Николай Макаров

Новый мотив на тему "Русские в Берлине"

«Ночь и смерть
мне всегда доверяют.
Сопровождают меня.
Я могу на них положиться»
(Макаров)

мы не войдем туда где тьма
сгустилась плотными слоями
и по окраинам неведенья
не встанем крылья опуская

о чем бы не шептали темные
они плывут в ладье безликости
и участь их - не в свете вечности
а в древнем хаосе бессмысленном

+

В борьбе с хаосом богооставленности - карой нашего столетия или новым испытанием для слабеющего духа нашего - мы обращаемся к софийному наследию прошлого, мы ищем спасения от Геенны вещизма и потреби­тель­ства постиндустриального "рая" цивилизации в истинных ценностях Культуры, которыми, к счастью, пока богато наше наследие, - не все еще уничтожили, хотя и проводим эту варварскую акцию последовательно и методич­но... Но есть еще к чему прильнуть пересохшими устами вожделе­юще­му духовного источника... Рембрандтовскую "Данаю" в ленинградском Эрмитаже манкуртизм успешно уничтожил, но, слава Богу, еще много Рембрандта сохраняется в мире (и в том же Эрмитаже, уже санкт-петербургском), и есть еще с кем вступить в духовный диалог и от кого напитаться современному иска­телю Духовного в искусстве...

+

С 1975 г. мне относительно регулярно удавалось бывать в Берлине, сначала - в Восточном, естественно, в 1989-ом, незадолго до объединения Германий - в Западном, затем - в Едином...
Я люблю и не люблю этот город одновременно...
Что-то всегда тянет сюда (как и многих русских прошлого), но что-то и отталкивает...
В 75-ом нам, запуганным интеллигентам из соцлага России, и ГэДыРа казалась землей обетованной... Дрезден, Галле, Ваймар, Грайфс­вальд, Эрфурт, не говоря уже о Кведлинбурге, Хальберштадте, Наумбурге, Бад-Доберане или "Саксонской Швейцарии" - это однозначно позитивные эмоции... Живое окно в европейское искус­ство, культуру, природу. Но вот Берлин - всегда двойственные впечатления. Конечно, с одной стороны - Museeninsel, хорошие библиотеки, друзья среди столь же запуганной и зажатой гэдээровской интеллигенции, как и в России... а с другой, - что-то мрачное и серое гнездится где-то не только в старых районах, напоминающих одновременно и о нацизме, и о сталинизме, но и в самом излишне плотном и тяжелом воздухе Берлина, в его какой-то давящей атмосфере... и конечно - СТЕНА - реальный, огромный, воо­чию видимый символ ГРАНИЦЫ нашего соцлага, в котором мы роди­лись и обречены за грехи наши окончить свои бренные дни...
А из-за Стены под Брандербургскими воротами и рядом с ними на нас как на невиданных зверей взирают со специальных смотровых площа­док западные туристы (в 89-ом и мне довелось посмотреть с той сто­роны, с Запада, с этих площадок в толпе западных зевак сюда - на Восток, в соцлаг - странное впечатление...). Между нами Стена, ко­лючая проволока, вооруженные солдаты и хорошо простреливаемая "нейтраль­ная полоса"... Стрелять-то в нас, своих, восточных, если побежим или полетим туда - на Запад; сюда-то оттуда ни бежать, ни лететь желающих почему-то не было - только смотрели... с удив­лением и страхом...

А на "нейтральной полосе" цветы - необычайной красоты...

В общем-то я совсем не о том... Я не собирался о политике... Я вроде бы об искусстве... Но Берлина без политики не бывает... Берлин - это сим­вол политики ХХ века... Страшный символ, темный символ - как темен был Рейхстаг в нашем восприятии - на той стороне, а Лубянка - на этой, уже - в Москве...

Отсюда, конечно, и политические мотивы в первой большой серии работ берлинского (восточного, увы) новосела Макарова - "Поздняя свобода"... Да свобода ли это была? Я бы назвал этот цикл "Опоздавшая навсегда свобода"...

+

Есть в Берлине особые уголки, сохранившиеся от начала века, а может быть и от прошлого даже... Темные, глухие, закопченые от дыма, сажи, выхлопных газов. И там - какие-то темные кромешные подъезды, и узкие крутые скрипучие деревянные лестницы, и нет на них света, и уголь для отопления до сих пор носят в корзинах из подвалов на пятые и шестые этажи, а мусор - в обратном направлении...
А ночами изредка хлопнет дверь, и проскрипят ступени, и откуда-то пробьется робкий лучик какого-то мерцающего света-не-света, но чего-то подобного, на секунду высветив то ли колченогий стул, то ли желез­ную кровать, то ли угол стола... и все смолкнет надолго... только черные тени кошек сквозь кромешную тьму беззвучно скользят в про­странстве Берлина - центра Европы... (Уже значительно позже я вычитал описание подобного сюрного города у Алена Роб-Грийе - «В лабиринте»)

+

Как здесь не вспомнить Рембрандта с его вспышками золотистого света в темном царстве голландского еврейского быта, который хорошо ужи­­вал­ся с миром иудейских библейских древностей и уравновешивался им...

И Макаров хорошо понимает Рембрандта...

- Ночь и смерть доверяют мне...
Почему ночь? Какая смерть?

Ночь тварного мира,
ибо этой ночью хорошо видны отблески
и сполохи, и сияния света -
иного, неземного, может быть, - и нетварного...

В сиянии этого света
развеществляется тварный мир,
дематериализуются его феномены,
выявляются световые лики вещей,
их световая материя и энергия
пронизывают душу медитирующего...

Какая смерть? - Я думаю, - тварного
вещного мира; мира преходящих материальных теней...
и вечная жизнь световой материи...

Ее теплое сияние узрел еще Рембрандт,
и она преобразила лики его древних старцев...

Ее холодный космический ток ясно ощущал Эжен Карьер
и открыл ему путь на свои полотна...

Карьер "никогда не ограничивает рисунка, не обозначает точно краски, но дает каждой линии расплыться в волне рассеянного света и каждому цвету - растаять в тени. И в результате - эта нежная скульптура оставляет впечатление ясновидения. Все слитно и неявно, все сквозит одною общей невещест­венной основой. Тона переходят в дымные прозрачности. Рельефы предметов более угадываются, чем воспринимаются глазом. Их пространнственность овеяна вкрадчивыми сумерками, в которых мерещатся зарождения иных невидимых форм... Мистично в нем (Карьере) непосредственное чувство бытия,"- вспомнились мне вдруг слова проницательного русского искусствоведа Сер­гея Маковского, сказанные им в 1903 году...

Не о Макарове ли они тоже?..

Макаров впрямую продолжил дело Рембрандта,
сняв с его работ внешний покров материальности
и проявив с новой силой их световые потенции,
их сокрытую внутреннюю энергетику...

+

Древние отцы Церкви
открыли "Сверхсветлую тьму".

Ее отблески улавливает кисть Макарова -
нового русского последователя искателей Духовного.

+

Созерцая работы Макарова в еще не открывшемся музее,
в пустом зале - один на один с картинами,
погруженный в поле их энергетики,
я услышал и еще один диалог:
Николай Макаров - Марк Ротко...

Два потока медитативной живописи.
Два выхода в миры ИНЫХ измерений -
и встреча в духовном космосе...

Два пророчества о дне грядущем...
Может быть их предчувствовал Кандинский,
размышляя об эре "Великой Духовности"?

+

на крест воздвигли неприступный свет,
с креста снимают свет нетления,
и в гроб кладут укутав теменью
всё превзошедшее сияние...

я был при этом -
тенью арки меня сокрыла ночь незнания,
но сердце яростно стучавшее
сказало: вот оно - свершилося!

прозреет в тьме бредущий ощупью
слепорожденный станет зрячим
и на высоких башнях горних
взликует к свету гимн немолкнущий...

+

мы всегда в ПУТИ, и вряд ли имеет смысл останавливаться, когда волны темного захлестывают душу... движение к свету не всегда поступательно и не всегда - вперед и вверх; оно не имеет вектора направления... это дви­же­ние внутрь себя, внутрь души, внутрь еще не распустившегося цветка - Ириса, по лучезарным мирам которого когда-то путешествовал Герман Гессе; цветка, распускающегося ночью...

+