Глава 69

Площадь Сан‑Марко находится у южного конца венецианского Большого канала – там, где эта артерия соединяется с открытым морем. Над опасным перекрестком водных путей господствует Dogana da Mar – морская таможня, суровая треугольная крепость, над которой некогда высилась смотровая башня, помогавшая охранять Венецию от вторжений. Место башни занимает ныне массивный позолоченный шар, увенчанный флюгером в виде богини удачи; поворачиваясь на ветру, флюгер напоминает морякам, отправляющимся в плавание, о непредсказуемости судьбы.

Перед устьем канала, через которое Маурицио вел свое элегантное судно, зловеще ширилось неспокойное море. Роберту Лэнгдону много раз доводилось плыть этим путем, но всегда на борту гораздо более крупного вапоретто, и, когда их «лимузин» закачался на все более высоких волнах, ему стало слегка не по себе.

Чтобы подойти к причалу у площади Сан‑Марко, им надо было пересечь участок лагуны с сотнями судов: тут были и роскошные яхты, и танкеры, и частные парусники, и большие круизные лайнеры. Это как свернуть с сельской дороги на восьмиполосную супермагистраль.

Сиена, глядя на круизный лайнер – на громадину высотой с десятиэтажный дом, проплывавшую перед ними в каких‑нибудь трехстах метрах, – испытывала, похоже, такое же беспокойство. На палубах судна было полно пассажиров: все теснились у бортов, фотографируя площадь Сан‑Марко с моря. Позади лайнера, оставлявшего за кормой пенный след, еще три ждали очереди пройти мимо самой знаменитой венецианской достопримечательности. Лэнгдон слыхал, что за последние годы число таких судов до того выросло, что они теперь идут бесконечной цепочкой весь день и всю ночь.

Маурицио, сидя у штурвала, оглядел череду приближающихся лайнеров, а затем посмотрел налево – на причал с навесом, до которого было недалеко.

– К «Харрис‑бару»? – Он показал на знаменитый ресторан, где изобрели коктейль «Беллини». – Там до площади Сан‑Марко будет близко‑близко.

– Нет, везите нас прямо туда, – распорядился Феррис, показывая через лагуну на причал у площади Сан‑Марко.

Маурицио благодушно пожал плечами:

– Как скажете. Крепче держимся!

Маурицио увеличил скорость, и «лимузин» начал резать довольно крупную зыбь, выходя на одну из полос движения, помеченных буями. Проходящие круизные лайнеры казались плавучими многоэтажками, в их кильватере прочие суда прыгали на воде, как пробки.

К удивлению Лэнгдона, десятки гондол пересекали лагуну тем же путем, что и «лимузин». Эти изящные одиннадцатиметровые лодки, весящие около шестисот килограммов, великолепно устойчивы на волнах. Каждой управлял гондольер в традиционной рубахе в черно‑белую полоску, уверенно стоявший на возвышении слева в кормовой части и работавший одним веслом, пропущенным через уключину на правом борту. Даже при сильном волнении было видно, что каждая гондола по какой‑то таинственной причине кренится на левый борт; Лэнгдон знал, что причина этой странности – асимметричное строение судна: корпус гондолы слегка загнут вправо, в противоположную от гондольера сторону, чтобы компенсировать ее склонность забирать влево из‑за правосторонней гребли.

Маурицио с гордостью показал на одну из гондол, которую они обгоняли на полном ходу.

– Видите спереди металлический гребень? – прокричал он через плечо, кивая в сторону элегантного орнамента на носу. – Это ferro di prua – носовое железо, другого металла на гондоле нет. Это изображение Венеции!

Маурицио объяснил, что серповидное украшение на носу каждой венецианской гондолы имеет символический смысл. Изогнутая форма ferro знаменует собой Большой канал, шесть зубцов – это шесть sestieri, то есть районов Венеции, продолговатое лезвие наверху напоминает головной убор венецианского дожа.

Дожа, подумал Лэнгдон, мысленно возвращаясь к задаче, которую надо было решить. Ты дожа вероломного ищи – того, кто кости умыкнул незрячей, того, кто обезглавил жеребцов.

Лэнгдон посмотрел на берег, к которому они направлялись, – там к воде подступал небольшой парк, а за деревьями парка поднималась в безоблачное небо красная кирпичная колокольня собора Сан‑Марко, и с ее головокружительной стометровой высоты глядел вниз позолоченный архангел Гавриил.

В городе, где из‑за податливого грунта высоких зданий нет, эта высокая кампанила служит путеводным маяком для всех, кто решает углубиться в лабиринт венецианских каналов и улочек; заблудившийся путешественник, бросив вверх один‑единственный взгляд, сразу может понять, в какой стороне площадь Сан‑Марко. Лэнгдону и теперь нелегко было поверить, что эта массивная башня в 1902 году рухнула, превратилась в груду обломков на площади. Единственной жертвой при этом, что примечательно, стала кошка.

Гости Венеции могут наслаждаться ее неподражаемой атмосферой в неисчислимых завораживающих уголках, но любимым местом Лэнгдона всегда была Рива‑дельи‑Скьявони – широкая каменная набережная, построенная в девятом веке на поднятом со дна иле и идущая от старого Арсенала к площади Сан‑Марко.

Рива, на которой много отличных кафе, элегантных отелей и сохранилась церковь, где дирижировал и преподавал Антонио Вивальди, начинается у Арсенала – старинной венецианской судоверфи, где некогда в воздухе стоял сосновый аромат кипящего древесного сока. Корабельщики смолили им ненадежные суда, и считается, что реки кипящей смолы, где мучаются грешники, появились в «Аде» Данте Алигьери благодаря впечатлениям, которые он получил на этой судоверфи.

Взгляд Лэнгдона переместился вдоль набережной влево, к ее впечатляющему концу. Там, на южном краю площади Сан‑Марко, большой участок мостовой выходит к открытому морю. В золотом веке Венеции эту границу гордо называли «рубежом цивилизации».

Сегодня у этого отрезка берега шагов в триста длиной стояло, как всегда, не менее сотни черных гондол – они покачивались, стукались о причальные столбы, серповидные украшения на их носах поднимались и опускались на фоне беломраморных зданий на площади.

Лэнгдону и сейчас трудно было понять, как этот крохотный город – по площади всего два нью‑йоркских Центральных парка – смог подняться из моря и стать центром крупнейшей и богатейшей империи Запада.

Маурицио правил к берегу, и Лэнгдону уже было видно, что главная площадь совершенно забита людьми. Наполеон однажды заметил, что площадь Сан‑Марко – гостиная Европы, и гостей в этой гостиной было сейчас намного больше того числа, на которое она была рассчитана. Казалось, площадь под грузом восхищенной людской массы вот‑вот пойдет ко дну.

– О Господи, – прошептала Сиена, глядя на толпы.

Лэнгдон не знал, почему она это сказала: то ли из страха, что Зобрист мог специально выбрать такое людное место, чтобы выпустить на волю свою чуму… то ли почувствовав, что Зобрист небезосновательно рассуждал об опасностях перенаселенности.

Венеция каждый год принимает ошеломляющее количество туристов – по оценкам, треть процента мирового населения, в 2000 году их было около двадцати миллионов. С тех пор людей на Земле стало еще на миллиард больше, и город стонет от наплыва туристов, число которых соответственно выросло на три миллиона в год. Венеция, как и вся планета, располагает ограниченным пространством, и наступит момент, когда она больше не сможет предоставлять всем, кто хочет в ней побывать, еду и ночлег, не сможет убирать все отходы, что за ними остаются.

Феррис стоял рядом, но смотрел не на берег, а на море, оглядывая все приближающиеся суда.

– Что‑нибудь не так? – спросила Сиена, взглянув на него с любопытством.

Феррис резко обернулся.

– Нет, все в порядке… просто задумался. – Он посмотрел вперед и крикнул Маурицио: – Чем ближе к площади, тем лучше!

– Без проблем. – Лодочник беззаботно махнул рукой. – Пара минут!

«Лимузин» уже поравнялся с площадью Сан‑Марко, и справа, господствуя над берегом, вырос величественный Дворец дожей.

Безупречный образец венецианской готической архитектуры, дворец служит примером сдержанной элегантности. Лишенный башенок и шпилей, обычных для французских и английских дворцов, он спланирован как массивный прямоугольный параллелепипед, обеспечивающий максимум внутренней площади для многочисленной администрации дожа и вспомогательного персонала.

С моря могучее здание из белого известняка выглядело бы подавляюще, не будь это впечатление аккуратно смягчено портиком, колоннадой, крытым балконом и отверстиями в форме четырехлистника. Экстерьер украшен геометрическим узором из розового известняка, что напоминало Лэнгдону Альгамбру в Испании.

Когда они приблизились к причальным столбам, лицо Ферриса стало озабоченным – судя по всему, из‑за толпы перед дворцом. Люди тесно стояли на мосту и показывали друг другу на что‑то в узком канале, рассекающем Дворец дожей на две большие части.

– На что они смотрят, что там такое? – нервно, требовательно спросил Феррис.

– Il Ponte dei Sospiri, – ответила Сиена. – Знаменитый венецианский мост.

Лэнгдон заглянул в тесный канал и увидел красивый резной мост‑туннель, идущий аркой между двумя зданиями. Мост вздохов, подумал он, вспоминая один из любимых фильмов своего отрочества – «Маленький роман», основанный на легенде о том, что если юные влюбленные поцелуются под этим мостом на закате под звон колоколов на башне собора Сан‑Марко, они будут любить друг друга всю жизнь. С этим глубоко романтическим поверьем Лэнгдон так до конца и не расстался, чему способствовало, конечно, то, что в фильме снялась прелестная четырнадцатилетняя дебютантка Дайан Лейн, к которой Лэнгдон мгновенно проникся мальчишеским чувством… чувством, до сих пор, надо признать, не вполне остывшим.

Много позже Лэнгдон узнал, что Мост вздохов, как это ни ужасно, получил название не от вздохов страсти, а от тех вздохов, что испускали несчастливцы. Закрытый переход, как оказалось, соединял Дворец дожей с тюрьмой, где заключенные томились и умирали, оглашая узкий канал стонами, вылетавшими из зарешеченных окон.

Лэнгдон побывал однажды в дворцовой тюрьме и, к своему удивлению, понял, что самыми страшными были не нижние камеры у воды, которые часто заливало, а камеры на верхнем этаже самого дворца, называвшиеся piombi из‑за свинцовой крыши, под которой летом было нестерпимо жарко, а зимой невыносимо холодно. Знаменитый любовник Казанова, осужденный инквизицией за блуд и шпионаж, просидел в piombi пятнадцать месяцев, а затем бежал, обманув охранника.

– Sta’ attento![52]– крикнул Маурицио гондольеру, направляя «лимузин» в отсек у причала, откуда гондола только‑только вышла. Он высмотрел место у отеля «Даниели» в какой‑нибудь сотне шагов от площади Сан‑Марко и Дворца дожей.

Маурицио закрепил канат вокруг столба и прыгнул на причал так лихо, словно проходил кинопробу на роль в боевике. Пришвартовав судно, он повернулся к пассажирам и подал руку.

– Спасибо, – сказал Лэнгдон мускулистому итальянцу, вытянувшему его на берег.

За ним последовал Феррис – он был какой‑то задумчивый и опять поглядывал на море.

Сиена сошла последней. Помогая ей, дьявольски красивый Маурицио пристально на нее посмотрел – точно намекал, что она не прогадает, если распрощается со своими спутниками и останется с ним на судне. Сиена проигнорировала этот взгляд.

– Grazie, Маурицио, – небрежно промолвила она, не отрывая взгляда от Дворца дожей.

И, не теряя ни секунды, повела Лэнгдона и Ферриса в толпу.