Atilde; И.В. Кульганек, 2006 7 страница

В полицейской пекинской команде более 30 000 чел. Мошенники и воры обязаны похищенные вещи доставлять в свою управу, которая часть им возвращает, оставляя прочее у себя.

Обокраденный может свои вещи получить, доказав, что оные ему принадлежат, и оплатив положенный выкуп.

Смертоубийства в городе редки, но воровства бесчисленны.

******

Маньчжурия простирается от В к З на 5100 с лишком китайских ли, от С к Ю на 3000. На В граничит с Восточным морем, на З – с Шаньхайскою заставою, на Ю – с морем, а на С – с Россиею и р. Амуром. Столица Шеньцзин от Пекина 1470 ли. Северная столица.

Синьяньские горы принадлежат к России, называются они Чаньбий, т.е. Длинная Белая гора, протяжение имеет на 1000 ли, а возвышение – на 200 ли. Ноныр-река на В впадает в Амур. Амур же берет начало в ЗС в 600 ли, соединяется с р. Хунтун и, слившись с р. Усури, впадает в Восточный океан.

(68-а) Амурский главный генерал имеет пребывание в Солонском главном городе Цичагаре, при нем 2 генерал-майора, 8 бригадных коман­диров селинов, полковников – 1, капитанов – 36, поручиков – 8, подпоручиков – 36 и 1 офицер 6-го класса, секретаря – 1, почтмейстера – 1, казначея – 1.

В Фыниянской губернии пахотных крестьян 47 124 души, пахотной земли 18 452 цина с агонами. Оброку получается 29 102 лана и хлебом 40 073 мешка. Казенной пахотной земли считается 46 036 участков, обрабатываемых 786 крестьянами. От сего получается хлеба – 32 391 мешок. Соль добывается в 3 местах, из коих каждое доставляет по 12 000 чинов. Хлопчатая бумага сеется в 5 местах, из коих каждое доставляет по 700 чинов. В Цзиринула, в Нингута и Байздуна пахотная земля состоит в 69 местах, обрабатываемых 690 крестьянами, и доставляет 20 700 мешков. Земли, принадлежащей военным дивизиям, считается 23 667 000 участков (жи). Каждый таковой участок обрабатывается в 1 день крес­тьянином.

Из газеты 1826 г., 1 авг., видно, что более 1000 семейств перешли в Хорчинское княжество, где под покровительством владельца (68-б) построили домы, развели пашни. Повелено строго исследовать и за­претить.

В 1826 г. в газетах помещен доклад, из которого видно, что один крестьянин принес жалобу на неслыханное грабительство чиновников. В 4-е лето правления Даогуаня, по случаю разорения крестьян от бывшего наводнения, велено каждому выдавать ежедневно взаимообразно около 1 1/2золотника серебром, но секретарь земского суда и казначей выдавали только по 70 чохов, что и половины пожалованного не составляет. Сверх сего, при даче сих денег вычитал<и>[о]сь с каждого по 5 чохов, а писцы для себя – по 10 чохов. В 5-е лето правления та же милость сделана, и с крестьян удерживали по 30 чохов, а как вышеупомянутый крестьянин не уступал, то ему в даче денег отказано. Принес жалобу в областное правление, но и здесь отказано. Жаловался он губернатору, который двоекратно предписывал разобрать сие дело. Но удовлетворения не было. И крестьянин решился прибегнуть к высшему начальству. Богдо-хан велел поступить по законам.

1826 г., 1 октября. Указ Астрономической академии члена, европейца Гаошоу-цына, по его прошению, для изъявления его престарелой (69-а) матери сыновнего долга увольнением вечно от должности в его отечество без возвращения в Китай. [ Далее написано: «] и повелеваем в пути встречающихся уездов начальникам с<п>[к]орее его препровождать и чтобы он с людьми не имел никакого обращения до самого Гундуна. По прибытии в оный предписываем губернатору немедленно отправить его далее и по отбытии его дать нам известие.]

******

В августе 1826 г. пекинский генерал-губернатор велел католиче­ским миссионерам сделать опись имению своему и представить. <К н>им принадлежали многие домы и лавки. Жители, нанимающие оных, видя, что миссионеры в беззащитном положении [в течение] <с> нескольких уже <годов> [лет], не стали платить квартирных денег и насильственно не выходят [из занимаемых помещений]. Миссионеры просили помощи у начальства, но начальство только строжайше подтвердило им подробно описать свое имение.

В апреле 1826 г. один христианский цирульник подрался с языче­ским цирульником, и первый откусил последнему палец, а он проломил голову христианину и в отмщение донес милиции, что его противник есть христианин. Христианский цирульник со своими учениками (69-б) был схвачен, при допросе не отрекался от Христа, за что и присужден к вечной ссылке. Ученики же его под пытками сделались доносчиками на христиан.

******

10-го после обеда вместе с гг. Войцеховским, Кирилловым и Сычевским посетил я Хан-уе, племянника Минчжур-хутухты. Он родился около Кукунора, женат на маньчжурке, но живет частью при дяде, ча­стью же при своем шурине. У последнего нас и принимал.

Любопытство посмотреть русских привлекло даже женщин на двор, через который мы проходили в гостиную. Вежливость, не редкая в Китае, но весьма редко соединяемая здесь с простосердечием, и образованность европейская – суть достоинства нашего хозяина. Все недостатки и пороки китайцев, равно как и превосходство жителей Европы, хорошо ему известны. По знакомству с г. Войцеховским приобрел он много полезных сведений, делающих честь учителю и ученику. Читает он по-русски, знает наше Священное Писание, географию и другие предметы, желает учиться живописи и пр. По его словам, дядя его, хутухта, ежедневно посвящает [время] чтению Нового Завета на маньчжурском языке 60, полученного от наших мисcионеров, (70-а) и чрезвычайно любопытствует обо всем, касающемся нашей веры, наших наук, нравов и обыкновений. Он же выразил, так сказать, желание узнать Европу. Ламы, стоя на коленях, читают Новый Завет своему первосвященнику. Хань-уе просил у нас платья европейского, в котором бы он мог явиться к своим родственникам. Вопросы его просты, откровенны и происходят от одного только желания узнать истину.

Между прочим, спрашивал нас, правда ли, что в России есть один город, магнитными стенами обведенный, а другой – из стекла? Об этом говорит он, ничего не упоминается в наших книгах, но известно из рассказов простых монголов. А коль скоро услышал от нас, что в Европе находятся громовые отводы и о способе их делания, от радости воскликнул: «Почему о сем вы не докладываете нашему богдо-хану?!» Потом разговаривал о множестве сект, происшедших в Тибете и Индии, и
успехах английских миссионеров в Индии. Там несколько столетий существовала огнедышащая гора. Брамины повторяли, что, по их книгам, (70-б) вскоре явится на землю Спаситель мира, и предсказывали, что они, коль скоро погаснет огонь в горе, переменят веру свою на новую. Недавно вулкан погас, и английские веропроповедники воспользовались народной молвою, доказали, что Спаситель, ожидаемый ими, ныне уже давно просветил людей, и крестили неслыханное множество язычников. При сем случае, спросил я у Хань-уе, нет ли книг исторических о сих странах?

«Почти ничего нет, – отвечал хозяин, – кроме одной, на тибетском языке, которая краткое и весьма ложное дает понятие о нескольких государствах, и, если отыщу ее, напременно доставлю». Угостив нас обед<енным столом>[ом], просил меня вместе с ним выйти на двор, где издали женщины желали посмотреть русское платье. Смеялся долго над обыкновением китаянок, которые для мнимой красоты безобразят свои ноги вопреки самой природе, и пр. и пр.

******

11-го по приглашению Номун-хана-хутухты ездил я к нему вместе с г. Сычевским. После обыкновенных приветствий хутухту (71-а) обнаружил свое чрезвычайное любопытство в отношении к европейским государствам, особенно к России. Пространство, смежность с другими народами, силы военные и вооружение были главными предметами разговора, но употребление штыков привело в крайнее удивление хутухту. Далее спрашивал он: «Посылаются ли взаимные подарки от нашего государя к пекинскому двору и почему не ездят посланники с одной столицы в другую? И правда ли, что нынешний государь возобновил смертную казнь, и есть ли у нас обыкновение стоять на коленях?» Удо­влетворив вопросы хутухту, разговор наш склонился к вере. Хутухту, между прочим, сказал, что ныне в Тибете и Монголии распространяется много сект у шигемунианцев, мнения коих еще не исследованы, но наружные разницы весьма приметны. Например, некоторые из лам женятся, другие волосы на голове в косу заплетают, третьи не бреются и не стригутся, иные скрываются в скалах и степях и употребляют при богослужении особенного рода шапки и пр. По словам хутухты, находится в Пекине первая летопись Монголии на монгольском языке и Тибет­ская – на тибетском языке, перевод с индийского. Проведя около 4 часов в беседе после обеда, мы сейчас отправились на Русское по­дворье. При прощании (71-б) хутухту просил нас снабдить его какою-то русскою книгою. Таким образом, и Номун-хан, по-видимому, начинает быть соперником Минчжура в познании всего европейского, в особенности русского.

Толпы низших наполняют пекинские улицы, а для возбуждения жалости в проходящих жестоко себя увечат. Залепить глаза пластырем или выколоть оные, переломить руки или ногу, исцарапать лицо или другую часть тела, выпачкать наготу свою грязью, взъерошить волосы, кривляться – это самые обыкновенные в Китае средства, употребляемые низшими, бегающими по улицам и беспокоящими проезжих и жителей в домах. Держа в руках пучок зажженных тоненьких свечек, [он] падает на колена пред ними, а звонким криком вынуждает <для себя> [людей подавать им] милостыню. Неоднократно ложатся на улице перед телегою, и седок должен бросить ему несколько монет, если не желает подвергаться удивительным неприятностям. Есть даже примеры, что родители, недостатком угнетаемые, нарочно увечат своих детей и посылают нагих на улицы (72-а) просить милостыню. Бродяги сегодня секут себя плетью, лбом бьются о камень или друг с другом сражаются, пока прохожий несколькими чохами не разнимет их. В купеческих лавках делают неимоверные неистовства, противные духу человечества, ранят себя молотками или ножами и не уступают, не получив желаемого: в противном случае криком своим [он] привлечет множество зрителей и в полиции принесет жалобу на купца, что он его изранил с намерением убить. Полиция же рада таким случаям, охотно принимается за купца, единственно для того, чтобы он, для избежания дальнейших исследований, заплатил требуемую для него сумму денег.

Герб государственный есть дракон – лун. Дракон сей в чешуйчатых [...] принимается за царя, имеет рога оленьи, уши вола, голову верблюда, глаза его круглы, в плечах подобен змею, покрыт рыбьей чешуей, лапы тигра, а когти ястреба, передом силен, а задом <изменяет> [слаб], знает время являться, скрываться, великим казаться и малым притворяться, показывать величие и смирение, может (72-б) растягиваться, сжиматься. Виды изменений его неограниченны.

Фуцзянская деревня изобилует чаем, который считается наилучшим во всей империи.

Деревце чайное не больше 6 футов, густо и ветвисто, листья на нем узкие, остроконечные, темно-зеленые, длиной в дюйм, и зубчатые по краям, цветы походят на белый шиповник, ягоды – на ореховое ядро, но менее влажны.

Оно боится солнца, а посему садят его под шелковичными и бамбуковыми деревьями, а более – на отлогостях гор. Семена его сажают в ямках, глубиной в 8–9 вершков, по 60–70 семян в ямку, и тотчас покрывают землею. Зерна всходят и выпускают многие стебли, из коих вырастает особое деревце. Пока оно растет, дóлжно навóзить землю мочою или навозной жидкостью или же разведенным калом шелковичного червя, но умеренно, чтобы корень не попортить. Если же садить его на ровных местах или при берегах, то непременно нужно поделать близ чайных ямок каналы для стечения воды, ибо, если сами корни будут влажны, то и чай пропадет. В первые два года весьма редко собирают чай, но в (73-а) третий и последующий – сбор весьма изобилен. На 7-м году менее он листьев приносит, и оные становятся твердые и толсты[e], тогда срезывают деревце под самый корень, отчего пускает он на будущий год новые отрасли, на коих родится великое множество листьев. Первый сбор быва­ет наилучший в марте месяце, когда они малы, нежны и едва развернулись, и приносит так называемый здесь моу-фын-ча, т.е. цветочный чай, щиплют те только листы, кои находятся на концах самых мелких ветвей. Второе время собирания есть апрель. Листья тогда бывают большие, изобильные, но добротою хуже первых. В мае же самый последний сбор. Из сего видеть можно, что разные сорты известные чаю родятся все на одном дереве и что разность их происходит от времени, когда листья собраны, и от способа, как высушены. Способ приготовления также различный: иные не нужно свертывать, а особливо молоденькие, другие сверты­вают пальцами, обмочив в рисовой воде, и сушат на железных листах и переворачивают рукою, пока они посредственно не окрепнут. Сняв (73-б) с железного листа, кладут их на рогожи и машут опахалами, чтобы остыли. Иные мешают с душистыми цветами. Листья последнего сбора кладутся над паром горячей воды для снятия у них некоторого нездорового свойства. Когда пар их пробьет, кладут их на железные листы или сковороды и сушат. Последняя операция для всех сортов есть сушение оных перед жаром. Чай в Фуцзянской провинции назыается «те» (the), а в прочих – везде «ча».

******

Правительство китайское, чрезвычайно подозрительное к европейцам, удаляется от всяких ближайших с ними сношений. Они говорят, что для них иностранная торговля вовсе не нужна и что Китай удовле­творяет все нужды внутренние, а иностранные товары служат предметом роскоши и средствами к разврату в народе. Китаец охотно закроет свою торговлю перед иностранцами. Много произведений запрещено вывозить за границу: олово, медь, железо, соль, серу, свинец, золото, серебро, порох, селитру, материи, а на отпускаемые товары наложены претяжелые пошлины.

Сычуанская губерния изобилует ревенем, который в Китае считается наилучшим. Разделяют его на два сорта: один растет на высотах, (74-а) другой – на ровных местах и в садах. Он несколько тяжеловат, внутри желт, снаружи мраморист, воде дает шафрановый цвет. Целое произрастание есть корень, кругловатый, ветвистый, из вершины коего выходят многие листочки, расстилающиеся по земле и расположенные вкруг одни над другими. Сии листы бывают велики, зелены и вырезаны наподобие сердца. Из средины их возвышается стебель, угловатый, дорожчатый, вышиною в 1 с половиною фута, производящий цветочки, похожие на вишенные, кои уступают место остроконечному треугольному зерну, поспевающему в августе.

<Произрастание раскидывается весною, а цветет в июне> [Произрастание начинается в апреле, а цветет растение в июне]. Вынимают его из земли зимою, прежде, нежели начнут показываться новые листья. Ревень привозится в Россию довольно крупными кусками, неровными, имеющими по 3 и по 4 дюйма, а в толщину по 3 и по 4 пальца. Китайцы оставляют себе первый, лучший сорт.

В сей губернии находится и липовое дерево сишу. Оно невысоко, не приносит ни цветов, ни плодов. Кора на нем сероватая, а листья похожи на дикий вишенный, (74-б) [он] растет само собою по горам. Но сажают его и в долинах. Жители надрезывают на нем корку и достают жидкость, которая есть тот прекрасный лак, которого делать не можем, ибо он есть произведение природы, а не искусства.

На дереве делают 3 или 4 нарезки на коре и ставят под них сосуды для собирания текущей гущи, которая сначала бывает чиста и жидка, но, когда постоит на водухе, принимает красноватый цвет и, мало-помалу, становится черна. Собрав некоторе количество, цедят ее через полотно, которое потом крутят, дабы выжать всю жидкость, а гуща упо­требляется во многие лекарства в аптеках.

Качество сей гущи столь зловредно, что переливающие ее обязаны употреблять разные предохранительные способы. Сия смола принимает в себя всякий цвет, с каким ее смешаешь, прочность в ней соответствует лоску, когда она хорошо наложится, ни от воздуха, ни от старости дерево не теряет красоты. И сей лак сам собой поднимает столь высоко цены на привозимые к нам из Китая ящики. Когда он высохнет, выдерживает кипяток и влажность в себя не принимает. Но дабы дать ему сие совершенство, требуется много времени и работы, не довольно (75-а) покрыть им два или три раза, а покрывают от 8 до 10.

Нельзя отказать китайцам в части трудолюбия. Но труды его [китайца] были успешны особенно в земледелии потому именно, что он физически слаб и по неимению скота работает сам и еще более истощает свои силы. При всем своем трудолюбии он едва-едва себя пропитывает и свое семейство, которое, по причине многоженства, чрезвычайно распространяется. Трудолюбие его <вынуждается> [вызывается] недостатком земли и [большим] народонаселением. Не имея скотоводства, он чрезвычайно дорожит навозом, необходимым для удабривания земли, особенно на местах гористых, скалами и камнями усеянных. Не держит он коров, не знает молока и масла, питается пряностями для поддержания изнуряющихся сил, пирожками, сарацинским пшеном. По недостатку скотоводства, он ест и мясо верблюжье, лошадиное, ослиное и прочих животных, у нас в пищу не употребляемое. Монгольские овцы, издали пригнанные и истощенные, теряют цену во вкусе. Топленое монгольское масло здесь дорого ценится, а вместо него свиное в общем употреблении. Сверх того, засухи и наводнение часто навещают Китай. Вспомоществование (75-б) из запасных житниц, переходя через многих чиновников, почти исчезает перед глазами полумертвого крестьянина. Жесточайшие наказания не в состоянии уже исправить испорченные нравы здешних жителей. Тысячи народа умирают ненаказанно. Дружба и взаимная доверенность только в словарях, философских письмах и на языке собеседников, но не в душе их существуют.

В столице Китая, прославленного просвещением, родители хотя и редко, но умервщляют детей своих для уменьшения семейства и облегчения средств пропитания. (Вставка: Фоева вера говорит: ранее умереть – есть ранее переродиться, и потому бедные, потопляя детей своих в воде, приговаривают: пусть скорее переродятся в богатые домы.)

Медицина еще в детстве, скованная предрассудками, не приносит желаемой пользы скорбящему человечеству. Сердце холодное не участвует в страдании ближнего. Между тем, начиная с повелителя до по­следнего подданного, раздаются везде слова о нравственности и добродетелях человеческих. Есть слова, но ушей нет.

Пекинский двор для сохранения спокойствия и повиновения между монголами старается высших чиновников монгольских родством привязать к своему престолу.

Одна из княжон маньчжурских для разогнания скуки посреди угрюмых степей (76-а) иногда писала стихи, в коих изливала свои грустные чувства: «Сродники мои, – говорит она, – избрали мне мужа, принудили жить в земле отдаленной. В ней негодные кибитки – суть мои палаты, сырое мясо – вся моя пища. Ах, любезное отечество, я о тебе беспрестанно помышляю. Сердце мое страдает смертельною раною, для чего не создана я птицею, дабы могла перелететь».

В правление Канси 31-го года 2-й луны 2-го числа коллегии церемониалов и прочих присутственных мест председатель, пониженный одною степенью, Губадай всеподданнейше ходатайствовал: «Мы, амбани, в общем заседании рассуждали, и по справке оказалось, что европейцы, полюбив августейшего государя просвещение, из самых отдаленных стран морем сюда прибыли, и ныне находим, что они астрономию приводят в лучшее состояние, в военное же время все силы употребляли для лития пушек, а при посылке в Россию со всею справедливостью исполняли.

Службы их и трудов весьма много, да и во всех губерниях поселившиеся европейцы вовсе ничего худого не произвели, и народу никакого злочестивого учения с обольщением (76-б) не преподают. Сверх того, когда ламам, хошанам и даосам дана свобода и народу не воспрещается зажигать свечи в их кумирнях, то и европейцам, ничего противного законам не учинившим, сделать исключительное запрещение, кажется, будет несправедливо.

Мы всеподданнейше просим христианские храмы по-прежнему оставить и христанам дать свободу, без всякого запрещения.

И когда на сие получим высочайший указ, повелеть по всем губерниям о сем обнародовать. Но поелику сие не от нашего решения зависит, то, всеподданнейше представляя, просим Высочайшего указа. На сем докладе Канси надписал: «Быть по сему».

В этой рукописи семьдесят шесть (76) листов.

Библиотекарь Ц. Гейман

Национальный архив Республики Татарстан. Ф.10, оп.5, д. 843а

II. Пекин – Россия

(Dziennik zatrudnien. 1830–1831) [(Дневник занятий)]

(133) 6-го (VI.10). Поутру пристав Российского в Пекине подворья Вэнь-сань приезжал проститься с нами. Вскоре явились и китайские провожатые фуин и фусингэ, совершенно уже готовые отправиться в путь. По словам их – на наемных лошадях, ибо Военное министерство еще не выдало им билета, а по словам одного чиновника из Палаты иностранных дел – на казенных лошадях. Трудно было нашим провожатым сознаться во лжи, столь нелепо сочиненной для удержания нас в столице и притеснения нашего подрядчика, с которого требовали по три чина со ста чинов тяжести, вывозимой Миссией в Отечество, ссылаясь на то, что за выдачу казенного билета низшие чиновники в Военном министерстве требуют денег. Между тем, стекались многие знакомые лица членам прежней Миссии, учители, албазинцы, на Русское по­дворье посмотреть на выезжающих. После обеда в Сретенском храме принесено было моление подателю всех благ о сохранении нас на обратном пути. Около полудня Миссия, при стечении многочисленного народа, двинулась в места в приличном порядке по большим улицам через Восточные городские ворота Аньдинмынь в северной стороне столицы на русское кладбище, в 1 версте от оной отстоящее, где ожидали нас албазинцы с семействами своими, многие чиновники и толпы любопытных. Здесь провели мы около 2-х часов под тенью 3-х дерев, от коих и кладбище получило свое китайское название.

(134) Приятные воспоминания прошедшего, разлука со знакомыми и друзьями, взгляд на скромные каменные памятники у могил почивших здесь прежних членов Миссии, сливаясь в одной душе, взволновали чувства наши и трогали посторонних зрителей. Сколь ни желательно было продлить удовольствие в общей беседе, столь трудно было оставаться равнодушным при подобном прощании. Со слезами расстались мы с начальником новой Миссии о. Вениамином, помощником его о. Аввакумом и студентом Сычевским, равно и со знакомыми нашими. Прочие члены Миссии проводили нас до деревни Цинхе в 18 ли от столицы по ровной, но низменной дороге, которая в дождливое время делается чрезвычайно топкою и даже непроходимою. Тогда обозы из Пекина отправляются чрез Хайдянь. После долговременного и постоянного пребывания в столице, пыльной и вонючей или грязной, путешественник с несказанным удовольствием наслаждается видом прелестных ее окрестностей, где рассеяны кладбища китайцев, засаженные деревь­ями, домики земледельцев, возделанные нивы, где воздух с каждым шагом к северу делается чище, приятнее и здоровее, а возвращение в Отечество и мысль о свидании с родными и друзьями несравненно более усиливает понятие об ощущаемом удовольствии. Пекин отодвинулся от нас к точке воспоминаний прошедшего, никогда уже не возвращаемого 61, совершение коего составляет новый мир воспоминаний, всегда для сердца приятных и поучительных для ума.

(135) Прежние предположения и сомнения наши о сей стране по большей части разрешены, любопытство удовлетворено, а равнодушие и скука, одолевшая в последнее время, рассеиваются при взгляде на природу. Непостоянство вкуса и желаний человеческих всегда существовало. Стремление сил умственных и чувств наших, коль скоро достигает предполагаемой цели, неминуемо ослаблению подвергается и ищет нового для себя предмета, в познании коего надеется получить приятность и пользу. Чем более кто собрал подобных точек, тем воспоминания прежней его жизни принимают более разнообразия и приносят более удовольствия, а врожденная человеку деятельность не может останавливаться в своем течении.

Селение Цинхе немноголюдно, но, по близости своей к столице, представ­ляет вид торгового городка, наполненного лавочками купечески­ми и постоялыми дворами, где проезжие находят изрядные квартиры и необходимые вещи. Соседние крестьяне доставляют сюда избытки от своих трудов и ищут нужного в сельском хозяйстве. В одном из соседних трактиров мы провели ночь. <За> 7 месяцев назад здесь мы были обрадованы встречей с 3-мя членами старой Миссии, а ныне расста­емся с прежними нашими спутниками, коих дружественное знакомство останется навсегда в моей душе предметом сладких воспоминаний. 7-го поутру отправились в путь чрез Шахэсянь до Нанькэу, крепос<т>цы, закрывающей вход с юга в ущелье горное Чуань кэу. Дорога изрядная лежит по ровным местам, почти до Шахэ, перед которыми (136) начинается песчаная почва, по которой струится небольшая, очень мелкая речка. По обеим сторонам упомянутого городка находятся два больших каменных моста на арках, возвышающиеся на случай необыкновенной прибыли воды из горных потоков. Отдохнув несколько в здешней гостинице, [продвигались] сперва по песчаной, потом – по ровной, но каменьями, из ущелья водою нанесенными, покрытой дороге, проселочной до крепос[т]цы Нанькэу, где назначен был для нас ночлег в постоялом дворе у ворот городских. Вечером, прогуливаясь по песчаным крупным, камнем усеянным берегам речки, струящейся у подошвы высокой горы, вышли на значительную оной вершину, с коей могли видеть не токмо внутренность опустевшей крепос[т]цы, покрытую наносною землею и засеянную разного рода хлебом и зеленью, но и обширнейшую равнину между раздвинутыми цепями гор (вставка: на восток простирающуюся до моря, а на юг – до Желтой реки – Хуанхэ), на коей находится Пекин со всеми своими прелестными окрестностями, сокрывающимися уже для наших глаз. Над ними носится непроницаемый туман. Мы только при помощи воображения переселялись на место прежнего пребывания и искали любезнейших товарищей, с коими поутру сегодня надолго, а может быть и навсегда, разлучились.

Равнина Пекинская с трех сторон окружена горами высочайшими. Летом подвергается чрезвычайным жарам – до 30 градусов и более, несносным для коренных жителей, тем паче – для иностранцев, с Севера прибывающих сюда. Ныне там жары усиливаются, и проливные дожди немного освежают томительный воздух, особенно в многолюдной не­опрятной столице. Поутру и в (137) полдень атмосфера мало разницы представляет. Самая влага, от дождей происходящая, не токмо вредна для всех вещей домашних, даже и в ящиках сокрываемых, но и для человека своим чрезвычайным давлением во время жаров.

(Вставка: Во время нашего пребывания в Пекине жар доходил до 29 градусов 62. Гогор и дзиляор, насекомые, своим нестерпимым криком, сидя на ветвях дерев, предвещают в Пекине и во всем Китае летние жары.) Ветер не поможет усыплению человека, растянутого на рогоже и почти не владеющего собою. Многие на улицах скоропостижно погибают. Повреждение от жаров сильнее всякой простуды. Почва равнины сей глинистая, в самом Пекине нельзя найти чистого песку, ибо он пропитан глиною, нечистотою всякого рода, селитрою. Пади только здесь возделываются, а редко [– и] пригорки. Пашни, выровненные, орошаются водою из ключей или колодцев, проводимою посредством рвов или каналов. Земледелец не может щадить труда, если желает получить пользу от своих занятий. Сеет он ячмень, пшеницу, гаолян<ь> (бобариское просо) 63, кунжут, горох, гречиху, репу, арбузы, дыни, тыквы, капусту, огурцы, чеснок, лук, редьку, морковь, кукурузу и пр. Скотоводство весьма скудно в Китае по недостатку земель. Монгол доставляет верблюдов, лошадей, овец и рогатый скот. Некоторые, видя гонимые огромные стада овец и пр. с севера по дороге, утверждали, что в Китае скотоводство весьма обширно, но это несправедливо.

8-го поутру в 7 часу с о. иеромонахом Даниилом, из Нанькэу, пользуясь благоприятной погодой, отправился я пешком в горное ущелье, подле ручья, до Дзуй-юнь-гуань, оттуда – до крепос[т]цы Шаньгуань, а потом – до городка Чадао или Бэйкэучень, замыкающего северное устье и лежащее в самой Великой стене. Переход сей можно считать самым труднейшим, особенно для тяжелых телег, по причине постоянного возвышения (138) места и огромных каменных масс, оторванных временем от скал, окружающих дорогу, на пространстве 40 с лишком ли. Мы беспрестанно пробирались между скал, чрез ручей, стремящийся с шумом по дороге нашей. (Вставка: До самой вершины перешейка Бадалин, на котором построена крепость Чадао, с воротами на юг и север.) Место сие, столь красиво описанное г. Тимковским и о. Иакинфом, показалось ныне для меня более величественным, нежели ужасным. При виде огромнейших скал, сланцевых и гранитных, представляющих страшное здесь разрушение, рассыпанные деревни, домики, кумиренки, каскады, природою устроенные, местами насаженные деревья ореховые, каштаны, виноградные лозы наводили то ужас и удивление, то приводили на память роскошь сельской жизни и прелести природы, обвораж[ив]ающие чувства. Словом, сладкая меланхолия завладела душою странствующего путешественника. Где лишь только скала покрывается слоем земли, там крестьянин успел воспользоваться и, удобрив ниву заступом, превратил оную в плодородную почву; уто­мленный путешественник ищет прохлады в ручьях чистой воды, под тенью дерев или под крышею гостиницы. У ворот сельских домиков сидят малютки 5–6-ти лет за столиками, покрытыми абрикосами, персиками, огурцами, чесноком, редькою и пр. На дороге встречаются многие китайцы с клетками, с детенышами жаворонков, пойманных в Монголии для празднолюбивых маньчжуров, которые, шатаясь по улицам столицы, имеют привычку носить на руке или палочке птичку. (139) По вершинам хребта, в котором построен Чадао, и крутизнам скал извивается Великая внутренняя стена: она издали представляется еще целою, но местами уже от времени приходит в разрушение. Состоит из двух тесаного белого гранита стенок, между коими дресва со щебнем наполняет пустоту; наверху обнесена зубцами и вымощена кирпичными плитами. В некотором расстоянии возвышаются башни; в одной из них помещено более 100 чугунных пушек, служивших некогда для защиты Северной столицы Китая от вторжения варваров степных. Среди мирной тишины лежат они без употребления, и затравки свинцом залиты. Отдохнув на постоялом дворе в Чадао, отправились мы в путь по отлогой дороге, мелким булыжником усеянной, на долину, где построена крепос[т]ца Юйлинь, в 25 ли от Чадао, объединенная по китайскому обыкновению стеною из кирпича, набитого глиною. В Юйлине ночевали. Огромные телеги с нашей тяжестью с удивительным трудом переходили вышеупомянутое ущелье, несмотря на то, что наш подрядчик облегчил оные значительно, употребив лошаков под большие ящики.