Психиатрия для непсихиатров 5 страница

Ее тело содрогнулось, затихло.

Джона как можно медленнее выбирался из кровати. Она вцепилась в его рубашку. Он сказал: Мне нужно в туалет – и вернул ее руку к ней на бедро. Ив вновь затряслась и оцепенела.

Сидя на краешке ванны, он набрал домашний номер Белзера. Три гудка – и он положил трубку, не оставив сообщения.

Скоро она явится за ним. Может быть, она так и не уснула.

Со второй попытки он торопливо заговорил в автоответчик:

– Чип, это Джона. Она здесь, в моей квартире. Явилась на День благодарения. В дом к моим родителям. Не знаю, вызывать ли полицию. Если вы дома, возьмите трубку. Я не знаю, что говорить полицейским. Черт. Возьмите же трубку.

Он бы долго еще бормотал свою чушь, но услышал, как захлопнулась дверь квартиры. С перепугу он уронил телефон – чуть не в унитаз, – вместо того чтобы выключить.

На площадку первого этажа Джона слетел как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ив исчезает в клетчатом вихре. Он окликнул ее по имени, однако Ив не оглянулась.

Вернувшись – ноги красные, мокрые, – он запер дверь на все замки, накинул цепочку.

Телефон при падении развалился, батарейка нашлась под ковриком ванной. Собрал – и телефон ожил.

НОМЕР НЕ ОПРЕДЕЛЕН

Он нажал зеленую кнопку.

Молчание. Чужое дыхание.

По окружавшим ее звукам он пытался угадать, где она. Гудят автомобили, громкая музыка, крики. На Сент‑Маркс или на Второй авеню. Обуться и бежать за ней – пять минут, и он там.

– Ив?

– Напрасно ты это сделал, – только и сказала она.

Пятница, 26 ноября 2004

Белзер позвонил в обеденный перерыв. Джона – благо день был выходной, он не покидал свою квартиру – пересказал события прошлого вечера, пытаясь хоть как‑то оправдать свои действия: почему он не предупредил родителей, когда она внезапно появилась на пороге, почему тогда же не вызвал полицию, почему притащил ее домой.

– Я не знал, что делать, – бормотал он. – Она держала на руках Гретхен.

– Жаль, что она не проявляла агрессию более откровенно.

– Вот уж о чем не жалею.

– Чем очевиднее угроза, тем проще объясняться с полицией.

– И так очевидна. Вы уж мне поверьте.

– Она – женщина. Ты – мужчина. Так устроен мир, сынок, смирись с этим. И по сути дела: она не совершила ничего противозаконного. Единственный случай – когда те парни сшибли тебя с ног, но и тут мало что можно предъявить. Ты же не вызвал полицию сразу.

– Она вломилась в мою квартиру.

– Забудь, – сказал Белзер. – Доказательств нет.

– Она явилась к моим родителям.

– И твоя мама открыла ей дверь и сама впустила ее. Давай сосредоточимся на текущем моменте. Ты воспринимаешь ее слова как угрозу.

– Это и есть угроза.

– Согласен. Согласен. И все же есть одна загвоздка: полицейские мало чем смогут нам помочь, поскольку неизвестно, где ее искать.

Этого Джона не ожидал.

– Вы же рассчитывали получить от них эту информацию.

– Рассчитывал. Все сведения, которые она дала о себе, – ложь. Адрес, телефон. По правде говоря, насчет имени я тоже сомневаюсь. Жжонс через «ж»? Где это слыхано?

Джона промолчал.

– Есть еще какой‑нибудь способ выследить ее?

– Понятия не имею, – признался Джона.

Воскресенье, 28 ноября 2004

Поездка в Бронкс заняла около часа. Достаточно времени, чтобы придумать и отрепетировать вступительные строки:

Простите за беспокойство.

Простите, что побеспокоил вас в воскресенье.

Простите, если вам неприятно меня видеть.

Простите…

Он подумывал, не явиться ли под чужим именем, притвориться, что он из «Бикона». Однако не с его нервами выдержать обман, а если его разоблачат, он уже не вправе будет чего‑то требовать.

Простите, что являюсь без предупреждения.

Простите, что испортил вам год. Десять лет. Всю вашу жизнь.

Простите.

Он откинулся к спинке, подобрал брошенную кем‑то газету «Сегодня». Газета оказалась скучной, и он предпочел почитать объявления в вагоне. Вышел новый триллер, имя автора ничего не говорило Джоне: он не читал триллеры. Новый солодовый напиток сулил восхитительные ночные тусовки в компании людей с великолепными волосами. Бесплатную информацию о la prevencion de VIH[24]можно получить по телефону, на который указывала инфицированная, но бодрая девушка. На MTA карте подрисованы «Сука‑стейшн» и «Авеню Щелка».

Джордж проявил подозрительное великодушие, когда Джона позвонил ему с утра отпроситься.

Каждому человеку нужно порой отдохнуть. Уж кто‑кто, а я тебя понимаю.

Спасибо.

Я знаю, каково тебе приходится. Ты же знаешь, верно? В смысле, что я понимаю.

Да, Джордж.

Я всегда полагаюсь на тебя. Пропусти неделю – это не в счет.

(Ох уж это великодушие. Сейчас упадет снаряд.)

Главное, чтоб насчет Рождества все было в силе.

До Рождества.

Что?

До Рождества. На само Рождество ты обещал кого‑нибудь найти.

Точно. Помню. Но Бернадетта не сможет, я же говорил.

Говорил. И сказал, что найдешь замену.

Хмм… Пока никого не нашел.

То есть так обстоят дела?

Да нет, нет. Я ищу.

Могу посоветовать кого‑нибудь.

Нет, я сам с этим разберусь.

Уверен?

В чем?

Уверен, что сможешь кого‑нибудь найти? Потому что я не хочу…

Уверен, я уверен, да, уверен. Послушай, как думаешь, в следующие выходные ты сможешь приехать? Вместо этих?

Я… Я не знаю, Джордж.

Если не приедешь… мы не увидимся почти до самого моего отъезда. Но делай, как тебе удобнее.

Он сошел на Паркчестер и протопал с высокой платформы вниз, в центр парка Хью Гранта. Над головой задрожали рельсы, застучал поезд, на Джону посыпались хлопья ржавчины. В следующем семестре ему предстояло проходить поблизости практику по гинекологии и акушерству. Не снять ли студию возле больницы, чтобы не вскакивать каждый день в три часа ночи? Выходит, у него и предлог имелся бродить в этих местах – присматривает жилье.

Уходившее вдаль центральное шоссе Бронкса где‑то через несколько километров разделялось по направлениям: Новая Англия, Ла Гуардия, Нассау. Десять сорок утра, небо сизое, как крыло голубя, и совершенно плоское.

Сверяясь с картой, Джона прошел несколько кварталов под железной дорогой. Студия тату, салон красоты, два дешевых супермаркета, коричневое здание с горделивым логотипом и надписью рубленым шрифтом: ЭЛЕКТРОПОДСТАНЦИЯ ПАРКЧЕС‑ТЕРА. Откровенно неаппетитный «С пылу с жару по старинке индейский цыпленок табака папаши Мела» отмечал то место, где следовало свернуть из основной коммерческой зоны в одно из выпущенных ею щупалец – более‑менее жилых кварталов. Джона вышел на перекресток, там мальчишка в мешковатой парке и темных джинсах выделывал восьмерки на умученном BMX.[25]Сиденье было опущено так низко, что подолом куртки парень мел асфальт. Завидев Джону, он привстал на педалях и погнал прочь.

Церковь.

Еще одна.

На этот квартал словно нейтронную бомбу сбросили. Приклеенная к телефонному столбу листовка вопрошала Джону, хочет ли он каждый понедельник начинать новую диету. Ветер гремел табличками с названиями улиц и протискивал пластиковый пакет (СПАСИБО:‑) ЗАХОДИТЕ К НАМ ЕЩЕ) сквозь ажурное плетение яблоневых ветвей.

Короткая улица забита малолитражками, среди которых затерялись редкие сверкающие внедорожники. По одну сторону четыре одинаковых особняка из песчаника, состаренных для «колорита», по другую вытянулось на весь квартал высотное жилое здание. После особняков – пятнистые кирпичные таунхаусы с общими стенами, вместо фундамента – притопленный в землю гараж. На подъездной дорожке возле одного дома грузовик продуктовой компании, соседний дом используется как приемная дантистом доктором Л. Срути, принимаются профсоюзные страховки и Medicaid – об этом возвещается по‑английски и по‑испански.

Доминиканские флаги, американские флаги, пуэрто‑риканские флаги: три разные комбинации сине‑красно‑белого. Свисают с изгородей или воткнуты в землю во дворе, развеваются на ветру. Движение стирает отличия между флагами, и кажется, будто весь район объединен общим патриотизмом.

В конце квартала Джона отыскал тот самый дом. Сбоку от переднего крыльца – кашпо в форме лебедя. Яркие вымпелы с соревнований – почему‑то в цветочном горшке. Отдыхает размотанный садовый шланг. Из открытого окна с другой стороны улицы донеслись звуки, хорошо знакомые Джоне по больнице: ворчливое сопрано старухи, умеющей задать любому, в данном случае – человеку с товарами из телемагазина, жару. Запихав карту в задний карман, Джона отсчитал шесть ступенек до двери Симона Инигеса.

На звонок откликнулись медленные, тяжелые шаги.

– Да? – Сквозь сетчатую дверь лицо Инигеса – точечная гравюра. Все те же черные очки мафиозо.

Заготовленная речь мигом вылетела у Джоны из головы. Инигес нахмурился:

– Эй! – Толкнул сетчатую дверь, вышел на крыльцо, принудив Джону отступить. – Кто это? – Одной рукой Инигес придерживался за дверь, словно заякорил себя, другую вытянул вперед, рука поплыла в разделявшем их пространстве.

Джона спрыгнул еще на пару ступенек вниз.

– Мистер – прошу прощения, – мистер Инигес.

– Кто это?

– Я – я прошу прощения, что… за то, что вот так врываюсь к вам. В общем, я – я надеюсь, я не обеспокоил вас, явившись сюда без зво… я хотел сказать…

Инигес еще сильнее нахмурился.

– Меня зовут…

– Я знаю, кто вы.

Молчание.

– Что вам нужно?

– Мне нужна ваша помощь. – Джона видел собственное отражение в темных очках Инигеса: раздутое, жалобно молящее, нелепое. Старуха напротив все еще изливала свое негодование.

Инигес поскреб гладкую, пахнущую одеколоном щеку. Под рукавом взбухли бицепсы. В тапочках, в шерстяных штанах с завязками, он почему‑то казался одновременно и чересчур нарядным, и неопрятным. Сходство с братом проступало очевиднее, чем на фотографии: такая же бычья шея, зачаток второго подбородка. И где‑то в его ДНК таится тот же материал, что в горниле тяжкого опыта переплавляется в безумие.

Ветер разворошил груду листьев в соседнем дворе, листья полетели роем.

Инигес сказал:

– Можете зайти.

Солидная обстановка среднего класса: проволочная подставка для зонтиков, в коридоре столик, пахнущий чистящим средством от «Джонсон энд сан», распахнута дверь в кладовую для верхней одежды, и там весь пол заставлен чистящими средствами и ящиками с коробками для ланчей в сморщившейся упаковке. За холлом – гостиная, галерея семейных портретов: Симон, потрясающе красивая блондинка скандинавского, наверное, происхождения, двое озорных с виду мальчишек.

Бросалось в глаза отсутствие телевизора. Вместо него в комнате господствовал исполинский стереопроигрыватель, включенный, но поставленный на паузу, в окружении высоких стеллажей, забитых кассетами и дисками – сотни кассет, тысячи дисков. Диван цвета лесной зелени хранил двугорбый отпечаток мужского зада; на полу стопка газет, напечатанных шрифтом Брайля, недопитая чашка с логотипом TASCAM. Каминный коврик сбился набок.

– Выпить? – предложил Инигес.

– Нет, спасибо.

– Кофе на огне.

– Хо… хорошо.

Инигес проследовал мимо Джоны в кухню. Джона остался стоять, читая надписи на дисках. Особой последовательности он в них не обнаружил: Дженис Джоплин рядом с Доктором Дре и Селией Крус. Целую полку захватили «Битлз», столько же досталось Чайковскому и Дэвиду Грисману. На правом конце каждой полки краткий каталог шрифтом Брайля.

– Сахар? Молоко?

– Молоко, пожалуйста, спасибо.

Инигес вернулся, крепко удерживая чашку на уровне груди.

– Возьмите ее у меня.

Кофе хороший, не слишком крепкий, не то что привычный Джоне, который бритвой по горлу. Джона высмотрел себе местечко на диване среди груды игрушек и заблудившихся дисков.

– Вам повезло, что дома оказался только я, – заметил Инигес, тоже усаживаясь. – Моя жена требует вашу голову на блюде. – Он подался вперед, словно хотел окунуть ладонь в свою кружку, но пальцы его, ловко изогнувшись, нащупали ручку. – Она детей в церковь повела. – После паузы Инигес добавил: – У нас и пирог остался.

– Спасибо, не надо. – Джона покосился в коридор, словно опасаясь внезапного появления Жены и Детей, которые оторвут ему голову за то, что он осмелился потревожить главу семьи.

Инигес подобрал с полу бумаги, сложил у себя на коленях.

– Итак. Что.

Джона заговорил:

– Прежде всего, я хочу, чтобы вы поняли: я говорил искренне. Когда позвонил вам. Я и сейчас готов повторить: я со…

Инигес приподнял руку:

– Какая мне разница, сожалеете вы или нет? Это всего лишь слова. Какая от них польза?

– Никакой.

– Верно. Никакой. Так что не трудитесь сообщать мне о своих сожалениях.

– Я… – Он хотел добавить извинения, но оборвал себя: – Хорошо, не буду.

– Вас послал ко мне ваш психотерапевт?

– Нет.

– Я к психотерапевтам не хожу, – сказал Инигес.

– Не каждому это подходит.

– Подходит тем, кто сам не умеет справляться с проблемами.

– Это… пожалуй, верно.

– Вас послал ваш адвокат.

– Он бы меня прикончил, если б знал об этом.

– Так что? Паломничество? – Инигес скривил губы. – Право, не знаю. Я впустил вас в дом, налил кофе, предложил пирога. Надеюсь, вы меня хоть сколько‑то развлечете. Приведите причину, почему бы мне вас не поколотить?

Джона промолчал.

– Я парень крепкий, – продолжал Инигес. – У вас рост, должно быть, пять футов одиннадцать. Угадал?

– Одиннадцать с половиной.

– Вес сто восемдесят пять фунтов?

– Около того.

– О’кей. Так скажите же, почему я не стану ломать вам руку. – Инигес отхлебнул кофе, его пальцы сдавили кружку, словно шею врага. – Тридцать секунд.

Джона заговорил:

– Этот несчастный случай…

– Не называйте это несчастным случаем!

Джона промолчал.

Инигес сказал:

– Чувствуете себя жалким подонком.

– Чувствую.

– Хреново, значит.

– Понимаю, что вас это нисколько не интересует…

– Я уже сказал: не извиняйтесь.

– Я не буду, – сказал Джона. – Я не пытаюсь вызвать у вас сочувствие.

– И не вызовете.

– Хорошо, – сказал Джона. – Однако то, что случилось в ту ночь, – это была ошибка.

Инигес кивнул:

– Знаете что? Я про вас и не думал ни минуты.

– Вы подали на меня в суд.

– Да.

Джона промолчал.

– Считаете, это несправедливо? – спросил Инигес.

– Не очень‑то.

– Верно. По‑моему, тоже. Хреново, значит.

Джона отставил кружку.

– Вы правы, – сказал он. – Это не был несчастный случай.

– Вот как?

– Да.

– Хотите, чтобы я позвонил Роберто? Скажете это ему напрямую.

– Ваш брат погиб из‑за Ив Джонс. – Он приостановился, облизал губы. – И вам это известно, однако вы подали иск против меня.

– Ясно. Вы у нас – комитет истины и справедливости, – усмехнулся Инигес. – Позвольте вам кое‑что сказать. Насчет вас и меня: у нас с вами нет общих интересов.

Джона сказал:

– Я ни на что и не рассчитывал.

– У вас права нет рассчитывать.

– Конечно.

Двадцать раз успели тик‑такнуть напольные часы;

Инигес барабанил пальцами по колену. Затем он поднялся, подошел к стеллажу, отыскал диск, не прибегая к своему каталогу. Повернул регулировку звука на восемь часов и сунул диск в проигрыватель.

Гитарное соло, мелодия знойно колеблется между джазом и латино, ее подпирает контрабас, пульсирует ритмично, словно сердце самой музыки. Три шага вперед, один назад, разворачивается минорная гамма.

Инигес пояснил:

– Контрабас – это Рэймонд.

– Я не знал, что он был музыкантом.

– Ничего вы, на хрен, не знали, – сказал Инигес. – Потому я поставил вам эту музыку. Чтобы вы что‑то узнали о нем.

Гитара отступила, первую партию вел контрабас. Раньше Джона думал, слот на контрабасе – мрачняк, но Рэймонд играл ясно, без излишеств, ноты повисали елочными игрушками, цепляясь за верхний регистр, и, словно устыдясь того, что потребовали к себе внимания, соскальзывали, скромные, по грифу к первоначальному ритму. И снова гитара берет верх, а Рэймонд Инигес подыгрывает ей.

Инигес нажал СТОП.

– Наша мать, – заговорил он, – оставляла нас вдвоем, когда мне было семь лет, а ему четыре. Тогда я и приспособился готовить так, чтобы не отрезать себе пальцы и его накормить. Я учил его играть на контрабасе. Он был моим маленьким братиком. Единственным моим братом. Теперь вы кое‑что знаете.

Джона сказал:

– Очень красивая мелодия.

– Я играл это ему. Его это успокаивало. – Инигес приподнял очки и потер мертвые глаза.

Долгое молчание.

– Эта женщина до добра не доведет.

Джона промолчал.

– Она вам звонит?

– Да.

– У нас тоже с этого началось.

– Она ворвалась в мою квартиру. Явилась домой к моим родителям на Благодарение.

Инигес кивнул. Он повернулся и вышел в коридор.

– Принесите мою кружку.

Вернувшись в кухню, он вытащил коробку с пакетиками заменителя сахара, достал молоко, взял кофеварку. Каждому движению предшествовала кратчайшая пауза, микромолитва перед тем, как пальцы слепца сомкнутся на нужном предмете. Казалось, он ориентируется с легкостью, и Джона ничего бы не заметил, если бы не следил так пристально.

– Она снимала все. В ту ночь, когда он был убит. – Джона боялся реакции Инигеса на это безлико‑пассивное сказуемое, но Инигес либо не обратил внимания, либо решил не придираться. – Она знала, что происходит, но ни словом не предупредила.

– Она сказала моему брату, что это художественный проект.

Молчание.

– Она звонила сюда. Говорила, что она его подружка. – Инигес мрачно улыбнулся. – Для меня это была большая новость. Рэймонд обзавелся подружкой, фантастика. У него с восьмидесятых годов девушки не было. Я рассказал жене, она даже заплакала от радости. Она беспокоилась о нем больше, чем обо мне, даже после того, как он… И вот эта женщина – в прошлом году она вела какие‑то занятия в «Биконе» – принялась с ним заигрывать. Можете себе представить, как это действовало на такого парня, как он. Из‑за нее он нарушал режим. Перестал принимать лекарства, перестал являться на собрания, фактически снова оказался на улице. Пока он принимал лекарства, проблем не было, годами не было, и вдруг в одночасье все прахом. Они пригрозились выгнать его, он подрался с кем‑то из персонала. Это был не он. Рэймонд лез в драку, только если его напугать, а в «Биконе» мне сказали, что он сделался агрессивным. Такого никогда не случалось.

Джона вспомнил ту историю с бейсбольной битой, но промолчал.

– Знаю, вы думаете, нам следовало забрать его к себе.

– Вовсе об этом не думал.

– Не получилось. Мы пробовали. Дети… Но я же не оставил его без помощи. Знаете, чего мне стоило устроить его в пансион? Они требуют больше бумаг, чем налоговые инспектора. Я подписал обязательства. – Жест рукой по горлу. – Ему сделалось лучше. Намного лучше. Они устроили его на работу, появились друзья. А потом он встретил ее, и все изменилось. – Инигес ненадолго умолк. – Однажды он позвонил мне среди ночи. Не из «Бикона», там в полночь запирают телефоны. Я не спросил, где он. Наверное, он был с ней. Совершенно обезумевший. Ругал меня последними словами. Я это не заслужил. Засранец неблагодарный. Жена все спрашивала: «Кто это, кто звонит в три часа ночи?» А я боялся положить трубку: вдруг он кинется с моста Джорджа Вашингтона. Я слушал, и в конце концов он перестал орать, стать разговаривать со мной. Сказал, что злится, а ему не позволяют дать выход гневу. Я сказал: «Да, Рэймонд, потому что ты должен вести себя». – Инигес посерел, произнося эти слова. – И он повесил трубку.

– Это случилось до той драки в «Биконе»?

– Это было в феврале. Драка – в апреле, перед днем рождения моего сына. Точно помню, потому что я как раз договаривался по телефону с парнем с надувными шарами‑животными, он отказывался уделить нам лишние полчаса, я его уговаривал, и тут вторая линия, звонят из «Бикона»: приезжайте за вашим братом, мы не можем больше держать его у нас.

– Что произошло?

– Он вдребезги разнес телевизионную. Мне пришлось заплатить за ремонт стены. Он ударил какого‑то парня, тот оклемался, но рука у него была сломана. – Инигес повернулся лицом к Джоне. – Она словно выдернула из него пробку.

– Вы говорили с ней?

– Тогда нет. Я потребовал с Рэймонда слово, что он прекратит с ней встречаться. Все лето он продержался без неприятностей. Я думал, мы с этим справились. Он приезжал к нам на Четвертое июля, мы устроили барбекю. Но, видимо, он не перестал. Просто научился скрывать.

Теперь Джона знал, зачем Симон Инигес подал в суд, – чтобы сквитаться. Ив не нажимала на курок, ее преступление не предусмотрено законом. Кого же еще винить, если не Джону. Он сказал:

– Думаете, вам удастся выиграть иск?

– Не знаю. – Инигес слегка улыбнулся. – А вы как думаете?

– Нашим адвокатам, похоже, нравится воевать друг с другом.

– На то они и адвокаты. – Инигес перешел к холодильнику. – Точно не хотите пирога с тыквой?

– Кусочек, пожалуйста. Большое спасибо.

Нарезая:

– Сколько вам лет?

– Двадцать шесть.

– Рэймонд заболел в двадцать семь.

– Он был учителем.

– Он преподавал в средней школе номер 175, тренировал школьную команду. Мой брат был замечательный. Болел за «Янкиз». Видели бы вы его комнату в «Биконе», все стены в постерах. Самое обидное – он заболел как раз перед рождением моего старшего. Мои мальчики не знали, какой он – настоящий. Друзья позабыли его, наши родители умерли. Только мы с женой еще помнили.

– Мне так жаль, – сказал Джона, слишком поздно вспомнив, что ему не велели извиняться.

– И мне тоже, – сказал Инигес.

Они молча ели пирог. Корочка подмокла.

– Я бы посоветовал вам вычеркнуть ее из своей жизни, но это легче сказать, чем сделать.

– Я попытаюсь получить судебный ордер.

– Думаете, поможет?

– Скорее всего, нет.

Инигес кивнул, сполоснул тарелку в раковине.

– Дело в том, – заговорил Джона, – что у меня нет ни адреса ее, ни телефона, а без них никак. – Он откашлялся и задал, наконец, вопрос: – У Рэймонда был телефон или адрес?

Инигес поставил тарелку в сушилку.

– Возможно.

Гараж был переоборудован в студию звукозаписи. Из‑за пенопласта на стенах помещение выглядело еще более загроможденным, чем было на самом деле, – а оно‑таки было загромождено: паэлья из музыкальных инструментов, колонок, шнуров, микрофонов на подставках, компьютеров; пластиковые ящики с аналоговыми пленками; волнисто‑серебристые колонны дисков. Горела одна‑единственная лампочка в сорок пять ватт. Проходя мимо прислоненной к пюпитру гитары с нейлоновыми струнами, Инигес приостановился и взял негромкое ми.

– Моя жена забрала это из «Бикона», – сказал он, поднимая картонную коробку.

Пока Джона рылся в содержимом, хозяин взял гитару и, усевшись на стул перед своей аппаратурой, заиграл узнаваемую мелодию – более медленную и простенькую версию той песни, что они прослушали в доме. Джона вытащил несколько рубашек, сложил их заново, отложил на ступеньку. Постельное белье. Несколько рекламок; «Новости Бикон‑Хауза», спортивный раздел «Пост», посвященный финалу чемпионата по бейсболу.

– В детстве мы с Рэймондом подрабатывали, играя на гитарах в мексиканском ресторане в Бруклине. Это была наша фирменная песня.

Не зная, что сказать на это, Джона спросил:

– Как она называется?

– Никак. Рэймонд называл ее «песня». «Сыграем песню». Мы играли вживую и растягивали ее на четверть часа. Когда я оборудовал свою первую студию – я жил тогда возле зоопарка, еще не женился, – мы записали тот вариант, что я проиграл вам наверху для пробы. Главным образом, чтобы оборудование проверить.

Джоне все было интересно: как Симон познакомился с будущей женой, как выбрал профессию, как ориентируется в таком бедламе вслепую. Но – слишком много вопросов.

– Здесь ничего нет, кроме одежды.

– Я купил ему компьютер, – сказал Симон. – Его тут нет?

– Не видать.

– Значит, там, в углу. Проверьте.

Джона пробрался через частокол подставок для микрофонов и воткнулся в низкий металлический столик, накрытый клетчатой скатертью. С полдюжины приборов, подключенных к одному и тому же перегруженному пилоту, мигали зелеными огоньками. Под пилотом обнаружился тонкий, пыльный планшет.

Он принес свою добычу Инигесу, и тот пояснил:

– Купил ему, чтобы он мог поискать работу, написать резюме. Не знаю, что в нем, это его личное.

– Я бы поискал номер, – попросил Джона.

– Не хочу, чтобы жена пришла и застала вас здесь. Забирайте его домой.

Джона помедлил:

– Вы уве…

– И не сообщайте мне, если что‑то обнаружите. Ничего не хочу знать. Позвоните, когда надумаете возвратить. «Кросс‑Бронкс студио», зарегистрированный телефонный номер. Сперва звоните.

– Обязательно.

Инигес двинулся обратно по лестнице:

– Дорогу найдете сами.

Джона сказал:

– А остальные вещи…

– Я разберусь с ними. Или вам что‑то нужно? Хотите рубашку?

– Нет, спасибо.

Наверху Инигес остановился, крупный торс подсвечен желтеющим светом.

– Можете все забрать, – сказал он. – Мне это в доме ни к чему.

Понедельник, 29 ноября 2004

Психиатрическое отделение для детей и подростков,

первая неделя практики

Взрослые болеют, детям нездоровится. У тридцатилетнего эпилепсия, у девятилетнего судорожная готовность БОЗ (Без Определенного Диагноза), как будто отсутствие ярлычка поможет отсрочить пожизненный приговор.

Имеется и практическая причина БОЗировать детей – слишком часто их симптомы не укладываются в диагностическую классификацию. И нигде эта проблема не ощущается так остро, как в педпсихе, где первым делом требуется отделить нормальную детскую неустойчивость от недуга. Все пятилетки малость психованные.

На пару с мягкосердечным психиатром Шерваном Сулеймани Джона обходил палаты, присутствовал на консультациях. В тот день все пациенты как на подбор были веселы, полны гениальных идей, передразнивали певучий персидский акцент доктора. В большинстве своем – Странные Детки Без Определенного Диагноза. Были и другие, кого такими сделала жизнь – домашнее насилие, грубое пренебрежение, – их фантазия словно рассыпалась на куски, и малыши взирали на Джону с ледяной жалостью, будто ему еще многое в жизни предстояло понять.

Одна из таких пациенток, щуплая шестилетняя обитательница испанского Гарлема, провела в больнице два дня, пока социальные службы решали, куда ее девать. Мать привела ее сюда, чтобы спасти от отца‑насильника, и тут же, в психиатрическом отделении, скончалась от сердечного приступа. Отец растворился в эфире, чему, в общем‑то, все были только рады.

Девочка все это время так рыдала, что открылось носовое кровотечение, и Джона попытался его остановить. Малышка грызла свои неровные косички, икала, дергала ногой.

– ДеШона? – заговорил с ней Сулеймани.

Девочка фыркнула, отодвинулась от студента:

– Хватит меня лапать.

Сулеймани знаком попросил Джону не обижаться. Джона кивнул, кинул окровавленные тампоны в мусор.

– Мы поговорили сегодня с твоей тетей, – сказал Сулеймани. – Она присмотрит за тобой какое‑то время.

От такого известия ДеШона разрыдалась еще горестнее.

– Не хочу ее, хочу мамочку!

– Конечно‑конечно, – сказал ей Сулеймани. – Знаю, тебе сейчас очень больно. Иногда помогает, когда выговоришься. Будь она сейчас здесь, что бы ты ей сказала?

Девочка вынула изо рта крысиный хвостик, деловито глянула на врача:

– Сказала бы: мать твою, сука!

В тот вечер Ланс вернулся домой с неправдоподобно темным загаром и с панеттоне в красивой коробке.

– Солярий, чувак. Вся Европа на нем помешалась. У графа прямо в подвале. Я там, наверное, по часу каждый день торчал. Как думаешь, не повредит моим репродуктивным способностям?

– Если бы!

Ланс протянул ему панеттоне:

– Традиционное угощение на Рождество, но в эпоху глобального туризма продается круглый год. ЕС санкционировал.

Изголодавшийся Джона принялся разворачивать бумажную упаковку.

– Как прошла поездка?

– Тупая трата времени. Курил и загорал, все дела.

– А как граф?

Ланс выковырнул изюмину из пирога, покачал ее на большом пальце, потом по‑жабьи вытянул длинный язык и слизнул вкусную крошку.

– Плохие зубы, хорошие костюмы. Собственная гондола. Дом примыкает к отелю, стоит прямо на Большом канале, отдельный выход через черный ход. Клево, так‑то. По утрам выходишь – все в тумане. Molto mysterioso.[26]