ГЛАВА 2. Земский врач Михаил Булгаков

1916—1918

должалось у Булгакова недолго. По крайней мере, в письме к Н. А. Земской от 1—13 ноября 1940 года (Наде­жда Афанасьевна спешила собрать все сведения о недавно умершем брате, думала писать воспоминания или биографию), А. П. Гдешинский таким образом сум­мировал содержание несохранившихся булгаковских писем: «Это село Никольское под Сычевкой представ­ляло собой дикую глушь и по местоположению, и по окружающей бытовой обстановке, и всеобщей народной темноте. Кажется, единственным представителем интел­лигенции был лишь священник... Больничные дела были поставлены вроде как в чеховской палате № 6... Огром­ное распространение сифилиса. Помню, Миша рассказы­вал об усилиях по открытию венерических отделений в этих местах». Темнота и невежество пациентов, несом­ненно, производили на Булгакова тягостное впечатле­ние, а вот насчет «палаты № 6» Александр Петрович, наверное, двадцать с лишним лет спустя что-то напутал. Может быть, он воспринял стереотип советской пропа­ганды, что в дореволюционной России все было плохо, хуже, чем при Советах. На самом деле о том, что меди­цинское обеспечение в Никольском было на высоком уровне, пишет не только сам Булгаков в «Записках юного врача», но и авторитетно подтверждает Татьяна Николаевна, которой перед Великой Отечественной вой­ной пришлось работать медсестрой в Черемховской городской больнице, и тут оснащенность больницы меди­каментами и инструментами была гораздо хуже, чем больницы в Никольском.

В выданном Булгакову 18 сентября 1917 года по слу­чаю откомандирования в Вязьму удостоверения отмеча­лось, что за время службы в Никольском он «зарекомен­довал себя энергичным и неутомимым работником на земском поприще». За период с 29 сентября 1916 года по 18 сентября 1917 года Михаил Афанасьевич принял амбу­латорных больных 15 361 человека, а на стационарном лечении пользовал 211 человек. Получается, что в день без учета стационарных больных у Булгакова было около 50 посещений. Это исключая выходные и праздни­ки, а также те дни, когда Булгаков уезжал за пределы

Сычевского уезда. Нагрузка колоссальная, вряд ли ведо­мая современным врачам. В рассказе «Вьюга» Булгаков пишет даже о сотне больных в день, и, возможно, это не поэтическое преувеличение, а отражение суровой реаль­ности наиболее горячих дней. В упомянутом удостовере­нии перечислены и все произведенные молодым врачом операции: «ампутация бедра 1, отнятие пальцев на ногах

3, выскабливание матки 18, обрезание крайней плоти

4, акушерские щипцы 2, поворот на ножку 3, ручное удале­
ние последа 1, удаление атеромы и липомы 2 и трахеото­
мий 1; кроме того, производилось: зашивание ран,
вскрытие абсцессов и нагноившихся атером, проколы
живота (2), вправление вывихов; один раз производилось
под хлороформенным наркозом удаление осколков раз­
дробленных ребер после огнестрельного ранения». Мно­
гие из этих операций Булгаков запечатлел позднее в рас­
сказах: поворот на ножку — в «Крещении поворотом»,
ампутацию бедра — в «Полотенце с петухом», трахеото­
мию — в «Стальном горле», а удаление осколков раз­
дробленных ребер после огнестрельного ранения — в
«Пропавшем глазе».

Круг общения Булгакова в Никольском был невелик. Кроме жены и персонала больницы, он знался с обитате­лями соседней помещичьей усадьбы Муравишники, нахо­дившейся в полутора верстах от Никольской больницы. Сын владельца усадьбы и имения Василия Осиповича Герасимова Михаил Васильевич состоял в то время пред­седателем Сычевскои уездной управы и наверняка лично знал Михаила Афанасьевича. С вдовой же В. О. Гераси­мова у Булгакова, возможно, даже завязалось какое-то подобие романа. Т. Н. Лаппа вспоминала об этом: «На­против больницы стоял полуразвалившийся помещичий дом. В доме жила разорившаяся помещица, еще довольно молодая вдова. Михаил слегка ухаживал за ней...» Татьяна Николаевна утверждала также, что ника­ких развлечений в Никольском не было, и досуг поэтому был скуден: «Я ходила иногда в Муравишники — рядом село было (село, в отличие от усадьбы, на самом деле называлось Муравишниково. — Б. С), там один священ­ник с дочкой жил. Ездили иногда в Воскресенское —

72 ^Б°Р^ИС Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА

большое село, но далеко. В магазин ездили, продукты покупать. А то тут только лавочка какая-то была. Даже хлеб приходилось самим печь... Очень, знаете, тоскливо было».

Как кажется, в Никольском Булгаков мог ухаживать не только за вдовой-помещицей. В письме Н. А. Земской от 1—13 ноября 1940 года А. П. Гдешинский вспоминал, что в несохранившихся письмах Михаила было «упомина­ние о какой-то Аннушке — больничной сестре, кажется, которая очень тепло к нему относилась и скрашивала жизнь». Интересно, что в имеющем явную автобиогра­фическую основу рассказе «Морфий» в качестве возлюб­ленной главного героя — врача-морфиниста — фигури­рует медсестра Анна. Конечно, в этом образе отразились и какие-то черты Т. Н. Лаппа, но, скорее всего, прототи­пом этой медсестры послужила терапевтическая сестра Степанида Андреевна Лебедева, позднее вышедшая замуж за фельдшера А. И. Иванова. Может быть, именно это обстоятельство побудило Булгакова дать фамилию Иванов несимпатичному ассистенту Персикова в «Роковых яйцах». По воспоминаниям Т. Н. Лаппа, именно С. А. Лебедева делала Булгакову уколы морфия. Булгаковы имели еще домашнюю прислугу Анну Ива­новну, но это была женщина с ребенком. О ней речи не могло идти. Вторая же сестра, Агния Николаевна Лоба­чевская, по словам Т. Н. Лаппа, — «немолодая, но довольно симпатичная, деловая». Сегодня уже трудно сказать однозначно, кто из них стал объектом булгаков-ского ухаживания. Думается, учитывая рассказанное в «Морфии», главным прототипом героини все-таки была С. А. Лебедева, и «Аннушка» — уменьшительное от имени Степанида.

Увлечения Булгакова пока не отражались на прочно­сти его брака. Но случилось несчастье: Михаил пристрас­тился к морфию. Т. Н. Лаппа рассказывала: «Привезли ребенка с дифтеритом, и Михаил стал делать трахеото­мию. Знаете, горло так надрезается? Фельдшер ему помогал, держал там что-то. Вдруг ему стало дурно. Он говорит: «Я сейчас упаду, Михаил Афанасьевич». Хоро­шо, Степанида перехватила, что он там держал, и он тут