Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

The Телки. Повесть о ненастоящей любви 10 страница



Катя продолжает рассказывать о том, как ее под­руга уговорила другую свою подругу сдать вместо нее историю новейшего времени, как они переклеивали фотографию в зачетке, как преподаватель, почуяв подвох, пронзительно рассматривал вытягивающую билет девушку. А я тем временем почувствовал, что к концу нашего разговора скинул лет пять. Поглупел то есть. Причем стремительно. Но, как известно, стоит нам по­грузиться в светлые чувства, как где-то прорывает ка­нализационную трубу, которая затопляет твой волшеб­ный мир потоками дерьма. Звонит мобильный, я смотрю на определившийся номер, извиняюсь и отхожу в сторону.

— Привет, как дела?

— Ничего спасибо, Рит. Как ты?

— Я встречу закончила. Думаю, не пообедать ли нам?

Я столько есть не могу.

— Я на встрече, зайка. Давай лучше поужинаем… Черт, мы же с Леной на день рождения идем!

— Да ну, — капризно тянет она, — до ужина еще долго. Послушай, а не хочешь в кино? Я вторую неделю прошу, чтобы ты сводил меня в кино, мы сто лет там не были. В общем так, я тебя приглашаю в «Пушкинский», часов в семь, как тебе?

— Слушай, у меня никак не получится в семь, я… — Я беру паузу, чтобы быстренько придумать отмазку. — У меня в пять утверждение бюджета на открытие клуба, в шесть кастинг танцовщиц, в семь… в общем, еще что-то, полный загруз, зайка, полный загруз!

— Да… — теперь замолкает Ритка, — жалко… мо­жет, вырвешься? Сегодня же пятница, к вечеру все по ту­совкам разъедутся, какое утверждение бюджета? В понедельник утвердишь.

— Ну Рит, ну я же не один утверждаю! — Я оглядываюсь на Катю и машу ей кончиками пальцев. — У меня же партнеры есть. Один в выходные в Европу уезжает, у другого свои заморочки, их хрен соберешь вместе…

— Я понимаю, ты у меня весь в делах, — выдыхает Рита. — Слушай… а вот…

— Что?

— Помнишь, я говорила тебе о проблеме? — голос Риты становится более вкрадчивым, — С машиной? У тебя что-нибудь получилось с деньгами?

— С деньгами? — Я вспоминаю про десятку во внут­реннем кармане пиджака, и, значит, мне по-любому при­дется пересекаться сегодня с Риткой, чтобы отдать ей деньги. Я думаю, как лучше вписать нашу встречу в свой переполненный график, злюсь на себя за то, что валял дурака все утро у Ленки вместо того, чтобы приехать по­раньше к Рите, скинуть бабки и весь день быть свобод­ным. — Все решил, надо договориться, как передать.

— Давай я сейчас подъеду, у меня все равно «окно».

— Куда?

— Ну, туда, где ты находишься. Кстати, а ты где кон­кретно?

— Я? Я на «Пушкинской», вышел бутерброд себе ку­пить, — вру я, чувствуя, что получается лажово.

Куда я вышел? Откуда я вышел? Из метро, что ли?

— Я могу туда подъехать.

— Отлично!

Стоп! Чего же тут отличного-то? А куда я Катю дену?

— Я могу там быть минут через сорок, если в пробку не попаду.

— Давай… давай через час, кафе «Этаж» на Твер­ской. А то мне надо еще с одним человечком встре­титься.

— Хорошо.

— Все, договорились.

— Андрюш…

—Что?

— Я тебя люблю!

— Я тебя тоже, — я снова оборачиваюсь в сторону Катьки, — очень люблю.

К столу я возвращаюсь, можно сказать, другим че­ловеком. Катя говорит по телефону, я прошу счет. Куда подевалась вся лирика, мечты о любви, свадьбе и пяти потерянных годах? Чертова жизнь — не успеешь влю­биться и воспарить к небесам, как тебя тут же швыряет оземь. Катя убирает телефон в сумочку и поднимает на меня свои ясные глаза:

— У тебя что-то случилось?

— У меня? Нет-нет, что ты. Партнер из Франции зво­нил, ни черта не слышно было, я отошел, чтобы не кричать на весь ресторан.

— Хорошо, — Катя смотрит по сторонам, явно со­бираясь отчаливать. Я все еще прокручиваю диалог с Ритой, вспоминаю про деньги, логическая цепочка вы­водит меня к Лехе, и тут меня осеняет:

— Кать, а пойдем в воскресенье на день рождения моего знакомого?

— Какого?

Я рассказываю ей о том, какой прекрасный у меня старший товарищ Алексей — энциклопедист, джент­льмен, путешественник, почти олигарх (разумеется опуская dark side of Lioha в виде наших ночных похож­дений, разврата и прожигания жизни). Какие безумно интересные творческие люди соберутся на этом праз­днике: артисты, художники, певцы, крупные бизнесмены, писатели (алкоголики, наркоманы, гомосексуалисты, аферисты, сумасшедшие…). Как весь город ждет этого праздника и что попасть туда могут единицы. Я в красках изображаю прошедшие вечеринки, завлекаю ее тем, что буду играть диджей-сет (кстати, можем сыграть вместе). В общем, минут через десять она обещает подумать, че­рез пятнадцать вспомнить, что у нее в воскресенье, а че­рез двадцать говорит, что скорее всего у нее получится.

Я нахожусь на седьмом небе от счастья после таких авансов. Оставляю на чай неприлично много и, зачем-то взяв в руку Катькину сумку (полный кретин), иду к выходу.

На улице я ощущаю новый прилив сил и предлагаю Кате прогуляться, хотя она делает вид, будто торопится. Мы идем по Тверскому бульвару, и меня просто подмы­вает взять ее за руку, но я все-таки не решаюсь и даже сую руки в карманы. Господи, до чего же я смешон в сво­ем вечном стремлении казаться серьезным, думая о том, что скажут знакомые или просто случайные прохожие, увидев, что я прочесываю бульвар, взявшись за руки со студенткой! Так называемое общественное мнение уничтожило саму суть чувств, оставив нам лишь «пра­вильные» картинки. Действительно, в мире, где сущест­вительное «любовь» чаще всего употребляется в связке с «заниматься», внешние проявления чувств должны со­ответствовать последней фотосессии Антона Ланге для журнала «Vogue»: все вокруг в приглушенных тонах, она полулежит в кресле, в черном платье и с распущенны­ми волосами. Он стоит, склонившись над нею, в строгом костюме и белой рубашке, расстегнутой до середины груди. В руках у Ромео и Джульетты по бокалу пенистой жидкости, а для полноты картины вокруг разбросаны подушки с логотипом: «Ромео и Джульетта. Игристое, полусладкое». Страсти добавил фотошоп, о выпуклос­тях в нужных местах позаботился хирург, а над томными лицами поработал стилист. «Все выглядит достаточно элитно», — как написал какой-то питерский глянец. В такой позе не стыдно и на люди показаться.

Еще не стыдно быть замеченным в неудобной позе на заднем сиденье машины, в туалете ресторана, «в атмос­фере клубной вечеринки», на пьяном танцполе бара, на прокуренных диванах стриптиза. Любовь в наше вре­мя скукожилась до картинки в журнале, пэкшота в те­левизионной рекламе, рекламного щита 4x6, стоящего на пересечении Цветного бульвара и Садового кольца. Сегодня проявлять свои чувства, как это было принято раньше у нормальных людей, считается детским садом. Прогулки в обнимку, поцелуй в шею, совместное собира­ние осенней листвы — от всех таких проявлений любви мы шарахаемся, словно речь идет о педофилии. Тогда как саму педофилию стараемся выдавать за любовь с пометкой «актуальные тренды».

Все нежные переживания из классических романов «восстановлены», переложены на «Кодак», отретуширо­ваны, выхолощены компьютерным дизайном и очище­ны от шероховатостей и мелких помарок, свойственных человеку. Обезжирены, осветлены, лишены «негатива и излишнего драматизма» и выброшены на полки глобаль­ного супермаркета, выложены на сайты знакомств, пос­тавлены в прайм-тайм и закатаны в журнальные статьи под заголовком «Как построить любовь»? Инструкция без слез». Действительно, что для нас значат слезы любви? Это всего лишь стразы Swarovski, оторвавшиеся от чье­го-то платья и пылящиеся под диваном…

Мы идем вверх по бульвару, и я постоянно переме­щаюсь вокруг Катьки. Размахиваю руками, смеюсь, рас­сказываю ей истории из своей американской школьной жизни, студенческих лет, какие-то глупые анекдоты, юморески из жизни русского кино, услышанные когда-то от Антона, а потом внезапно останавливаюсь и выпа­ливаю:

— А пойдем сегодня в кино?

— Когда? — опешив от неожиданности, говорит Катька,

— Ну… часов в семь? В восемь? В «Пушкинский»… нет, лучше в «Октябрь»!

— А что там показывают?

— А какая разница?

— Да? — Катька на секунду задумывается, потом улыбается и отвечает: — А пойдем!

И это ее «а пойдем!» возвращает меня в глупое состо­яние вселенского счастья, я улыбаюсь, взглядом победи­теля смотрю на людей, движущихся по бульвару, потом ловлю для нее машину и от волнения даже забываю ее поцеловать, хотя мечтал об этом всю дорогу. Я закуриваю, смотрю на другую сторону Пушкинской площади и ловлю себя на мысли, что первый раз в жизни меня не раздражают бомжи, собирающие бутылки, и мужчины, стоящие вокруг памятника Пушкину с куцыми букетами в руках.

Перед тем как встретиться с чуваками, обещавшими эксклюзивное интервью про черную мессу, я успеваю забросить в редакцию диктофон с текстом предыду­щего интервью, быстро пересечься с Риткой, отзвонить Ленке, подтвердив, что сегодня все в силе, отправить эсэмэску с тысячей извинений в адрес Марины, полу­чив короткий, но емкий нецензурный ответ. Все это время мне падают рассылки из клубов «Крыша», «Дяги­лев», «Рай» и «Фабрик» — и все это по второму кругу, заметьте. В какой-то момент я понимаю, как чувствует себя мой мейл-бокс, переполненный спамом. Решив хоть как-то заглушить их активность, я нырнул в метро и, больше не осаждаемый алчными дельцами от ночной жизни, доехал до «Китай-города». До кино оставалось три часа.

Поднявшись по Солянке, я свернул направо и оказал­ся во дворе, образованном тремя плотно примыкающи­ми друг к другу домами дореволюционной постройки. Я закурил, задрал голову вверх и стал разглядывать окна, пытаясь определить, какие из них принадлежат квартире этих масонов. Честно говоря, я мог бы прос­то достать блокнот, посмотреть адрес и зайти в нужный подъезд, но почему-то мне захотелось посмотреть на окна. Постояв во дворе минут пять, я подумал, что со стороны это должно выглядеть странно и даже подозри­тельно: чувак стоит посреди двора и шарит взглядом по окнам. Любая бабка, увидев такую картину, непременно вызовет ментов.

И хотя я ничем предосудительным не занимался, перспектива встречи с милицией меня не привлекала. Не то чтобы на вопрос «ваши документы» я сразу начи­наю доказывать, что десять минут назад не курил план, просто у меня с милицией чисто эстетические противо­речия. В общем, сверясь с блокнотом, захожу в третий подъезд.

На четвертом этаже трижды нажимаю на кнопку звон­ка шестьдесят шестой квартиры, прежде чем дверь мне открывает козлобородый мужик, одетый в то, что оста­лось от домашнего халата или сутаны, черт его разберет. Судя по черному цвету, скорее сутана.

— Ты кто? — спросил меня козлобородый, поправ­ляя спутанные космы.

— Андрей Миркин из «Одиозного журнала». Мне сказали, что меня ждут, — говорю я, ощущая неприят­ное жжение где-то посередине груди.

— Здесь всех ждут, — зыркнул на меня исподлобья козлобородый и отодвинулся, освобождая проход. Пре­жде чем закрыть за мной дверь, он выглянул в подъезд, убеждаясь, что там больше никого нет.

«Приятная квартирка», — подумал я.

Я попал в длинный коридор со стенами, исписанны­ми непонятными граффити, похожими на татуировки, которые делают себе на предплечьях пацаны из питер­ского Купчина или московских Текстильщиков, короче, те, кто приходит в местный тату-салон, говоря мастеру: «Сделай мне "тарантину". Ну, буковки там непонятные. Зигзаги».

— Налево, — указал мне пальцем козлобородый. Я хотел было разуться, но, слегка осмотревшись, решил, что в этом притоне следует оставить себе хотя бы мини­мальную защиту. В комнате, куда он меня завел, из об­становки были только лежащий на полу ковер, кресло при входе и топчан в дальнем углу. Решив, что валяться на топчане наверняка принимавшего «на грудь» не од­ного гепатитного, а то и спидового наркомана, мне западло, я сел в кресло.

— А ты, значит, из журнала, — скорее утвердитель­но, чем вопросительно сказал мужик, сев на топчан.

«Значит мое место — гостевое. Слава богу!»

— Из журнала, — кивнул я, — а у меня с вами ин­тервью?

— Со мной? — мужик разразился кашляющим сме­хом. — Нет, не со мной. С мастером. Гашиш хочешь?

— Не очень.

Мужик вопросительно посмотрел на меня.

— Ну… то есть вообще не хочу. — Я посмотрел в его серые, водянистые глаза и перевел взгляд поверх головы мужика. Все стены были увешаны странными картинами, изображавшими животных с человечески­ми лицами, женскими и мужскими. Картины абсолютно уродские — неестественно переплетенные тела зверей с четко отрисованными гениталиями, пятна крови, ка­кие-то кресты, полумесяцы и прочая околорелигиозная (или околошаманская?) атрибутика.

— Пишу на заказ. Некоторые клиенты не забирают, кто-то с оплатой тянет. Такие оставляю себе. — Ему даже моего вопроса не понадобилось, чтобы начать рассказ о своих гребаных картинах. — Тебе кто больше нравится, девочки или мальчики?

— Мне? Не знаю, — честно ответил я.

— Хе-хе. Что значит «не знаю»? На такие вопросы всегда есть четкий ответ. Как можно не знать, с кем тебе лучше, с девочками или с мальчиками?

Торчки чертовы. Заманили. Сначала рисуют каких-то уродов, а потом спрашивают, кто больше нравится. Да они на людей-то не похожи. Как бы слинять отсюда по-скорому?

— Вообще-то с девочками. В жизни. А тут же картины…

— А это что, не жизнь?

— А что, жизнь?

Козлобородый было открыл рот, чтобы разразиться длинной тирадой, но, на мое счастье, в комнату вошел высокий русоволосый человек в строгом черном костю­ме и водолазке.

— Вы из журнала? — спросил он приятным низким баритоном.

— Да. А вы — Мастер?

Мужчина кивнул, развернулся и вышел в прихожую. Я не раздумывая пошел за ним. Мы дошли до конца ко­ридора, вошли в маленький кабинет с двумя креслами и низким журнальным столиком между ними. Над столи­ком — зеркало в тяжелой деревянной раме. Мужчина жестом предложил мне присесть. Я кивнул.

— Андрей, вам Вера уже рассказала в двух словах?

— Ну… не так чтобы очень. — Я щелкаю пальца­ми. — В общих чертах.

— Тогда расскажу подробнее. Дело в том, что у нас в следующую пятницу… мероприятие, скажем так. И мы, считающие себя наследниками Северной масонской ложи, будем проводить мессу, посвященную…

Далее этот придурок плетет что-то про факельное шествие в московских катакомбах, сопряженное с вы­ставкой картин какого-то Силантия (видимо, козлобородого), перформансом и скрипичным концертом. Он пускается в рассказы про древние языческие культы, сатанизм, достает из большого конверта рисунки с коз­лами, чертями, старцами. Несет ахинею про то, как они хотят объединить все московские секты в «некое куль­турное пространство». А у меня в голове проносится «во попал!», «Вера — идиотка!», «какая же тварь меня посоветовала?», «как же отсюда слинять побыстрее?»… Я решаю, что в подобной ситуации нет ничего лучше, как во всем соглашаться с этим психом и говорить глупости: возможно, так он быстрее меня выпустит. Заканчивает он свою тираду фразой:

— В общем, нам нужен промоутер этого мероприя­тия, — и выжидающе смотрит на меня.

— Кто, простите?

— Промоутер, — повторяет псих.

— Ага, промоутер, значит, — понимающе тяну я. — А спонсоры мероприятия понадобятся? Ну там алкоголь, цветы, свет?

— Было бы неплохо, — соглашается он.

— Окей. — Я начинаю говорить в своем привычном тоне, — давайте подумаем об антураже. А можно я при­ду на эту… как ее… ну… — я несколько раз щелкаю в воздухе пальцами, пытаясь вспомнить, как называется эта херь.

— На мессу?

— Вот именно, на мессу. Можно я приду на мессу в кедах «Converse»? Прикиньте, я буду в черном костюме от «Ralph Lauren», черной водолазке от «Prada» и в чер­ных кедах «Converce». Везде горят факелы, задник сце­ны (кстати, кто вам делает дизайн? У меня есть выход на крутого дизайнера) драпирован черным, все стоят молча, играет такой мрачный трип-хоп. Да, запомните, диджей обязательно должен быть чернокожим. Запом­ните, негр — то, что вам нужно. И вообще черные сей­час рулят. «Wu-Tang Clan», Jay-Z, Beyonce (ну, это, типа, не ваша тема, но тоже очень круто, очень крутая телка). Короче, с диджеем решили. Так вот, играет музыка, раз­дается звонок мобильного, я вынимаю из кармана чер­ную Nokia 8800 и говорю что-то типа: «Прости, дорогая, у меня нет времени, я на мессе. Завтра в три в "Галерее"». Я ловлю на себе взгляды окружающих, как бы из­виняюсь выражением лица и изучаю носки своих кед. А мелодия трип-хоп переходит в нарастающую фазу. По-моему, полный отпад, чувак! Да, самое главное. У кед на боковых сторонах большие пластиковые звезды. У вас, по-моему, такой же логотип?

— О чем вы? — Он морщится, и, склонив голову, вперивает в меня немигающий взгляд своих пронзительно-голубых глаз. — Вы думаете, это будет еще одна вече­ринка?

— Э… типа, я что-то путаю? Или, может, костюм от «Ralph» неактуален? Дайте-ка подумать… «Gucci»? Окей, окей я понял, сморозил фигню… «Dries Van Noten»? Слишком педовски, согласен. Бельгиец, но более строгий, что ли? Именно. Фак, я точно вчера пе­ребрал. Как я мог это упустить! «Dirk Bikkembergs!» В точку, чувачок, в точку! Я же тебе сказал, не промах­нешься, если будешь работать со мной,— окончательно заигрываюсь я.

— Ты перепутал, Андрей. Ты очень сильно перепу­тал…

— Э-э-э…— вопросительно мычу я, чуть опустив подбородок, и боковым зрением рассматривая свое отражение в зеркале. Я нахожу, что с этой адской ра­ботенкой морщин на лбу я еще не заработал. — Э… — продолжаю я. — Что не так, чувачок, я не врубаюсь?

— У нас вообще нет логотипа. У нас пентаграмма…

— Да? — Я почесываю затылок. — Окей, пусть будет пентаграмма. Так что мне все понятно. К завтрашнему дню могу прислать план мероприятия, предварительно поговорю со спонсорами. Кстати, сколько человек ожи­дается?

— Триста, не больше, — отвечает он, глядя на свои часы.

— Великолепно. Просто потрясающе. Дизайн при­гласительных уже есть?

— Нет. — Он отрицательно мотает головой.

— Сделаем! — Я встаю и протягиваю ему руку. — Очень рад познакомиться. Не буду больше у вас время отнимать. Давайте мне ваш электронный адрес, завтра ждите план.

— Завтра же суббота, — недоверчиво косится он.

— У нас, промоутеров, выходных нет, давайте вашу карточку.

Мужик лезет в карман и протягивает мне свою визит­ку, я беру ее и, даже не взглянув, засовываю в карман джинсов.

— Вы меня проводите? — интересуюсь я, опасаясь снова попасть в комнату к козлобородому.

— Да, конечно.

Мы доходим до входной двери, прощаемся, я подни­маю глаза и вижу прямо над порогом слово «ЗАЧЕМ?», выведенное граффити, так же, как на улице Красина. Желание покинуть это место как можно скорее только укрепляется. Скатившись вниз по лестнице, я думаю только об одном: кто же меня так подставил?

Оказавшись на улице, я решаю пройтись до метро «Лубянка», хотя идти не близко. Очень хочется провет­риться после этой чертовой дыры, пропитанной запаха­ми жженых красок, индийских ароматических палочек и старой одежды. У метро «Китай-город» зачем-то при­обретаю журнал «ОК» и выбрасываю в сквере у памят­ника Кириллу и Мефодию. Читать я его не стал потому, что уже на третьей странице обнаружил фотографию Моники Белуччи, ставшей блондинкой. На другом конце сквера, почти у памятника, где изваяния суровых вои­нов с ужасом взирают на то, как пожилые ловеласы сни­мают молоденьких солдат, пробегающая мимо девушка вручает мне стопку листовок партии СПС, призывающей поддержать гей-парад. До кучи на листовке еще и сло­ган напечатали: «Повысим рождаемость!». У Политеха получаю эсэмэс из клуба «Крыша»:

KRYSHA MIRA

SEMEYNIE CENNOSTI

Dj's: DUHOV, NILS, (+DRUMS), SPIRIT, VOLODYA (RSVP) COMFORTPEOPLE+COMFORTMUSIC=COMFORTDANCE

Решив заодно проверить почту, я обнаружил в своем ящике сообщение с «Одноклассники.ру». Сообщение пришло от девушки, поставившей моей фотографии пятерку. У девушки однозначно трактующийся юзер-пик: треть фото — губы, треть — декольте, треть — са­лон дорогой машины. Помнится, я тогда ответил: «при­шли мне свои фотки голые» или что-то в этом роде. И вот теперь она пишет: «И ты туда же. У меня, может быть, богатый внутренний мир». Врубаетесь, да? Если следовать такой логике, мне, интеллигентному моло­дому человеку, стоит разместить свои фотографии с эрегированным членом, предварительно увеличив его размер в фотошопе. Ну, чтобы всем случайно заглянув­шим на мою страничку, было ясно, что я о Канте сюда пришел говорить (да-да, если следовать прямому спел­лингу, я пришел на «Одноклассники» говорить именно о cunt'e).

Что-то происходит, я это чувствую. Что-то совершенно несуразное. Ночные клубы проповедуют семейные ценности, девушки, фотографирующиеся с голой гру­дью, предлагают обсудить их богатый внутренний мир. Интересно, доживем ли мы до того дня, когда скромные победительницы олимпиад по математике начнут пред­лагать в чатах занятия групповым сексом, а программа «Моя семья» откроет стрип-бар?

В понедельник я сидел в «GQ» баре в обществе свое­го фоторедактора и каких-то нефтетрейдеров. Так вот, от этих нефтетрейдеров вместо привычных «баррель», «квота» и «сырец» я услышал горячее обсуждение темы строительства нового нефтепровода через Афганистан. Не в том смысле, что это откроет невиданные перспек­тивы для нефтяного бизнеса, а в том, что теперь, после расширения площади строительных работ, непременно подорожает анаша, врубаетесь? Когда они меня спро­сили, что я обо всем этом думаю, я даже переспросил, чтобы успеть сосредоточиться на вопросе. Что я об этом думаю? Действительно, что я об этом думаю? А? Господи, да я чуть с ума не сошел, представив, что нужно будет платить шестьдесят евро за бокс. Только вы-то здесь при чем? Вы что, курите?

Собравшись с мыслями, я ответил что-то вроде: «на­верное, вы неплохо заработаете» и еще пошутил насчет бартера. Они брезгливо поглядели на меня, как обычно смотрят на бродячих собак секретарш. Представляете? Эти прилизанные ублюдки в пиджаках и галстуках, ко­торые делают маникюр два раза в неделю и раз в месяц обследуют свою простату, наверное, решили, что я для них слишком не контркультурный. Слишком консьюмеристский, что ли.

Мир меняется, это я вам точно говорю. Вы только досмотрите, что вокруг происходит.

Вся Москва увешана плакатами журнала «Sex & The City» (который, как вы понимаете, проводит еще и ли­тературные вечера). Красивые московские студентки не хотят работать в офисах, но при этом стремятся выгля­деть как Сара Джессика Паркер. И дело не в том, что они действительно считают ее красивой, а в том, что стрем­ление быть похожей на это страдающее дурновкусием носатое чудище в их понимании гарантирует скорое появление денег на туфли от «Manolo Blahnic». Те же студентки, работающие секретаршами, ненавидят Сару Джессику и сериал «Sex & The City» и в качестве про­теста одеваются содержанками. Парадокс заключает­ся в том, что первые в итоге получают перспективную работу ассистенток заместителя директора по марке­тингу, а вторые — туфли «Manolo Blahnic», «Mercedes SLK» и золотой «AmEx». Первые больше никогда в жиз­ни не смотрят «Sex & The City» вторые же начинают его обожать.

Любовницы на содержании больше не хотят вы­глядеть таковыми. Теперь они носят строгие костюмы, сумки «Downtown» от YSL, как студентки или деловые женщины. В цепочке их трендов — в этом сезоне модно чем-то заниматься. Жены состоятельных кротов хотят выглядеть любовницами на содержании: носят игри­вые наряды, делают обильную пластику и заводят себе милого, бартендера или массажиста (личный водитель в качестве любовника — слишком пошло). В итоге лю­бовницы получают мужей, а бывшие жены действитель­но начинают чем-то заниматься.

Менеджеры среднего звена, каковые раньше с се­рьезным видом обсуждали в курилках преимущества трехлетнего «BMW» перед новым «Ford Focus», сейчас на таком же серьезняке обсуждают смерть Лучано Паваротти. Только представьте себе группу обсосов среднего возраста, которые по пятнадцать минут семь раз на дню соболезнуют!

Залезая на чужое культурное поле, менеджеры тут же вытесняют с него богемных аборигенов: нищих жур­налистов, сумасшедших поэтов, бездарных писателей и невостребованных художников. С присущим им корпо­ративным энтузиазмом клерки начинают бухать, курить дурь и трахать страшных богемных телок в несколько раз интенсивнее, чем аборигены. Аборигены от безысход­ности перемещаются в офисы в качестве айтишников, копирайтеров и маркетологов, бывшие клерки — на фо­товыставки, в музеи Востока и кинотеатры «Иллюзион». По выходным обе категории встречаются в местах типа «Жан-Жак», «Кофемания» или «Этаж», весьма доволь­ные своими свежеобретенными статусами. В итоге ис­кусство у нас становится похожим на торговлю кормами для животных, а бизнес — творческим бардаком. Не ра­ботает ни то, ни другое.

Все смешалось, как в шейкере. «Виагра» постепенно убивает половую функцию, а «Ксанакс» вызывает без­основательную эрекцию, шампанское дает утреннюю депрессию, а кокаин — похмелье. Все стараются как можно быстрее поменяться местами с другими, сменить жену, работу, изменить социальный статус и культурную среду, не имея веских предпосылок или талантов. Политики, агитирующие за рождаемость, поддерживают гей-парады, а гомосексуалисты протестуют против прав с лесбиянками.

И вся эта ерунда делается только с одной целью — «поговорить о смене социокультурной парадигмы», «добавить пиара», «привлечь внимание к тренду», «засветиться в медийке». Что уж там говорить, если в наше время даже сатанистам нужны промоутеры! Если так дальше пойдет, то Сергей Минаев выпустит книгу «Альбомчег контркультурщика: гатовим дома», а Оксана Робски получит Гонкуровскую премию за фотоальбом «Гламурный дом». Даже Моника Белуччи перекрасилась в блондинку, представляете? Вот где настоящая «смена парадигмы»! Если для вас это только культурный шок, то для меня еще и смена образа во время мастурбации. С нетерпением ожидаю Пэрис Хилтон в образе жгучей брюнетки — хоть подрочу нормально. В общем, мир со­шел с ума, вы уж мне поверьте.

Дойдя до метро «Лубянка», я начинаю подумывать о том, чтобы купить пару бутылок пива «Балтика». Жела­тельно в пластике. Одно останавливает — в кино с ними не пустят. Имидж меня уже мало волнует — при такой-то смене парадигмы!

А потом случились потрясающие четыре часа, прове­денные с Катей. Сначала мы пили кофе и смеялись над посетителями кафе, потом Катя рассказала, что, когда ее подруга была на собеседовании в строительной компа­нии, самым серьезным вопросом рекрутера был: «Это у вас настоящий "Louis Vuitton"?»

— И это просто ужасно, — сказала Катя, — меня та­кие истории бьют наотмашь. Это самое поразительное, что я слышала за последний месяц, а ты?

А я? А я, окончательно утонув в ее глазах, сказал ей, что самым поразительным за прошлый месяц стала стриптизерша из клуба «Офис», сказавшая, что единс­твенное, чем она по-настоящему гордится, так это тем, что трахнулась со Стингом, когда он к нам приезжал. «Сказала моему другу», — поправился я. — Фу, какая гадость! — скривилась Катя. Понятно, я не стал дополнять рассказ своей фразой, сказанной в ответ: «Можно, я подержусь за грудь, кото­рую кусал САМ?».

Мы купили билеты, потом жевали попкорн и начос, потом сидели на предпоследнем ряду в «Октябре», и Катя смотрела «Жару», а я почти всю картину смотрел на нее. Я сидел и вел себя, как старый извращенец: ук­радкой нюхал ее волосы, смотрел на ее ноги, постоянно давил в себе желание поцеловать ее в шею. Меня прос­то распирало оттого, что расстояние между нами мень­ше пяти сантиметров и, несмотря на одежду, я каждой частицей кожи чувствовал исходящее от нее тепло. Я немедля провозгласил «Октябрь» лучшим кинотеатром, а «Жару» — лучшим фильмом всех времен и народов. Единственное, чего мне хотелось больше всего на све­те, — чтобы фильм никогда не кончился. Я готов был за­платить механику тысячу долларов, чтобы он поставил аппаратуру на «реверс». Еще бы: любые деньги отдашь, чтобы гонять счастье по кругу.

Я сидел совершенно пьяный и ближе к концу фильма осмелел до того, что положил ладонь на тоненькое Кати­но запястье, а она не стала сопротивляться, что сначала меня еще больше распалило, а потом испугало… Так что традиционных поглаживаний я себе не позволил. Что со мной происходит? Откуда берется эта нежность? Мне бы с ней жадно целоваться, а я дотронуться боюсь. Слава богу, цветов не додумался купить, а то она бы точно решила, что я сумасшедший старомодный маньяк. А может, не решила бы?

Мы выходим из зала, держась за руки, переходим на другую сторону Нового Арбата, прогуливаемся до «Пра­ги», потом сворачиваем на бульвар, доходим до «Кро­поткинской» и почти все это время молчим. Видимо, лю­бовь свела судорогой наши речевые органы, и мы прос­то упиваемся друг другом молча. Где-то на периферии сознания появляется предательская мысль о том, что мы уже проговорили весь отведенный на сегодня лимит и обсуждать больше нечего, но я гоню, гоню эту циничную гадость прочь…

У метро я минут пятнадцать уговариваю Катю сесть в такси, но она упирается, аргументируя тем, что на метро ей удобнее. В конце концов я провожаю ее до входа в метро, а сам ловлю машину, думая, что Кате не хотелось, чтобы я услышал адрес, который она назовет водителю.

Вообще, мне приятнее считать, что ей просто неловко было взять у меня денег…


ГЛАМУРНЫЙ КЛЕЙ

Уже нынешнее поколение росси­ян будет жить дольче, гучче и версаче.

Журнал «Крокодил», октябрь—ноябрь 2007.

Я приезжаю в бар «Симачев» около одиннадцати ве­чера. На площадке перед входом стоят пятеро молодень­ких девушек и двое предпринимателей среднего возрас­та. Девушки делают вид, что курят, предприниматели делают вид, что говорят по мобильным. Очень душно. Не найдя знакомых лиц, захожу. Там еще более душно. Очень много людей. Протиснувшись к бару, делаю по­пытку приблизиться к стойке и заказать «мохито», но по­падаю в клещи двух крепких «фитнесс-форева» парней, выпасающих у бара своих коз. Значит, в другой раз.





Дата публикования: 2014-11-04; Прочитано: 363 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.018 с)...