Психиатрия для непсихиатров 6 страница

– Больше всего меня удивляет, что ты поднимался по утрам.

– Там время на шесть часов опережает наше – я вроде как всегда жил по их расписанию, чувак. Когда у них девять утра, у нас три часа ночи. Выходит, я встаю, когда они… Черт, бессмыслица какая‑то получается. В общем, чувак, у меня был Джет Лэггище. Мы все втроем катались на его гондоле. Помнишь Зика из Альфа‑Сиг? С губами Стивена Тайлера? Гондольер – точная его копия. Жуть берет. – Ланс скривился и оттолкнул от себя пирог. – Но должен сказать, таких откровенных каникул у меня еще не было.

Джона молча приподнял брови.

– Старый дом, чувак. Стены… Я слышал, как они этим занимались. Всю долбаную ночь. Фоновый звук – вся съемка к чертям. Придется делать дубляж.

– «Эдип‑царь».

– Мы с мамой близки, но это кошмар. И у них, кажется, было втроем. Однажды утром я вышел погулять часов так в шесть. Когда у нас полдень. Или… неважно. Суть в том, когда я вернулся, навстречу мне по лестнице такая телка, волосы все фрррр, одета в норковую шубу, а под ней, я так понимаю, ничего и нет.

– Отпад.

– Неважно. – Ланс пожал плечами. – Он приедет на Рождество.

Под этой равнодушной маской Джона различал горечь и что‑то вроде пуританского праведного гнева, но не хотел без спроса вторгаться в эту сферу. Он просто кивнул.

Они помолчали. Наконец, словно впервые это заметив, Ланс подошел к груде мебели, заблокировавшей пожарный выход.

– Баррикады, как в «Отверженных». Что за хренация?

Джона вздохнул:

– Погоди распаковываться.

Он рассказал Лансу всю историю, завершив словами:

– Здесь оставаться небезопасно. Я позвонил Вику, съеду к нему.

– Вот бред так бред.

– И не говори.

– Собираешься сдаться властям?

– И что я им скажу?

Ланс призадумался:

– Верно. DVD все еще у тебя?

Джона взял диск со стола.

– Звук приглуши заранее, – предупредил он.

На экране пошел снег. Проигрыватель испустил неприятный, кашляющий звук и выплюнул диск, далеко высунув свой круглый язык.

ОШИБКА диск неопознан

возможно, он загрязнен или поврежден

(СООБЩЕНИЕ 7.9)

Джона перевернул диск, хотел подуть на нижнюю его сторону, но увидел, что поверхность сделалась серой, как туча. Он потер ее подолом рубашки – тщетно.

– Когда я его вынимал, он был красный.

Джона протянул диск Лансу, тот осмотрел его и сказал:

– Самоуничтожающийся диск. Портится под воздействием кислорода.

Джона почувствовал, как от лица отхлынула кровь.

– Восстановить можно?

– Насколько я знаю, никак.

Они постояли, глядя на бесполезный кусок пластмассы.

Джона сказал:

– Бери свою сумку.

Перед уходом Джона приклеил на дверь записку для Ив, сообщил ей, что на несколько дней уезжает из города, извинился, что не оправдал ее доверия, и вновь выразил желание закончить их отношения миром. Он особо не рассчитывал чего‑то добиться этим потоком банальностей, но хоть дверь взламывать не станет.

Ланс охотно помогал ему:

– Надо вовремя принять меры. И чтоб копы не устроили у нас обыск. Там наберется на уголовное преступление.

Они расстались на Юнион‑сквер: Ланс отправился в Парк‑Слоуп к Руби, а Джона, груженный книгами, одеждой, своим ноутбуком и ноутбуком Рэймонда Инигеса, побрел на окраину. Он наугад пересаживался с электрички на электричку, с автобуса на автобус и так добрался до Коламбус‑Серкл, где погрузился в роскошные недра центра Тайм‑Уорнер. Отдел здоровой пищи битком забит новыми яппи, вожделеющими дорогостоящей естественности. Запах выдержанного сыра – прекрасный фон для ароматов мокрого кашемира и резиновой обуви. Джона внимательно изучил фонтины и пармезаны и голубые сыры из овечьего молока (сыр голубой, сыр голубой, напевал кто‑то в его голове), а в итоге выбрал помело и встал в очередь примерно из полусотни покупателей. Утром впервые выпал снег, и хотя тут же растаял, народ выглядел по‑зимнему подавленным.

С фруктом в руках Джона поднялся на второй этаж, онемевшими красными пальцами очистил его, поглядывая то на часы, то через плечо. За витриной деловитыми пчелками проносились такси, проглатывали на лету пешеходов. Ветер раскачивал уличную рекламу, вырывал газету у горожан, спешащих в подземку.

Собравшись с духом, Джона вынырнул на улицу, под удар стихий, двинулся к северу по Сентрал‑парк‑Уэст, пока не отловил такси. Попросил ехать в общежитие HUM самым длинным путем, какой только смог придумать.

На второй этаж общежития он поднялся в девять тридцать, дорога заняла два часа сорок шесть минут. Он уронил свое добро возле футона. Все тихо: Вик с Майком отлучились, дверь Катлера закрыта, свет не горит.

Прошлой ночью, когда Джона еще у себя в квартире попытался включить ноутбук Рэймонда, тот отказался работать. Он предоставил ему целый день заряжаться, а сейчас вытащил из рюкзака и снова попытался включить. Запускалась машинка долго, ругнулась антивирусная программа, которую давненько не обновляли. Потом выскочила заставка с Дереком Джетером, натянулись полоски формы, когда бейсболист потянулся к мячу, и мяч тоже вытянулся эллипсом в движении. За исключением этой попытки придать компьютеру что‑то личное, Рэймонд, похоже, в него особо и не заглядывал, да и насчет картинки Джона сомневался, Рэймонд ли ее установил.

Кого Симон Инигес пытался обмануть? Его брат не удержался на должности тренера в старшей школе. Вообразить, что он будет общаться по Интернету, собирать информацию, может, свой сайт откроет? Трогательно и тщетно, все равно что подарить беговые кроссовки паралитику. Мягко и влажно лопнуло что‑то внутри: он убил не просто человека – убил чей‑то талисман безнадежности.

А что видят люди, когда смотрят на него самого? Что он для них? Черпают ли у него силу друзья? Его родители? Джордж? Вряд ли. Скорее жалеют, как пожалела и та девочка с крысиными хвостиками, ДеШона. Прожил в этом мире двадцать шесть лет, а жесткости не научился.

Компьютер заверещал, замигал, требуя обновить антивирус. Обновить сейчас или напомнить через четырнадцать дней?

ОТМЕНА

ОТМЕНА

ОТМЕНА

ОТМЕНА

Час или около того он копался в ноутбуке. Сайты, на которые заходил Рэймонд, – как Джона и думал: «Спорт иллюстрейтед», MLB.com, погода, порнография. В браузере – бесполезное месиво.

Почта первым делом запросила пароль. Джона попробовал «янкиз», «джетер», оба слова в разных последовательностях, добавлял цифры, точки, ошибки. Попробовал ньюйорк, бомберы, штайнбреннер; бостонхрен и хреносокс и, уже отчаиваясь, – миккимантл и лугериг. Наконец он вбил имя «Симон», и программа ожила, сообщив об ошибке: сеть не найдена.

Зато в архиве полным‑полно писем. Джона развернул первое, от июля 2003. Провайдер приветствовал Рэймонда, подтвердил его имя пользователя и повторял условия соглашения на случай, если пользователь не прочел их с первого раза.

Затем на протяжении нескольких месяцев в почте скапливалась тупая реклама с названиями, позволявшими проскочить через фильтр для спама: Неожиданный Х. Маккензи и Пропеллер И. Дешифровый. Сулили по дешевке виагру, ты снесешь стены своим МОГУЧИМ ЖЕЗЛОМ. Время от времени брату писал Симон: разумный совет, спрятанный посреди легкой болтовни. Погода и спорт. Джона узнал тон, таким тоном он сам разговаривал с Ханной, – фривольный и в то же время осмотрительный оптимизм, не возбуждаемся от успехов, неудачу считаем ни за что.

На эти письма Рэймонд не отвечал.

В октябре 2003 года появился новый корреспондент. Сперва Джона пропустил его, принял за такой же спам. Но в январе послания резко участились. Кто‑то под ником Первая Леди решил всерьез заняться Рэймондом. Джона вернулся к первому письму.

Дорогой Рэймонд Инигес

Рада была познакомиться. У вас красивые руки.

Нежно

Ив Жжонс

Джона перечитал несколько раз, ища намека на то, чему суждено случиться.

Рада была познакомиться.

Так просто. До слез.

У вас красивые руки.

Она знала. Угадывала подавленный гнев.

Все началось с комплиментов мужским рукам.

Через три недели – длинное письмо с намеками на события, в которых Джона не разбирался. На этот раз Рэймонд ответил:

Спасибо ты мне тоже нравишся

Эти редкие сперва письма быстро переросли в послания эпических масштабов, скорее монолог, чем переписка. Пропорции ее текстов и ответов Рэймонда росли в геометрической прогрессии: в пятнадцать раз больше, в сто пятьдесят раз больше, тысяча многосложных слов на каждое его обкусанное словечко, горящие и взрывающиеся суперновые звезды языка. Какой смысл мог уловить в этом потоке Рэймонд? Джона, с весьма развитыми навыками чтения, и то еле‑еле продирался сквозь сплошные заросли эпитетов и аллюзий. На десять плотных страниц – одинокое да или нет Рэймонда, на какой, собственно, вопрос он так отвечал? На: Некоторые полагают – и по этому вопросу я готова признать себя агностиком, – что дуализм (внутренняя непостижимость/универсальная понятность Страшного) телесных ощущений превращает их в своего рода экфрастическую фиксацию, в которой первичная потребность сталкивается с вездесущим и общеприменимым, однако непостижимым бытием (прежде это выражалось в религии, преклонении перед Богом), ведь это чувство никогда не исчезало вполне, даже в наш богоборческий век, но сублимировалось (во многих случаях растворялось психически до патологических состояний), а этот порыв принимает форму Интеллектуального поиска (квантовая физика, подлинный автор трагедий Шекспира) или Обреченной идеологической борьбы (с глобальным потеплением, например), хотя, с моей точки зрения, каждому лучше держаться того, что он может реально взять в руки, – это Рэймонд подтверждал своим «да»? Или соглашался, что да, ему нравится, когда я трогаю тебя там.

Несколько месяцев подряд она посылала ему с полдюжины диссертаций в день. В конце февраля, как раз перед тем, как Рэймонд устроил скандал в «Биконе», Ив вдруг сделалась краткой, письма съежились до двух‑трех строчек, небольших, но странных поручений Рэймонду. Опять же все начиналось достаточно невинно.

В следующий раз, когда поедешь в метро, придержи двери, пока кто‑нибудь не рассердится.

Или:

Выбрось мусор в Черепаший пруд.

Или:

Я была бы в восторге, была бы так счастлива, если бы ты принес мне мертвого голубя.

Вскоре ее требования сделались более дерзкими и, что особенно пугало, более конкретными:

Если ты любишь меня, Рэймонд, ты нальешь чернил в шампунь Джерри.

Я хочу, чтобы ты пошел в порт, спустился вниз на автовокзал, где все ждут автобусов, зашел в женский туалет и разбил там зеркало плотницким молотком. Принеси мне в кармане осколок.

Сколько таких поручений он выполнил? Иногда ее письма выражали благодарность – не называя сам акт – и довольно расплывчато намекали на сексуальную награду; больше было посланий, обрушивавших на Рэймонда неудовольствие: опять он ее подвел. Он долго не подчинялся, слабенькое Сверх‑Я все же вело борьбу. Сценарий был Джоне знаком до боли. Он оказался лучшим актером, но роль все та же, и он с грустью видел свое родство с тем, кого убил.

О, порой у нас с ним все отлично получалось, у меня с Рэймондом. Не так, как у нас с тобой: отсутствовала интеллектуальная сторона. Но все же достаточно, чтобы пробудить у женщины настоящий аппетит.

Он читал дальше, предвидя – хотел бы не предвидеть, – к чему все это ведет.

Вся эта чепуха, поцарапай машину ключом, укради в магазине зажигалку, напугай туриста, плюнув ему на рубашку, – она испытывала, прикидывала, готов ли мужчина к тому, что ей на самом деле от него требовалось. Скоро предъявит счет, догадывался Джона.

В мае она прислала ему короткое письмо, в теме «Стихи для Рэймонда»

Люблю я боль

Ты мой король

Спасибо, сын,

Ты такой один.

Джона поставил ноутбук, поднялся, высунул голову в окно, вдохнул холодный воздух на высоте девятого этажа.

Он читал два часа подряд; машинка свистела с надрывом, встроенный вентилятор натужно вращался. Джона собирался вернуться к своей работе, но тут в замочной скважине скрежетнул ключ. Джона поспешно закрыл ноут и отворил дверь.

На нечесаных, стоящих торчком волосах Вика собрался снег – человек‑щетка для бритья. Одежда смята, лицо слегка опухло. Под мышкой пакет с продуктами. Джона помог ему разгрузиться.

– Я оставил тебе полотенца, – сказал Вик.

– Спасибо. Как акушерство?

– Бабий клуб. У тебя сейчас что? Психо?

Джона кивнул.

– Небось нравится, – заметил Вик.

– Интересно. Мне предстоит три недели заниматься одним случаем. Той девочкой.

Вик кивнул. Вид у него был усталый, Джона извинился, что мешает ему лечь спать.

– Я разберу продукты, – предложил он.

– Ладно. – Вик зевнул. – В пять на дежурство.

– Черт. Шуруй в постель.

– Ты нормально устроился?

– Все хорошо. – Он заранее попросил прибежища на пару недель – невозмутимого Вика не стыдно было попросить и о таком одолжении, пусть оно и причиняло хозяевам некоторые неудобства. – Давайте, пока я тут, я буду покупать все, что понадобится.

– Нет нужды.

Настаивать значило обидеть гостеприимного хозяина. Джона поблагодарил и пожелал ему спокойной ночи.

Когда в щелке под дверью комнаты Вика померк свет, Джона вернулся к компьютеру дочитывать письма Первой Леди. Больше ничего важного не нашел и готов был уже сдаться, когда ему пришла в голову еще одна мысль.

Для осуществления этой идеи компьютер Рэймонда, не имевший выхода в Интернет, был бесполезен. Джона открыл собственный ноут, подключился к местной беспроводной сети и поискал адрес Первой Леди. Наткнулся на нее в блогах. Десятки линков потянулись через монитор, все сходившиеся на блоге с адресом alt.rec.pain.

Большинство записей принадлежало самой Первой Леди, хотя появлялись и отдельные чудаки, анонимы или с подложными адресами. Нежелание раскрывать свое настоящее имя нисколько не удивляло, учитывая, что эти записи все до одной были непристойны: мужчины просили Госпожу Первую Леди наказать их, выпороть и тому подобное. Одному такому ухажеру Ив ответила:

Вы заблуждаетесь. Мой интерес – сугубо эстетический. Существует множество сайтов, на которых вы можете дать волю свой тупой копрофилической фантазии, не нарушая ход моих мыслей.

И прошу вас не писать сюда, если вы не владеете орфографией, грамматикой и пунктуацией. Ваше невежество способно превратить церковь в цирк.

В другом посте, пересыпанном цитатами из Арто и Бхагаватгиты, Ив отвергала «жалкое болеутоляющее», то есть «стандартное связывание», выдумки «мейнстримеров» казались ей «пресными». Как в рекламе колы, – писала она. – Только настоящее.

Настоящее – это боль? Смерть? Пока что Джона не мог разобраться. По киберпространству разносилась та же страшная бессвязность, какой был забит ящик Рэймонда. Что‑то животное; маньяк, воющий в аэродинамическую трубу. Но одно объявление привлекло внимание:

Треб. видео. Плачу $$$.

Он щелкнул, открывая ее ответ:

Напишите свой номер телефона, и мы обсудим это лично.

БУДЕМ НАДЕЯТЬСЯ, ОНА НЕ УЗНАЕТ «ПОЧЕРК». Он вбил текст:

Дорогая Первая Леди,

Ваш проект очаровал меня. Что вы творите в последнее время? Я бы хотел посмотреть видеозаписи вашего творчества. Не могу дать вам свой телефон, потому что может ответить жена. Я могу послать вам чек. Какие у вас расценки? Прошу прислать мне ваш номер телефона или адрес.

Спасибо,

Сэм Х.

Страница 3 «Руководства для студентов третьего года обучения».

«Ваши отношения с пациентом не заканчиваются с его или ее выпиской из больницы. Непрерывное попечение, закрепленное в уставе Американской медицинской ассоциации (Н‑140.975,5), остается высшей обязанностью врачей, особенно тех, кто работает с непривилегированными слоями населения, для которых недоступны многие лекарства и здоровый образ жизни.

Традиционно, в силу особенностей практики третьего года обучения, студенты наблюдают пациента лишь во время его пребывания в больнице. Из‑за этого возникают трудности с формированием постоянных отношений. Для решения этой проблемы HUM развивает инициативу надомных визитов, благодаря чему практикант сможет проследить за судьбой пациента за пределами стационарного лечения. Рекомендуем вам рассматривать эту программу как возможность укрепить ваши связи не только с конкретным человеком, но и с населением, среди которого вам предстоит работать».

Пятница, 3 декабря 2004

Отделение детской и юношеской психиатрии,

первая неделя практики

Программа надомного посещения – любимое детище медицинского департамента. Практиканты будут сопровождать врачей при посещении больных на дому, заботясь о том, чтобы тяжело больные, одинокие, забытые миром не позабыли о самих себе, о своих таблетках и диете. В психиатрическом отделении внедрением этой программы занимался Сулеймани, и утром в пятницу Джона отправился пешком вместе с ним и соцработником, которая занималась делом ДеШоны Барнсворт. Ослепительная улыбка Иветты Уилтерн ярко высвечивала усталые морщинки на ее тонкой коричневой коже.

– Уже три дня пытаюсь связаться с ее тетей. В это время ДеШона должна возвращаться из школы. Хотя, боюсь, ее и в этом году не отдали.

– И в этом – и в прошлом тоже? – уточнил Джона.

– Никогда не ходила.

Они шли на север. Из квартала в квартал местность деградировала, на смену индийским закусочным пришли дешевые высокохолестериновые забегаловки известной сети, вместо химчисток – ломбарды. В забитых канавах тает снег, кое‑где видны отпечатки от пивных ящиков. Проехал фургон, подвеска гремит, вода из‑под колес веером на тротуар. Они миновали квартал, где все заведения сплошь были погребальные конторы, и, свернув на восток к реке, столкнулись с пронзительным ветром. Над мертвыми стройками хлопал брезент.

Иветта заговорила:

– В этих местах я навещала подопечную в июне, в ту жарищу мусор недели две отсюда не вывозили.

Они пересекли двор, Иветта потянула на себя сломанную дверь подъезда.

Джона думал, что после гастроэнтерологии его никакой запах не проймет, – и ошибался. Моча, прокисший сыр готовых закусок, плесень телефонного справочника. Как будто его запихнули в портативный унитаз. Вспомнилось, как Эрих принюхивается к вину: вызывает ассоциации с фруктами и домашней птицей. Вонь в доме ДеШоны вызывала ассоциации с отчаянием и нищетой.

Капля из щели на потолке гвоздем впилась в шею. Джона потряс головой, словно отряхивающийся пес.

Сулеймани подал голос в ожидании лифта:

– Медленный.

– Он не звонит, – пояснила Иветта. – Смотреть надо, не то полчаса тут проторчишь.

– Можно пешком.

– Семнадцатый этаж.

Неисправимый оптимист Сулеймани ответил:

– Зарядка мне на пользу.

Джона вслух поинтересовался, как прошли похороны матери ДеШоны.

– Я спрошу у тети.

– Как ее зовут? – уточнил Сулеймани.

– Вероника Хатчинс, – прочла Иветта в блокноте на пружине. – Сестра матери ДеШоны. Трое своих детей, работает на Лексингтон в оптовом складе косметики. Я звонила ее боссу, но она не перезванивает.

– Нам точно откроют?

– Скоро выясним.

Приполз лифт, они набились в покрытую шрамами коробку с «деревянными» панелями, где вонь была еще гуще.

Коридор на пути к квартире 20N‑1 запущенный, грязный. Коврики у дверей прижились с позапрошлого десятилетия. Под распределительным щитом банки с краской.

– Ремонт? – поинтересовался Сулеймани.

Про себя Джона решил, что эти банки могут означать что угодно.

Заставка дневного ток‑шоу выла, заглушая дверной звонок.

– По крайней мере, на этой работе костяшки можно укрепить, – заметила Иветта, колотя согнутыми пальцами в дверь.

Открыла девушка лет шестнадцати, с глазами лани. Длинноногая, в обтягивающих джинсах и мохнатых желтых носках, которые так и ходили ходуном: девушка все время шевелила пальцами ног, нервный тик. К бедру она прижимала тощего, сморщенного младенца. За ее спиной темнела квартира.

– Да‑а? – спросила девушка.

– Вероника Хатчинс дома? – заговорила Иветта.

– Нет. – Девушка перебросила свой груз на другое бедро, взметнулась в воздух скрюченная ручка.

– Мы из больницы Верхнего Манхэттена, – пояснил Сулеймани. – Заглянули узнать, как поживает ДеШона.

Девушка выпятила губу:

– Ее тут нет.

– Разрешите спросить, кем вы ей приходитесь.

– Разрешаю, спрашивайте.

Иветта улыбнулась:

– Вы – дочка Вероники?

Младенец захныкал, девушка шикнула на него.

– Да‑а, и че?

– ДеШона ходила сегодня в школу? – осведомился Сулеймани.

Девушка только плечами пожала.

– Передадите это маме? – попросила Иветта.

Девушка смяла визитку и сунула ее в карман, где ненужная бумажка пролежит – подумал Джона – долго, долго.

– Вы из социальной службы? – спросила девушка. – У нас проблема.

Она развернулась и пошла в дом, видимо полагая, что все последуют за ней.

– Вот, смотрите.

Главным источником света в квартире служил телевизор, лил голубизну на пол, где валялось с десяток солдатиков – любым из них младенец может подавиться, – они как будто плыли между ножек двух пластмассовых стульев. В углу навалены выпотрошенные подушки. Периферическим зрением Джона поймал движение, словно шевельнулась сама темнота, – тараканы.

– Смотрите.

У порога кухни из‑под пола просачивалась какая‑то зеленоватая субстанция.

– Что это? – удивился Сулеймани.

Девушка взглядом ответила ему: А я почем знаю, на хрен?

– Давно это у вас? – спросила Иветта.

Девушка в задумчивости пожевала язык:

– С каждым днем прибывает.

– С управляющим говорили?

Девушка фыркнула.

Иветта сказала:

– Я позвоню в жилищный отдел.

– Оно живое, – заявила девушка. Развернувшись всем телом к гостям, она повторила: – Ведь живое, правда? – И громко заплакала.

Никто из них троих не знал, что делать. Джона поглядывал на Сулеймани, тот на Иветту, а Иветта ласково взяла девушку за руку и отвела в дальнюю комнату. Дверь за ними закрылась.

Джона так и стоял на пороге кухни, не ведая, куда себя девать, пересчитывая трещины на потолке. Сулеймани отошел к окну, выглянул сквозь подранные занавески. Затем посмотрел себе под ноги, на груду подушек, щелкнул неодобрительно языком. Обернув руку платком, пошарил среди подушек, вытащил маленькую, в разводах, стеклянную трубку с обгорелыми краями. Вздохнул, завернул свою добычу в платок и спрятал в карман.

С детской площадки открывался штрихованный и сумбурный вид на пересечение Рузвельтовского шоссе с Трибороу. Почти все оборудование порушено или украдено, уцелела только длинная перекладина качелей. Там и сидела ДеШона, жуя собственные волосы и тихо напевая. В тонкой джинсовой куртке и брючках на полтона темнее она как будто не ощущала холода. Не заметила и приближения взрослых, пока Сулеймани не предупредил ее свистом. Тогда девочка вскинула голову, и сосредоточенное выражение на ее лице сменилось скукой.

– Привет, ДеШона, – обратилась к ней Иветта. – Ты меня помнишь?

Девочка кивнула.

– Одна гуляешь?

– Ага.

– А куда пошла тетя Вероника?

– Не знаю. – Она пнула носком землю.

– Она разрешила тебе выйти во двор и погулять?

Девочка пожала плечами.

– Тебе не холодно? – встревожился Джона.

– Ага.

– Ты бы пошла в дом, – посоветовал Джона. – А то голова замерзнет и отвалится.

ДеШона слегка улыбнулась.

– Пошли наверх, – подхватила Иветта.

Девочка покачала головой.

– Ну, лично я пошел, – заявил Джона. – Я тут полиловею.

За такое словцо его удостоили хихиканьем.

Иветта сказала:

– Я отведу ее в дом. Мне все равно придется дожидаться тетю, а вам незачем тратить время.

– Других дел у нас не имеется, – возразил Сулеймани.

Они уговорили девочку вернуться вместе с ними. В лифте она застенчиво потянулась к руке Джоны.

– Воняет как дерьмо, – сказала она.

– Согласна, – кивнула Иветта.

На этот раз стучать пришлось вдвое дольше, прежде чем кузина ДеШоны открыла дверь. От младенца она успела избавиться, но все еще кренилась набок, словно ее тело раз и навсегда застыло в такой позе. Девица сразу же принялась орать на ДеШону за то, что та ушла без спроса:

– Вечно ты убегаешь!

Иветта вмешалась, переключила внимание девушки на зеленую слизь возле кухни, а Сулеймани и Джона пристроились с ДеШоной в комнате, где она жила с двоюродными сестрами и малышом, которого, как она с гордостью сообщила, звали Маркиз. Сулеймани расспрашивал, сильно ли она горюет по матери, и как ей живется с тетей, и не собирается ли она записаться в школу. Девочка обнимала вытертого плюшевого мишку, жевала волосы, в глаза врачу не глядела. Изредка бросала взгляд на Джону и краешком губ отвечала на его улыбку.

Несколько минут спустя Сулеймани извинился и вышел в туалет. Поняв, что от вопросов девочка лишь замыкается в себе, Джона предпочел молчать. Они сидели тихо, слушая, как ворочается в одеялах крошка Маркиз.

– Он милый, – сказала девочка и потрогала маленький носик. – Я тоже хочу малыша.

Представив себе, как детское безгрудое тело пухнет в беременности, Джона чуть не блеванул.

Сулеймани вернулся и объявил, что им пора. ДеШона снова уставилась в пол и не ответила, когда психиатр напомнил ей, что она может звонить ему в любое время.

Иветта осталась пообщаться с юной матерью по имени Адия, а Джона и Сулеймани побрели на юг по Третьей авеню. Доктор похвалил Джону за умение слушать.

– Это дар, – разливался Сулеймани. – Некоторые люди сразу же вызывают доверие.

Возле Сотой улицы он пожал Джоне руку и пошел к больничной парковке. Джона двинулся дальше на юг, миновал Исламский культурный центр с проступившей на куполе ярь‑медянкой, с нависающим над улицей минаретом. Закутанная женщина и мужчина в белой, до полу, рубахе ждали автобуса.

Каждый день этой недели он выбирал разные маршруты, путь из больницы в общежитие – всего‑то два квартала – растягивался в нелепые многочасовые походы. Сейчас он дошел до Восемьдесят шестой, обитель безголовых, в блестках, манекенов, рекламирующих переливающееся флуоресцентным светом руно. В «Стробери» служащий давил на щеке прыщ. Джона свернул в «Барнс и Нобл», порылся в журналах – уютно, прямо как дома. Но довольно уж, решился он. Вышел, прошел еще один квартал на запад, потом по‑заячьи сдвоил след.

И увидел ее на другой стороне улицы.

Увидел только волосы – она пряталась за газетным киоском. Но он ее узнал.

Он вбежал в метро, запрыгнул в электричку от центра. Через остановку вышел, хотел пересесть и вернуться в центр. Передумал: она могла заметить, что он спрятался в метро, села в следующий поезд и едет за ним. Или так и ждет на 86‑й. Кто угадает? Она способна на все.

ТРИ ЧАСА СПУСТЯ ОН ДОБРАЛСЯ ДО ОБЩЕЖИТИЯ.

В воскресенье Джона проверил ящик, адрес которого использовал для общения с Первой Леди, и обнаружил девять новых сообщений, восемь из них – спам. Девятое:

Дорогой Сэм,

Мне весьма лестно было узнать о вашем интересе к моей работе, и я буду рада подробнее обсудить ее с вами. Поскольку я предпочитаю не разглашать свой номер телефона, я готова встретиться с вами в каком‑либо общественном месте, если вы проживаете в окрестностях Нью‑Йорка.

В качестве предостережения должна вас уведомить, что произведения моего творчества и копии с них стоят недешево, ибо от приобретающего требуется глубокое понимание и преданность. Тем не менее на каждую цену есть свой покупатель, и, возможно, именно вы и есть он.

ПЛ

Джона торопливо вбил ответ:

Дорогая Первая Леди,

Я живу во Флориде, но как удачно, я сейчас в Нью‑Йорке по делам. Все дни на переговорах, освобожусь во вторник к семи часам.

Назовите место, и я примчусь.

Не слишком ли он поспешил? Вдруг она проверит почту лишь в среду и решит, что он уже уехал из города, – ищи потом предлог, чтобы вновь «появиться» в Нью‑Йорке.

Но через шесть часов и три минуты он получил ответ:

Ждите меня у входа в музей «Метрополитен» в четверть восьмого. Я приду в красной куртке.

Вторник, 7 декабря 2004

Отделение психиатрии детей и подростков, вторая

неделя практики

Толпы, собиравшиеся на ступенях «Метрополитена» в более теплый сезон, давно уже рассеялись, лишив Джону удобного прикрытия. Пришлось наблюдать издали, как Ив подходит; красная куртка на белых ступенях – что винное пятно на гостиничных простынях. Она вроде бы не удивилась отсутствию Сэма, подождала пять минут и ушла.