праотцов еврейского народа (Авраама, Исаака, Иакова-Израиля) и многих пророков, включая Моисея и Магомета, Иисус Христос, зачатый и родившийся, как учит христианская церковь, «непорочным» (внеполовым) способом, не имел ни семьи, ни женщин, ни детей. И к браку он относился если и не вполне враждебно, то снисходительно-свысока, не как к священной обязанности, а как к простительной человеческой слабости, которая хотя и ху­же безбрачия, но всё же лучше внебрачного блуда. Заявив при этом: «Кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сер­дце своём» (Мф.5:28), Христос заведомо поставил столь высокую планку, что нормальному, здоровому и традиционно ориентированному мужчине преодолеть её просто невозможно. И это само по себе свидетельствует о нём определённым образом. Завершается же предыдущая фраза следующим наставлением: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя… И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки её и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну» (Мф.5:29-30).

Так может проповедовать либо сознательный демагог, прикрывающий высокопарными пустыми словами свои корыстные цели, либо явный женоненавистник, гомосексуалист и садомазохист. Взглянуть бы на общество, в котором были бы воплощены эти заветы. Только импотенты ходили бы зрячими, с руками и прочими членами. Остальные представляли бы обрубки человеческие. Но почему-то Христос забыл упомянуть главный соблазняющий член тела. Видимо, тот никогда его не беспокоил.

Иисус жил в доме своих родителей по меньшей мере до тридцатилетнего возраста, но те, видимо, и не пытались его женить. А ведь это должно было считаться, по законам иудаизма, тяжким грехом! Согласно тогдашним иудейским обычаям, мужчина должен был вступать в брак в обязательном порядке. В конце I века один еврейский автор даже сравнивал намеренное безбрачие с убийством, и, похоже, он не был одинок в своей позиции по этому вопросу. Обязанность найти своему сыну жену была для отца-еврея такой же существенной, как и обязанность проследить за тем, чтобы его сыну вовремя сделали обрезание (Байджент и др., 1997, с.233). Поэтому неженатый Иисус должен был резко выделяться на общем фоне своих современников.

В то же время Иисус со снисхождением относился к женскому блуду, являющемуся одной из основных причин распада семейных связей. Не случайно христиане открыто заявляют, что именно грешницы и блудницы могут прийти к ним. В Евангелии от Иоанна рассказывается о женщине, которую толпа в соответствии с законом Моисеевым хотела побить камнями за прелюбодеяние, но Иисус остановил избиение словами: «Кто из вас без греха, первый брось в неё камень» (8:7). Правда, в данном случае, защитив блудницу, Христос обличил ханжеское рвение мнимых праведников. Но в Евангелии от Луки есть эпизод, как блудница омывает ноги Иисуса дорогим благовонием; правоверные иудеи были возмущены, что он позволяет такой женщине касаться себя, на что Иисус ответил: «Прощаются грехи её многие за то, что она возлюбила много» (7:37-47).

Вместе с этим Христос проповедует: «…кто женится на разведённой, тот прелюбодействует» (Мф.5:32). Реальная жизнь сложна, и не всегда человеку удаётся с первого раза найти себе спутника на всю жизнь. И если женщина разведена, то что же: она уже больше не имеет права устроить свою личную жизнь?

Христос, правда, «освятил» своим присутствием брак в Кане Галилейской. А рассказав ученикам притчу о пятерых (!) мудрых (!) девах-невестах, одновременно затворившихся с одним женихом на брачном пиру (Мф.25:1-10), он даже подтвердил тем самым целесообразность и правомерность полигамного брака, издавна бытовавшего у евреев. Но истинная точка зрения Иисуса на семью и семейные отношения выражена им в следующем откровении: «Думаете ли вы, что я пришёл дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух, и двое против трёх: отец будет против сына; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей» (Лк.12:51-53). То же самое писано в Евангелии от Матфея: «Не думайте, что я пришёл принести мир на землю: не мир пришёл я принести, но меч; ибо я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку – домашние его» (Мф.10:34-36).

Слова Иисуса Христа «Не мир я принёс, но меч» христианские идеологи обычно приводят для опровержения обвинения его в пацифизме, при этом забывая закончить его мысль о том, что этот «меч» – всего лишь раздор, вражда в семье. Да, именно не создать мир в семье, не укрепить семью, а ввергнуть её во внутреннюю войну пришёл Христос. Суть самого обряда крещения, как убедительно показал В.В.Розанов в своей «Метафизике христианства», есть отречение от кровных родителей – их подменяют «родители», так сказать, духовные: крёстные отец и мать. Оказывается, корни феномена Павлика Морозова гораздо глубже, чем кажется.

У китайцев в древнейшей их книге «И-Цзин» («Книга Перемен») есть утверждение, что не могущий установить мир и порядок в семье не может участвовать в управлении государством. Донёсшему на родителя полагалось отрубать голову вне зависимости от того, имел ли основание донос. В законах Моисея значилось: почитать родителей и заботиться о них в их старости. Христиане же поклоняются идолу, который провоцирует семью на распад. Отсюда сомнение: действительно ли Христос является сыном Бога?

Вышеприведённая цитата из Евангелия от Матфея имеет следующее продолжение: «Кто любит отца или мать более, нежели меня, не достоин меня; и кто любит сына или дочь более, нежели меня, не достоин меня; и кто не берёт креста своего и следует за мною, тот не достоин меня» (Мф.10:37-38). В другом месте – ещё страшнее: «Если кто приходит ко мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестёр, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником» (Лк.14:26).

Что же это за Бог такой, который выдвигает требование делать выбор между собою и отцом, матерью и детьми человека? С точки зрения пантеизма, Бог во всём. И прежде всего для человека – в домашних его. Требовать к себе исключительной, всепоглощающей любви мог только самовлюблённый, от гордыни дошедший до безумия человек. Но как упивается его юродством основная масса верующих!

Христос не ставит человека перед выбором: служить Добру или Злу. Его требование: «Или я, или домашние». Может ли подобное требование исходить от Бога?

Своим личным примером Христос подтвердил искренность этой своей установки. Так, в одном из синоптических евангелий мы читаем: «И пришли матерь и братья его и, стоя вне дома, послали к нему – звать его. Около него сидел народ. И сказали ему: “Вот, матерь твоя и братья твои и сёстры твои, вне дома, спрашивают тебя”. И отвечал им: “Кто матерь моя и братья мои?” И обозрев сидящих вокруг себя, говорит: “Вот матерь моя и братья мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот мне брат, и сестра, и матерь”» (Мк.3:31-35). В другом синоптическом евангелии эта сцена повторена почти дословно (Мф.12:46-50).* И чуть иначе – в третьем синоптическом евангелии: «И пришли к нему матерь и братья его, и не могли подойти к нему по причине народа. И дали знать ему: “Мать и братья твои стоят вне, желая видеть тебя”. Он сказал им в ответ: “Матерь моя и братья мои суть слушающие слово Божие и исполняющие его”» (Лк.8:19-21). Здесь налицо прямое отрицание значения кровного родства, чуждое всему духу Ветхого Завета. Только ущербный фанатик может отречься от родных в пользу выдуманного им бога, так как истинному Богу такие жертвы не нужны, и Он никогда не поставил бы человека перед необходимостью делать такой выбор.

По-видимому, слово не расходилось у Христа с делом, и он исповедовал то, что проповедовал. Поэтому вполне последовательно на прямой вопрос его учеников: «если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться», он ответил: «Не все вмещают слово сие, но кому дано: ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф.19:10-12).

А чего же тут «вмещать», всё ясно: степень христианской «духовности» зависит от степени бесполости адепта, от степени его самокастрации. Что ещё можно сказать по поводу этой проповеди христовой?

Христос – просто чудовище! Вместо того чтобы осудить этот зверский античеловеческий обряд – оскопление (т.е. отрезание половых органов у людей), он не только его не осуждает, но говорит о том, что есть разные уровни этого героического действия. И самая высокая ступень – это когда человек сам себя оскопляет. Зачем? Для чего? Оказывается, для христова «Царствия Небесного», в котором с глазами, руками и ногами ходят только импотенты, педерасты и скопцы.

Оскопление действительно очень полезно для христианства. Кастрату, в отличие от семьянина, не надо заботиться о семье и детях. У него нарушена психика, он осознаёт своё физическое уродство, и он имеет больше времени для погружения в «веру». И система ценностей кастрата сильно отличается от системы ценностей нормального мужчины.

Но Христос поистине враг жизни, раз высшим духовным подвигом предлагает считать самооскопление, что, конечно, несовместимо с установлениями Ветхого Завета, где, например, устами Моисея сказано: «У кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне» (Втор.23:1). Получается, что и сам Христос кастрат? Но ни у одного более или менее известного мiру деятеля из нехристиан мы наверняка не найдём утверждения, что кастрат ближе к Богу, чем семьянин. Никакое иносказание здесь вычитать невозможно. Так что изощрения христианских апологетов, вычитывающих в данном тексте проповедь монашества, не к месту. Ведь родить ребёнка ценнее для Бога и общества, чем отказаться от этого священного долга в пользу аскезы. Поэтому все монахи, принимающие постриг в репродуктивном возрасте, – человекоубийцы. Убивают возможность зарождения новой жизни, отказываясь выполнять первейшую заповедь Божию. В течение 2000 лет христианства наиболее доверчивые, по-детски чистые элементы европейских наций, искавшие Истину, тянувшиеся к духовному познанию, выпадали из генетического кода нации. Не давали потомства. Христос – символ духовного оскопления наций, заразившихся христианством. (Синявин, 2001, с.151).

Но весьма многие искренне верующие христиане воспринимали эти слова «Спасителя»-изувера не иносказательно, а буквально, и сознательно отрезали (и отрезают ныне) собственные тестикулы, добровольно превращаясь в скопцов. Так некогда поступил, например, не кто-нибудь, а сам великий учитель церкви Ориген (185-254). В России в XVIII веке по этой же причине зародилась влиятельная (в том числе при Дворе) секта скопцов, вполне буквально воспринявших вышеуказанный завет Христа. На основании этих же слов проповедует и митрополит Филарет в своём «Пространном христианском Катехизисе» (1995, с.84): «Девство лучше супружества, если кто может в чистоте сохранить оное».

В том же ключе развивает апологию безбрачия апостол Павел: «Хорошо человеку не касаться женщины. Но, в избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа… чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим. Впрочем, сие сказано мною как позволение, а не как повеление. Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я… Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться… Относительно девства... за лучшее признаю, что хорошо человеку оставаться так… Остался ли без жены? Не ищи жены… Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мiрском, как угодить жене… Незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтоб быть святою и телом, и духом; а замужняя заботится о мiрском, как угодить мужу… Если же кто почитает неприличным для своей девицы то, чтобы она, будучи в зрелом возрасте, оставалась так, тот пусть делает, как хочет; не согрешит: пусть таковые выходят замуж. Но кто неколебимо твёрд в сердце своём и, не будучи стесняем нуждою, но будучи властен в своей воле, решился в сердце своём соблюдать свою деву, тот хорошо поступает. Посему выдающий замуж свою девицу поступает хорошо, а не выдающий поступает лучше» (1 Кор. 7:1-38).

Приведённые цитаты из Нового Завета ясно показывают, что настоящий христианин ни семьи, ни детей иметь не должен. Сохранение девства, а точнее, отказ от продолжения рода, влекущий за собой его неизбежное вымирание, – несомненно, одна из высших христианских добродетелей. Оправдывая тех женщин, которые не хотят создавать семьи и рожать детей, Христос кликушествует: «Дщери Иерусалимские!.. приходят дни, в которые скажут: “блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы непитавшие!”» (Лк.23:28-29).

Зачем же тогда Бог создал людей двуполыми? Почему это плохо? Почему соединение двух полов считается в христианстве первородным грехом? Ведь сексуальность человека существует не сама по себе. Её цель – размножение и создание новой жизни. Христианство же стремится скрыть от людей их естественную, Богом подаренную форму размножения, продолжения рода и развития жизни. Те, кто в стремлении к «Царству Небесному» призывают к отказу от продолжения своего рода, по сути ратуют за исчезновение человечества как вида, проповедуя СМЕРТЬ как конечный вывод христианства. Не значит ли это, что христианский бог Иисус Христос – это бог смерти?

Хороший христианин, согласно христианской морали, не может быть сексуальным. Естественная сексуальность людей стыдна, греховна, и её надо скрывать. Лучший христианин – это импотент и кастрат или, в худшем случае, раз в год совокупляющийся со своей женой для продолжения рода (естественно, без всяких там оргазмов и прочих половых «извращений»). Христианство стремится подавить естественную сексуальность людей, ограничить её и взять под жёсткий контроль. Почему оно это делает, ведь сексуальность – это самая главная биологическая функция для продолжения рода человеческого? А вот почему.

Дело в том, что, как пишет В.А.Истархов, для человека сексуальные переживания сильнее религиозных. Они естественнее, натуральнее и первичнее, а религиозные переживания вторичны, и если попам не удастся подавить сексуальность, то им никогда не удастся сделать человека рабом своей церкви.* Христианская религия имеет своей главной целью власть и господство над душами людей, а сексуальность является самой главной помехой в этом, почему её и называют в христианстве «первородным грехом».

Христианским попам нужны недоразвитые, закомплексованные, тупые и запуганные люди. Из них очень просто делать «РАБОВ Божьих». Сексуально неполноценный, закомплексованный человек с ущербной психикой – это как раз то, что надо для церкви, так как таким людям только в церкви или монастыре и место. Счастливые люди, по мнению В.А.Истархова, в церковь ходят редко. Она им ни к чему. Им интересней реальная земная жизнь.

Будучи религией смерти, христианство стремится подавить сексуальность как механизм естественного порождения новой жизни. Проповедники христианства активно пропагандируют институт противоестественной однополой жизни – монашество. Слово «монах» происходит от слова «монос» – один, одинокий. Монашество – это отсутствие семьи, отсутствие межполовых отношений. Этот уродливый институт однополой жизни может быть хорош, как утверждает В.А.Истархов, только для дегенератов-гомосексуалистов и лесбиянок. [ Однополой лишь в реальной жизни (и то не везде и не всегда), в идеале же он должен быть бесполым. – А.Б. ]

Для чего жрецы христианства придумали «непорочное» зачатие?

Для того, чтобы внушить мысль, что естественное зачатие всегда порочно. На самом деле естественное зачатие не только не порочно, оно есть великое божественное чудо жизни. Оно порождает новую жизнь. И это прекрасно! Только христианская религия смерти может ненавидеть естественное зачатие** (Истархов, 2004, с.28-29).

Не удивительно, что женщина, через посредство которой мужчина только и может порождать новую жизнь, представлена в христианстве каким-то исчадием ада. И это несмотря на то, что эмоциональные женщины даже и в нашу эпоху научно-технического прогресса остаются, как и всегда, главными помощницами церкви! Предшественники же современных церковных проповедников в течение пятнадцати и более веков позорили женщин с каждой церковной кафедры! Ранние отцы церкви осуждали женщин как вредных животных, обязательно злобных и представляющих опасность. Неистовые ругательства, направленные против слабого пола, составляли значительную часть сочинений «святых отцов», учивших тому, что женщина, в тайном сговоре с дьяволом, является создательницей греха, который вызвал падение человека. В IV веке священнослужители весьма серьёзно обсуждали вопрос, следует ли вообще называть женщину человеческим существом. Но предоставим слово самим отцам христианской церкви.

Тертуллиан, например, обращается к женщинам в следующей весьма лестной манере: «Вы – врата дьявола, вы – открыватели запретного древа, первые нарушители божественного закона. Вы совратили того, на кого не осмеливался напасть сам дьявол. Вы разрушили образ Божий – человека».

Климент Александрийский говорит: «Становится стыдно при размышлении о том, какова природа женщины».

Григорий Чудотворец говорит: «Один человек из тысячи может быть чистым; женщина – никогда».

Св. Бернард: «Женщина – это орган дьявола».

Св. Антоний: «Её голос – это шипение змеи».

Св. Киприан: «Женщина – это инструмент, который дьявол использует, чтобы завладеть нашими душами».

Св. Бонавентура: «Женщина – это скорпион».

Св. Иоанн Дамасский: «Женщина – это дочь лжи, страж ада, враг мiра».

Св. Иоанн Златоуст: «Из всех диких животных самое опасное – это женщина».

Св. Григорий Великий: «Женщина обладает ядом кобры и злобой дракона» (Блаватская, 2003в, с.281).

На Третьем Вселенском (Ефесском) Соборе в 431 г. отцы церкви долго спорили – есть ли у женщины душа или нет. После жарких дискуссий перешли к голосованию, и большинством всего в один голос признали, что душа у женщины всё-таки есть. Сейчас это может показаться смешным, однако смешного здесь мало. По христианству, женщина – существо неполноценное, и по поводу существования у неё души нигде явно не сказано. В процессе сотворения человека, согласно еврейско-христианскому мифу, Господь Бог создал «из праха земного» мужчину «и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Быт.2:7), а уж потом «сотворил ему помощника, соответственного ему» (Быт.2:18), то есть даже не человека, а только «помощника» ему, для чего «навёл Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из рёбр его, и закрыл то место плотию. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привёл её к человеку» (Быт.2:21-22). Так что женщина, согласно библейскому учению, – и не человек вовсе, и происходит не «из праха земного», а всего лишь от мужского ребра, что гораздо прозаичнее, и о её душе явно ничего не говорится. Ислам и поныне наличие души в женщине не признаёт. Если по Талмуду мужчина может обращаться со своей женой, как с куском мяса от мясника, то Библия и, в частности, евангелия, недалеко от Талмуда ушли. Достаточно посмотреть на занудное христианское родословие: «Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова…» и далее ещё 40 подобных «родов» (Мф.1:2-16). Женщины как будто никак не участвуют в этих процессах рождения, или их роль в этом настолько ничтожна, что и говорить об этом нет смысла.

Это историческое решение о наличии у женщин души (с перевесом всего в один голос) было принято не с помощью доказательств из «святых» текстов (в этих текстах таких доказательств нет), а из низменных прагматических интересов христианских попов. Женщин ходит в церковь как минимум в пять раз больше, чем мужчин, и терять такую паству попам было невыгодно (Истархов, с.261-262).

Однако полноценным человеком женщина признана всё-таки не была. И в соответствии с учением своих главных идеологов ещё и в начале ХХ века церковь исходила из тезиса о нечистоте женщины и именно в женщине видела средоточие всего мiрового зла. Она ограничивала женщину во всём, считая её разрушительным, демоническим началом. Эта идеология проникала во все слои общества и в течение веков формировала соответствующее отношение к женщине и к семье. Мужской части общества разрешалось (предписывалось) не только презирать женщину (мать, жену, дочь, сестру), но и наказывать её физически вплоть до увечья. Доводы с христианской точки зрения представляются весьма «убедительными»: Ева, созданная, согласно Библии, после Адама, первая поддалась обольщению и совершила преступление. Так появился «первородный грех», источником которого является женщина. А поскольку женщина является причиной первородного греха человечества, причиной всех его страданий, то всё, что она совершает, может обернуться грехом.

Бог, создав людей, сказал им: «Плодитесь и размножайтесь» (Быт.1:28), иначе жизнь прекратилась бы. Но поскольку, согласно христианскому учению, первая женщина согрешила, то интимная близость мужа и жены с целью рождения ребёнка считается страшным грехом. Церковь считает грехом то, что люди исполняют закон Бога! Поэтому супружеские отношения считаются не священной обязанностью человека, а уступкой его греховной природе, которая оскверняет Бога, а родившую женщину церковь считает осквернившимся сосудом. Мало того: осквернены и нечисты также и родившийся ребёнок, и все, прикоснувшиеся к роженице, и те, кто находились при родах. К страданиям женщины во время родов не может быть сочувствия, поскольку эти страдания – отражение приговора, который Бог вынес Еве, а значит и всем женщинам: «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твоё, и он будет господствовать над тобою» (Быт.3:16).

Это ни что иное, как проклятие женщин всех племён и народов во все времена. Каждая женщина рожает детей, «зачатых во грехе и беззакониях». Поэтому роженице никто не помогал. Если роды были особенно тяжёлыми, то виновата в этом была только сама роженица. Она или мало молилась, или мало ходила в церковь, или же имела другие грехи. Спасать женщину и помогать ей при родах церковь не разрешала. Разрешалась только помощь повитухи. Считалось грехом употребление при родах акушерских приборов. Церковь, исходя из греховности и нечистоты женщины, вновь и вновь напоминала «дочерям Евы» о проклятии, которое обрушилось на них в ветхозаветные времена. Исходя из такой установки, многие повитухи считали даже грехом облегчить чем-нибудь страдания роженицы.

На основании Ветхого Завета (книга Левит) родившей женщине предписывалось проходить обряд очищения. Если родился мальчик, то такое очищение проводилось через 40 дней после родов. Если родилась девочка, то этот срок удваивался. По истечении этого срока священник «очищал» женщину молитвами «от сладострастного и нечистого рождения». До очищения женщина не допускалась в храм и не причащалась. Священнослужители дошли до того, что спорили, можно ли причащать рожениц, умирающих сразу же после родов. Они ведь ещё не очищены!

На восьмой день после рождения ребёнка должны были крестить. Его, независимо от пола, сравнивали с «преступником, сознающим свою вину», с «нищим, не имеющим куска хлеба». Поэтому новорождённого заставляли некоторое время ждать, пока его внесут в храм. Так он должен был ожидать милости от Бога. Святые отцы сокрушались при этом, что новорождённый не в состоянии осознать всю свою виновность, как и тяжесть своего положения как «грешника и преступника перед Богом». Свою виновность перед Богом должен был чувствовать не только ребёнок, но и его родители. Младенец родился «заражённым ядом греха». В течение семи дней от рождения до крещения он должен был терзать сердца родителей, как «стон преступника перед Богом». Матери в течение этих дней запрещалось есть мясо и пить молоко.

Полагали, что первородная нечистота женщины может заразить окружающих. Когда священник крестил ребёнка, он старательно подвязывал рукава так, чтобы на его одежду не попала ни одна капля воды из купели. В помещение, где родила женщина, запрещалось входить в течение трёх дней. Святые отцы объясняли это так: «Ибо как другие нечистые сосуды следует старательно мыть, так и это жилище должно быть прежде очищено молитвами».

Русская православная церковь стремилась подчинить себе брачно-семейные отношения и добиться того, чтобы брак обязательно был церковным: венчание в церкви было обязательным. Так, митрополит Фотий в своём послании от 29 августа 1410 г. предписывал разлучать тех, кто совершил брак без венчания. В Византии же, откуда христианство перебралось на Русь, церковное венчание не было обязательным, так как церкви там противодействовало гражданское римское право: венчание могло совершаться только по желанию новобрачных. В византийских законах (Прохирион Василия Македонянина) IX века не содержалось никакого постановления относительно обязательного венчания. Но в России ещё и в начале ХХ века брак имел юридическую силу только в случае венчания.

В XVI в. брачно-семейные нормы на Руси были закреплены в Стоглаве, согласно которому церковь не разрешала венчать второй брак. Если духовенство обнаруживало второй брак, то своей властью расторгало его и обязывало второбрачных вернуться в свои прежние семьи. Их не упрашивали, а заставляли. И серьёзно наказывали, вплоть до того, что строптивых ссылали в монастыри. При этом проводили полное дознание: кто и когда венчал, в каком селе и церкви, по венечной ли памяти от «старосты поповского» или без оной. Результаты дознания в письменном виде поступали в патриарший разряд.

Можно представить, в какое положение попадал по предписаниям церкви молодой вдовец. Он оказывался практически на обочине жизни. Судите сами: если у молодого женатого человека через полгода после свадьбы вдруг умирала жена, то ему не полагалось иметь никаких сношений не только с девушками, но и со вдовами. Оставалась одна возможность – тайные любовные связи. Повторные браки были своего рода привилегией имущих классов, так как за них взыскивались в пользу церкви большие денежные взносы. Поэтому в непривилегированных слоях городского и сельского населения повторное вступление в брак производилось, как правило, в обход церковного права.

Венчать запрещалось во время постов: Рождественского, Великого, Петровского и Успенского. Кто из церковнослужителей нарушал этот запрет – лишался своего сана. Но церковь этим не ограничивалась. Она хотела дать понять, «кто в доме хозяин». В XIX веке ограничения на венчания выглядели так. Нельзя было венчать в период от недели мясопустной до Фоминого воскресенья, то есть первого воскресения после Пасхи. В Петров пост – от первого воскресения после Троицы до 29 июня. В Успенский пост – от 1 до 15 августа. В Рождественский пост – с 14 ноября по 6 января. Не разрешалось венчать в однодневные посты (то есть в среду и пятницу), в субботу, в воскресенье, а также в праздничные дни и накануне праздников. Кроме того, запрещалось венчать в канун храмовых и приходских (местных) праздников, а также накануне дней коронации и восшествия на престол российского императора. Если все запретные для венчания дни аккуратно подсчитать, то окажется, что можно было венчать только в течение одной трети года.

Церковь делала всё для того, чтобы усложнить саму возможность заключения брака. Очень жёсткие ограничения на брак, помимо кровного родства, накладывало также и родство духовное, т.е. по крещению. У каждого крещёного в дополнение к кровным родителям появляются и родители духовные – крёстные отец и мать. Духовное родство юридически считалось сильнее кровного. Нельзя было вступать в брак лицам, находящимся как в кровном, так и в духовном родстве, вплоть до седьмой степени родства. Но если кровнородственные ограничения находят объяснение с генетической точки зрения, то ограничения по так называемому духовному родству вообще не имеют никакого отношения к здравому смыслу.

Запрещалось венчать не знающих «Закона Божия». Даже во второй половине XIX в. часто священник отказывал в венчании тем, кто не знал основных молитв. Но были и другие сложности, и немалые. Так, даже при соблюдении всех предписаний и запретов молодые не могли быть обвенчаны своим приходским священником. Для того чтобы священник имел право совершить обряд венчания, молодожёны должны были предъявить ему соответствующую бумагу. Она называлась «венечная память». Эта бумага представляла особый указ архиерея на имя того священника, который должен был венчать жениха и невесту. Зачем было введено такое требование? Затем, что за каждую такую бумагу надо было платить. Чем брак был более предосудительным, тем больше надо было платить. Строго предписывалось вести во всех приходах розыск крестьян, которые «живут не по правилам святых апостолов и святых отцов, а держат у себя наложницы без молитвы…» (это означало, что живут в гражданском браке, без венчания). О найденных следовало доносить наверх. В грамоте от 1687 г. предписывалось взыскивать с приживших «беззаконно» (т.е. в гражданском браке) детей штраф в размере 2 рублей 8 алтын и 2 денег. Таким образом, часть потерянных доходов возвращалась церкви.

В погоне за прибылью церковь сама спилила сук, на котором сидела. Она преступила все разумные пределы в поборах с тех, кто хотел создать семью. И в 1765 г. был издан царский Указ, отменявший поборы за венчание. Правда, церковь находилась в растерянности не очень долго. Кому-то пришло в голову, что потерянные доходы можно возместить за счёт тех же венчаний. Для этого достаточно было найти какую-либо провинность у тех, кто хотел вступить в брак. Были заведены соответствующие книги, в которые записывались возраст жениха и невесты, указание на добровольность брака, ниличие согласия родителей, очерёдность брака (первый, второй, третий), степень кровного и духовного родства, принадлежность к религиозному исповеданию. Все эти сведения должны были быть подтверждены подписями поручителей. За недосмотр или ложные показания поручителям угрожали жестокие наказания.

В сентябре-октябре или весной, вскоре после Пасхи, – в основные периоды приготовления к свадьбам у крестьян – их можно было увидеть простаивающими днями в сенях, в передней, на лестнице или даже на улице у консисторского дома. Пригорюнившись, они обменивались сведениями о том, сколько потеряно времени и денег на испрашивание разрешения на брак. Такой повсеместно была картина в России в конце XIX века. Церковный причт получал за свадьбу плату в два раза больше, чем при елеосвящении или погребении. Боясь проволочек и обременительного во всех отношениях хождения в консисторию, крестьяне соглашались на чрезмерные для них требования причта. Например, сибирским крестьянам Курганского округа Тобольской губернии необходимо было за получение метрической справки о возрасте невесты заплатить в пользу причта от 4 до 10 рублей. Это были очень большие деньги, особенно для крестьянина. За само венчание надо было уплатить 20 и больше рублей. Для церковного причта крестьянские свадьбы были золотой жилой. Таким путём принудительно изымались средства из крестьянского сословия в пользу церкви.

Церковь держала под контролем всю личную жизнь каждого человека. Этот контроль сопровождал человека от рождения до его смерти и похорон. Семейная жизнь, включая браки и разводы, была под особо пристальным вниманием церкви. Особенно рьяно церковь боролась с гражданскими браками. Однако все усилия церкви так и не прекратили их существования. Так, на Дону у казаков вплоть до XIX века был распространён обычай гражданского «венчания». Жених и невеста, желающие вступить в брак, приходили на площадь (майдан) во время казачьего круга и кланялись на все четыре стороны. Жених, громко и внятно называя невесту по имени, говорил: «Будь мне женой». Невеста в ответ кланялась будущему мужу в ноги и говорила: «Будь мне мужем». После этого жених и невеста целовали друг друга. Все дружно их поздравляли. Для брака больше ничего не требовалось, тогда как по церковным правилам требовалось очень многое: и немалые деньги, и терпение при прохождении инстанций, и ограничения во времени, и многое другое, в частности ограничения по духовному родству, которые по церковным правилам были бесчеловечно жестокими.

Кстати, в казачьих областях очень долго, местами вплоть до начала ХХ века (русско-японской войны), сохранялись и традиции многожёнства, являвшиеся правилом в дохристианской Руси. Связано это было с тем, что изначально казаки не входили в юрисдикцию официальной государственной церкви, и на их землях действовали древние ведийские законы, позволявшие быстро восстанавливать численность населения после кровопролитных войн, в которых иногда гибло более половины мужчин репродуктивного возраста. После таких войн уцелевшие казаки могли иметь по 2-3 и более жён, чтобы ни одна женщина детородного возраста не оставалась бездетной. Все дети от таких незаконных с точки зрения христианской церкви браков считались у казаков законнорождёнными и пользовались всеми правами. Отсюда и поговорка: «Казачьему роду нет переводу».

Крестьянам же в своих действиях приходилось исходить из условий реальной (нелёгкой) жизни. В их бюджет ничего не поступало со стороны. Каждую копейку надо было заработать. Без этого нельзя было бы жить. Семью также надо было заводить, так же как сеять и жать. Делать это посредством церкви было очень дорого и сложно. Поэтому многие крестьяне решали эту проблему, следуя здравому смыслу. Часто браки совершались и без венчания, и без свадьбы. Составлялся договор, согласно которому выходящая замуж женщина вступала в дом мужчины на правах жены и хозяйки. Она оставалась таковой и в том случае, если бы вернулась ушедшая от крестьянина венчанная жена. Заключённый договор подтверждали отец и двое родных дядей как жениха, так и невесты. Договор подписывали и другие свидетели. При составлении договора присутствовал и сельский староста. Он утверждал договор печатью.

Церковь на Руси контролировала не только браки. Она пристально следила за межличностными отношениями в семье и за интимным мiром её членов. Церковь разработала Устав для супругов, который регламентировал их интимную жизнь. В субботу и воскресенье супруги должны были воздерживаться от интимной близости. Затем к этим дням присоединилась и пятница, а в XIV-XV вв. прибавили и среду. Прошло некоторое время, и церковь прибавила сюда и понедельник. Следовательно, муж и жена не могут жить интимной жизнью в понедельник, среду, пятницу, субботу и воскресенье. Но и это не всё. Церковь запрещала супругам иметь интимные отношения в праздники, а также в течение четырёх главных постов. Мало того, после каждой интимной близости мужа и жены даже в дозволенные церковью дни необходимо избавляться от совершённого греха. И этот грех может снять молитвами только священник. Без священника это сделать совершенно невозможно.

Приходской священник не просто вникал в интимные стороны отношений мужа и жены. Он определял их соответствие уровню благочестия. Церковь под угрозой епитимьи запрещала иметь интимные отношения после родов и в период менструаций. Документы содержат сведения о том, что церковь строго наказывала за следующие грехи: прихожанин причастился, но не стерпел и осквернился до завершения периода говения; прихожанин осквернился после получения причастия в ту же ночь.

Церковь разработала подробные предписания мiрянам относительно полового поведения в период, предшествующий причащению. Кроме того, церковь разработала детальное руководство, как должна происходить сама супружеская связь. Прежде всего предписывалось снимать нательные кресты. Кроме того, обязательно надо было задёрнуть полотенцем образа. В противном случае супруги обвинялись в осквернении святыни. На следующий день супруги должны были вымыться в бане, а потом явиться к священнику и получить отпущение совершённого ими накануне супружеского греха. Если супруги по какой-то причине не успели получить у священника отпущение греха, вход в церковь им был заказан. Они должны были стоять у входа церкви, где они, естественно, подвергались насмешкам односельчан. Не являться к церкви они не могли – за этот грех было предусмотрено немалое наказание. Павел Диакон в своих записках о России обратил внимание на то, что каждую субботу у входа в церковь собиралось множество молодых супругов. Они стыдливо ожидали священника, чтобы тот отпустил им супружеский грех. Грех был велик, поэтому священник читал над грешниками очистительные молитвы. Только после этого супруги могли войти в церковь.

Даже и в начале ХХ в. в России ещё придерживались календаря, выработанного церковью много веков назад. За эти века граждане хорошо усвоили, что главным атрибутом поста является половое воздержание. Если во время поста супруги позволили себе интимную связь, то их осуждал не только священник, но и односельчане. Это был хороший повод посмеяться над себе подобными.

Главным принципом морали, которую церковь вбивала в русское общество на протяжении многих веков (целого тысячелетия) для приведения паствы в состояние повиновения, был Страх Божий. Церковь ставила знак равенства между Богом и собой. Непогрешимость церкви вытекала естественным образом из непогрешимости Бога. Священники внушали прихожанам, что если ребёнок будет зачат в неположенное время, то из него выйдет разбойник, большой грешник. Из-за греха при зачатии такой ребёнок, по убеждению священников, мог родиться больным или тяжело заболеть потом. Средство (страх) было очень эффективным. Показательно, что время шло, а в этом вопросе ничего не менялось. И в начале ХХ в. всё оставалось точно так, как это было при Аввакуме (XVII в.). Протопоп Аввакум писал, что зачатое в недозволенное время дитя «или бесно родится, или безумно, или инако развращённо и недостаточно».

Церковь полностью контролировала вопросы разводов. На основании византийской традиции церковь разрешала разводы только в случае супружеской измены. Кто разводился по другой причине (по взаимной собственной воле, по причине болезни одного из супругов и т.п.), не имел права вновь вступать в брак. И в бракоразводном деле церковь не жаловала сосуд греховности – женщину. Так, после развода по причине супружеской измены вступать во второй брак имел право только муж. Если муж изменял, церковь предписывала жене терпеть неверного мужа. Получив развод, она лишалась права вступать в новый брак.

Разводились и в том случае, если один из супругов постригался в монахи. Монастыри семейных не принимают. Оформляли развод – и всё в порядке. Но на самом деле всё было не так просто. Как правило, богатые и имеющие власть мужья насильственно отправляли в монастырь неугодных им жён и оформляли с ними развод. Согласие жены не требовалось, поскольку жена была собственностью мужа.

Формально бесспорным основанием для развода была неспособность мужа к супружеской жизни. Но и тут личные заявления состоявших в браке супругов в расчёт не принимались. Консистория во главе с архиереем требовала результатов тщательного медицинского обследования. Но кто из крестьян мог позволить себе оплатить необходимое медицинское обследование? Так эти люди оставались принудительно мужем и женой. Если же чудом их разводили, то мужа, хотя бы он потом и вылечился, церковь обязывала прожить до конца жизни в безбрачии.

В дворянском сословии престарелые женихи предпочитали жениться на молоденьких девушках. Неравные (по возрасту) браки практиковались и у крестьян. Они были принудительными. Результатом неравных браков было снохачество (отец жил с женой своего малолетнего сына). Церковь не только венчала такие браки, но и запрещала их ликвидировать. Фактом является и то, что церковники получали немалую мзду за такие свои христианские действия. Поэтому ждать от них объективных решений не приходилось. Указ Синода от 1 января 1805 г. требовал, чтобы архиереи были отстранены от решения бракоразводных дел. По Указу все дела о разводах должны были проходить проверку в Синоде. А всё это должно было хорошо оплачиваться. Собственно, оплачивались не только разводы, но и женитьба, крещение, похороны. Недаром существовали пословицы: «Не страшно жениться, а страшно к попу подступиться», «Женитьба есть, а разженитьбы нет», «Худой поп обвенчает – и хорошему не развенчать» (Мизун Ю.В., Мизун Ю.Г., 2002, с.154-194).