Глава 67

«Сайтейшн Excel» компании NetJet взлетел с аэродрома Тассиньяно, круто набрал высоту, пробившись сквозь зону сильной турбулентности, и взял курс на Венецию. Доктор Элизабет Сински почти не заметила тряского взлета; она рассеянно поглаживала свой амулет и смотрела в пустое пространство за иллюминатором.

Ей наконец перестали делать инъекции, и сознание несколько прояснилось. Агент Брюдер молча сидел рядом и, видимо, размышлял над неожиданным поворотом событий.

Все у нас шиворот‑навыворот, думала она и не могла найти объяснения произошедшему.

Тридцать минут назад они примчались на маленький аэродром, чтобы перехватить Лэнгдона, который должен был в это время садиться в специально заказанный самолет. Но вместо профессора они увидели праздно стоящий «Сайтейшн Excel» и двух пилотов, которые расхаживали по взлетной полосе, то и дело поглядывая на часы.

Роберт Лэнгдон не появился.

А потом – телефонный звонок.

Когда зазвонил телефон, Сински находилась там, где провела весь день, – на заднем сиденье черного фургона. В машину с ошеломленным видом вошел агент Брюдер и протянул ей мобильный телефон.

– Срочно требуют вас.

– Кто?

– Он просит сказать вам, что у него неотложное сообщение о Бертране Зобристе.

Сински взяла телефон.

– Элизабет Сински слушает.

– Доктор Сински, мы с вами не знакомы, но моя организация последний год занималась тем, что прятала от вас Бертрана Зобриста.

Сински резко выпрямилась.

– Кто бы вы ни были, вы укрывали преступника.

– Мы не совершили ничего противозаконного, но дело сейчас…

– То, что вы совершили, называется преступлением!

Неизвестный тяжело вздохнул и заговорил совсем тихо:

– У нас с вами еще будет время обсудить этичность моих действий. Вы меня не знаете, но я о вас знаю довольно много. Мистер Зобрист хорошо платил мне за то, чтобы я не дал вам выйти на его след. Сейчас, связавшись с вами, я нарушаю строжайшее правило, мною же установленное. Считаю, однако, что у нас нет иного выхода, как объединить наши усилия. Боюсь, что Бертран Зобрист мог сотворить что‑то ужасное.

Сински не представляла себе, кем может быть ее собеседник.

– Вам только сейчас пришло это в голову?

– Совершенно верно. Только сейчас.

Сински старалась прогнать туман из головы.

– Кто вы?

– Я тот, кто хочет помочь вам, пока не поздно. У меня в руках видеопослание Бертрана Зобриста. Он просил меня обнародовать его… Завтра. Считаю, нам надо немедленно увидеться.

– О чем он говорит?

– Не телефонный разговор. При встрече.

– Почему я должна вам доверять?

– Потому что сейчас я скажу вам, где Роберт Лэнгдон… и почему он ведет себя так странно.

При слове «Лэнгдон» Сински чуть не вздрогнула и с изумлением стала слушать фантастические объяснения. Собеседник ее целый год действовал заодно с ее врагом, однако интуиция подсказывала ей, что его словам можно верить.

Выбора нет – я должна согласиться.

Совместными усилиями им удалось быстро арендовать простаивающий «сайтейшн». Сински с агентами пустились в погоню за Лэнгдоном, который, по словам неизвестного, как раз подъезжал с двумя спутниками к Венеции. Обращаться к местным властям было уже поздно, но собеседник Сински утверждал, что знает, куда направится Лэнгдон.

Площадь Сан‑Марко? Сински похолодела, представив себе запруженную народом площадь – самый густонаселенный участок Венеции.

– Откуда вам это известно?

– Не по телефону, – последовал ответ. – Но имейте в виду, Роберт Лэнгдон, не подозревая о том, путешествует в обществе очень опасного человека.

– Кто он? – резко спросила Сински.

– Один из ближайших последователей Зобриста. – Неизвестный тяжело вздохнул. – Человек, которому я доверял. По глупости, как выяснилось. Сейчас, я убежден, этот человек представляет собой серьезнейшую угрозу.

Когда самолет с шестью агентами и Сински взял курс на венецианский аэропорт Марко Поло, Сински вернулась мыслями к Лэнгдону. Потерял память? Ничего не помнит? Это многое объясняло, но добавило ей угрызений из‑за того, что она втянула знаменитого профессора в такую опасную историю.

Я не оставила ему выбора.

Почти два дня назад, когда Сински вызвала Лэнгдона, она не дала ему даже съездить домой за паспортом. Вместо этого она организовала ему беспрепятственный проход через таможню флорентийского аэропорта как специальному связному Всемирной организации здравоохранения.

Когда грузный «С‑130» поднялся в воздух и полетел на восток через Атлантику, Сински взглянула на сидевшего рядом Лэнгдона и заметила, что ему нехорошо. Он смотрел в глухую стену фюзеляжа.

– Профессор, у нас нет иллюминаторов. До недавнего времени это был военно‑транспортный самолет.

Лэнгдон повернул к ней серое лицо.

– Да я заметил это, как только поднялся сюда. Я плохо переношу замкнутое пространство.

– Так что смотрите в воображаемое окно?

Он виновато улыбнулся.

– Что‑то в этом роде.

– Тогда посмотрите лучше на это. – Она вынула фото своего высокого зеленоглазого противника и положила перед Лэнгдоном. – Это Бертран Зобрист.

Сински рассказала Лэнгдону о своем столкновении с Зобристом на Совете по международным отношениям, о его одержимости Уравнением демографического апокалипсиса, о его широковещательных заявлениях насчет глобальных благ Черной Смерти и, что самое зловещее, о его исчезновении год назад.

– Как может такой заметный человек скрыться из виду на такое долгое время?

– Ему помогают. Весьма профессионально. Может быть даже, иностранное правительство.

– Какое правительство будет помогать созданию смертельной эпидемии?

– Те же правительства, которые пытаются приобрести ядерные боеголовки на черном рынке. Не забывайте, что это самое мощное биологическое оружие и оно стоит несметных денег. Зобрист вполне мог солгать и убедить их, что его оружие имеет ограниченный радиус действия. Зобрист был единственным, кто хотя бы представлял себе, на что способно его творение.

Лэнгдон молчал.

– Во всяком случае, – продолжала Сински, – те, кто помогал Зобристу, могли помогать не ради власти или денег, а потому, что разделяли его идеологию. У Зобриста не было недостатка в учениках, которые сделают для него что угодно. Он действительно был знаменитостью. Между прочим, недавно выступал у вас в университете.

– В Гарварде?

Сински взяла ручку и на кромке фотографии Зобриста написала «H» со знаком плюс.

– Вы занимаетесь символами. Этот вам знаком?

H+

Лэнгдон вяло кивнул:

– Конечно. Несколько лет назад такие афиши висели по всему кампусу. Я думал, какая‑то конференция по химии.

Сински усмехнулась:

– Нет, это были афиши «Человечества‑плюс», крупнейшего собрания трансгуманистов. Это эмблема их движения.

Лэнгдон наклонил голову, как бы пытаясь припомнить значение этого слова.

– Трансгуманизм, – сказала Сински, – это интеллектуальное движение, философия своего рода, и она быстро завоевывает позиции в научном сообществе. Суть ее в том, что человечество должно использовать науку, дабы преодолеть слабости, присущие человеческому организму. Другими словами, следующий этап эволюции человека должен заключаться в совершенствовании нас самих методами биоинженерии.

– Звучит зловеще, – сказал Лэнгдон.

– Как и во всякой перемене, это вопрос степени. Фактически мы давно этим занимаемся – разрабатываем вакцины, которые делают детей невосприимчивыми к болезням… полиомиелиту, оспе, тифу. Разница в том, что теперь благодаря достижениям Зобриста в генной терапии зародышевых клеток мы учимся создавать наследуемый иммунитет, такой, который образуется у человека на уровне зародышевой линии, – и все его потомки будут невосприимчивы к этой болезни.

Лэнгдон поразился:

– Значит, наш вид претерпит такую эволюцию, что станет невосприимчив, например, к тифу?

– Это, можно сказать, управляемая эволюция, – уточнила Сински. – Обычно эволюционный процесс – будь то появление ног у двоякодышащих рыб или противопоставленного большого пальца у обезьян – длится много тысячелетий. Теперь мы можем получить радикальные генетические изменения за одно поколение. Сторонники такого вмешательства считают его высшим проявлением дарвиновского принципа «выживания наиболее приспособленных» – люди становятся видом, который способен улучшить собственный эволюционный процесс.

– Берем на себя роль Бога, так, что ли?

– Полностью с вами согласна, – сказала Сински. – Но Зобрист, как и многие другие трансгуманисты, настаивает, что эволюционная обязанность человечества – усовершенствовать наш вид, используя все имеющиеся возможности, в том числе мутацию зародышевых клеток. Проблема в том, что наше генетическое строение подобно карточному домику – каждая деталь связана с бесчисленным количеством других и поддерживается ими, и мы не всегда понимаем, каким образом. Если мы попробуем убрать какой‑то один признак, мы можем изменить этим сотни других – возможно, с катастрофическими последствиями.

Лэнгдон кивнул.

– Не зря эволюция – постепенный процесс.

– Именно. – С каждой минутой Сински чувствовала все большее расположение к профессору. – Мы вмешиваемся в процесс, который длился миллионы лет. Сейчас опасное время. Мы получили возможность воздействовать на определенные нуклеотидные последовательности генов так, что наши потомки будут обладать большей ловкостью, большей выносливостью, силой и даже интеллектом – в сущности, сверхраса. Эту гипотетическую «улучшенную породу» людей трансгуманисты называют «постчеловечеством», и некоторые верят, что таково будущее нашего вида.

– Жутковато отдает евгеникой, – заметил Лэнгдон.

При этом слове у Сински пробежал мороз по коже.

В 1940‑х нацистские ученые занялись так называемой евгеникой – примитивными генетическими методами пытались повысить плодовитость тех, кто обладал «желательными» этническими признаками, и снизить рождаемость у тех, кто обладал «нежелательными».

Этническая чистка на генетическом уровне.

– Сходство есть, – согласилась Сински. – Как мы сконструируем новую человеческую породу, вообразить трудно, однако есть много неглупых людей, которые думают, что это жизненно необходимо для выживания homo sapiens. Один из авторов журнала трансгуманистов «Н+» назвал манипуляцию с зародышевой линией «естественным следующим шагом» и заявил, что она «воплощает истинный потенциал нашего вида». – Сински помолчала. – В ходе дискуссии, защищаясь, они перепечатали статью из журнала «Дискавери» под названием «Самая опасная идея на свете».

– Я бы встал на сторону последних, – сказал Лэнгдон. – По крайней мере с социокультурных позиций.

– Поясните?

– Полагаю, генетическое улучшение – ну, скажем, как пластическая хирургия – будет стоить дорого. Да?

– Конечно. Не каждому будет по средствам усовершенствовать себя и своих детей.

– А это значит, что узаконенное генетическое улучшение немедленно породило бы два мира – имущих и неимущих. У нас и так расширяется пропасть между богатыми и бедными, но генная инженерия создала бы расу сверхчеловеков и тех, кого будут считать недочеловеками. Думаете, людей волнует, что один процент сверхбогатых правит миром? А теперь вообразите, что этот один процент – в буквальном смысле высшая раса, более умная, более сильная, более здоровая. И все – готова почва для рабства или этнических чисток.

Сински улыбнулась симпатичному профессору.

– Вы очень быстро оценили главную, по‑моему, опасность, которую таит в себе генная инженерия.

– Оценить, может быть, и оценил, но что касается Зобриста, я по‑прежнему в недоумении. Трансгуманисты ищут способ улучшить человека, сделать более здоровым, победить смертельные болезни, увеличить продолжительность жизни. А Зобрист, с его взглядами на перенаселенность, явно проповедует уничтожение людей. При этом он трансгуманист. Одно с другим не вяжется, правда?

Сински грустно вздохнула. Это был вопрос по существу, но, к сожалению, ответ на него был ясен и не сулил ничего хорошего.

– Зобрист твердо держался идеологии трансгуманизма – веровал в улучшение вида с помощью биотехнологий, но считал, что наш вид вымрет раньше, чем мы этого достигнем. Что, если не принять мер, нас убьет сама наша численность. Раньше, чем мы реализуем возможности генной инженерии.

Лэнгдон поднял брови.

– То есть он хотел проредить стадо… и этим выгадать время?

– Да. Однажды он написал, что находится в положении человека, который попал на корабль, где число пассажиров удваивается с каждым часом. И он лихорадочно строит спасательную шлюпку, чтобы успеть до того, как корабль утонет под своим грузом. – Сински помолчала. – Предлагает выбросить половину пассажиров за борт.

Лэнгдон поежился.

– Страшный план.

– Чрезвычайно. И можете не сомневаться – Зобрист твердо верил, что кардинальное сокращение численности людей на Земле войдет в историю как акт высшего героизма… как момент, когда человечество выбрало путь самосохранения.

– Да, идея страшная.

– Тем более что кое‑кто ее разделяет. Когда Зобрист покончил с собой, он стал для многих мучеником. Я понятия не имею, с кем мы столкнемся, прилетев во Флоренцию. Но надо быть очень осторожными. Мы будем не единственными, кто ищет его чуму, и для вашей безопасности ни одна душа в Италии не должна знать, что вы ее ищете.

Лэнгдон рассказал ей о своем друге Иньяцио Бузони, специалисте по Данте. Наверное, он сумеет провести Лэнгдона в палаццо Веккьо после закрытия, чтобы рассмотреть фреску со словами «cerca trova», которые Зобрист зашифровал в своем маленьком проекторе. А может, и прояснит для Лэнгдона странную фразу о «глазах смерти».

Сински откинула назад длинные серебристые волосы и напряженно посмотрела на Лэнгдона.

– Ищите, и найдете, профессор. Время уже на исходе.

Она ушла в грузовой отсек самолета и вернулась с самой надежной сейфовой трубкой для хранения опасных материалов – моделью с биометрическим запорным шифром.

– Дайте мне большой палец, – сказала она, положив трубку перед Лэнгдоном.

Лэнгдон удивился, но протянул ей руку.

Сински запрограммировала трубку так, что теперь только Лэнгдон мог ее открыть, и вложила в нее проектор Зобриста.

– Рассматривайте это как переносный сейф, – сказала она с улыбкой.

– С эмблемой биологической угрозы? – Лэнгдон смотрел на трубку с сомнением.

– Другого у нас нет. Зато никто на него не покусится.

Лэнгдон сказал, что хочет размять ноги, и отправился в туалет.

Когда он ушел, Сински попробовала засунуть трубку в карман его пиджака. Трубка не помещалась.

Нельзя, чтобы он носил проектор у всех на виду. Сински задумалась на минуту, потом опять пошла в грузовой отсек за скальпелем и нитями. Умелым движением она взрезала подкладку пиджака и аккуратно сшила потайной карман по размеру трубки.

Когда Лэнгдон вернулся, она как раз заканчивала.

Он остановился и посмотрел на нее так, словно она обезобразила лицо «Моны Лизы».

– Вы разрезали мой любимый пиджак?

– Не волнуйтесь, профессор. Я опытный хирург. Швы вполне профессиональные.