Atilde; И.В. Кульганек, 2006 5 страница

9-го. Во время прогулки по городу нашел я одну лавку с печатными книгами на китайском и маньчжурском языках. Все книги в переплете и содержатся в хорошем порядке. И размещены в шкафах. Сколько можно было заметить, и по словам знакомых китайцев, продаются они здесь гораздо дороже, чем в Пекине. В другой лавке находятся только тибетские книги. Монгольской ни одной не было. Много увезено с прочими товарами в Кяхту. Халканские купцы мало выписывают книг для монголов, преимущественно потому, что ламы сами часто ездят в Пекин и там приобретают нужное число для своих кумирен и собственного упо­требления. По сие время празднолюбивые монголы не думают о чтении книг и не знают пользы, от сего проистекающей. Просвещение не озари­ло своими лучами пустынных земель монгольских, а монгол, знающий свои письмена, уважается единоплеменниками как человек весьма ученый, с необыкновенными способностями, участник высшего образования, ибо бурхан не скоро и не каждому открывает грамоту. Духовенство даже едва по-тибетски умеет (43-а) читать и о монгольском письме мало радеет. Монгол, с великим трудом научившись писать, причисляется к какой-либо канцелярии, где имеет случай узнать порядок дел и формы бумаг официальных, со временем получает он преимущество при избрании чиновником низшим. Таким образом, не думают здесь о развитии умственных сил при помощи систематического воспитания, но более обращают внимание на один механизм, держащий в оковах все способности, врожденные каждому человеку. Степной житель не находит ни побуждения, ни средств к дальнейшему образованию: униженный слуга маньчжуров изучается уловкам хитрым единственно для ограждения собственного спокойствия и улучшения состояния. Монголы чрезмерно честолюбивы, и победители их умели воспользоваться сею слабостью своих рабов. И ныне пресмыкающийся чиновник монгольский перед каждым маньчжуром за ничтожное жалованье и преимущества, ему дарованные повелителем, сделался тираном своих подчиненных. Это неминуемые последствия феодального правления.

Жилища китайские в Халгане устроены по правилам особой архитектуры, свойственной только здешней стране 39. Все домы делаются из кирпича, оштукатуренные известью, смешанною с соломою, но в один (43-б) этаж и во внутренности двора, окруженного каменною оградою. С улицы можно видеть только одни кровли. Однако же лавки купече­ские всегда строятся при домах, и фасадом на улицу, так что, ходя по городу, встречаешь только фузы или ограду. Кровли довольно высокие, с углублением внутрь середины, а края их висят над стенами дома, несколько поднявшись кверху. Делаются они из черепицы, большей частью серой. Окна в комнатах во всю стену, если нет препятствий, обыкновено обращены к югу, [они] есть ни что иное, как деревянная решетка, заклеенная тонкою бумагою белою, пропускающею свет в жилище, а иногда [она сделана] только из слюды. Печей нет наших, а вместо оных строятся широкие каменные диваны 40, нагреваемые внизу деревянным или каменным углем. Такие диваны служат вместо кроватей ночью, а днем – вместо наших соф и кресел, и потому на них ставят столики на низеньких ножках для помещения нужных вещей. Впрочем, у китайцев находятся и высокие столы и кресла, часто из черного кипариса и камфорного дерева 41, покрытые отличным лаком. Двери двойные, снаружи замком, а внутри деревянною защелкой запираются. На случай холода имеются глиняные или медные чаши, которые, (44-а) наполненные углем, ставятся среди комнаты. Комнаты редко имеют с собою сообщение посредством дверей, как у нас делается: они по большей части отдельные; галерея перед оными возвышается на столбах, откуда вход в комнаты. Китайцы имеют особенную страсть испещрять стены, столбики, ворота и т.п. различными надписями, для чего избирают изречения древних философов и знаменитых мужей с тем, чтобы они, находясь всегда перед глазами, врезывались в память проходящих. Нередко встречаем в китайских жилищах вместо картин иероглифы, искусно начертанные на бумаге не токмо в хижинах, домах чиновников, но в капищах и присутственных местах. Надписи сего рода называются дуйдзы.

10-го. Осматривали мы северную часть города, или, лучше сказать, улицу главную, которою 6-го числа ехали. Она, по-видимому, не столько красива, как южная часть, и весьма неопрятна. Часть улицы вымощена каменною плитою, а часть хрящом 42и глиною; для ур<а>[о]внения оной употребляется огромный круглый камень, поворачиваемый китайцами. Улицы поливают уриною, помоями и прочим, отчего несносное зловоние носится по городу. В северной части помещаются приусадебные места, (44-б) жилища амбаней, их огороды обширные, казармы для здешнего гарнизона (около 12 тысяч), несколько кумирен, квартиры чиновников, наконец, купеческие дома с лавками. Странное разнообразие для иностранца! В лавках сидят портные за работою, далее фельдшеры, за ними аптека, где раздаются лекарства, из трав по большей части состоящие, без рецептов, жилище живописца, продажа старых башмаков, сена, говядины. Впрочем, улица наполнена людьми, мелки­ми продавцами. Народ беспрестанно движется с одного конца города в другой, пешком, верхом на лошадях, верблюдах, мулах, ослах, на тележках наемных и собственных. Между тем, мальчики, приметив где-либо скотский помет, немедленно подхватывают оный вилами и сбрасывают в корзины: сухой аргал здесь, равно как и в Монголии, употребляется для обогревания комнат.

12-го. Вместе с г. приставом, лекарем и переводчиком ездил я к амбаням. У гусай-амбаня средние ворота были заперты, и нас ввели в небольшую комнату (караульню), где по прошествии четверти часа явился один чиновник, которому г. пристав поручил спросить амбаня о здоровье и доложить, что мы, окончив приготовления, намерены завтра выехать из Халгана и, поблагодарив амбаня за прием, проститься. Еще четверть часа дожидались, (45-а) пока прежний чиновник к нам не возвратился. Он от имени амбаня спросил о здоровье пристава и объявил, что по множеству занятий не может нас принять. Оттуда отправились мы к мэйрэн-джанчину, где, не вылезая из повозок, послал г. пристав спросить сего амбаня о здоровье и донести о желании с ним проститься. Ответ был тот же, что и от первого амбаня. Так странное и неожиданное это происшествие возбудило наше негодование. Но бошко объяснил нам, что это мода общая в Китае между важными лицами, которые могут через посредников изъяснить свои чувства и [от]платить визит. Впрочем, сегодня, как в день рождения богдо-хана, амбани в ямунях своих приносят молитвы, установленные о здравии повелителя.

13-го. В 11 ч. утра оставили мы город. Проехав южную часть города, среди лавок купеческих, и мост каменный, о котором выше упомянуто, за городом в лощине, между двумя цепями гор, окружавших Халган, увидели мы огороды китайские, отлично возделанные, местами осененные ивами насаженными или освященные кладбищами. На всем пространстве от Халгана до Сианхуань-фу земля отлично обработана, ни одного местечка проходным здесь не оставили трудолюбивые китайские поселяне. Путешественник из деревни с удовольствием посматривает на деревни. Почва земли большею частью здесь глинистая, а далее (45-б) песчаная. Чернозем постоянно насыпается на нивы, и потребное количество навоза утучняет оные. От сего вся лощина сделалась равниною, разделенною на многие участки, разным поселянам принадлежащие, которые, в случае надобности, наводняются на некоторое время. Мальчики и старцы, беспрестанно с корзинками прохаживаясь по дороге, по которой почти беспрерывно движутся обозы, подхватывают навоз скотский. Деятельность сия вследствие необыкновенного народонаселения поражает путешественника на каждом шагу и почти не может быть достаточно описанною.

Китай, по своему многолюдству стесненный границами, должен считаться страною трудолюбия, единственного на земном шаре. Древние аллеи, насаженные, придают разнообразие нивам. В высоких межах сделаны отверстия для воды, нужной для орошения пашни. Горы каменистые порохом взорваны, и дорога проложена. Словом, мы ехали через места, наполненные жилищами, до губернского города Сианьхуань, обнесенного высокою стеною; в ней, проехав трое ворот, кажется, опять увидели деревни, ибо предместья, кроме домов, вмещают в себя и огород.

В самом же (46-а) городе заметны сверх присутственных мест одни лавки, наполненные товарами, а улицы – людьми, беспрерывно трудящимися по своему ремеслу. Нет здесь праздношатающихся, а ремесленник на одну минуту только отрывает взоры свои от работы, чтобы посмотреть на русских, через 10 лет только виденных. И потому в многолюднейшем городе нельзя было приметить стеснения народа, столь обыкновенного в других странах. Проехав весь город, остановились мы ночевать в предместии, подвинувшись вперед на 19 с половиной верст. Здешний город по-монгольски называется Баин-сумэ. От Халгана по дороге через каждые 5 гацзаров построены из кирпича четырех­угольные башни, при них жилище солдат, составляющих пикет. На стене ограды нарисованы лошади, щиты, ружья, топоры, кнуты, шапки солдатские, стрелы, луки и пр., а под особым навесом – дракон, герб государства.

14-го. Как следующий ночлег в крепости Цзиминь отстоит на 80 ли, то мы ранее сегодня оставили город. От самых ворот городских по обеим сторонам нашей дороги расположены пашни, досягающие до 2-х цепей гор, которые с юга от Халгана (46-б) раздвинулись на значительное расстояние, а теперь более и более к дороге примыкают.

Высочайшие оных вершины теряются в густом тумане. Наш путь лежит по левому берегу реки Ян, быстро текущей по каменному грунту и постепенно увеличивающейся от соединения многих горных потоков. Переехав мост на ручье, впадающем в реку Ян, мы очарованы были видом земледелия китайского. Взгляните на равнину, отменно обработанную, на канавы, проведенные с трудом для напоения пашень водою, на возвышение или понижение участков земли, для удобства во время орошения пахотных земель, на аллеи, окруженные ветвистыми ивами, сопровождающие нашу дорогу или разделяющие участки, на дорогу, проложенную через скалистые горы, силою пороха расторгнутые (Вставка: Скала сия есть, так сказать, летопись многих истекших поколений. Дорога проложена между скалами. Сколько времени протекло, чтобы почва могла выровняться и сделаться полированною копытами скотскими, чтобы колеи вырезались под тележными колесами, чтобы между их в скале остались глубокие следы ног проходивших здесь животных под тяжестью? За речкою напротив Цзиминь редкий вправе вид на изрытые водою высокие горы, прикрытые снегом.), на деревни, в виде птичьих гнезд, устроенные на обломках скал, на трудолюбие и деятельность поселян, взгляните и [удивитесь] <удивляетесь> человеку, здесь оседлому. В Китае, кажется, природа, подчиненная руке человеческой, не смеет оной воспротивиться. По здешней дороге мул, верблюд и осел с удивительною осторожностью пробираются. Ужаснейшие скалы висят над (47-а) главою путешественника и угрожают падением. Хладнокровный китаец, невзирая на все препоны, ежедневно распро­страняет свое владычество над природою, над крепостью Цзиминь (где мы остановились ночевать). В предместии, у западной стены из кирпича, окружающей в виде четырехугольника, возвышается каменная гора Цзиминь, на вершине коей построен монастырь. Кто не видел собственными глазами сей недоступной скалы, тот не поверит, чтобы человек взобрался на ее вершину и там искал убежища для принесения молитвы Всевышнему. Стены оные изрыты. По оным проложены тропинки, по коим люди выходят на высоту и при помощи ослов возят воду для употребления монахов. Предание о сем монастыре [есть] у Тимков­ского: 1, 261–2. Сегодня мы проехали 29 верст. Заметить надобно, что, коль скоро мы оставили монгольские степи, [то] почувствовали необыкновенную перемену в климате. Теплота удивительная в ноябре месяце, так что путешественник забывает, что он в столь<ко> позднее время пробирается по Китаю. Здесь холод, по-видимому, потерял свою силу, а вид (47-б) на пахотные поля, отлично возделанные, не на<д>поминает, что давно минул летний зной и что сама природа должна бы освободиться от тяжелой руки человека. Удивительно еще и то, что при удивительном в Китае народонаселении встречается чрезвычайно мало нищих. Сии последние, стоя на коленях и преклоня чело к земле, трогательными восклицаниями умоляют проезжих бросить медный чех в корзину на пропитание. При сем том хорошем состоянии крестьян китайских как разительна в них утонченная хитрость. Горе неосторожному или нетерпеливому путешественнику. Он на каждом шагу подвергается испытанию и безнаказанному обману. Честь и справедливость здесь продажны, начиная с последнего крестьянина до первого министра. Ненасытное корыстолюбие изобрело для себя самые утонченные средства.

15-го. С самого утра свирепствовал северный ветер и сопровождал нас весь день, окружая тучами песку, так что нельзя было приметить вправе высокого хребта гор. Дорога наша лежит по лощине, начина­ющейся от ворот Халгана. С восточной стороны тянется прежний хребет увесистых, обнаженных гор. Китайцы (48-а) здесь не менее прежде нами виденных занимаются земледелием. Глинистая почва, смешанная с мелким песком, булыжником, покрылась плодородною массой земли [и] сугубо вознаграждает труды поселянина. Во многих местах вырытые колодцы орошают пахотные нивы. Дорожат местные жители водою так, что проезжий безденежно не может напоить своего скота, не заплатив прежде владельцу по 1 или 2 чеха с каждой головы. Впрочем, мы это испытывали уже в Халгане. Миновав одно поселение, проехали город Баоань, обнесенный каменной стеной и имеющий в середине огромные ворота с четырьмя проездами. Средняя улица с Ю на С, по которой мы ехали, наполнена купеческими лавками. Далее проезжали мы крепость Дунбали и город Шачень, <так> как и все китайские города обнесенный каменной стеною, но во многих местах обвалившеюся. Каменистая дорога весьма трудна для верблюдов и людей, до самого городка Тумэу, где Миссия в 1820 г. ночевала с 26 на 27 ноября. Оттуда дорога усеяна камнями или проходит тесными глинистыми ущельями, вырытыми китайцем. Вправе сквозь облако в пыли виднеется хребет, у подошвы коего протекает речка Ян, льдом ныне (48-б) покрывшаяся.

Миновав еще одно большое селение, обнесенное глиняной стеною, наконец мы достигли городка Хуайлай, где и остановились ночевать в казенном доме, коего внутреннее устройство, разумеется в китайском вкусе, чрезвычайно нам понравилось. Это первая так[ая] красивая и выгодная квартира от выезда из России. Все пространство на 56 с половиной версты чрезвычайно хорошо обработано китайцами, и, кажется, ничего уже не оставили они без употребления. Постепенно сравниваются холмы, удабриваются привозным черноземом и навозом и составляют одну долину плодородную. Каждый уголок поля заслуживает внимания иностранца, дабы он мог получить совершенное понятие о трудах и средствах, предпринимаемых крестьянином вопреки дикой природе. Ныне подобные занятия сделались почти врожденными у китайцев. Земледелие освящено древностью. Богдо-хан даже ежегодно собственными руками распахивает землю в присутствии первых вельмож, с узаконенными на сей случай обрядами.

16-го. За южными воротами города с трудностью спустились с каменного большого моста, весьма хорошо устроенного, но ныне по большей части развалившегося, ехали мы по гладкой (49-а) дороге, а далее весьма каменистой до города Юйлинь. За ним приблизились мы к хребту гор, коим оканчивается с юга равнина, тянувшаяся от крепости Цзиминь. Здесь трудолюбивая рука китайца не могла преодолеть природы, произведшей ужаснейшее место, покрытое неприступными скалами, по коим извивается Великая стена Китайская, столь славная в истории. Чужеземец с ужасом взирает на сей памятник китайский, имевший оградить многолюднейшее государство от нападений свирепых всадников, детей степной Монголии. Трусливый земле­делец, истощая все свои силы при произведении стены на горах, надеялся устра­шить соседей и отвлечь наездников от грозных предприятий. Но враг неутомимый успел разрушить его труд, и китаец удостоверился со временем, что не сила руки, а дух народный есть самый лучший защитник отечест­ва.

Множество пушек на сей стене не много пользы принесло. Китай покорился иностранцам. Но дух непоколебимого его национализма, овладев победителем, заставил его приноровиться к нравам и обычаям местным. В воротах, так сказать, ущелия построена крепость Чадао, обведенная каменной стеной.

Отсель следует самый трудный переезд. Жители крепости (49-б) за наем осла до следующего города берут по 200 чехов, а за кресло, несомое 4-мя людьми, на двух палках, – по 1600 чехов. Природа оградила Китай сим хребтом гораздо лучше, чем искусство человека. Кто не был свидетелем сего переезда, тот не может иметь понятие о его трудности, и никакие описания не сделают такого впечатления на читателя, какое получает путешественник, пробирающийся в сердце Китая – Пекин.

Высота Гунтуя, пески Дурмы, единообразные степи монгольские приводят в уныние, но ущелие здешнее, окруженное ужаснейшими скалами, дорога, усыпанная огромными массами каменьев, от них оторванными, превосходит все, доселе нами виденное. На каждом шагу встречаешь новую опасность, новые виды и следы труда китайцев. Недоступные вершины гор, под тяжестью Великой стены, изумляют странника; разбросанные камни затрудняют путь, скалы изрыты потоками дождевыми. Каскад падающей воды из расщелин каменных наполняет душу сладостными и печальными мечтами. Висящие над головою утесы угрожают падением; мраморные и гранитные мосты ныне, по большей части, только развалинами своими изумляют; кумирня над пропастью, высеченная в скале, на<д>поминает труд китайца, который и в сем ужаснейшем ущелии хотел оставить (50-а) памятник своего благочестия. (Вставка: Между тем, среди утесов течет быстрая речка, составленная из ручьев, бегущих из гор. Где только замечена малейшая возможность для постройки хижины или разведения пашни, там ничто не упущено из вида.) Крепость Цзюйюнь в 3-х верстах от ночлега стоит в таком точно месте, как Чадао в северной части ущелья. Ночь нас застигла почти на половине дороги и не дозволила в подробности рассмотреть утесы и пр. Часть обоза нашего на другой уже день вышла из упомянутого ущелья.

17-го. От Цзюйюна еще на несколько верст, около 10-ти, простирается дорога, каменьями усеянная до крепости Нанькэу и немного далее. За упомянутой крепостью открывается равнина, почти необозримая, горы, доселе нас сопровождавшие, раздвинулись к В и З. Высокими грядами, у подошвы коих являются плодовитые деревья и пашни сарачинского пшена, на песках, перемешанных с глиною, весьма много китайских селений, окруженных хорошими рощами, приносящими прохладу жителю, утомленному летним зноем. Итак, после ужасов непобедимой природы, опять мы увидели владычество человека, умевшего употребить в свою пользу труднейшие даже места. Наконец, проехав огромный мраморный мост, на коем камни связаны железными шинами, остановились мы ночевать в городе Шахэ, подвинувшись сегодня вперед на 25 верст.

(50-б) 18-го. Последний переезд до Пекина через деревни, мимо дач и кладбищ чиновников столичных, мимо садов и рощ, многолетними трудами насаженных, казался нам весьма дальним в ожидании города, обширнейшего и многолюднейшего в свете, составляющего цель нашего долговременного странствования. Все, что ни претерпели мы в дороге, изгладилось в памяти: упоенные радостью, забыли прошедшее горе при виде соотечественников в деревне Цинхе господ Войцеховского, Леонтьевского и Вознесенского, выехавших для встречи новой Миссии. По кратком отдохновении в одном из постоялых домов отправились мы в столицу. Шествие погребальной церемонии какого-то богатого китайца поразило нас своей новостью, впрочем весьма обыкновенною в стране, где похороны разоряют жителей. Множество значков, красивые носилки и коляски, наполненные женщинами, толпы нищих наемных и одетых в траурное платье, звуки пронзительной музыки, словом – все привлекало наше внимание. На русском кладбище встретил нас начальник новой Миссии о. Вениамин. Отсель в приличном порядке отправились мы в сам город, обнесенный (51-а) высокою стеною. Через ворота Андыньмынь вступили мы в Пекин по улице, наполненной множеством любопытных зрителей. Около 5 верст пробирались мы до Русского подворья, отменно устроенного, где нас встретил о. арх. Петр с остальными членами прежней Миссии. В монастырской церкви принесли благодарственное молебствие Господу Богу, даровавшему нам силы в столь долговременном и трудном путешествии. О. Петр потом отлично угостил обед[ом]<енным столом> всех членов обеих миссий, сопровождавших чиновников и казаков.

******

Итак, я уже в сердце Китая – Пекине.

Не зная местного языка, окруженный долго здесь жившими членами духовной Миссии, по необходимости я от них только мог получать сведения отрывками, без порядка. Китайцы с первого взгляда кажутся весьма образованными, вежливыми, услужливыми, чистой нравственности, человеколюбивыми. В самом деле история сего народа и все путешественники уверяют нас о высокой степени образованности Китая. Столько изобретений для блага человечества здесь сделано! Правление, по-видимому, руководствовалось и поныне основывается на чистой нравственности (51-б) и правилах здравого разума. Точно так думают о Китае издали, посматривая на летописи, сочинения философ­ские и прекраснейшие изречения боготворимых мудрецов. Между тем, знающие язык, литературу, обычаи и нравы китайцев совершенно противное мнение о них нам сообщают. Китаец, любитель всех иностранных хороших произведений, гнушается иностранцами, считает их своими данниками и хитрейшими творениями. Он есть верный исполнитель своего владыки, не только поверхностно, но и там, где не может и надеяться получить никакой для себя существенной пользы.

Огромные суммы, отпускаемые правительством на постройки различные, по большей части остаются в руках чиновников. Горе невинному, подвергшемуся суду какому-либо в Китае. Ужаснейшие пытки и нищета его ожидают. Огромные колодки надевают на шею, руки и ноги подсудимого, подрезывают ему подошвы, раскаленным железом или горячею водою испытывают терпение несчастного, лишают его сна и пищи, придавливают палкою, всунутою под колена к цепям железным, брошенным на пол, растягивают руки и все тело. Нужно ли говорить о (52-а) наказаниях публичных, законом определенных? Отсечение головы считается благодеянием для преступника. Изрезать тело на части в разных местах города принадлежит к числу бесчеловечных казней. В купечестве редко встречается честность; а обман есть обыкновенная оного цель. Развращение нравов до крайности распространено, несмотря на то, что законы о чистой нравственности [об]суждают[ся]. В судилищах совершается несправедливость, и богдо-хан, окруженный министрами, не знает о злоупотреблениях. Китай есть царство взяток, где низший старшему без всяких отговорок обязан платить тяжелую дань за свою целость и спокойствие.

По причине многоженства царская фамилия чрезвычайно увеличилась, так что принцы крови, постепенно понижаясь достоинством, многие почти сравнялись уже с чернью, и желтопоясные (так называемые от желтого пояса, ими носимого для отличия от прочих подданных), пользуясь еще милостями, узаконенными государем, нередко находятся в числе преступников, заключаемых в тюрьмах. (Вставка: Почти утвердительно можно сказать, что почти ежедневно в газетах приметить можно производимые исследования о разных жесточайших и низких преступлениях принцев крови, коих число в самом Пекине до 20 и более тысяч простирается. Это последствия многоженства в Китае и недостатка в хорошем воспитании. Жестокие наказания не в состоянии уже исправить нравственность народа и удержать в надлежащем порядке, требуемом для блага человечества и государства.)

Получая значительные суммы на свадьбу и похороны, [они] посягают на жизнь своих жен, дабы незаслуженные щедроты (52-б) своего повелителя во зло употребить. По силе закона муж имеет право убить пойманного прелюбодейца в своем гареме. Китаец, возненавидев по какой-то причине свою супругу, дает случай постороннему человеку проникнуть в <свой> гарем, а потом безнаказанно наносит свой смертный удар обоим виновным для того, чтобы освободиться от жены, получить денежное вознаграждение от казны и имя свое прославить в газетах.

Китаец, по кончине родственника, три года, а маньчжур 100 дней обязан носить траур и исполнять обряды, местными обыкновениями освященные. Отличнейший даже военачальник и последний солдат немедленно оставляют службу, и никто не может его от такого намерения удержать. Таким образом, в случае смерти какого-нибудь незначащего человека [государство на какое-то время] лишает[ся] чиновников, в родстве с оным находящихся.

При всем блеске богатств Китая Пекин преисполнен нищих, которые в рубищах отвратительных или полунагие, различными средствами, насилием даже, снискивают для себя милостыню. Часто нищий, пришед[ший] в лавку купеческую или к воротам дома, поколачивает в доску, царапает лицо, кричит или гвоздем пробивает руку, пока от хозяина не получит денег.

Под покровительством Китая находится королевство Корея, имеющее своего государя, которое ежегодно присылает дань к пекинскому двору, за что взаимно получает едва ли меньше, считая издержки на прием, посла и подарки. Сие государство разделено на 8 губерний (дао). 1) Цзинцзи – их столица. К ней принадлежит больших городов – 6, провинциальных – 10; 2) Цзянюань. В ней больших городов – 12, малых провинциальных – 14; 3) Хуанхай. Больших – 6, малых провин­циаль­ных – 13; 4) Цзуанло. В ней больших городов – 6, малых провинциальных – 27; 5) Чжанцин. Больших – 13, малых провинциальных – 7; 7) Цзянцзин, в ней больших – 8, малых провинциальных – 8; 8) Пинян, в ней больших – 20, малых провинциальных – 2. Земля малоплодоносна, гориста, лежит на берегу Восточного океана.

От Пекина 3500 китайских верст в длину от С к Ю, в ширину 2000. Нравы, письмена, ученость с китайскою одинаковы. Было несколько тысяч христиан, но в начале сего столетия, около 1802 г., все истреблены.

(Вставка: Корея управляется своими законами. Престол есть наследственный. Вера языческая, фоевская 43. Жители мягкосердечны. Служащие вместо жалованья получают удел земли или хлеб. В сем царстве нет частных земель, все казенные. Близ Желтого моря водят шелковичных червей, вырабатывают разные материи и полотна. Коленопреклонением не изъявляют почтения. Оба пола и возраста обращаются сводобно. Корея – Гаоли-го, или Джаосян.)

25-го. О. арх. Петр сообщил мне некоторые отрывки, касающиеся фоевской веры, помещенные в его «Российско-китайский словарь».

Фоя отчизна есть княжество Восточной Индии Тянчжу. (Вставка: Отец – владетельный князь Фан-ван, мать Фоя – княгиня, от коей родился [он] в царствование Джао-вана 4424-го лета 4-й луны 8-го числа, а умер от жесточайшей болезни [в правление] Джоуской династии) 45. Жена его называлась Ешу Толо, сын Лохэло. Он [Фо] был обыкновенный человек. По мнению его: милостыню творящие в перерождении получат чины князей, графов, генералов и пр., а кто хочет (53-б) быть богатым, должен питать жрецов. По 10 лет уклонился в отшельничество и через 13 лет возвратился домой и назвался богом. Через несколько колен сам перерождался в Усыдзане (Тибете). Жрецы его, встретясь с учеными, не говорят ни слова о переселении, а при простых людях всемер­но утвер­ждают. Они говорят: «Когда хочешь знать о качестве предшествовавшего перерождения, то оно выражается через качество настоящей твоей участи, а качество настоящей жизни будет служит следствием будущей. Люди и вещи взаимоперерождаются, [поэтому]-то и требуется взаимное сожаление: метя/пол, не повреди жизни муравья, да и самим гнидам и вшам жизни не отнимай, а вредящие низвергаются в место мщения убийств. В лесах и степях много барсов, бобров, тигров и волков, зверей, вредящих человекам, но ты их не изгоняй, а по осеням и веснам приноси им жертвы. Ежели один пострижется в монахи, то 9 колен вознесутся на небо». Ныне обоего пола вступают [в число поклонников этой религии] бесчисленное множество. На что ученый муж Чензы сказал, что, ежели весь мир примет сию веру, то менее нежели (54-а) во 100 лет и самые фоевские семена истребятся. Фо говорит: «Жестокосердечные превратятся в тигров и барсов, горделивцы – в волков, сладострастные – в собак и свиней, корыстолюбцы переродятся в ослов, воры – в хищных волков». (То же говорил и Пифагор.) Фоевцы утверждают, что есть по смерти другая будущая жизнь, что есть рай и ад. [На что ученый муж Чензы сказал]: «Но мы, конфуцианцы, сему не верим». Фоевские последователи называются «фу» или «ту». Они убивать вообще животных почитают жестокостью, а отпущать – милосердием. Фоя молитва: «Мы молимся тебе, чтобы ты отвратил все несчастья и горести и умножил счастье и радости, и в чаянии сего все с благоговением почитаем и поклоняемся единственно, чтобы ты хранил небо, чтоб по молитве нашей ниспосылал благовременные ветры и дожди и во всем изобильное плодоносие. Если же иначе, то храмам твоим не устоять». Жрецы Фоя называются фотан.

29-го. Составил каталог нужным книгам монгольским, назначенным для покупки. Вместе с г. Крымским отправился я в книжную лавку, ближайшую от Русского подворья. Следуя местному обыкновению, мы постучали в калитку. Сейчас явился хозяин дома, который пригласил нас в свой книжный магазин. Здесь посетитель не увидит книг, в порядке на полках расположенных, готовых для покупателя, но вместо оных в неопрятной, довольно обширной комнате увидит стены, закрытые шкафами, в коих хранятся деревянные доски, посредством которых печатаются книги. Кроме нескольких книжек тибетских не нашел почти ни одной монгольской напечатанной. Типограф здешний показал мне реестр сочинениям, печатаемым в его магазине. Это большая книга в деревянных досках, заключающая в себе наклеенные оглавления книг, оторванные от самих сочинений. Рассмотрев оные, я отметил желаемые для напечатания, а каталог, с дозволения хозяина, взял с собою для дополнения списка монгольским книгам, мною составленного во время путешествия между бурятами.