Цейтлин С.Н. 7 страница

Женщины, большие сиськи, секс... ты отвратите­лен, сказал он себе. Тебе что, больше нечем заняться? Ты не можешь подумать ни о чем более возвышенном?

«Да, вы абсолютно правы!» — сказал Эрнест женщи­не из третьего ряда, которая высказала свое предположе­ние. «Именно так: женщина, конфликтовавшая с мужем, пережила свою трагедию более болезненно. Очень хорошо. Готов поспорить, вы уже читали мою книгу, а может, вы в этом и не нуждаетесь». Светящиеся обожанием улыбки зала. Эрнест проглотил их с жадностью и продолжил. «Но не кажется ли вам, что это противоречит здравому смыслу? Можно подумать, что женщина, брак которой сорок лет да­рил ей любовь и радость, должна была переживать намного сильнее. В конце концов, разве не пришлось ей пережить огромную потерю?

Но, как вы и предположили, на самом деле результат бывает совершенно противоположный. Тому есть ряд объ­яснений. Думаю, «сожаление» в этом плане выступает как ключевое понятие. Представьте, какие мучения должны терзать женщину, которая где-то в глубине души чувству­ет, что потратила сорок лет жизни не на того мужчину. Так что горюет она не по своему мужу или не только по нему. Она оплакивает свою собственную жизнь».

Эрнест, увещевал он себя, в мире миллионы, биллио­ны женщин. Только в этом зале наверняка найдется с десяток женщин, которые бы не отказались провести с тобой ночь, если бы тебе хватило прыти заговорить с ни­ми. Только держись подальше от пациенток! Держись подальше от пациенток!

Но она не пациентка. Она свободная женщина.

Тот образ тебя, который она создала себе и кото­рый видит перед собой до сих пор, не соответствует ре­альности. Ты помог ей; она верила тебе. Перенос был мощ­нейший. А ты пытаешься воспользоваться этим!

Десять лет! Перенос что, бессмертен? Где это на­писано?

Посмотри на нее! Она великолепна! Она обожает тебя. Когда еще такая женщина выделяла тебя из тол­пы и испытывала к тебе такие чувства? Посмотри на себя. Посмотри на свое брюхо. Еще пара фунтов, и ты не увидишь ширинку собственных брюк. Хочешь доказа­тельств? Вот тебе доказательство!

Внимание Эрнеста было настолько рассредоточенно, что у него начала кружиться голова. Это состояние было ему прекрасно знакомо. С одной стороны, искренний инте­рес к своим пациентам, студентам, слушателям. С другой стороны — озабоченность глобальными вопросами бытия: развитие, сожаление, жизнь, смерть, значимость. Еще его тень: эгоизм и похоть. О, он был знатоком по части обуче­ния пациентов использованию тени, подпитки ее силами: энергией, жизненной энергией, креативными способностя­ми. Он знал все необходимые слова; ему нравилось изрече­ние Ницше о том, что самые сильные деревья должны пус­тить корни глубоко, глубоко во тьму, глубоко в зло.

Однако эти прекрасные слова мало для него значили. Эрнест ненавидел свою темную сторону, ненавидел ее власть над ним. Он ненавидел рабство, ненавидел быть ведомым животными инстинктами, ненавидел быть слугой прими­тивного программирования. Сегодня как раз такой случай: его скотское сопение и кукареканье, примитивное желание

блазнения и обладания — что это, как не атавизмы со С емен зарождения живого? А его страсть к женской гру-и страсть мять ее и сосать. Патетика! Реликт из молоч­ного детства!

Эрнест сжал кулак, впиваясь ногтями в ладонь, силь­нее! Внимание! У тебя тут сто человек слушателей! Лай им все, выкладывайся по максимуму.

«И еще один момент относительно конфликтных суп­ружеских отношений. Смерть замораживает их во времени. Они навеки остаются конфликтными, незавершенными, не приносящими удовлетворения. Вспомните о чувстве вины! Вспомните, как вдовцы и вдовы говорят: «Если бы я толь­ко....» Я полагаю, что именно поэтому люди так тяжело переносят внезапную утрату, например смерть в автоката­строфе. В этих случаях жена или муж не успевают сказать последнее прости, у них нет времени подготовиться — слиш­ком много незавершенных дел, слишком много неразре­шенных конфликтов».

Эрнест говорил, люди затихли, слушая. Он больше не смотрел на Нан.

«Позвольте мне задать вам последний вопрос, после чего мы перейдем к вашим. Задумайтесь на минуту над тем, как специалисты по психическому здоровью оценива­ют процесс переживания утраты супруга. Какая скорбь по­зитивна? Когда она проходит? Через год? Через два? Здра­вый смысл подсказывает, что скорбь проходит, когда чело­век, переживший утрату, смог достаточно отделиться от утраченного супруга и вернуться к нормальному функцио­нированию, нормальной жизни. Но эта проблема не так проста, как кажется! Она значительно сложнее!

Одним из наиболее интересных открытий, сделанных в ходе моего исследования, стал тот факт, что значительная часть овдовевших супругов — около двадцати пяти про­центов — не просто возвращаются к жизни или на преж­ний уровень функционирования, помимо этого происходит значительный личностный рост».

Эрнесту нравилась эта часть выступления; любая ег аудитория находила ее значимой.

«Аичностный рост — не абстрактное выражение. Я це знаю, как это можно назвать. Может, понятие «повыще(1. ное сознавание существования» лучше отражает суть дан. ного явления. Я только знаю, что определенный процент вдов и некоторые вдовцы научаются относиться к жизни совершенно иначе. Они начинают совершенно иначе оце­нивать самоценность жизни. Появляются новые приорите­ты. Как можно характеризовать это? Можно сказать, что они перестают обращать внимание на мелочи. Теперь они способны отказаться делать то, что им делать не хочется, они посвящают себя тому, что действительно имеет значе­ние: любви близких друзей и семье. Они также учатся пить из родников своей креативности, чувствовать смену сезо­нов и красоту природы. Возможно, самым важным приоб­ретением является пронзительное ощущение собственной конечности и, как следствие, умение жить в непосредствен­ном настоящем, не откладывая жизнь на неопределенный момент в будущем: на выходные, на летний отпуск, на пен­сию. Все это более подробно описано в моей книге, в том числе и причины и происхождение этого сознания.

А теперь я готов ответить на ваши вопросы». Эрнест любил отвечать на вопросы: «Как долго вы работали над этой книгой?», «Описания случаев в вашей книге реальны, и если да, то как вы решаете проблему конфиденциальнос­ти?», «Ваша следующая книга?..», «Насколько действенно терапевтическое воздействие при переживании утраты?» Вопросы относительно терапии всегда исходили от людей, переживающих личную утрату, и Эрнест прикладывал мак­симум усилий, чтобы отвечать на эти вопросы со всей воз­можной деликатностью. Так, он отвечал, что переживание утраты, по сути своей, ограничено во времени — пережив­шие утрату люди в большинстве своем приходят в норму как при терапевтическом вмешательстве, так и без него, при­чем нет никаких доказательств того, что те, кто пережили утрату и проходили впоследствии курс терапии, по истече-

года чувствуют себя лучше, чем те, кто к терапевту не

Нд щался. Но, чтобы не показалось, что он принижает

° чимость терапии, Эрнест поспешил добавить, что суще-

3 уют доказательства того, что терапия может сделать пер-

й после утраты год менее болезненным, а также неоспо-

ые доказательства эффективности терапевтического воздействия на людей, переживших утрату и испытываю­щих сильное чувство вины или злость.

Все вопросы были привычными и приличными — ни­чего иного от Пало-Альто он и не ожидал. Вопросы здеш­них слушателей разительно отличались от придирчивых, вызывающих раздражение вопросов, которые он выслуши­вал в Беркли. Эрнест посмотрел на часы, показал хозяйке, что он закончил, закрыл папку с заметками и сел. После формального выражения благодарностей от владельца ма­газина раздались громкие аплодисменты. Толпа покупате­лей его книг окружила стол. Подписывая книги, Эрнест любезно улыбался. Может, просто разыгралась фантазия, но ему показалось, что несколько привлекательных женщин посмотрели на него с интересом и задержали взгляд на па­ру секунд. Он не отреагировал: его ждала Нан Карлин.

Толпа понемногу рассосалась. Наконец он освободил­ся и может вернуться к ней. Как все это устроить? Чашка капуччино в кафе книжного магазина? Или какое-нибудь не столь людное место? Или просто обменяться парой фраз в магазине и забыть обо всем? Что же делать? Сердце Эр­неста опять начало выпрыгивать из груди. Он оглядел ком­нату. Где же она?

Эрнест закрыл портфель и помчался искать ее в мага­зине. Ни следа Нан. Он просунул голову в читальный зал и осмотрелся. Он был пуст, только на том стуле, где рань­ше сидела Нан, он увидел женщину — стройная суровая Женщина с короткими черными кудрями и злым, пронизы­вающим взглядом. Эрнест снова попытался заглянуть ей в глаза. И снова она отвернулась.

Глава 4

Пациент отменил визит буквально в последний момент что подарило доктору Маршалу Стрейдеру целый час сво­бодного времени перед еженедельной супервизорской кон­сультацией с Эрнестом Лэшем. Отмена приема вызвала в нем смешанные чувства. Сила сопротивления пациента все­рьез беспокоила его: он не поверил в малоправдоподобное оправдание — командировка, но внезапная свобода радо­вала его. Деньги он получит в любом случае: независимо от причины неявки он вышлет ему счет за этот час.

Ответив на письма и телефонные звонки, Маршал встал из-за стола, чтобы полить четыре бонсая, стоящие на дере­вянной полке за окном: снежная роза с чудесными хрупки­ми корнями, выступающими из земли (какой-то дотошный садовник посадил ее так, что она обвила корнями камень, а через четыре года так же тщательно камень удалил); ис­кривленная сосна, которой было, как минимум, шестьдесят лет; рощица из пяти кленов и можжевельник. Ширли, его жена, провела все воскресенье, помогая ему придать форму можжевельнику, и теперь, после первой серьезной стриж­ки, он выглядел совсем иначе, словно ему было года четы­ре. Они удалили все отростки снизу двух крупных веток, растущих друг напротив друга, отрезали заблудившуюся ветку, растущую куда-то вперед, и превратили деревце в изящный неравносторонний треугольник.

Потом Маршал перешел к одному из своих самых лю­бимых занятий: он развернул «Wall Street Journal» на таб­лицах сырьевых бирж и достал из бумажника два приспо­собления размером с кредитную карточку, при помощи ко­торых он подсчитывал свои доходы: увеличительное стекло, чтобы читать напечатанные мелким шрифтом рыночные цены, и калькулятор на солнечных батарейках. Вчера ры­нок был ненасыщенным. Ничего не изменилось, за исклю­чением позиции его самого крупного вложения — Silicon Valley Bank, акции которого он приобрел по совету своего бывшего пациента. Его акции поднялись на один и восемь; 104

его долей в пятнадцать сотен получалось почти семнад-ать сотен долларов. Он поднял голову от таблиц и рас­плылся в улыбке. Жизнь хороша.

Достав самый свежий номер «Американского психоа­налитического журнала», он пробежался глазами по содер­жанию, но тут же захлопнул его. Семнадцать сотен баксов! Боже правый, почему же он не купил больше? Откинув­шись на спинку вращающегося кожаного кресла, он начал оценивающе изучать свой офис. Гравюры Хандертвассера и Шагала, коллекция винных бокалов восемнадцатого века со слегка изогнутыми, украшенными лентами ножками блис­тала в тщательно отполированной горке розового дерева. Особенно он любил три восхитительные стеклянные скульп­туры работы Мюслера. Он поднялся, чтобы смахнуть с них пыль старой метелкой из перьев, которой отец чистил пол­ки в своей крошечной бакалейной лавке на перекрестке Пя­той улицы и улицы Р в Вашингтоне.

Большую коллекцию картин и гравюр он держал дома, но изящные бокалы для шерри и хрупкие шедевры Мюсле­ра были неотъемлемым украшением офиса. Проверив сейс-моустойчивость стеклянных конструкций, он любовно кос­нулся своего любимого Золотого Кольца Времени — круп­ной, сияющей тончайшей чаши оранжевого стекла, чьи края напоминали крыши какого-то футуристического мегаполи­са. Он купил ее двенадцать лет назад, но не проходило и дня, чтобы он не приласкал ее; ее совершенные очертания и удивительная прохлада чудесным образом успокаивали его. Не раз возникало у него искушение, только искушение, ра­зумеется, предложить обезумевшему пациенту разбить ее и впитать ее прохладную, успокаивающую тайну.

Слава богу, ему удалось взять верх над желаниями жены и купить эти три произведения искусства. Это были его лучшие приобретения. И, возможно, последние. Рабо­ты Мюслера так сильно поднялись в цене, что следующая покупка стоила бы ему полугодичного заработка. Вот если бы ему уловить еще один рыночный взлет фондового ин­декса, как получилось у него в прошлом году, может быть,

тогда — но, разумеется, его лучший «жучок» был еще слишком неуравновешен, чтобы можно было завершить те­рапию. Или, может быть, когда его дети закончат колледж и школу, но до этого момента придется ждать, как минимум, пять лет.

Три минуты двенадцатого. Эрнест Аэш, как обычно, опаздывал. Маршал был его супервизором последние два года, и, хотя Эрнест платил ему на десять процентов мень­ше, чем пациенты, Маршал всегда с нетерпением ждал этих еженедельных встреч. Эрнест был освежающим пере­рывом в его работе с клиническими пациентами — прекрас­ный ученик: целеустремленный искатель, способный, вос­приимчивый к новым идеям. Обладатель живого любопыт­ства — и абсолютный невежда в психотерапии.

Эрнесту уже тридцать восемь — поздновато для супе-рвизорского наблюдения, но Маршал считал это скорее его достоинством, чем недостатком. Во время практики в пси­хиатрической клинике, которая закончилась около десяти лет назад, Эрнест наотрез отказывался приобретать какие-либо знания или умения из области психотерапии. Вместо этого, заслышав сладкое пение сирен биологической психо­логии, он посвятил себя фармакологическому лечению пси­хических заболеваний, а после практики был приглашен принять участие в лабораторных исследованиях в области молекулярной биологии.

Эрнест был не одинок в своем увлечении. Большинство его сверстников направили свои стопы в том же направле­нии. Десять лет назад психиатрия оказалась на пороге важ­нейших биологических открытий в области биохимических причин психических расстройств, в психофармакологии, в новых имаджинарных методах исследования анатомии и функционирования мозга, в психогенетике. Предстояло от­крытие хромосомной локализации специфических генов, вызывающих основные психические расстройства.

Но эти новые разработки не увлекли Маршала. За свои шестьдесят три года он слишком долго проработал в психиатрии, успев пережить не один такой позитивистский

взлет. Он помнил те волны близкого к экстазу оптимизма (с последующим разочарованием), сопровождавшие появ­ление тофранила, психохирургии, милтауна, резерпина, ЛСД, торазина, лития, экстази, бета-блокираторов, зана-кса и прозака, и ничуть не удивлялся, когда биологизатор-ский ажиотаж начинал угасать, когда множество экстрава­гантных результатов исследования не получали подтверж­дения и ученые начинали понимать, что, вероятнее всего, им так и не удалось найти пораженные хромосомы, вызы­вающие искаженные мысли. На прошлой неделе Маршал присутствовал на спонсируемом университетом семинаре, на котором ведущие ученые представляли сенсационные данные своих исследований далай ламе. Он не был сторон­ником нематериалистических взглядов на мир, но ему до­ставила огромное удовольствие реакция далай ламы на представленные учеными новейшие фотографии отдельных атомов и их уверенность в том, что нет ничего вне материи. «А как насчет времени? — ласково спросил далай лама. — Вы уже видели его молекулы? И еще, пожалуйста, покажи­те мне фотографии самости, покажите мне вечную суть лич­ности».

Проработав несколько лет в области психогенетичес­ких исследований, Эрнест разочаровался как в самих ис­следованиях, так и в научной политике и занялся частной практикой. Два года он проработал психофармакологом, вы­писывая всем пациентам лекарства после двадцати минут общения. Со временем — ив этом свою роль сыграл Сей­мур Троттер — Эрнест начал осознавать ограниченность и даже вульгарность лечения всех заболеваний при помощи медикаментов и, пожертвовав сорока процентами дохода, мало-помалу переходил на психотерапевтическую практику.

Так что, думал Маршал, Эрнесту делает честь жела­ние работать с экспертом в области психоанализа в качест­ве супервизора и намерение закончить институт психоана­лиза. Маршал содрогался при мысли обо всех тех психиат­рах, психологах, социальных работниках, консультантах,

которые занимаются практической психотерапией без спе­циальной психоаналитической подготовки.

Эрнест, как обычно, ворвался в кабинет, опоздав ровно на пять минут, налил себе чашку кофе, упал в ита­льянское кресло Маршала, обтянутое белой кожей, и начал рыться в портфеле в поисках своих записей по клиническим случаям.

Маршал уже не спрашивал, почему Эрнест опаздыва­ет. Он задавал этот вопрос месяцами, не получая удовлетво­рительного ответа. Однажды Маршал даже вышел на ули­цу и замерил путь от своего офиса до офиса Эрнеста. Один квартал, четыре минуты! Назначенная на 11.00 встреча Эрнеста с пациентом закончилась в 11.50, так что даже с посещением туалетной комнаты Эрнесту вполне должно было хватить времени, чтобы добраться сюда ровно в пол­день. Но, утверждал Эрнест, обязательно возникают не­предвиденные обстоятельства: пациент занял больше вре­мени, чем было запланировано, пришлось ответить на теле­фонный звонок, Эрнест забыл свои записи, и ему пришлось бегом возвращаться в офис. Всегда находилась какая-ни­будь причина.

И причиной этой было сопротивление. Платить нема­лые деньги за пятьдесят минут и систематически проматы­вать десять процентов этого времени и денег! Маршал был уверен, что все это является неоспоримым доказательством амбивалентности пациента.

Обычно Маршал был непоколебим в своем намерении досконально исследовать причины опоздания. Но Эрнест не был его пациентом. Вернее, не совсем. Супервизорство занимает ничейную землю между терапией и обучением. Были случаи, когда хорошему супервизору приходилось выходить за пределы материала разбираемого случая и уг­лубляться в бессознательные мотивации и конфликты са­мого студента. Но существовали границы, заходить за ко­торые супервизор не имел права, если, конечно, это не бы­ло специально оговорено в терапевтическом контракте.

Так что Маршал оставил опоздание Эрнеста без ком-

ентариев, но пообещал себе в любом случае закончить их ятИдесятиминутную встречу точно вовремя — секунда в

секунду-

«Нам надо столько всего обсудить, — начал с?р-

нест — Даже не знаю, с чего начать. Сегодня я бы хотел поговорить о других проблемах. У тех двух пациентов, ко­торых мы с вами ведем, Джонатана и Венди, ничего ново-г0__обычные сеансы, у них все в порядке.

Я бы хотел рассказать вам о встрече с Джастином: здесь мы имеем основательный материал по контрперено­су. И еще о случайной встрече с моей бывшей пациенткой — вчера вечером в читальном зале книжного магазина».

«Как продается книга?»

«Она все еще выставляется в книжных магазинах. Ее читают все мои друзья. Еще я получил несколько хороших отзывов — один был напечатан на этой неделе в информа­ционном бюллетене АМА1».

«Потрясающе! Это важная книга. Я собираюсь по­слать экземпляр своей старшей сестре, у которой прошлым летом умер муж».

Эрнест подумал, что с удовольствием предложил бы по­ставить автограф с небольшим личным посланием на этом экземпляре. Но слова застряли у него в горле. Предлагать такое Маршалу было бы самонадеянным нахальством.

«Ладно, приступим к работе. Джастин... Джастин... — Маршал пролистывал свои записи. — Джастин? Напо­мните мне. Это тот ваш давний обсессивно-компульсивный пациент? Тот, у которого масса проблем с женой?»

«Он самый. Я давно ничего не рассказывал о нем. Но, если вы помните, мы довольно тщательно следили за ходом терапии в течение нескольких месяцев».

«Я не знал, что вы до сих пор с ним работаете. Напо­мните мне, почему мы перестали разбирать этот случай на супервизорских консультациях?»

American Medical Association, Американская медицинская ас­социация. — Прим. ред.

«Ну, если честно, то потому, что я потерял интерес к этому случаю. Мне было ясно, что он больше никуда не продвинется. Мы же на самом деле не проводили терапию, скорее осуществляли сдерживающую функцию. Но он все равно приходит ко мне три раза в неделю».

«Сдерживающее воздействие — три раза в неделю? Это интенсивное сдерживание». Маршал откинулся в крес­ле и уставился на потолок, как всегда, когда он вниматель­но слушал собеседника

«Ну, меня это тоже беспокоит. Правда, я не поэтому решил поговорить с вами о нем сегодня, но, может быть, к этому мы тоже вернемся. Я никак не могу урезать его вре­мя — сейчас это три сеанса в неделю, а потом один-два те­лефонных звонка!»

«Эрнест, к вам есть очередь?»

«Небольшая. На самом деле один-единственный паци­ент. А что?» Но Эрнест прекрасно знал, к чему клонит Мар­шал, и не мог не восхититься тем, с какой уверенностью он задает сложные вопросы. Черт возьми, он крут!

«Ну, я полагаю, что многих терапевтов настолько пуга­ет перспектива невостребованных часов, что они бессозна­тельно стараются удержать своих пациентов в зависимом состоянии как можно дольше».

«Я. не такой — и я не раз обсуждал с Джастином воз­можность сокращения нашего общения. Если бы я удержи­вал пациента в терапии ради своей записной книжки или бу­мажника, я бы плохо спал по ночам».

Маршал слегка наклонил голову, давая понять, что он удовлетворен ответом, по крайней мере на данный момент. «Несколько минут назад вы сказали, что вам было ясно, что он больше никуда не продвинется. Глагол в прошедшем времени. А теперь произошло нечто, что заставило вас пересмотреть свою точку зрения?»

Маршал был хорошим слушателем: запоминал все, что ему говорили. Эрнест с восхищением посмотрел на него, копна светлых волос, внимательные карие глаза, чистая, ровная кожа, тело, которое могло бы принадлежать челове-

дет на двадцать моложе. Тело Маршала было под стать п пуху — подтянутое, ни капли жира, крепкие мускулы. Он когда-то играл за команду Рочестерского университета в качестве защитника. Рукава пиджака тесно облегали его крупные бицепсы и веснушчатые предплечья — скала! Ска­лой он был и в своей профессиональной роли: подтянутый, уверенный, никогда не поддающийся сомнениям, всегда точно знающий правильный путь. Некоторые терапевты-преподаватели тоже были окружены аурой уверенности — уверенности, порожденной ортодоксальностью и убежден­ностью, — но никто из них не мог сравниться с Марша­лом, никто не мог говорить с такой информированной и гибкой авторитетностью. Уверенность Маршала происте­кала из какого-то другого источника, из некоей инстинк­тивной уверенности тела и разума, которая отметала все сомнения, которая неизменно обеспечивала ему немедлен­ную и полную осведомленность в важных вопросах. С са­мой первой встречи, которая состоялась десять лет назад, когда Эрнест услышал лекцию Маршала по аналитической психотерапии, Маршал стал для него эталоном.

«Вы правы. Чтобы ввести вас в курс дела, мне придет­ся вернуться немного назад, — сказал Эрнест. — Вы, на­верное, помните, что в самом начале Джастин прямо по­просил меня помочь ему уйти от жены. Вам казалось, что я оказался слишком сильно вовлечен в этот случай, что раз­вод Джастина стал моей миссией, что я стал членом «коми­тета бдительности». Кажется, тогда вы назвали меня «те­рапевтически невоздержанным», помните?»

Разумеется, Маршал помнил. Он улыбнулся и кивнул.

«Ну, вы были правы. Я выбрал неверное направление. Все, что я ни делал, чтобы помочь Джастину уйти от жены, пошло прахом. Каждый раз, когда он был близок к осу­ществлению своего намерения, каждый раз, когда его жена говорила, что, может, им лучше расстаться, он впадал в па­нику. Я не раз боролся с искушением отправить его на гос­питализацию».

«А его жена? — Маршал взял лист бумаги и начал де-

Ш

лать заметки. — Простите, Эрнест, я не смог найти свои старые записи».

«А что его жена?» — спросил Эрнест. «Вы когда-нибудь видели их вместе? Что она собой представляет? Она тоже работала с терапевтом?»

«Никогда ее не видел! Я даже не знаю, как она выгля­дит, но представляю ее демоном. Она не захотела прийти ко мне, говорила, что это у Джастина патология, а не у нее. И на индивидуальную терапию она не соглашалась — по­лагаю, по той же причине. Нет, здесь было что-то еще... Помнится, Джастин говорил мне, что она ненавидит моз-гоправов — она лечилась у двух или даже трех терапевтов, когда была моложе, и каждый из них в конце концов скло­нял ее к сексу — или пытался склонить. Как вы знаете, мне уже доводилось работать с пациентами, пережившими насилие, и меня, как никого другого, возмущает это бессо­вестное предательство. Но если с одной и той же женщи­ной два или три раза случается что-то подобное... Я не знаю, может, имеет смысл разобраться с ее бессознательными мотивациями...»

«Эрнест, — энергично затряс головой Маршал, — это первый и последний раз, когда вы слышите от меня такие слова, но это как раз тот случай, когда бессознатель­ные мотивации не имеют никакого отношения к делу! Когда происходит сексуальный контакт терапевта с пациенткой, мы должны игнорировать психодинамику и переключить все внимание исключительно на поведение. Терапевты, вступающие в сексуальные отношения со своими пациент­ками, всегда безответственны и деструктивны. Им нет оп­равдания — они не должны были этого делать! Возможно, некоторые пациенты испытывают конфликты в сексуаль­ной сфере, возможно, они хотят соблазнить мужчину (или женщину), занимающего авторитетное положение или об­ладающего властью, возможно, они сексуально импульсив­ны, но ведь это именно то, в связи с чем они обращаются к терапевту. А если терапевт не понимает этого и не спосо­бен работать с этим, ему стоит заняться чем-нибудь другим. 112

Я уже говорил вам, — продолжал Маршал, — что я вляюсь членом Государственной комиссии по медицин-кой этике. Так что прошлую ночь я провел за чтением дел, которые будут разбираться на ежемесячном заседании, ко­торое состоится на следующей неделе в Сакраменто. Кста­ти, я собирался об этом с вами поговорить. Я хочу предло­жить вам отработать срок в этой комиссии. Мои три года истекают в следующем месяце, и мне кажется, что вы пре­красно справитесь. Я помню, какую вы заняли позицию при разборе того дела Сеймура Троттера несколько лет на­зад. Смелость, прямота и честность. Этот грязный старый подонок так затерроризировал всех, что никто бы не осме­лился давать показания против него. Вы оказали огромную услугу психотерапии. Но что я хочу вам сказать, — продол­жал Маршал, — сексуальные злоупотребления в отноше­ниях терапевт—пациент приобретают масштабы эпиде­мии. Почти каждый день в газетах появляются статьи о новых скандальных случаях. Друг прислал мне одну статью из «Boston Globe», в которой говорилось о шестнадцати психиатрах, обвиненных в сексуальном злоупотреблении за последние несколько лет. Среди них были и довольно из­вестные фигуры, например бывший председатель Тафте, один старший преподаватель психоанализа из Бостонского института. И разумеется, там упоминался случай Юлиуса Массермана, который, как и Троттер, когда-то занимал пост президента Американской психиатрической ассоциа­ции. Только представьте себе, чем он занимался! Он давал своим пациентам пентотал натрия и занимался с ними сек­сом, пока они находились без сознания. Уму непостижимо!»

«Да, это поразило меня больше всего, — сказал Эр­нест. — Мои соседи по комнате во время интернатуры по­смеивались надо мной из-за того, что весь тот год я провел, вымачивая ноги, — у меня были огромные проблемы с врос­шими ногтями, — за чтением «Принципов динамической психотерапии» Массермана. Это был лучший учебник, ко­торый мне приходилось читать!»

«Знаю, знаю, — ответил Маршал, — все эти падшие

идолы. И ситуация ухудшается. Не понимаю, что происхо­дит. Сегодня ночью я проштудировал обвинения в адрес восьми терапевтов — шокирующие, отвратительные вещи. Можете представить себе терапевта, который спал — и брал за это деньги! — со своей пациенткой на каждом се­ансе два раза в неделю в течение восьми лет! Или детский психиатр, которого поймали в мотеле с пятнадцатилетним пациентом. Он был с головы до ног намазан шоколадным сиропом, а пациент его слизывал! Какая мерзость! Был и случай вуайеризма: терапевт, специализирующийся на ра­боте с расщеплением личности, гипнотизировал своих па­циентов, выводя на передний план самую примитивную личность и заставляя ее мастурбировать перед ним. В оп­равдание он приводил тот факт, что он никогда не прика­сался к своим пациентам, к тому же, по его словам, это был верный терапевтический подход: сначала обеспечить суб­личностям свободное выражение в безопасной среде, после чего постепенно стимулировать проверку реальности и ин­теграцию».

«И при всем при этом возбуждаться, глядя на мастур­бирующих пациентов», — вставил Эрнест, бросив украд­кой взгляд на часы.

«Вы посмотрели на часы, Эрнест. Можете сказать это словами?»

«Ну, время идет, а я хотел рассказать вам кое-что о Джастине».

«Иначе говоря, может, вам бы и было интересно пого­ворить об этом, вы не за тем пришли. И вам бы не хотелось тратить на это время и деньги?»

Эрнест пожал плечами.

«Я угадал?»

Эрнест кивнул.

«Так почему бы не сказать об этом прямо? Это ваше время, вы за него деньги платите!»

«Да, Маршал, это все та же старая история — всем всегда угождать. Трепетать в благоговейном страхе». 114

«Чуть меньше страха и чуть больше непосредственное-пошло бы на пользу нашему сотрудничеству».

Как скала, подумал Эрнест. Как гора. Вот такие ко-ооткие диалоги, по сути своей, не имеющие отношения к формальному обсуждению пациентов, приносили ему са­мую большую пользу. Эрнест надеялся, что рано или позд­но ему удастся интернализовать психическую устойчивость Маршала. Он также взял на заметку ярое неприятие Мар­шалом сексуальных отношений между терапевтом и паци­ентом. Он хотел поговорить о дилемме, с которой он столк­нулся, встретив Нан Карлин на выступлении в книжном магазине. Теперь он сомневался, стоит ли начинать этот разговор.