Из главы 7 5 страница

Я запомнил концерт в Бостоне 19 июля 1972 года по двум причинам. Первая – в Род-Айленде полицейские хотели арестовать нас. Мы прилетели из Канады и приземлились в Провиденсе, и пока они разгружали наш багаж, я прилег вздремнуть на крыло пожарной машины, это была машина старой модели, с изогнутыми крыльями. Внезапно меня разбудила яркая фотовспышка, направленная мне в лицо, и я просто вскочил и схватил камеру. Чёрт возьми! Я пнул фотографа. И был арестован. Мик, Бобби Киз и Маршалл Чесс потребовали, чтобы их тоже арестовали вместе со мной. Нужно отдать должное Мику. Но в тот день в Бостоне произошли какие-то беспорядки в пуэрто-риканском квартале, и полиции было не до нас. Мэр Бостона сказал: отпустите сейчас же этих му**ков, на сегодня с меня хватит одной заварушки. Нас отпустили и торжественно препроводили в Бостон на большой скорости, в сопровождении полицейского эскорта, под фанфары.

В тот день произошло еще одно знаменательное событие. В дверь моего гостиничного номера кто-то постучал, и передо мной предстал Фредди Сесслер, это была наша первая с ним встреча. Я не знаю, как он сюда пробрался, но тогда ко мне ходили все. С меня было достаточно – я уже не мог больше выдерживать такой темп – но именно в тот момент я ничем не был занят, к тому же этот человек выглядел интригующе. Ярко выраженный еврей, одетый в какие-то смешные одежды, что уже характеризовало его. “У меня есть кое-что, что вам понравится” – сказал он. И вытащил целую нераспечатанную унцию чистого кокаина фирмы “Merck Pharmaceutical”. Реальная поставка. “Это подарок. Я люблю вашу музыку.” Это был такой препарат, который при открытии почти что вылетает из бутылки со свистом. До этого мне нравился мой кокаин, но в Англии за неимением хорошего кокаина приходилось довольствоваться уличной дрянью; ты никогда не мог знать, не подсунут ли тебе амфетамин. И с тех пор, раз в месяц Фредди стал приносить мне по целой унции чистого кокаина. Он не брал денег. Фредди не хотел, чтобы мы считали его “поставщиком”. Он не был дилером, которому можно было позвонить и спросить: “Эй, Фред, у тебя есть…?” Это было совсем другое. Мы с Фредди просто очень ладили. У него был невероятный характер. Он был на двадцать лет старше меня. Его история, как и у многих евреев, переживших вторжение нацистов в Польшу, была историей ужасов и чудесного выживания. Только трое из его пятидесяти четырех родственников в Польше остались живы. До поры до времени я не знал всех подробностей его истории. Вскоре Фредди стал постоянно ездить с нами на гастроли. Он был для меня вторым отцом в течение следующих десяти или пятнадцати лет, хотя сам он, вероятно, не осознавал этого. Я почти сразу что-то разглядел в нем. Он был пиратом, авантюристом, и аутсайдером в то же время, хотя у него были очень хорошие связи. Он был невероятно весёлым и остроумным, и у него за плечами был большой жизненный опыт. Более пяти раз он зарабатывал целое состояние, терял его, и каждый раз начинал всё с нуля – первый раз на карандашах. Он говорил: что становится короче всякий раз, когда вы используете это? Он заработал большие деньги на канцелярских принадлежностях. А потом у него появилась другая идея, когда он летел над Нью-Йорком, глядя на все эти здания и огни. Тот, кто поставляет эти лампы, тот, должно быть, зарабатывает чертовски большие деньги. Через две недели он уже занимался этим. Очень простые идеи. Другие его проекты не были так просты и успешны. Например, использование змеиного яда для лечения рассеянного склероза. В другой раз он вложил много денег в производство автомобиля-амфибии, который смог бы ездить под водой. Это был изначально обреченный проект. Зачем вам нужен автомобиль для переезда через реки, когда у вас есть мосты? Фредди был из породы людей типа Леонардо да Винчи. Зачем ему были нужны все эти бизнес-проекты? Он быстро забывал о них. Когда какой-то его проект начинал работать, он терял к нему всякий интерес и бросал это дело. Конечно, Мик не принял Фредди. Многие другие тоже. Он был слишком непредсказуем. Вероятно, Фредди не представлял такой большой опасности для наших отношений с Миком, как Грэм Парсонс, потому что в случае с Грэмом речь шла о музыке. Но Мик презирал Фредди. Он мирился с ним только потому, что знал – если он будет грубить Фредди, то этим он разозлит меня. Иногда бывали моменты, когда Мик и Фредди нормально общались, но это было пару раз, не больше. Фредди оказывал Мику некоторые услуги, о которых не рассказывал даже мне, он сводил его с какой-нибудь девицей, или с какой-нибудь проституткой. Можно сказать, что он играл роль смазки для Мика в таких делах. Мик обращался к Фредди, когда ему было от него что-то нужно, и Фредди ему не отказывал. Люди критиковали Фредди, говорили, что он грубый, дерзкий и вульгарный, ну и что? Вы можете думать о нем всё, что хотите, но Фредди был одним из самых лучших людей, которых я когда-либо встречал. Да, он был ужасным, даже отталкивающим. Он был человеком крайностей, временами глупым, но очень надежным. Я не знаю другого такого парня, который был бы таким надежным во всех отношениях. Я в те времена был глупым, и тоже был человеком крайностей. Я провоцировал Фредди на какие-нибудь скандальные поступки, даже когда он этого не хотел, и в этом была моя ошибка, но я знал, что в этом человеке было главным. Он ни о чем не переживал; ему всё было пофиг. Он считал, что он умер еще в пятнадцать лет. “В любом случае, я уже умер, даже если я до сих пор жив. Всё остальное для меня – это соус, даже если это дерьмо. Так давайте же делать из дерьма соус, если это возможно.” Так Фредди относился к жизни, и я перенял у него этот “пофигизм”. Ему было пятнадцать лет, когда на его глазах его дед, которого он очень уважал, и его дядя были подвергнуты пыткам, а затем расстреляны нацистами на главной площади их города. Его дед был выбран для этого ужасного наказания, потому что он был лидером еврейской общины в их местечке. Затем Фредди тоже схватили, и с того дня он больше ни разу не видел никого из своей семьи, из тех, что жили в Польше. Всех забрали в лагеря. Фредди оставил автобиографическую рукопись, посвященную двум людям – мне и своему деду, Якову Гольдштейну, который был тогда убит. Мне даже как-то неловко за это. Там он описывает ужасы войны, но это также захватывающая история выживания, очень похожая по содержанию на роман Пастернака. Это объясняет, почему мы так сблизились с этим человеком. Например, он рассказывает, что он родом из зажиточной еврейской семьи, они жили в Кракове в 1939 году. На лето они выезжали в свой загородный дом, с конюшнями и амбарами, с подстриженными газонами. Однажды, когда он шел через маковое поле, ему повстречалась цыганка, и сказала: я прочитаю твою судьбу, только положи мне на ладонь серебряную монету, и всё такое. И она предсказала ему, что вся его семья погибнет, выживут только трое, двое из них находятся за пределами Польши, а третий – Фредди, который, по ее словам, отправится на восток, в Сибирь. Немцы пришли в сентябре 1939-го. Фредди был отправлен в трудовой лагерь в Польше, из которого он бежал. Несколько недель он прятался в лесу, воруя еду из деревенских домов, по ночам пробираясь на восток, к той части Польши, которая была занята русскими войсками. Когда он переходил через замерзшую реку, пули свистели вокруг него, и он попал прямиком в руки Красной Армии. В те времена Гитлер и Сталин заключили пакт, но это было всё же лучше, чем попасть к немцам. Фредди отправили в Сибирский Гулаг, как и предсказала гадалка. Ему было шестнадцать лет. Это было место наподобие Кандид, где царили бесконечные наказания и отчаяние, как он это описывает, и в этих суровых условиях Сибири Фредди удалось выжить. Даже много лет спустя всё это снилось ему в ночных кошмарах. Когда Германия вторглась в Россию, Фредди и несколько других польских заключенных, которые были еще живы, были выпущены на свободу. Вместе с тысячами освобожденных из других лагерей, Фредди должен был добраться до железной дороги, до которой было около ста миль. Только триста из них дошли до цели. Фредди присоединился к Польской армии в Ташкенте, заразился брюшным тифом, был демобилизован, и уже в 1942-м поступил на службу в польский военно-морской флот. В его обязанности входило круглосуточно следить за радаром. Судовой врач дал ему попробовать фармацевтический кокаин, после чего жизнь стала понемножку налаживаться. Брат Фредди, единственный выживший из семи его братьев и сестер, учился в Париже, в Сорбонне, как раз в то время, когда Германия захватила Польшу. Он вступил в Польскую армию, а позже смог перебраться в Англию. Фредди переехал к нему в Лондон после войны…
Когда я познакомился с Фредди, у него был собственный центр по удлинению волос (Hair Extension Center) в Нью-Йорке. Центр работал по методике, разработанной им самим.
Кокаин и Quaaludes были его любимыми наркотиками, и он имел доступ к самым лучшим из них. Фактически он владел аптеками Нью-Йорка, а также имел власть над врачами. Они выписывали рецепты для его аптек. Он зарабатывал по 20 тысяч долларов в неделю на фармацевтических препаратах. Он никогда не продавал "рекреационные" наркотики, но он любил выручать своих друзей, он хотел обеспечить им доступ к наркотикам, какой был у него. По его словам, он не хотел, чтобы они попадали на улицу. Он находил для себя удовлетворение в том, чтобы приносить радость людям, которые составляли славу рок-н-ролла. Одежда, которую носил Фредди, была ужасной. Он мог надеть ковбойские сапоги, и заправить в них брюки от выходного костюма. “Как тебе это нравится? Это очень круто, правда?” Это было хрен знает что – шелковый пиджак в сочетании с узкими хипповскими штанами, натянутыми на его здоровенную задницу, которая оттопыривалась из-под пиджака. У Фредди было совершенно невероятное представление о моде. Это была польская черта в нем. У него ещё были такие подруги, которые нарочно одевали его в какие-нибудь нелепые одежды, и при этом говорили: "Ты прекрасно выглядишь!" Гавайская рубашка и коричневый фирменный костюм, заправленный в какие-то ковбойские сапоги, и вдобавок ко всему они надевали на него шляпу-котелок. Но ему вовсе не было наплевать, он прекрасно понимал, что происходит. Он вечно охотился за молодыми девушками и поклонницами в коридоре. Иногда он раздражал и выводил меня из себя. Однажды привел в комнату трех девчонок, на вид малолеток. “Фредди, выпроводи их сейчас же. Деточки, у нас с вами ничего не получится.” Один раз в Чикаго он устроил большую вечеринку в моей комнате, собралось множество каких-то легкомысленных девиц, поклонниц Фредди. Они торчали у нас двенадцать часов подряд, и у меня от них разболелась голова; я начал говорить им, чтобы они убирались отсюда, но они всё не уходили. Я хотел освободить комнату, но меня никто не слушал. Ну, не хотите по-хорошему, я вам покажу. Я даю вам пять минут. А потом – бум! Я выстрелил в пол. Этажом ниже, прямо подо мной жил Ронни со своей первой женой Крисси, но они в этот момент тоже были в моей комнате, и я знал, что внизу никого нет. И эти, похватав свои юбки и лифчики, в один момент испарились в облаке из поднятой пыли. После этого я зарядил пушку и стал ждать, когда придут охранники или копы, но, к моему удивлению, никто не пришел!..
Многие люди не любили Фредди; менеджмент его ненавидел. “Этот парень плохо влияет на Кейта.” Такие люди, как Питер Рудж, менеджер, и Билл Картер, адвокат, считали, что иметь дело с Фредди очень рискованно. Но Фредди просто не обращал внимания, он не придавал особого значения тому, что о нем думают другие. Он считал, что нужно быть самим собой, а остальное не имеет значения. По образу жизни Фредди был частью 60-х, в нем было это бесстрашие: давайте просто разрушим границы. Почему мы должны кланяться этим проклятым копам и соблюдать социальную корректность? (Которая с тех пор стала еще хуже. Фредди возненавидел бы это сейчас). Мы с Фредди знали, что мы можем предложить друг другу. Фредди предложил мне защиту. Он умел отфильтровывать людей из команды, которые с нами путешествовали. Я могу понять людей, которые видели в нем угрозу. Во-первых, он был близок ко мне, и это означало, что никто не мог легко осадить его. И это было девяносто процентов барьера. Потом я всегда слышал истории о том, как Фредди наживался на мне, спекулируя билетами, и так далее. Ну и что? Всё это херня по сравнению с нашей дружбой и нашим духовным родством. Вперед, приятель, спекулируй, на х.., столько, сколько захочешь...

Швейцария была моей базой в течение следующих четырех лет, или около того. Я не мог жить во Франции по юридическим причинам, и не мог жить в Великобритании из-за налогов. В 1972 году мы переехали в Вилларс, в горах над Монтре, к востоку от озера Женева - очень маленькое и уединенное место. Там можно было кататься на лыжах, – а я умею кататься на лыжах – лыжня подходила прямо к задней двери нашего дома. В то время я сделал заявление в своем интервью, приведу его здесь: “До середины 1970-х Мик и я были неразлучны. Мы принимали все решения в группе. Мы собирались вместе, и, отбросив всё, писали наши песни. Но как только мы расстались, я пошел своей дорогой, которая вела меня вниз, в долину допинга, а Мик, наоборот, пошел в гору. У нас накопилось множество проблем, причины которых тянулись еще с 60-х”.
Мик иногда приезжал ко мне в гости, в Швейцарию, и рассказывал об “экономической реструктуризации”. Мы с ним сидели, и половину времени разговаривали о налогах! Тонкости голландского налогового законодательства в сравнении с английским и французским налоговым законодательством. Все эти налоги сильно били нас по карманам. Мне не хотелось об этом говорить, я был далек от всего этого. Мик был более практичным в этих вопросах: "Решения, которые мы сейчас принимаем, будут влиять на бла-бла-бла." …

Я не всегда придерживался врачебных рекомендаций в период между гастролями, когда я не работал. Анита очистилась, когда была беременна, но когда она родила ребенка, то в ту же минуту вернулась к наркотикам, и стала принимать их всё больше и больше. Но, по крайней мере, мы опять могли путешествовать вместе с детьми, и в ноябре 1972-го мы вылетели на Ямайку, чтобы там заняться монтажом альбома “Goats Head Soup”. Я уже бывал на Ямайке в 1969-м, в местечке под названием Frenchman's Cove. Вы могли ходить по улицам и слушать ритмы. Фри-реггей, рок-стеди и ска. В тех местах вы чувствуете себя чужаком, потому что вы единственный белый парень там, вы изолированы от местной культуры, и если вы хотите ее найти, вам нужно выйти на улицу. Я встретил несколько хороших парней. Я тогда много слушал Отиса Реддинга. Я обнаружил, что на Ямайке люди слушали всего две радиостанции из США, так как только на этих двух был хороший приём. Одна из них была из Нэшвилла, которая передавала кантри-музыку. А другая из Нью-Орлеана, и это тоже был невероятно мощный поток. И когда я опять приехал на Ямайку в конце 1972-го, я понял, что они делали свою музыку, слушая эти две станции и складывая их вместе. Слушайте "Send Me That You the Pillow Dream On", регги версию, которую потом выпустили Bleechers. Ритм-секция звучит как Нью-Орлеан, голос и пение – Нэшвилл. В основном это рокабилли, черное и белое, соединенное вместе в удивительных сочетаниях. Мелодия от одного с ритмом от другого. Подобно тому, как из смеси белого и черного возник рок-н-ролл. И я сказал, ну, иди ты, я на полпути! Ямайка в то время – это не то, что Ямайка сейчас. Это было время ее расцвета. “Wailers” записывались на “Island Records”. Марли только отращивал свои локоны. Джимми Клифф появился на экранах в фильме “The Harder They Come”. Город был полон экзотических форм энергии, горячих чувств, многие из которых исходили от печально известной студии “Byron Lee's Dynamic Sounds”. Она была построена как крепость, окруженная белым забором, как она и показана в фильме. Трек "The Harder They Come" был смонтирован Джимми Клифом в той же комнате, где мы записывали некоторые вещи из "Goats Head Soup", с тем же инженером, Микки Чангом. Прекрасная студия, с четырьмя треками.
Мы все жили в отеле “Terra Nova” в Кингстоне. Ни Мик, ни я не могли получить визы в Соединенные Штаты в тот момент, что отчасти объясняет, почему мы были на Ямайке. Мы пошли в американское посольство в Кингстоне. Посол был одним из парней Никсона, и очевидно, он действовал по заказу, к тому же, он ненавидел нас. А мы просто пытались получить визу. В ту минуту, когда мы вошли, мы сразу поняли, что мы ее не получим, но мы были вынуждены выслушать целую лекцию с потоком яда от этого парня. “Такие люди, как вы…” Мы с Миком посмотрели друг на друга: где-то мы уже слышали это раньше? Позже мы узнали из переговоров, которые вел Билл Картер от нашего имени, что информация, которую они имели о нас, была очень примитивной - несколько вырезок из газет, пара кричащих заголовков, история о том, как мы ссали на стену...

Тем временем работа над “Goats Head Soup” продвигалась с трудом. Я думаю, мы с Миком немного иссякли после “Exile”. В США мы были всё время в разъездах, и теперь на подходе был еще один альбом. После “Exile”, прекрасно выстроенного альбома, где песни составляли единое целое, было трудно сделать такой же плотный альбом. Мы целый год не были в студии. Но у нас было несколько хороших идей. "Coming Down Again," "Angie," "Starfucker," "Heartbreaker." Я получал удовольствие, делая это. Наш метод изменялся в процессе записи, постепенно моё звучание приближалось к ритмам Ямайки, до точки, от которой я уже не уходил. Там были некоторые недостатки. Я до сих пор это вижу, чёрт возьми… Конечно, я сидел тогда на допинге. Не так давно я говорил, что не написал бы "Coming Down Again" без героина. Я не знаю, была ли эта песня про допинг. Это была просто печальная песня – вы можете найти эту меланхолию в себе. Обычно я стараюсь найти энергичный ритм, мощный рифф в духе рок-н-ролла, но есть во мне и что-то другое, что до сих пор стремится туда, откуда пришли "As Tears Go By". К тому времени я много работал в стиле кантри, особенно с Грэмом Парсонсом, это была высокая печаль одиночества, затрагивающая сердечные струны. Ты думаешь, а сможешь ли ты натянуть их немножко потуже. Некоторые думают, что в песне "Coming Down Again" я рассказываю, как я увёл Аниту, но с тех пор вся вода утекла на хрен под мост. У нас были взлеты и падения. В основном, всё это время я был на очень большом подъёме, но уж если падал, то очень, очень низко. Я помню радость и счастье, и много тяжелой работы. Но уж если хит получался, то он всегда пользовался большим успехом. Вы чувствовали себя обессиленным и опустошенным. Долгое время либо я был под следствием, либо у нас были проблемы с визами. Это всё время висело над нами. Единственным удовольствием было зайти в студию, отключиться от всего и забыть о проблемах на несколько часов. А когда ты выходил из студии, ты знал, что столкнешься с каким-нибудь дерьмом, так или иначе.

Когда запись была закончена, мы с Анитой решили остаться на Ямайке, и вместе с детьми переехали на северное побережье, в Mammee Bay, между Ocho Rios и Saint Ann's Bay. Мы бежали от наркотиков. “Холодная индейка” в раю, это в порядке вещей. Если вы собираетесь завязывать, то есть места похуже. (Тем не менее, эта индейка была лишь чуть-чуть потеплее). Но, “всё проходит”, и вскоре мы снова почувствовали себя людьми, а потом познакомились с некоторыми парнями из местного Растаманского братства. Первый из них, Чоббс (его настоящее имя Ричард Уильямс), он был одних из тех нахальных парней, которых вы могли встретить на пляже. Он продавал кокосы, ром, и что-то еще, всё, что он мог стащить где-нибудь. Он катал детей на своей лодке. Обычно это было так: “Эй, мужик, может, ты мне заплатишь?” С этого и началось. Потом я познакомился с Дерелином, Байроном и Спокси. Они зарабатывали на туристах в Mammee Bay, а жили в основном в Steer Town. И постепенно, люди такого сорта собирались вместе и начинали говорить о музыке. Уоррин (Warrin Williamson), "Железный Лев" Джеки (Vincent Ellis), Невилл (Milton Beckerd), человек с дредами, который до сих пор живет в моем доме на Ямайке. Там были Тони “Черный Череп” и Локсли Уитлок, “Локси”, он был у них лидером, так сказать, боссом. Они называли его Локси, за его густые дреды. Локсли мог бы стать первоклассным игроком в крикет. Он был замечательным бэтсменом. Его приглашали в лучшую команду Ямайки, но он отказался отрезать свои дреды. Единственным среди них профессионалом в музыке был Джастин Хиндс. Король Ска. Его уже нет в живых. Прекрасный певец – реинкарнация Сэма Кука. Одна из его лучших песен под названием "Carry Go Bring Come" была величайшим хитом на Ямайке в 1963 году. За несколько лет до своей смерти в 2005 году он записывал альбомы со своей группой “Jamaica All Stars”. Он тоже был одним из членов братства в Steer Town. Это было опасное место, я не решился бы пойти туда без приглашения, когда был с ними еще не знаком. Они относились ко мне хорошо благодаря Чоббсу, и в конце концов мне было разрешено посещать Covenant, так они называли свои передвижные собрания. “Добро пожаловать в Covenant, брат”. Я не знал, насколько это важно в их кругу, но если бы меня попросили уйти, я бы ушел. Честно говоря, там ничего не было видно, всё застилал дым. У них было приспособление для курения – огромный глиняный кувшин с кокосом наверху, в котором была трава, примерно полфунта, из него была протянута резиновая трубка. Вопрос был в том, кто из них сможет выкурить больше. Смелые парни наливали в кокос белый ром, как в кальян, и курили траву через ром. Глиняный контейнер ставили на огонь, и клубы дыма поднимались вверх. “Огонь горит, да здравствует Джа!” Кто я такой, чтобы бросать вызов местным обычаям? О'кей, я постараюсь соответствовать им. Местная трава очень сильная. Это довольно смешно, но я никогда не терял сознания. Думаю, поэтому они произвели на меня такое впечатление. До этого я довольно много курил, в течение нескольких лет, но такого со мной не случалось. Это было как вызов, в каком-то смысле. Они хотели посмотреть, как белый человек упадет на пол. И я говорил сам себе: не падай на пол, не падай на пол. Я встал, и стоял вместе с ними. Но, чтоб вы знали, я упал уже позже, когда вышел оттуда.

Казалось, что Steer Town населяют одни музыканты, чья музыка состояла из прекрасно переработанных гимнов, это было пение под барабаны. Я был на небесах. Они пели в унисон, не было никакой концепции гармонического пения, они не использовали других инструментов, кроме барабанов – это был очень мощный звук. Только барабаны и голоса. Этим словам и песнопениям было уже сто лет или более, старые гимны и псалмы они переделали на свой вкус. Но сами мелодии остались церковными, и во многих церквях на Ямайке использовались барабаны. Они играли на них всю ночь. Гипнотизм. Транс. Они бьют неумолимо. И продолжают петь разные песни, они знают их очень много. В том числе и самые новые свои песни. Барабаны принадлежали Локсли, в том числе бас-барабан, который был настолько громким, что, по их поверьям, он мог убить вас своим оглушительным звуком. На самом деле было много свидетелей истории, как один полицейский имел неосторожность зайти в дом в Steer Town, Локсли посмотрел на него - они были в маленькой комнате - и сказал: "Огонь горит," это было предупреждение для окружающих, что барабан сейчас зазвучит, и чтобы они закрыли уши. Потом он ударил в барабан, и полицейский потерял сознание, с него сняли униформу и предупредили, чтобы он больше сюда не возвращался. Steer Town был городом растаманов в то время. Это был их бастион, они, не стесняясь, ходили по городу с мачете. И у них были основания для опасений. Страх перед полицией вынудил их самих стать опасными, так что теперь копы даже не решались совать свой нос в город. Ведь совсем в недавние времена полицейские разъезжали по улицам, и если встречали по дороге двух растаманов, то пристреливали одного из них, оставляя другого уносить тело. И эти парни встали стеной на свою защиту. Я всегда восхищался ими за это.

Растафарианство было религией, но это была религия курильщиков. Принципом растафарианства было “игнорировать их мир”, жить вне социума. Конечно, это было безнадежным делом. Но в то время это была очень красивая идея. Когда цивилизация стала подступать к ним всё ближе, позиции растафарианства пошатнулись. Эти парни просто знали, что у них свой духовный путь, несовместимый с цивилизацией. Их невозможно было запугать, даже если им пришлось бы умереть. И некоторые из них так и сделали. Они не захотели вписаться в экономическую систему. Они не собирались работать на Вавилон; они не собирались работать на государство. Для них это было равносильно рабству. Они просто хотели иметь свое пространство. Если говорить о теологии, они считали себя потерянным племенем. “Мы потерянное колено Иуды.” Вы скажете, о'кей, но почему эта кучка чернокожих жителей Ямайки считает себя евреями, вот в чем вопрос. Если существовало потерянное племя, значит, оно должно быть найдено, и оно нашлось. Я думаю, так оно и было. А потом они нашли себе забытое божество, которым стал некий Хайле Селассие, якобы живший когда-то в Средневековье, со всеми его библейскими именами – Селассие, Лев Иуды. Если гремел гром и сверкала молния, “Джа!” Все вставали. “Воздайте хвалу и благодарность.” Это был знак, что Бог рядом. Они знали свою Библию, от конца и до начала – они могли процитировать любую фразу из Старого Завета. Я любил их за их горячность, потому что были они религиозными или нет, это была жизнь на грани. У них у всех была собственная гордость. То, чем они занимались, в конце концов, не было религией. Это было последнее противостояние Вавилону. Не все из них соблюдали законы Растафарианства. Они были очень гибкими. Они легко нарушали все правила, которые у них были. Интересно было наблюдать за ними, когда они вели между собой споры о доктрине. У них не было ни парламента, ни сената, ни суда старейшин. Политическая жизнь растафари - "фундаментальные рассуждения" - была очень похожа на заседания в палате общин, с большим количеством обкуренных людей и огромными клубами дыма. Там не было тебя и меня, были только “я” и “я”. Стиралась грань между тем, кто есть ты, и кто есть я. Мы не могли разговаривать, но “я” и “я” могли говорить друг с другом. Мы были одно. Прекрасно. В такие моменты они были очень серьезны. Я тогда подумал, что я попал в настоящую, странную, неизвестную секту, и как раз в то время появились Боб Марли и “Wailers”, и вдруг Раста стали модными во всем мире. Они обрели мировую известность в тот год. До того, как стать Растафари, Боб Марли пытался стать одним из “Temptations”. Как у многих других в музыкальном бизнесе, у него за плечами была длинная карьера – рок-стеди, ска, и т.д. Но другие говорили: “Эй, у Марли не было никаких грёбанных локонов, вы знаете? Он не был растаманом, пока это не стало модным”…

Jah is not dead (Джа не умер)
http://www.youtube.com/watch?v=VM6t8LApQEg

В те дни, когда я бывал в Steer Town, я мог там зайти в любую дверь и получить всё, что мне нужно. Ко мне относилились как к члену семьи, и я вел себя как член их семьи. То есть ничего не делал! Они стали моей семьёй. Мне подметали двор, мне готовили кокосовое пюре, мне делали чашу для священного курения. Мужик, я стал больше Растафари, чем они. Я хорошо проводил время с этими парнями и с их женщинами. Это один из тех случаев в моей жизни, когда я был принят в сообщество, о существовании которого я раньше не знал. Также я получил некоторые полезные навыки – как обращаться с ямайским ножом. Это рабочий нож, который используют как для чистки и резки, так и для самообороны. Я почти всегда носил с собой нож, а это требовало специальной техники. Я использовал его, чтобы поставить точку, или чтобы заставить окружающих меня слушать. Этот нож имеет кольцо для блокировки лезвия, одним легким нажатием вы можете привести его в рабочее положение. Нужно быть быстрым в этой игре. Как мне объяснили, победителем становится тот, кто сможет быстро сделать горизонтальный надрез на лбу противника. Кровь потечет ему в глаза, но на самом деле это не больно, и вы положите конец борьбе, потому что он ничего не видит из-за этой кровавой завесы. Вы спрячете нож в карман прежде, чем кто-либо об это заметит. Два главные правила борьбы на ножах: а) не пытайтесь использовать его дома; б) главное - никогда, никогда не пускайте в ход лезвие. Используйте его, чтобы отвлечь противника. Пока он глазеет на эту сверкающую сталь, вы пинаете его по яйцам – и он весь ваш. Просто легкий толчок!
В конце концов они занесли барабаны в дом, что было нарушением священных конвенций, хотя я не понимал это тогда. Мы начали делать записи, просто на кассеты, и играли всю ночь. Естественно, я выбрал гитару и начал играть, выясняя, какие аккорды им подходят, а они, в нарушение их собственных правил, обернулись ко мне и сказали: “Эй, мужик, это здорово!” Так я проложил к ним дорогу. Возможно, в этом мне помогла гитара. Они могли бы послать меня на хрен, а могли принять. Я предоставил им право решать. Но когда они услышали, как они звучат на магнитофонной кассете, им это очень понравилось – им нравилось слушать свои собственные записи. Да, черт возьми, вы хороши. Вы чертовски уникальные чуваки! Я приезжал туда многие годы спустя. Мы просто делали записи в помещении. Если у меня с собой был магнитофон, мы записывали, если нет, то это не важно. Если пленка кончалась, это не имело значения. Мы собирались там не для того, чтобы записывать, а для того, чтобы играть. Я чувствовал себя как мальчик-певчий. Я немножко поиграл им на гитаре, в надежде, что я их не слишком раздражаю. Один хмурый взгляд, и я бы замолчал. Но меня вроде бы приняли. А потом они сказали мне, что я на самом деле не белый. Для тех ямайцев, которые меня знают, я чёрный, просто я стал белым, чтобы быть их шпионом, типа, “наш человек на севере”. Я воспринимаю это как комплимент. Я как белая лилия с черной серединкой, хранящая свой счастливый секрет.
Моя миссия состояла в том, чтобы как-то записать этих парней. В конце концов, мы снова встретились в 1975 году, и собрали их всех в Dynamic Sounds, но они не смогли приспособиться к студийной обстановке. Это была не их стихия. “Ты встань туда, ты подойди сюда…” Когда им указывали, что им делать, они этого не понимали. И это был провал, на самом деле. Даже несмотря на то, что это была хорошая студия. И тогда я понял, что этих парней нужно записывать в таком месте, где они будут чувствовать себя комфортно, не думая ни о какой записи. Нам пришлось ждать еще двадцать лет, прежде чем мы смогли сделать всё так, как хотели. Это было тогда, когда они стали известны под названием “Wingless Angels” (“Бескрылые Ангелы”).