Цейтлин С.Н. 1 страница

Москва, 2004

УДК 82(1-87) ББК. 8.5(7США) Я 51

Irvin D. Yalom

LYING ON THE COUCH

Basic Books

Перевод с английского М. Будыниной Оформление художника Е. Прудниковой

Ялом И.

Я 51 Лжец на кушетке / Пер. с англ. М. Будыниной. — М.: Изд-во Эксмо, 2004. — 480 с. — (Практическая психотерапия).

ISBN 5-699-08138-0

Роман Ирвина Ялома «Лжец на кушетке» — удивительное сочетание психологической проницательности и восхитительно живого воображения, облеченное в яркий и изящный язык прозы. Изменив давней привычке рассказывать читателю о внутреннем мире и сокровенных переживаниях своих пациентов, доктор Ялом обращается к другим участникам психотерапевтических от­ношений — к самим терапевтам. Их истории рассказаны с удиви -тельной теплотой и беспощадной откровенностью. Обратившись к работе доктора Ялома, читатель, как всегда, найдет здесь интригующий сюжет, потрясающие открытия, проницательный и бес­пристрастный взгляд на терапевтическую работу. Ялом показыва­ет изнанку терапевтического процесса, позволяет читателю вку­сить запретный плод и узнать, о чем же на самом деле думают психотерапевты во время сеансов. Книга Ялома — прекрасная смотровая площадка, с которой ясно видно, какие страсти владеют участниками психотерапевтического процесса.

УДК 82(1-87) ББК 8.5(7США)

© 1996 by Irvin D. Yalom Published by Basic Books,

A Division of HarperCollins Publishers, Inc. © Оформление. Е. Прудникова, 2004 ISBN 5-699-08138-0 © OOO «Издательство «Эксмо», 2004

Будущему — Лили, Алану, Леноре, Джейсону.

Пусть ваши жизни будут наполнены чудом.

Пролог

Эрнесту нравилось быть психотерапевтом. День за днем пациенты открывали ему самые сокровенные тайники сво­ей жизни. День за днем он успокаивал их, утешал их, про­гонял отчаяние. А его за это обожали, холили и лелеяли. И платили ему, не без этого. Хотя Эрнест часто думал, что, не нуждайся он в деньгах, он бы занимался психотерапией на благотворительных началах.

Счастлив тот, кто любит свою работу. Эрнест, разуме­ется, понимал, что ему повезло. Более того, он понимал, что на него снизошло благословение. Он нашел свое призвание и мог со всей уверенностью заявить, что находится именно там, где должен быть, — на пике своего таланта, интере­сов, страстей.

Эрнест не был религиозным человеком. Но каждое утро, когда он открывал регистрационную книгу и видел имена восьми-девяти дорогих его сердцу людей, с которы­ми ему предстояло провести этот день, его охватывало чув­ство, назвать которое он мог лишь религиозным. В такие мо­менты его охватывало непреодолимое желание рассыпаться в благодарностях — кому-то, чему-то, что привело его на верный путь.

Бывало, по утрам, вглядываясь в небеса над Сакрамен­то-стрит, в утренний туман, он представлял, как в невер­ном свете утра перед ним проходят его предшественники-психотерапевты.

«Спасибо, спасибо вам», — прошептал бы он. Он бла­годарил их всех — всех целителей, врачующих отчаяние. В первую очередь — прародителей, чьи неземные силуэты были едва различимы: Иисус, Будда, Сократ. Далее —

чуть более отчетливые образы отцов-основателей: Ницше, Кьеркегор, Фрейд, Юнг. Ближе — старшее поколение те­рапевтов: Адлер, Хорни, Салливан, Фромм и милое улыб­чивое лицо Шандора Ференци.

Несколько лет назад они откликнулись на его отчаян­ную мольбу, когда после практики в лечебнице он повел себя как любой полный амбиций молодой нейропсихиатр и занялся нейрохимическими исследованиями, обещавшими большое будущее и море возможностей для личностного роста. Прародители знали, что он сбился с пути. Его место было не в научной лаборатории. И не на раздаче лекарств в психофармакологии.

Они послали к нему вестника — забавного, курьезно­го посланника власти, — чтобы вернуть его на предназна-ченый ему путь. До этого дня Эрнест не знал, почему он решил посвятить себя психотерапии. Но он помнил, когда принял это решение. Он помнил этот день со всей ясностью. Прекрасно помнил он и посланника. Это был Сеймур Трот-тер, человек, которого он видел лишь однажды, но который изменил его жизнь раз и навсегда.

Шесть лет назад председатель кафедры назначил Эр­неста на прохождение практики в Стэнфордском комитете этики клинической медицины, и первым дисциплинарным иском, с которым ему пришлось работать, было дело док­тора Троттера. Сеймур Троттер был патриархом психиатрии и бывшим президентом психиатрической ассоциации семи­десяти одного года от роду. Он был обвинен в сексуальных домогательствах к своей тридцатидвухлетней пациентке.

В то время Эрнест был помощником профессора, четы­ре года назад закончившим учебную практику в лечебнице. У него была постоянная работа в сфере нейрохимических исследований — и ни малейшего представления о мире психотерапии. Именно поэтому он не понимал, почему именно ему поручили работать с этим случаем, а произошло это именно потому, что никто другой за него не взялся бы: любой психотерапевт со стажем в Северной Каролине бла­гоговел перед Сеймуром Троттером — и боялся его.

В качестве места для проведения интервью Эрнест вы­брал строгий административный кабинет больницы и при­ложил все усилия к тому, чтобы выглядеть официально. В ожидании доктора Троттера он поглядывал на часы, перед ним лежала папка с иском, но он не открывал ее. Чтобы остаться беспристрастным, Эрнест решил беседо­вать с обвиняемым, не имея никакой исходной информа­ции, что позволило бы ему выслушать историю из его уст без каких бы то ни было предубеждений. Он ознакомится с содержанием этой папки позже и, если возникнет такая необходимость, назначит вторую встречу.

Он слышал стук, раздающийся в холле. Доктор Трот-тер слеп? Его никто об этом не предупреждал. Стук, сопро­вождаемый шарканьем, приближался. Эрнест встал и вы­шел в холл.

Нет, он не слеп. Калека. Доктор Троттер ковылял по коридору, неловко балансируя между двумя тростями. Со­гнувшись, он широко расставлял трости, держа их практи­чески на вытянутых руках. Его крепкие, сильные подбородок и скулы были в хорошей форме, но все остальное простран­ство было покрыто морщинами и старческими пятнами. Кожа на шее собралась в крупные складки, из ушей выби­вались пучки белой поросли. Но годы не могли взять свое — что-то юное, даже мальчишеское осталось в этом человеке. Что же это? Может, волосы — ежик густых седых во­лос — или одежда — синяя джинсовая куртка поверх бе­лого свитера с высоким горлом.

Знакомство прошло в дверях. Доктор Троттер сделал два нетвердых шага, вдруг вскинул свои трости, бешено за­вертелся и, словно по чистой случайности, спланировал прямо на свой стул.

«О-па! Что, удивился?»

Эрнест не мог позволить себе сойти с намеченного пути. «Доктор Троттер, вы понимаете, для чего нужно это интервью и почему я записываю его на пленку?»

«Я слышал, что руководство госпиталя собирается представить меня к награде как лучшего сотрудника месяца».

Эрнест не ответил. Он не отрываясь смотрел в его ог­ромные круглые очки.

«Простите, я знаю, что у вас есть работа и вам надо ее выполнять, но, когда размениваешь восьмой десяток, начи­наешь смеяться над такими вот удачными приколами. Да, на прошлой неделе пошел семьдесят второй год. А вам сколько лет, доктор?.. Я забыл, как вас зовут. Каждую ми­нуту, — произнес он, постучав себя по голове, — дюжины нейронов коры головного мозга вылетают наружу, словно дохнущие мухи. Самое забавное в этом то, что я опублико­вал четыре работы по болезни Альцгеймера — разумеется, уже не помню где, но в хороших журналах. Вы знали об

этом?»

Эрнест покачал головой.

«Итак, вы не знали, я забыл, так что мы с вами в одной лодке. Знаете, что самое классное в болезни Альцгеймера? Ваши новые знакомые оказываются вашими старыми дру­зьями, и вы сами можете класть себе подарки под елку».

Эрнеста все это раздражало, но он не смог сдержать

улыбку.

«Итак, ваше имя, возраст, мировоззренческая позиция?» «Доктор Эрнест Лэш, а остальное, доктор Троттер, ско­рее всего на данный момент к делу не относится. Нам сегод­ня предстоит много работы».

«Моему сыну сорок. Вы не старше его. Я знаю, что вы выпускник Стэнфорда. Слышал, в прошлом году у вас бы­ли серьезные выступления. Вы хорошо справились. Очень четкое изложение материала. Сейчас психофармакология на волне, не так ли? И как же вас сейчас учат психотера­пии? Вас вообще этому учат?»

Эрнест снял часы и положил их на стол. «Когда-ни­будь, в другой раз, я с радостью представлю вам копию стэн-фордского расписания, но сейчас, доктор Троттер, прошу вас, давайте приступим к делу. Пожалуй, лучше всего, если вы сами расскажете мне о миссис Феллини».

«Ладно, ладно, ладно. Вы хотите, чтобы я был серье­зен. Вы хотите, чтобы я рассказал вам свою историю. Са-

дись, паренек, и слушай мою историю. Начнем с начала. Было это года четыре назад — как минимум четыре года назад....Я потерял все свои записи об этой пациентке... что говорится об этом в вашей папке, когда это было? Что? Вы не читали материалы дела. Лень? Или пытаетесь избежать ненаучной непредвзятости?»

«Прошу вас, доктор Троттер, продолжайте».

«Первый принцип интервью — создать теплую атмо­сферу доверия. Вы справились с этой задачей настолько искусно, что теперь мне намного легче говорить с вами об этих болезненных и неприятных вещах. О, это вас трогает. Будьте поосторожнее со мной, доктор Лэш, я сорок лет чи­тал лица. У меня это очень хорошо получается. Но если вы больше не будете меня перебивать, я начну. Готовы?

Несколько лет назад — скажем, около четырех лет — женщина, Белль, вошла в мой кабинет, я бы даже сказал, втащила себя — или вволокла. Да, лучше так. Вволокла — есть такой глагол? Лет тридцать пять, из хорошей обеспе­ченной семьи — шведско-итальянской, — в депрессии, на улице лето, а она в блузке с длинными рукавами. Явно ре­зала себе вены, все запястья в порезах. Доктор Лэш, если летом человек носит одежду с длинными рукавами, трудный пациент, можете не сомневаться: перед вами любитель ре­зать вены или колоть наркотик. Привлекательная, с потря­сающей кожей, чарующие глаза, элегантно одетая. Насто­ящий класс, но на грани упадка.

Большой стаж саморазрушения. Сами понимаете: нар­котики, все попробовала, ничего не пропустила. Когда мы встретились впервые, она опять начала пить и колола геро­ин. Но так никогда и не привыкала к наркотикам по-насто­ящему. Как-то ей это удавалось — есть такие люди, — но она работала над этим. Не обошлось и без пищевого рас­стройства. В основном анорексия, но бывали и приступы булимической рвоты. Я уже говорил о том, что она резала вены, — все руки, запястья сплошь покрыты шрамами: ей нравилась боль, нравилась кровь, только в эти мгновения она чувствовала себя живой. Пациенты твердят об этом

постоянно. Полдюжины госпитализаций — краткосроч­ных, она выписывалась через пару дней. Вся больница ра­довалась, когда она выписывалась. Она была настоящим специалистом, гением прямо-таки по части беспорядков. Помните «Игры, в которые играют люди» Эрика Берна? Нет? Это, наверное, было до вас. Боже святый, я чув­ствую себя стариком. Хорошая штука — Берн был умный малый. Прочтите, такое не должно забываться.

Замужем, детей нет. Она не хотела их заводить, гово­рила, что этот мир — слишком жуткое и гадкое место, что­бы приводить сюда детей. Хороший муж, отвратительные отношения. Он очень хотел детей, из-за этого постоянно были стычки. Он был банкиром, занимался инвестициями, как и ее отец, вечно в разъездах. Через несколько лет се­мейной жизни его либидо умерло — или переключилось на зарабатывание денег: он хорошо зарабатывал, но ему ни­когда не удавалось сорвать по-настоящему большой куш, как ее отцу. Дела, дела, дела, спал с компьютером. Может, его он и трахал, кто знает. Но Белль он не трахал, это уж точно. По ее словам, он годами избегал ее. Может быть, потому, что злился из-за того, что у него не было детей. Труд­но сказать, на чем держался их брак. Он был воспитан в семье последователей «Христианской науки»1 и отказы­вался пройти курс семейной терапии или какой-либо дру­гой психотерапии. Но она говорила, что никогда по-насто­ящему не настаивала на этом. Посмотрим. Что еще? На­правляйте меня, доктор Лэш.

Предыдущие терапевты? Хорошо. Важный момент. Я всегда задаю этот вопрос в первые полчаса. Непрекра­щающийся курс терапии — или попытки терапевтического воздействия, — начавшийся еще в подростковом возрасте. Прошла через руки всех женевских терапевтов, ездила в Цюрих к психоаналитикам. Училась в американском кол­ледже, в Помоне, переходила от терапевта к терапевту,

Религиозная система, разработанная в США Мэри Бейкер Эдди (1821—1910). — Прим. ред.

причем с большинством из них дело ограничивалось един­ственным сеансом. На трех-четырех терапевтах она застре­вала по нескольку месяцев, но ни с кем не получалось ничего путного. Белль была — и остается — очень свободолюби­вой. Никто не может быть достойным ее или по крайней мере подходящим. У каждого терапевта находился какой-то недостаток: слишком формальный, слишком помпезный, слишком критичный, слишком снисходительный, слишком деловой, слишком холодный, слишком озабоченный диа­гностикой, слишком зависимый от стереотипов. Психиат­рическое воздействие? Психологическое тестирование? Поведенческие протоколы? Забудьте! Все это советуют, и всех она сразу же отбраковывала. Что еще?

Почему она выбрала меня? Замечательный вопрос, доктор Лэш. Конкретизирует беседу и ускоряет процесс. Мы скоро сделаем из вас психотерапевта. У меня было такое ощущение, еще когда я слышал ваши выступления. Хорошая голова, острый ум. Это было видно по тому, как вы преподносили материал. Но что мне понравилось боль­ше всего, так это то, как вы докладывали о случаях, с ко­торыми работали, особенно то, как вы позволяете пациен­там воздействовать на вас. Я увидел в вас полный набор нужных инстинктов. Как говорил Карл Роджерс, «не те­ряйте время на обучение терапевтов, лучше посвятите это время их отбору». Я всегда считал, что в этих словах боль­шая доля правды.

Итак, на чем я остановился? А, как она вышла на меня. Ее гинеколог, которого она обожала, в свое время был мо­им пациентом. Он сказал ей, что я правильный парень, не трепач и берусь за любые случаи. Она нашла меня в библи­отеке, и ей понравилась моя статья пятнадцатилетней дав­ности, в которой я рассматривал предложение Юнга отно­сительно изобретения нового терапевтического языка для каждого отдельного пациента. Знаете эту статью? Нет? «Журнал ортопсихиатрии». Я пришлю вам копию. Я за­шел даже дальше, чем Юнг. Я предложил изобретать но­вый вид терапии для каждого отдельного пациента, пред-

дожил со всей серьезностью относиться к идее уникальнос­ти каждого пациента и разрабатывать для каждого из них свой уникальный психотерапевтический метод.

Кофе? Да, я пожалуй, не откажусь. Черный. Благода­рю вас. Так что вот как она нашла меня. Доктор Лэш, сле­дующее, о чем вы должны меня спросить? Зачем? Именно. Именно об этом. Такой вопрос всегда надо задавать ново­му пациенту, если вы хотите, чтобы ваша работа была про­дуктивной. Ответ такой: опасные сексуальные выходки. Это понимала даже она сама. Она всегда вытворяла что-то подобное, но сейчас это начинало переходить все возмож­ные пределы. Представьте, на скоростном шоссе она при­страивалась рядом к грузовику или трейлеру — достаточно высокому для того, чтобы водитель мог видеть, что проис­ходит в салоне ее машины, — задирала юбку и мастурби­ровала — на скорости восемьдесят миль в час. Безумие. Потом она поворачивала, и, если водитель следовал за ней, она останавливалась, забиралась к нему в кабину и делала ему минет. Смертельный номер. И таких случаев тьма. Она настолько не контролировала себя, что, когда уставала, отправлялась в какой-нибудь низкопробный бар Сан-Хо­се, иногда там тусовались чикано, иногда черные, и снима­ла кого-нибудь. Она получала кайф от опасных ситуаций, когда ее окружали незнакомые мужчины, потенциальные насильники. Опасность исходила не только от мужчин, но и от проституток, которые приходили в бешенство оттого, что она занималась их делом и уводила их клиентуру. Они грозились убить ее, так что ей приходилось кочевать с од­ного места на другое. А СПИД, герпес, безопасный секс, презервативы? Как будто она ничего обо всем этом не слы­шала.

Так что приблизительно в таком состоянии была Белль, когда мы начали работать с ней. Представляете себе ситуа­цию? У вас есть какие-нибудь вопросы или мне можно про­должать? О'кей. Итак, каким-то образом во время первой нашей встречи я прошел все ее испытания. Она вернулась во второй раз и в третий, так что мы начали курс терапии, встречаясь по два, а иногда по три раза в неделю. Целый час

я самым подробным образом расспрашивал ее о работе с предыдущими терапевтами. Эта стратегия всегда очень по­лезна при работе с трудными пациентами, доктор Лэш. Уз­найте, как они ее лечили, и старайтесь не повторять их оши­бок. Выкиньте из головы эту чушь о том, что пациент не готов к терапевтическому воздействию! Это терапевтичес­кое воздействие не готово к пациенту. Но для того чтобы быть способным изобрести новую терапию для каждого пациента, вы должны быть смелым и креативным.

Белль Феллини не была тем пациентом, с которым можно было работать при помощи традиционных техник. Если бы я продолжил играть свою нормальную професси­ональную роль: собирал информацию, рефлексировал, эм-патировал, интерпретировал... пф! Она бы сбежала. По­верьте мне. Sayonara1. Auf Wiedersehen2. Именно так за­канчивались ее отношения со всеми терапевтами, которые ей попадались, причем многие из них были на хорошем счету. Знаете эту старую шутку — операция прошла ус­пешно, но пациент скончался.

Какими методиками пользовался я? Боюсь, вы пере­стали меня понимать. Моя методика состоит в том, чтобы не придерживаться ни одной методики! Я не умничаю, доктор Лэш, это первое условие качественной психотера­пии. Если вы станете терапевтом, вы тоже будете следовать этому правилу. Я пытался быть более человечным и менее механистичным. Я не составляю систематизированные те­рапевтические планы — после сорока лет практики вы бы тоже не стали этим заниматься. Я доверяю своей интуи­ции. Но вам, как новичку, это не подходит. Оглядываясь назад, я понимаю, что самым удивительным аспектом пато­логии Белль была ее импульсивность. У нее появляется же­лание — бинго! Она начинает делать все для его осущест­вления. Помню, я хотел повысить ее толерантность3 к фру-

До свидания (японск.). — Прим. ред. "До свидания (нем.). — Прим. ред. Терпимость, способность переносить. — Прим. ред.

страции. Это была моя начальная точка, моя первоочеред­ная, а может — и основная цель терапии. С чего же мы на­чали? Без своих записей мне трудно вспомнить, с чего все начиналось, — столько лет прошло.

Я же говорил вам, что я потерял их. Вижу сомнение на вашем лице. Записи пропали. Исчезли, когда я переезжал из офиса в офис два года назад. Вам ничего не остается, кро­ме как поверить мне на слово.

Главное, что мне запомнилось из этого начального пе­риода, так это тот факт, что дела шли намного лучше, чем я мог представить. Не знаю почему, но я сразу приглянулся Белль. Вряд ли это заслуга моей ослепительной внешности. Мне как раз сделали операцию на катаракту, так что мои глаза выглядели отвратительно. Да и моя атаксия1 особой сексуальности к моему облику не прибавляет. Это наша се­мейная мозжечковая атаксия, если хотите знать. Прогрес­сирующая. Я еще похожу на своих двоих годик-другой, а потом три-четыре года посижу в инвалидном кресле. Cest

la vie.

Полагаю, я подкупил Белль тем, что обращался с ней как с личностью, с человеком. Я поступал именно так, как вы поступаете сейчас, и я, доктор Лэш, очень рад, что вы действуете так же. Я не читал ни одну ее карту. Я взялся за это дело вслепую, хотел иметь совершенно свежий, не-затуманенный взгляд на вещи. Белль никогда не была для меня диагнозом: ни пограничным состоянием, ни пищевым расстройством, ни компульсивным антисоциальным рас­стройством. Так я отношусь ко всем своим пациентам. На­деюсь, я не стану диагнозом для вас.

Считаю ли я необходимым ставить диагноз? Ну, я знаю, что все вы, теперешние выпускники, да и вся психофарма­кологическая промышленность только этим и живете. Пси­хиатрические журналы переполнены бессмысленными рас­суждениями о нюансах диагностики. Это все будет забыто. Я знаю, некоторые психозы нуждаются в диагностике, но

Нарушение координации движений. — Прим. ред.

в повседневной психотерапии роль диагностики невели­ка — а то и негативна. Вы никогда не задумывались над тем, что поставить пациенту диагноз при первой встрече легко, но чем лучше вы его узнаете, тем задача становится сложнее? Спросите об этом любого опытного терапевта в частной беседе, и он скажет вам то же самое! Иными сло­вами, уверенность обратно пропорциональна осведомлен­ности. Такая вот наука, ага?

Я пытаюсь объяснить вам, доктор Лэш, что я не про­сто не поставил диагноз Белль, я и не мыслил такими ка­тегориями. Я и сейчас не думаю. Несмотря на все случив­шееся, на все, что она сделала, я так не думаю. И я думаю, что она знала об этом. Мы были всего лишь двоими людь­ми, вступающими в контакт. И мне нравилась Белль. Всег­да нравилась. Очень! И она это знала. Может, в этом все дело.

Белль не была хорошим пациентом для разговорной те­рапии — ни для одной ее разновидности. Импульсивная, предпочитающая действия размышлениям, неспособная к интроспекции, к свободным ассоциациям; собственный внутренний мир ее совершенно не интересовал. Она никог­да не справлялась с традиционными терапевтическими за­даниями, такими, как самоисследование, инсайт, что толь­ко понижало ее самооценку. Вот почему терапия всегда оказывалась неэффективной. И вот почему я был уверен в необходимости направить ее внимание в иное русло. Вот почему мне пришлось изобрести новый терапевтический подход специально для Белль.

Например? Хорошо, я приведу вам пример. Это про­изошло в самом начале терапии, на третьем или, возможно, четвертом месяце. Тогда я вплотную занимался ее самоде­структивным сексуальным поведением и расспрашивал ее о том, что ей действительно нужно от мужчин, в том числе и от первого мужчины в ее жизни — ее отца. Но я старался впустую. Она наотрез отказывалась говорить о прошлом — слишком много говорила об этом с другими терапевтами, заявила она. Еще она была уверена в том, что раскапыва-

ние могил прошлого служит лишь благовидным предлогом для того, чтобы снять с себя ответственность за собствен­ные поступки. Она прочла мою книгу по психотерапии и цитировала по ней мои же слова. Меня это бесило. Когда пациенты начинают сопротивляться, цитируя твои собст­венные книги, можешь считать, что тебя взяли за жабры.

На одном из сеансов я попросил ее рассказать какую-нибудь детскую мечту или сексуальную фантазию, и в кон­це концов, чтобы посмешить меня, она пересказала одну повторяющуюся фантазию, которая была у нее лет в во-семь-девять: на улице страшный ливень, она входит в ком­нату, замерзшая и вымокшая до нитки. Там ее ждет пожи­лой мужчина. Он обнимает ее, снимает промокшую одежду, вытирает огромным теплым полотенцем, поит горячим шо­коладом. И я предложил ей разыграть сценку: сказал ей, чтобы она вышла из кабинета и вошла обратно, притворя­ясь, что промокла и замерзла. Я, разумеется, опустил сце­ну с раздеванием, принес из ванной внушительных разме­ров полотенце, хорошенько вытер ее — все это без всякого сексуального подтекста, как и было всегда. Я «высушил» ее волосы, после чего закутал ее в полотенце, усадил на стул и приготовил чашку растворимого горячего шоколада.

Не спрашивайте, почему я решил проделать это именно тогда. С таким большим стажем практики, как у меня, на­чинаешь доверять своей интуиции. И этот случай изменил все. Какое-то время Белль не могла произнести ни слова, в ее глазах стояли слезы, а потом она разрыдалась, как ди­тя. Белль никогда, никогда не плакала у терапевтов. Ее со­противление как рукой сняло.

Что я имею в виду под исчезновением сопротивления? Я имею в виду, что она стала доверять мне, поверила в то, что мы с ней находимся по одну сторону баррикад. Техни­ческий термин, доктор Лэш, обозначающий этот фено­мен, — «терапевтический альянс». После этого она стала настоящим пациентом. Она смело делилась важной инфор­мацией. Она начала жить в ожидании следующего сеанса. Терапия стала центром ее вселенной. Снова и снова она

повторяла, как много я для нее значу. И все это — через каких-то три месяца.

Не слишком ли много я значил для нее? Нет, доктор Лэш, терапевт не может значить для пациента слишком много в самом начале терапии. Даже Фрейд пользовался стратегией замены психоневротического состояния на нев­роз переноса — это эффективнейший способ, помогающий взять под контроль деструктивные симптомы.

Это привело вас в замешательство. Ну что обычно происходит, когда пациент становится одержим терапев­том? Он подолгу размышляет над каждым сеансом, ведет бесконечные воображаемые диалоги с терапевтом между сеансами. Со временем на место симптомов приходит тера­пия. Иными словами, пациентом перестают управлять внут­ренние невротические факторы, и он начинает меняться под воздействием требований терапевтических отношений.

Нет, спасибо, кофе достаточно, Эрнест. Но вы не об­ращайте внимания, пейте. Вы не возражаете, если я буду называть вас Эрнестом? Хорошо. Итак, чтобы добиться результатов, я решил воспользоваться ее состоянием. Я сде­лал все, что мог, чтобы стать для нее максимально значи­мым. Я отвечал на все без исключения вопросы о своей жизни, я поддерживал то, что было в ней позитивного. Я рас­сказывал ей, насколько она умна и красива. Я ненавидел то, что она делает с собой, и прямо, без обиняков ей об этом заявлял. Мне было нетрудно: все, что от меня требова­лось, — говорить правду.

Вы спрашивали меня, какой методикой я оперировал. Может, лучшим ответом на этот вопрос будет следующее: я говорил правду. Со временем я стал играть более важную роль в ее фантазиях. Она подолгу рассказывала о своих фантазиях, касающихся нас обоих, — как мы просто про­водим время вместе, обнимаемся, я играю с ней, словно с ре­бенком, кормлю ее. Однажды она принесла в кабинет ба­ночку желе «Jell-O», ложку и попросила меня покормить ее, что я и сделал, вызвав бурную радость.

Звучит вполне невинно, правда? Но я знал, еще в

самом начале, что за всем этим неясно вырисовывается тень. Я знал это, я знал это, когда она рассказывала, как она возбудилась, когда я кормил ее. Я знал это, когда она рас­сказывала о том, как она подолгу плавает в каноэ, по два-три дня в неделю, только чтобы побыть в одиночестве, плыть по воде и наслаждаться фантазиями обо мне. Я знал, что рискую, но это был просчитанный риск. Я хотел позволить сформироваться позитивному переносу, который мог бы впоследствии использовать для борьбы с ее саморазруши­тельными тенденциями.

И через несколько месяцев я стал играть такую боль­шую роль в ее жизни, что получил возможность добраться до ее патологии. Для начала я занялся вопросами жизни и смерти: ВИЧ, сцены в барах, шоссейный ангел милосердия, практикующий оральный секс. Она сдала кровь на ВИЧ — отрицательная реакция, слава богу. Я помню, как мы в те­чение двух недель ждали результатов анализа. Надо ска­зать, что переживал я не меньше ее.

Вам когда-нибудь приходилось работать с пациентом, ожидающим результатов анализа на ВИЧ? Нет? О Эр­нест, этот период ожидания — непаханое поле возможнос­тей. Вы можете использовать его для того, чтобы провести по-настоящему серьезную работу. Несколько дней пациен­ты проводят лицом к лицу со своей собственной смертью, возможно, первый раз в жизни. В это время вы можете по­мочь им исследовать список приоритетов и внести в него изменения, сделать основой их жизни то, что имеет реаль­ное значение. Я иногда называю это терапией экзистенци­ального шока. Но не в случае Белль. Ее это не беспокоило. Просто отказывалась верить. Как и большинство пациен­тов, склонных к саморазрушению, она была уверена в соб­ственной неуязвимости — умереть она могла лишь от соб­ственной руки.

Я рассказал ей о ВИЧ, о герпесе, которого, что удиви­тельно, у нее тоже не оказалось, о безопасном сексе. Я рас­сказал ей о более безопасных местах, где можно подцепить мужчину, если уж ей обязательно надо это сделать: тен-

нисные клубы, собрания Ассоциации родителей-учителей, читальные залы книжных магазинов. Белль была неподра­жаема, она была способна назначить тайное рандеву совер­шенно незнакомому красавцу за каких-то пять-шесть ми­нут, причем в десяти футах могла в этот момент находиться ничего не подозревающая жена. Должен отметить, я зави­довал ей. Большинство женщин не ценят свое счастье в этом плане. Можете представить себе мужчину — особен­но такую старую развалину, как я, — проделывающего что-то подобное с такой легкостью?

Поразительным качеством Белль при всем том, о чем я уже рассказал вам, была ее абсолютная честность. На пер­вых двух сеансах, когда мы решали, что будем работать вместе, я поставил основное условие терапии — стопро­центная честность. Она должна была сообщать мне обо всех значимых событиях, происходящих в ее жизни: употребле­ние наркотиков, импульсивные сексуальные выходки, по­резы, рвота, фантазии — обо всем. Иначе, сказал я ей, мы только потратим время зря. Но если она делится чем-то со мной, то может с полной уверенностью рассчитывать на меня — я помогу ей справиться с этим. Она дала мне это обещание, и мы скрепили этот контракт церемонным руко­пожатием.

И, насколько мне известно, она свое обещание сдержа­ла. На самом деле это было частью моего метода, потому как, если бы в течение недели произошли какие-либо се­рьезные срывы, например, она порезала себе руки или от­правилась в бар, я бы проанализировал их до мельчайших подробностей. Я настоял бы на глубоком и длительном ис­следовании всех происшествий, имевших место незадолго до срыва. «Прошу вас, Белль, — говорил я, — я должен услышать все, что происходило до этого, все, что может помочь нам понять, почему это произошло: как вы провели утро, о чем вы думали, что чувствовали, о чем мечтали». И Белль оказывалась припертой к стенке: она хотела пого­ворить о множестве других вещей, и ей ужасно не нрави­лось тратить значительную часть сеанса на подобные раз-