![]() |
Главная Случайная страница Контакты | Мы поможем в написании вашей работы! | |
|
«Прекрати, Пол, я серьезно говорю... Официант! Еще фокаччо, оливкового масла и кьянти, будьте добры!»
«Я тоже серьезно говорю, — продолжал Пол. — Знаешь, почему тебе не везет с женщинами? Амбивалентность. Целый океан, море разливанное амбивалентности. Каждый раз находится какая-нибудь причина. С Мирной ты боялся, что она в тебя влюбится и будет страдать. С этой, как там ее, в прошлом месяце, ты боялся, что она догадается, что тебя привлекает исключительно ее большая грудь, и будет думать, что ты используешь ее. С Марси ты боялся, что, если она хоть однажды покувыркается с тобой в постели, ее брак будет разрушен. Старая песня — слова разные, но мотив все тот же: леди обожает тебя, но ты проявляешь благородство, не ложишься с ней в постель, леди еще больше уважает тебя за это, после чего отправляется домой и ложится в постель с собственным вибратором».
«Я же не могу по желанию включать и отключать это. Я же не могу быть образцом ответственности днем, а ночью пускаться во все тяжкие».
«Пускаться во все тяжкие? Да что ты говоришь! Ты не можешь поверить в то, что десятки женщин не меньше нашего заинтересованы в случайных сексуальных связях. Я хочу сказать, что ты сам загнал себя в угол ханжеской добродетели. В твоих отношениях с женщинами присутствует лошадиная доза «терапевтической» ответственности, так
что ты не даешь им того, что им, возможно, действительно нужно».
Пол попал в точку. Забавно, но в этом он вторил Маршалу, который уже давно говорил Эрнесту: нельзя узурпировать личную ответственность другого человека. Нельзя стремиться стать универсальной нянькой для каждого. Если ты хочешь, чтобы человек шел по пути личностного
Госта, помоги ему научиться быть себе и отцом и матерью. 1ри всех мизантропических причудах Пола он был способен на проницательные и креативные инсайты.
«Пол, что-то я не припомню, чтобы ты стремился удовлетворить потребности сексуально неудовлетворенных женщин - пилигримов».
«Но я же не жалуюсь. Я не тот человек, который идет на поводу у своего члена. Уже нет, и я об этом не жалею. Стареть не так уж и плохо. Я как раз закончил оду «гонадной безмятежности».
«О-па! «Гонадная безмятежность»! Я прямо-таки вижу эту надпись на тимпане1 твоей усыпальницы!»
«На тимпане? Хорошее слово, Эрнест. — Пол нацарапал это слово на салфетке, которую засунул в карман своей клетчатой байковой рубашки. Он начал писать стихи для каждой из своих скульптур и собирал интересные слова. — Но я не мертв, я просто спокоен. Умиротворен. И не собираюсь спасаться бегством от тараканов в моей голове. Значит, говоришь, женщина из книжного магазина, которая не против переспать с мозгоправом? Присылай ее ко мне. Гарантирую, что не буду выдумывать причины, мешающие мне лечь с ней в постель. Скажи ей, что она может рассчитывать на мужчину столь же просветленного, сколь и ненасытного».
«Я, между прочим, совершенно серьезно предлагал познакомить тебя с Ирен, с той опрятной женщиной, с кото-Углубленная часть стены (ниша) овальной или треугольной формы над окном или дверью. В тимпане часто помещают скульптуру, живописные изображения, гербы. — Прим. ред.
ой познакомился по объявлению. Тебе правда это интересно?»
«Только если она будет довольствоваться тем, что подучает, не будет носиться по моему дому и той же ночью отправится домой. Она может выжимать из меня все соки, кроме апельсинового по утрам».
Эрнест оторвался от своего супа с овощами, ожидая увидеть улыбку на лице Пола. Но Пол не улыбался. Только его глаза, увеличенные стеклами очков, неотрывно смотрели на Эрнеста. «Пол, нам надо с этим что-то делать — ты становишься непроходимым мизантропом. Еще год-другой, и ты переберешься в горную пещеру и повесишь на стене святого Джерома».
«Ты имеешь в виду святого Антония. Святой Джером жил в пустыне и общался с нищими. Я терпеть не могу нищих. А что ты имеешь против пещер?»
«Да ничего, в общем. Только насекомые, холод, сырость, темнота, множество ходов — черт возьми, это слишком серьезный проект для сегодняшнего вечера, особенно при полном нежелании пациента сотрудничать».
Подошел официант, прогибаясь под тяжестью заказанных Эрнестом блюд. «Позвольте мне догадаться, что кому. Телячья нога, тушенная в белом вине. Это, наверное, вам? — игриво спросил он, расставляя тарелки перед Полом. — А вы, — повернулся он к Эрнесту, — вам должны понравиться эти холодные овощи».
Эрнест рассмеялся: «Слишком много цуккини — я столько не съем! — Он поменял тарелки и принялся за еду. — Давай серьезно обсудим ситуацию с Джастином, — говорил он, отправляя в рот очередной кусок, — и рекомендации Маршала. Это действительно волнует меня. С одной стороны, Маршал знает, что делает. Я имею в виду, как бы то ни было, этот человек —- настоящий профессионал своего дела. Психотерапевтической науке уже почти сто лет...»
«Науке? Ты что, шутишь? Черт побери, ты с тем же
успехом можешь назвать наукой алхимию. Может, даже с большим основанием!»
«Ладно. Искусству терапии...» Пол нахмурился, и это не укрылось от Эрнеста. Он попытался поправиться: «Ну ты понимаешь, о чем я, сфера деятельности, усилия, я только хочу сказать, что сто лет этим занимались многие умные
люди. Фрейд, знаешь ли, не был тупицей или тугодумом__
мало кто может с ним сравниться. И все эти психоаналитики проводили десятки, тысячи, десятки тысяч часов, выслушивая своих пациентов. Маршал утверждает, что не принимать во внимание накопленный ими опыт, начинать все с чистого листа, поступать так, как я, — это верх самонадеянности».
Пол покачал головой: «Не верь ему, все это чушь — будто слушание неизбежно приносит знание. Есть такие вещи, как неорганизованное слушание, конкретизация ошибки, выборочное невнимание, самореализующиеся пророчества — бессознательное стимулирование пациента на сообщение информации, которую тебе бы хотелось услышать. Хочешь сделать что-то интересное? Зайди в библиотечное книгохранилище, найди книгу девятнадцатого века по гидротерапии — не исторический обзор, а оригинальный текст. Я сам видел тысячи страниц, на которых давались подробнейшие инструкции — температура воды, длительность погружения, сила струи, оптимальное чередование холодной и горячей воды для каждого конкретного диагноза. Действительно впечатляюще, очень много материала, вполне научный подход — но не имеет абсолютно никакого отношения к реальности. Так что я не зацикливаюсь на «опыте поколений» или «традициях» и тебе не советую. На днях один эксперт по эннеаграммам привел в качестве аргумента утверждение о том, что учение об эннеа-граммах уходит корнями в священные древнесуфийские тексты. Полагаю, этим он хотел сказать, что их следует воспринимать со всей серьезностью. На самом же деле единственное, о чем это говорит, — и ему не понравилось, что я высказал ему свое мнение по этому поводу, — так это о
ом что давным-давно погонщики верблюдов, ведя мужские разговоры на кучах высохшего верблюжьего навоза, втыкали кнуты в песок и рисовали диаграммы личности».
«Странно... Интересно, почему он не оценил твое заявление?» — произнес Эрнест, подбирая остатки соуса толстым куском фокаччо.
«Знаю я, о чем ты думаешь, — продолжал Пол. — Абсолютная мизантропия, особенно в том, что касается экспертов. Я не рассказывал тебе, какое решение я принял на Новый год? Избавляться от экспертов — по одному в день. Это экспертное мнение — это одна большая шарада. Истина заключается в том, что мы частенько не понимаем, что творим. Почему нельзя быть настоящим, почему нельзя признать это, почему нельзя обращаться с пациентом по-человечески?
Я когда-нибудь рассказывал тебе, — продолжал Пол, — о том, как я лечился у психоаналитика в Цюрихе? Я попал к доктору Файферу. Ветеран психоаналитического движения был близким другом Юнга. К слову о самораскрытии терапевта! Этот парень рассказывал мне свои сны, особенно если в этом сне фигурировал я или если они имели хоть малейшее отношение к моей терапии. Ты читал «Воспоминания, сны, размышления» Юнга?»
Эрнест кивнул: «Да, чудная книженция. И нечестная».
«Нечестная? Это почему же? Поставь этот вопрос на повестку дня на следующий месяц. А сейчас скажи мне, помнишь ли ты его слова о раненом лекаре?»
«Что лечить может только раненый лекарь?»
«Этот старикан зашел еще дальше. Он утверждает, что идеальная терапевтическая ситуация возникает, когда пациент оказывается лучшим лекарством для душевных ран терапевта».
«Пациент залечивает раны терапевта?» — переспросил Эрнест.
«Именно! Только подумай, что это влечет за собой! Просто в голове не укладывается! И что бы ты там ни думал о Юнге, видит бог, он не был идиотом. Не уровня Фрей-
да, разумеется, но около того. Ну, многие из ближайшего окружения Юнга восприняли его слова буквально и, если в ходе терапии выплывали их собственные проблемы, начинали прорабатывать их. Так что мой аналитик не только рассказывал мне свои сны; при их интерпретации он уходил в самые интимные свои проблемы, однажды даже рассказывал мне о том, как испытывал ко мне гомосексуальное влечение. Я тогда пулей вылетел из его кабинета. Позже я выяснил, что моя волосатая задница его особенно не интересовала — он тогда активно совокуплялся с двумя своими пациентками».
«Научился он этому, разумеется, у своих старших товарищей», — заметил Эрнест.
«А как же, старина гОнг не испытывал ни малейших угрызений совести, соблазняя своих пациенток. В те годы психоаналитики были самыми настоящими хищниками, практически каждый из них. Отто Ранк спал с Анаис Нин, Юнг спал с Сабриной Спилрейн, а Тони Вулфф и Эрнест Джонс не пропускали ни одной юбки — им пришлось покинуть, как минимум, два города из-за скандалов на сексуальной почве. И разумеется, у Ференци плохо получалось держать руки подальше от своих пациенток. Пожалуй, единственный, кто не ввязывался в такие истории, был сам Фрейд». «Может, потому, что он был слишком увлечен Минной, своей свояченицей?»
«Нет, я так не думаю, — отозвался Пол. — Нет никаких доказательств. Полагаю, Фрейд преждевременно пришел в состояние гонадного спокойствия».
«Как я вижу, влечение к пациенткам вызывает у тебя столь же сильные эмоции, как и у меня. Итак, что ты думаешь о моей ситуации — о той встрече с бывшей пациенткой в книжном магазине, о которой я тебе только что рассказывал?»
«Знаешь, что мне напомнила эта история? Мой дядя Моррис был евреем-ортодоксом и настолько ревностно относился к кошерной пище, что в некошерном магазине не мог съесть и сандвич: он боялся, что его нарезали тем же 136
ножом, что и сандвич с ветчиной для предыдущего клиента Есть ответственность, и есть фанатизм под маской ответственности. Черт возьми, я помню времена у Хопкинса, когда мы гуляли со студентками-медсестрами. Ты всегда быстро уходил и мчался назад к своим книгам или начинал ухаживать за самой невзрачной. Помнишь Матильду Порк? Мы еЩе звали ее Матильда Подпорка? Вот кого ты выбирал! А та красавица, которая бегала за тобой, а ты шарахался от нее, как от чумы. Как ее звали?»
«Бетси. Она казалась такой хрупкой — дунь и рассыплется. К тому же у нее был парень — полицейский детектив».
«Вот-вот, я об этом и говорю! Хрупкость, бойфренд — Эрнест, это ее проблемы, а не твои. Кто это увенчал тебя венком всеобщего терапевта? Но дай мне дорассказать тебе об этом докторе Файфере. На нескольких сеансах он менялся со мной местами».
«Менялся местами?»
«Самым натуральным образом. Иногда в самой середине сеанса он вставал и предлагал мне сесть на его стул, а сам садился на мой. Он начинал рассказывать о своих личных проблемах, связанных с той, о которой я ему рассказывал. Или объявлял о наличии у него сильнейшего контрпереноса и немедленно начинал его прорабатывать».
«Это часть юнгианской концепции?»
«В некотором роде да. Я слышал, что Юнг экспериментировал в этой области в работе со странным парнем по имени Отто Гросс».
«Есть какая-нибудь литература по этому поводу?»
«Не уверен. Знаю, что Френци и Юнг говорили о смене мест и экспериментировали с этим. Я даже не знаю точно, с кого все это началось».
«Ну и о чем же откровенничал с тобой твой аналитик? Приведи какой-нибудь пример».
«Лучше всего я помню историю, связанную с моей национальностью. Сам он не был антисемитом, но его отец, швейцарец, симпатизировал нацистам, чего он очень сты-
дился. Он сказал мне, что именно поэтому он женился на еврейке».
«И как это повлияло на ход терапии?»
«Да посмотри на меня! Приходилось ли тебе видеть человека более целостного?»
«Да, поработай ты с ним еще пару лет, сейчас бы уже замуровал вход в свою пещеру! Серьезно, Пол, к чему это привело?»
«Ты знаешь, как сложно заниматься поиском причин, но я уверен, что его откровение не оказало никакого отрицательного влияния на терапевтический процесс. В целом оно пошло на пользу. Это позволило мне чувствовать себя более свободно, позволило доверять ему. Помнишь, в Балтиморе я пытался ходить к двум или трем терапевтам, холодным, как рыбы, и ни разу не вернулся».
«Я был более восприимчивым. Первым моим аналитиком была Оливия Смизерт, и я провел с ней около шестисот сеансов. Она была обучающим аналитиком, так что я решил, что в таком случае она должна знать, что делает, и если у меня что-то не получается, то это моя проблема. Огромное заблуждение. Как бы мне хотелось вернуть себе эти шестьсот часов! Она ничего о себе не рассказывала. У нас ни разу не было момента честности».
«Знаешь, не хотелось бы, чтобы ты неверно понял наши отношения с Файфером. Откровения a la Suisse вовсе не обязательно оказываются правдой. По большей части ко мне они отношения не имели. Его тянуло на откровения приступами. Он не смотрел на меня, он сидел футах в десяти и вдруг выскакивал из своего кресла, как чертик из табакерки, и начинал говорить о том, как бы ему хотелось отрубить отцу голову или переспать с сестрой. После чего опять становился черствым и надменным».
«Меня больше интересует актуальная реальность взаимоотношений, — сказал Эрнест. — Помнишь, я рассказывал тебе о сеансе с Джастином? Он должен был догадаться, что я в обиде на него, что я чувствую себя униженным. Только подумай, в какой парадоксальной ситуации он
казался по моей вине: сначала я говорил ему, что цель те-аПИИ — перевести его на качественно иной уровень в отношениях с окружающими. Во-вторых, я пытаюсь установить аутентичные отношения с ним самим. В-третьих, возникает ситуация, когда он совершенно точно подмечает проблематичный аспект наших взаимоотношений. И я спрашиваю, как еще можно назвать это отрицание верного наблюдения, как не антитерапией?»
«Боже правый, Эрнест, не кажется ли тебе, что ты застрял на ничтожнейшем моменте в истории человечества? Знаешь, сколько у меня сегодня было пациентов? Двадцать два! И это при том, что я закончил пораньше, чтобы приехать сюда. Выпиши этому парню прозак и встречайся с ним по пятнадцать минут в две недели. Ты и вправду думаешь, что ему станет хуже от этого?»
«Ладно, забудь об этом, Пол, мы уже говорили на эту тему. Давай вернемся к моей проблеме».
«Ну давай. Проведи эксперимент. Поменяйся с ним местами во время сеанса и говори правду, только правду и ничего, кроме правды. Начни с завтрашнего дня. Говоришь, ты встречаешься с ним три раза в неделю? Ты хочешь отучить его от себя, развенчать свой образ в его глазах, отмести иллюзии? Так покажи ему свои слабые стороны. Чем ты рискуешь?»
«Возможно, будут проблемы с Джастином, кроме того, после стольких лет терапии кардинальное изменение методики собьет его с толку. Идеализация устойчива. Может также возникнуть обратный эффект: зная Джастина, можно предположить, что он может идеализировать меня еще сильнее за такую честность».
«Ну и что? Вот тогда-то ты и обратишь на это его внимание».
«Ты прав, Пол. На самом деле, по-настоящему я рискую не пациентом, а собой. Как я могу сделать что-то, что Маршал, мой супервизор, не приемлет? А я ни в коем случае не могу лгать супервизору. Только представь — платить сто шестьдесят долларов в час и врать».
«Может, ты уже достиг профессионального роста. Может, пришло время перестать учиться у Маршала. Может он даже согласится с этим. Ты уже прошел стадию ученичества».
«Ха! Что касается психоанализа, я еще даже не начал! Мне нужно пройти полный курс психоаналитической подготовки, потратить на это четыре-пять лет — годы занятий, годы интенсивного супервизорского наблюдения за моими пациентами».
«Ну вот мы и решили, чем ты будешь заниматься остаток своих дней, — отозвался Пол. — Это ортодоксальный modus operandi1. Они несколько лет душат опасный, цветущий молодой мозг в куче навоза своих доктрин, пока он не перезреет, не зачахнет и не уйдет в семена. И вот, когда ветер сдувает последнюю одуванчиковую вспышку креативности, они присваивают вновь посвященному степень с уверенностью, что в своем слабоумии он увековечит их Святое писание. Вот как это работает, не правда ли? Любая инициатива обучаемого воспринимается как сопротивление, разве нет?»
«Что-то в этом роде. Разумеется, в интерпретации Маршала любой эксперимент будет отреагированием, или, как он говорит, моей терапевтической невоздержанностью».
Пол подозвал официанта и заказал себе эспрессо. «Терапевты давным-давно начали экспериментировать с самораскрытием. Я как раз начал читать новые клинические дневники Ференци. Очаровательно! Из всех близких соратников Фрейда один лишь Ференци нашел в себе смелость разработать более эффективную терапевтическую методику. Сам старик слишком большое значение придавал теории и слишком заботился о сохранении своего движения, чтобы уделять достаточное внимание результату. Кроме этого, как мне кажется, он был слишком циничен, чересчур уверен в непоколебимости человеческого отчаяния, чтобы ожидать реальных перемен после какой бы то
Образ действий {лат.). — Прим. ред.
ни было формы психологического воздействия. Так что Фрейд терпел Ференци, испытывал к нему некоторую симпатию, насколько он вообще умел симпатизировать. Он брал Ференци с собой на отдых и подвергал его психоанализу во время совместных прогулок. Но каждый раз, когда ференци слишком далеко заходил в своих экспериментах, каждый раз, когда разработанные им процедуры грозили принести психоанализу дурную славу, Фрейд обходился с ним круто, очень круто. Есть письмо, где Фрейд поносит Ференци, говоря, что у того наступил третий пубертат».
«Разве Ференци не заслужил подобное обращение? Разве он не спал со своими пациентками?»
«Я не уверен. Это возможно, но мне кажется, что он преследовал ту же цель, что и ты, — стремился каким-то образом гуманизировать терапию. Прочитай эту книгу. Мне кажется очень интересным момент, посвященный «двойному» или «обоюдному» анализу, как он его называет. Один час он анализирует пациента, а следующий час пациент анализирует его. Я дам тебе эту книгу — когда ты вернешь мне предыдущие четырнадцать. И заплатишь штраф за то, что задержал их».
«Спасибо, Пол. Но у меня она уже есть. Стоит на полке, ждет своей очереди. Но твое предложение дать мне ее почитать... Я тронут, можно даже сказать, ошеломлен».
Двадцать лет Пол и Эрнест рекомендовали друг другу книги, в основном романы, но и специализированную литературу. Коньком Пола была современная проза, особенно те произведения, которые укрылись от взгляда или были отвергнуты нью-йоркским истеблишментом, тогда как Эрнест любил удивлять друга работами ныне покойных и порядком подзабытых авторов — Джозефа Рота, Стефана Цвейга, Бруно Шульца. Но книгами они не обменивались никогда. Пол вообще не любил делиться — даже едой, хотя Эрнесту всегда хотелось попробовать то или иное блюдо. Стены его дома были заставлены книгами, и он частенько неспешно просматривал их, с удовольствием вспоминая старинную дружбу с каждой из них. Эрнест тоже не
любил давать книги почитать. Даже самые незначительные эпизоды он читал внимательно, с карандашом в руке, подчеркивая моменты, которые тронули его или заставили задуматься, чтобы впоследствии, возможно, использовать их в своих собственных произведениях. Пол разыскивал интересные поэтические слова и образы, Эрнест — идеи.
Приехав домой, Эрнест в течение часа изучал записи Ференци. Еще он задумался над комментариями Сеймура Троттера относительно роли правды в терапии. Сеймур говорил, что мы должны показать пациентам, что едим свою собственную стряпню, что чем более открыто, более естественно ведем себя мы, тем выше вероятность того, что пациенты последуют нашему примеру. Несмотря на общую неприязнь к Троттеру, Эрнест чувствовал, что что-то в нем есть от мудреца.
А что, если последовать совету Троттера? Раскрыться перед пациентом полностью? До рассвета Эрнест решился: он проведет эксперимент с использованием радикально эгалитарной терапии. Он будет абсолютно откровенен и преследовать будет одну лишь цель — установление аутентичных отношений с пациентом и признание того, что отношения сами по себе будут иметь терапевтический эффект. Никакой исторической реконструкции, никаких интерпретаций прошлого, никакого анализа психосексуального развития. Единственное, что удостоится его внимания, — это то, что происходит между ним и пациентом. И начнет он этот эксперимент немедленно.
Но кто же станет экспериментальным пациентом? Никто из тех, с кем он работал сейчас, не подходил на эту роль. Переход со старой методики к новой получится неуклюжим. Гораздо лучше начать все по-новому с новым пациентом.
Он взял свой блокнот, куда записывал время сеансов, и просмотрел расписание на следующий день. В десять утра приходила новая пациентка — Каролин Лефтман. Он ничего не знал о ней, за исключением того, что она решила обратиться к нему сама, прослушав его выступление в
книжном магазине «Printers. Inc.» в Пало-Альто. «Итак, Каролин Лефтман, кто бы вы ни были, вас ожидает неповторимый терапевтический опыт!» — произнес он, выключая свет.
Глава 6
В 9.45 Кэрол была уже в офисе Эрнеста и, следуя инструкциям, полученным при записи, прошла в приемную. Кэрол специально приехала пораньше, чтобы у нее было несколько минут привести себя в порядок, успокоиться, повторить придуманную ею историю болезни и вжиться в роль. Она присела на тот же зеленый кожаный диван, на котором обычно сидел Джастин. Всего два часа назад Джастин беспечно взбежал вверх по ступенькам и плюхнулся на тот же самый диван, где сейчас сидела Кэрол.
Она налила себе немного кофе, не спеша выпила его мелкими глотками, а потом сделала несколько глубоких вдохов, «пробуя на вкус» приемную Эрнеста. «Так вот оно, — думала она, оглядывая комнату. — Вот то поле боя, где этот гнусный человек и мой муж так долго готовили против меня заговор».
Она пробежалась взглядом по обстановке приемной. Отвратительно! Аипкие тканые портьеры на стенах, перекочевавшие сюда с ярмарки на Найт-стрит 60-х годов, древние кресла, любительские фотографии Сан-Шранцис-ко, среди которых — непременный снимок викторианских зданий на Аламо-сквер. Боже упаси еще раз увидеть домашние фото психиатра, подумала Кэрол. Она вздрогнула, вспомнив офис доктора Кука, как она лежала на этом драном персидском ковре, уставившись на фотографии туманных восходов Труро, пока доктор мял ее ягодицы своими ледяными руками и с безрадостным, приглушенным ворчанием впихивал в нее сексуальное подтверждение, которое, по его словам, было ей необходимо.
Она потратила около часа на одевание. Она хотела вы-
глядеть чувственной, но при этом ранимой и трогательной Шелковые брюки сменила длинная узорчатая юбка, легкую атласную блузку — красный кашемировый свитер Наконец она остановилась на короткой черной юбке, узком рубчатом свитере, тоже черном, и простенькой витой золотой цепочке. Под свитером — новый с иголочки кружевной бюстгальтер с объемными чашечками, очаровательно поднимающий грудь, который она приобрела специально для этого случая. Не зря же она наблюдала, как Эрнест общался с Нан в книжном магазине. Только слепой идиот мог бы не заметить этот ребяческий интерес к грудям. Эта похотливая дрожь — и язык, постоянно облизывающий напряженные губы. Он практически нагнулся к ней и начал сосать. Хуже того, он держался настолько напыщенно и самоуверенно, что ему, наверное, никогда и в голову не приходило, что женщины замечают его плотоядные взгляды. Эрнест был невысокий, практически одного роста с Джас-тином, поэтому она надела туфли на плоской подошве. Она хотела было надеть черные узорчатые колготки, но передумала. Не сейчас.
Эрнест вышел в приемную и протянул руку: «Каролин Лефтман? Я Эрнест Лэш».
Каролина пожала его руку: «Доброе утро, доктор». «Прошу вас, входите, — произнес Эрнест, указывая ей на одно из кресел, стоящих друг напротив друга. — Мы в Калифорнии, поэтому мы с пациентами называем друг друга по имени. «Эрнест» и «Каролин», вы не против?»
«Я постараюсь привыкнуть, доктор. Может быть, у меня не сразу получится». Она прошла в кабинет следом за ним, бегло осмотрев окружающую обстановку. Два дешевых кожаных кресла были повернуты на девяносто градусов, так, чтобы и доктору, и пациенту приходилось слегка поворачивать голову, чтобы увидеть друг друга. На полу лежал потрепанный поддельный кашанский ковер. А у одной стены стояла — замечательно! — обязательная кушетка, над которой висела пара дипломов в рамках. Корзина для бумаг была переполнена, и Кэрол разглядела не-144
колько измятых, перепачканных салфеток —- вероятно, прямо из Бургер-Кинг. Ветхая фанерная ширма неприятного желтого цвета стояла напротив заваленного беспорядочными грудами бумаг, книг и увенчанного огромным компьютерным монитором стола Эрнеста. Ни намека на эстетический вкус. Ни следа женской руки. Хорошо!
Кресло оказалось жестким и неудобным. Сначала ей не хотелось опускаться в него, и она подложила под себя руки. Кресло Джастина. Сколько часов — часов, которые она оплатила, — Джастин провел в этом кресле, поливая ее помоями? Она вздрогнула при мысли о том, как он и эта жирная скотина сидели в этом кабинете, голова к голове, плетя против нее интриги.
«Спасибо вам, что приняли меня так быстро. Мне казалось, что я стою на самом краю», — дрожащим от благодарности голосом произнесла она.
«Когда мы говорили по телефону, вы казались подавленной. Давайте начнем с самого начала, — отозвался Эрнест, доставая свой блокнот. — Расскажите мне все, что я должен знать. Из нашего короткого разговора я вынес только то, что у вашего мужа рак и вы позвонили мне после того, как услышали мое выступление в книжном магазине».
«Да. А потом я прочитала вашу книгу. Она оказала на меня сильное впечатление. По многим причинам: ваше сострадание, ваша чувствительность, ваш ум. Я никогда не испытывала особого уважения к терапии и к терапевтам, с которыми мне доводилось сталкиваться. За одним исключением. Когда я услышала вашу речь, меня охватило чувство, что вы, и только вы, можете мне помочь».
«О боже, — подумал Эрнест, — с этой пациенткой я собирался проводить терапию правды, устанавливать бескомпромиссно честные отношения, и вот, с самой первой минуты, — наифальшивейшее начало». Слишком хорошо он помнил, как сражался со своей тенью тем вечером в книжном магазине. Но что он мог сказать Каролине»? Не правду же, честное слово! Что его бросало туда-обратно между членом и мозгом, между похотливым влечением к Нан и
мыслями о теме доклада и слушателях? Нет! Дисциплина! Дисциплина! Там и тогда Эрнест начал формулировать основные принципы своей терапии правды. Первый принцип: «раскрывайся настолько, насколько это будет полезно для пациента».
В соответствии с этим принципом Эрнест дал ей честный, но продуманный ответ: «Я могу дать вам два различных ответа на этот комментарий, Каролин. Естественно, мне приятны ваши комплименты. Но в то же время ваши слова о том, что я, и только я, могу помочь вам, вызывают у меня дискомфорт. Потому что я еще и писатель, и общественное мнение склонно считать меня мудрее и компетентнее в области терапии, чем я есть на самом деле.
Каролин, — продолжал он, — я говорю вам это на тот случай, если выяснится, что наше сотрудничество по каким-либо причинам оказывается не слишком плодотворным, и я хочу, чтобы вы знали, что существует огромное множество терапевтов не менее компетентных, чем я. Но позвольте заметить, что я со своей стороны сделаю все, что в моих силах, чтобы соответствовать вашим ожиданиям». Эрнест почувствовал приятную теплоту в теле. Он был доволен собой. Неплохо. Очень неплохо.
Кэрол одарила его понимающей, восторженной улыбкой. «Нет ничего хуже, — подумала она, — чем пытаться втереться в доверие фальшивой скромностью. Напыщенный подонок! И если он так и будет через каждое предложение повторять «Каролин», меня стошнит».
«Итак, Каролина, давайте начнем с начала. Сначала — основные сведения о вас: возраст, семья, образ жизни, профессия».
Кэрол решила придерживаться середины между правдой и ложью. Чтобы не запутаться во лжи, она собиралась как можно более правдиво рассказать ему о своей жизни, искажая факты только по мере необходимости, чтобы не позволить Эрнесту догадаться, что она жена Джастина. Сначала она хотела назваться Кэролайн, но это имя казалось ей слишком чужим, и она остановилась на «Каролин» 146
в надежде, что оно не слишком похоже на «Кэрол». Обман давался ей легко. Она снова бросила взгляд на кушетку. Это не займет много времени, подумала она. Возможно, сеанса два-три.
Она выложила свою заученную историю ничего не подозревающему Эрнесту. Она произвела все необходимые приготовления. Она сменила телефонный номер, чтобы Эрнест не заметил, что у нее тот же телефон, что и у Джас-тина. Чтобы избежать ненужных проблем при открытии счета на свою девичью фамилию, Лефтман, она заплатила наличными. Она подготовила рассказ о своей жизни, который был максимально приближен к реальности, чтобы у Эрнеста не возникло подозрений. Она сказала ему. что ей тридцать пять лет, она прокурор, мать восьмилетней дочери, девять лет прожила в несчастливом браке и ее муж несколько месяцев назад перенес радикальное хирургическое вмешательство по поводу рака предстательной железы. Рак рецидировал, и пришлось делать орхидэктомию1, назначить гормональную и химиотерапию. Она также хотела сказать, что гормоны и удаление яичек сделало его импотентом, а ее привело к сексуальной неудовлетворенности. Но сейчас ей казалось, что для первого раза это слишком. Не стоит спешить. Всему свое время.
Дата публикования: 2014-11-04; Прочитано: 274 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!