Разработка концепта региона

В первом подходе дело представляется довольно простым: есть исследования регионального плана. Их немного, но они есть. Нужно ознакомиться с ними, посмотреть, что исследуется и какой исследовательской техникой. Ситуация вроде бы похожа на ту, с которой встретились антропологи при академическом опосредовании антропологии. Исследовательская техника более или менее однородна, но вот тематика как-то явно не обнаруживает точек схождения.

В тематике, собственно, и локализуются основные трудности, вынуждающие скептически относиться к антропологической модели перехода в дисциплинарность. У антропологов в додисциплинарный период был более или менее устойчивый объект изучения – первобытное общество. И теперь, когда этот объект исчезает, в антропологии, по мнению Беннета, возникает реальная угроза дисциплинарного распада: “Ситуация создает острый интеллектуальный кризис, осложненный постепенным исчезновением основной связующей единицы предмета этнографии - изолированного первобытного общества. По мере трансформации таких обществ в обладающие национальным самосознанием общества, в этнические группы или классы, становится все более сильной склонность антропологов к социальным наукам. Это порождает компенсирующие эксперименты, в которых, чтобы избежать социального сциентизма, а в месте с тем и отмежеваться от искусства, используются семантические подходы, но это попутно ведет и к разложению предмета до уровня, на котором уже сейчас можно говорить о существовании сепаратных “антропологий” для политэкономии, политологии, социологии, педагогики, символики, экологии и т.п.”(1,р.847).

У гипотетических регионологов в их нынешнем додисциплинарном состоянии такого устойчивого “изолированного” объекта не обнаруживается: региональность в работах, на которые, по примеру антропологов, следовало бы опираться, возникает не по поводу некоего устойчивого и определенного в своей преемственной устойчивости объекта, которому в общем-то безразлично, изучают его или не изучают, а чисто внешним и даже противоречивым способом. Чаще всего это два случая:

1. Область ведомственного или министерского интереса, в которой идентифицируется проблема, выходящая за пределы административных территориальных членений, но остающиеся все же и осознаваемая как проблема в пределах компетенции и ответственности данного ведомства или министерства. Борьба за безопасность движения, например, и включенная в нее подпроблема алкоголизма осознаются как проблемы и финансируются как темы ГАИ, так что, скажем, выход с той же исследовательской техникой в торговую сеть воспринимается уже как набег на “чужую проблематику”, который нужно согласовывать, увязывать, “пробивать” именно на уровне межведомственных, а не предметных членений.

2. Территориальная межведомственная область интересов, имеющая общегосударственное или республиканское значение. Здесь региональность возникает как попытка поставить в комплексе и решить комплексно проблему, которая вовсе не обязательно должна нарушать административные членения, чтобы стать региональной. Строительсто ГЭС, например, или крупного предприятия может вполне укладываться в наличные административные членения, практически всегда и укладывается, но те возмущающие воздействия на социальный субстрат, которые вызываются самим фактом строительства и сохраняются после строительства вполне могут оказаться региональными.

Если оглянуться в историю или посмотреть на то, что происходит в других странах, то и здесь обнаружится близкая картина. Региональность возникает либо в рамках того, что Дуерн называет “распределением власти и ответственности по министерским портфелям”, включая в эти ведомственные рамки разнообразные программы помощи, способные вызвать процессы регионообразования, скажем, в Турции или в Индии, либо же она возникает как нечто явно прорывающее такое распределение. Второй случай более типичен, причем регионообразование здесь может протекать как в организованных, так и в стихийных формах.

Пытаясь выделить общее в многообразии и даже в пестроте тематики проведенных уже и ведущихся исследований, рано или поздно приходишь к мысли, что регион, пожалуй, не очень удачный термин для предмета исследований, каким он просматривается в этих работах. Сомнения вызывает психологическая, что ли, ориентация региона на статистику, тогда как реально исследуются процессы, то есть некая динамика. Эта динамическая предметность, бесспорно, замкнута на локальность. Регион, если даже понять его динамически, в любой текущий момент своего существования привязан к территории, более или менее четко очерчивает свои границы. Но вот остается ли эта локальная характеристика неизменной?

Здесь возникает определенная трудность, но трудность, по нашему мнению, скорее психологическая, чем методологическая. Состоит она в том, что под предметом исследований мы если и не всегда, то по-прежнему понимаем нечто “существенное”, нечто устойчивое, обладающее свойствами и ответственное за собственное поведение, а не самое это поведение как нечто внешнее предмету и входящее с предметом изучения скорее в генетическое, чем в субстанциональное отношение. Регион, судя по тому, как его исследуют, принадлежит, похоже, к этому второму классу предметов генетических, определенность которых не есть некая исходная данность, полученная объектом от века, а есть нечто “пришлое”, “наведенное”, появившееся извне и сложившееся в то, что для исследователя становится регионом. Предметов этого генетического класса много и некоторые из них исследуются достаточно интенсивно, но психологическая трудность все же остается.

Науковеды, например, среди прочих составных своего предмета, усиленно и результативно исследуют массивы дисциплинарных публикаций, причем эти массивы их интересуют именно со стороны происходящих в них процессов – цитирования, ценообразования, исторической и теоретической редукции и т.п. Но процессы эти не принадлежат собственно массивам, они используют массив как “регион” для своего выявления и, соответственно, та информация, которую науковед успешно извлекает из его изменений, только опосредована массивом в актах публикаций, которые выступают на правах условия осуществимости накопления знания, причем условия нейтрального, не входящего в суть того, что накапливается и не оказывающего заметного воздействия на то, что публикуется. Чтобы искать источники и причины изменений массива, науковеду нужно пройти за массив или, вернее, встать перед массивом, изучать научную деятельность членов дисциплинарного сообщества в ее допубликационной фазе.

Делается и это: движение от появления некой идеи до ее публикации и приобщения к массиву, этапы такого движения также входят в предмет науковедения и изучаются науковедами, но то, что происходит в массиве, имеет и свои особенности – происходит после публикации, по поводу опубликованных уже работ, так что массив остается вполне законным и незаменимым источником специфической информации, хотя порождение этой информации идет явно внешним, невыводимым из свойств массива как предмета изучения способом.

Может быть и регион в своих локальных характеристиках скорее место региональных событий и относительно нейтральное условие их осуществимости, чем активный участник и производитель этих событий?

Попробуем, не вникая пока в детали, разобраться, какую структуру принял бы регион, если его воспринимать через науковедческую оптику, видеть в нем массив результатов совершившейся уже деятельности, а также концентратор и ориентир деятельности совершающейся, направленной на изменение характеристик региона. Здесь сразу же бросается в глаза, что науковедческая аналогия, как и всякая аналогия, хромает или, во всяком случае, прихрамывает. События в массиве дисциплинарных публикаций не имеют отметки “ради”, не направлены к достижению определенной по массиву цели, если не считать целью стремление авторов достичь через публикацию взаимопонимания с коллегами и признания результата дисциплиной, тогда как события в регионе имеют, как правило, четкую целевую ориентацию. Но не будем спешить, регионы, похоже, бывают всякие. Клондайк, например, тоже был регионом, но исчерпал себя как место событий, оставив лишь груды перерытой земли, тогда как вот Квинсленд в Австралии, пройдя близкую по смыслу стадию бурной активности золотоискателей, переориентировал стянутое погоней за золотом население на сельское хозяйство. К тому же нечто близкое наблюдается и в массиве публикаций: одни события-публикации остаются без последствий, их попросту не цитируют, другие начинают активную послепубликационную жизнь, тянут за собой хвост исторических экспликаций, постоянно присутствуют в дисциплине как опоры для объяснений нового.

Поскольку проблема локализации неустранима из любых представлений о регионе и локализации так или иначе требуют объяснений, попробуем для начала просмотреть модель “локализация в локализации”, то есть, в рамках науковедческой аналогии, представим регион скорее как публикацию, входящую в массив по связи с опубликованными уже работами, чем как сам этот массив. С психологической точки зрения это не должно бы порождать особых трудностей – статья или монография такое же место событий, как и сам массив. К моменту публикации в рукописи свернут и зафиксирован некий содержательный результат, который меняет характеристики массива в целом именно через свою “локализацию” – через установленные автором и исторически эксплицированные связи с наличными работами массива.

Здесь, в этой модели “локализации в локализации” территорию страны в ее наличных, до появления региона, характеристиках (распределение населения, видов деятельности, производительных сил и т.д.) следовало бы понимать как “массив”, как место любых мыслимых событий, в котором появление региона локализуется по связи с наличными реалиями этого массива и через эти связи меняет характеристики массива, сдвигает их в новые значения. Сам регион в этой модели обнаружил бы кроме территориальной локализации и дополнительное историческое измерение: интеграцию регионообразующих событий по времени в целостность результата от начала к завершению тем же, в первом приближении, способом, в каком рукопись от первой идеи до завершения и публикации, до входа в массив, проходит на некоторой длительности усилиями автора интегрирующее эти усилия движение, чтобы стать рукописью, завершенным продуктом, подготовленным для социализации.

Это историческое измерение (от начала до завершения) не исчерпывает проблемы региона как исторического явления. Если аналогия отражает основные черты процесса, то завершение, скажем, строительства, по поводу которого возник и завершился процесс регионообразования, может в принципе стать началом новых процессов, их опорой и условием осуществимости.

В массиве публикаций такая вероятность невелика – треть наличных работ вообще не цитируется, а по остальным двум третям цитирование как принятый в науке способ объяснения нового с опорой на наличное распределяется по закону Ципфа, так что в активной зоне 6-7% публикаций поглощают 90% ссылок и, соответственно, ускоренным темпом накапливают в этих исторических экспликациях значение и ценность для дисциплины, что отражается и на дальнейшей судьбе как публикаций, так и авторов (результаты входят в истории и учебники, авторы – в эпонимику науки), тогда как остальные работы массива, получая лишь 10% ссылок или вообще их не получая, оказываются значительно менее

нагруженными функцией связи нового с наличными и, естественно, имеют меньшее значение для дисциплины.

Трудно сказать, работает ли эта аналогия в области исторических экспликаций регионов, тем или иным способом распределяя участие завершенных результатов регионообразования в появлении и реализации новых процессов. Но одно-то можно утверждать с определенностью: это участие результатов завершившихся процессов регионообразования в новых процессах неравномерно, то есть и здесь есть свое ранжирование и, возможно, некая закономерность. К тому же население, например, распределяется по населенным пунктам опять-таки по закону Ципфа.

Словом, если за первичный ориентир принята науковедческая аналогия, регион как протекающее во времени событие, которое оставляет след в завершении, преобразуя исходную систему территориальных характеристик, и способно играть роль опоры, условия осуществимости дальнейших таких же событий, может быть представлен последовательностью типа: подготовка (до акта локализации) – реализации (от локализации до завершения) – историческая экспликация (с момента завершения). Каждый этап этой последовательности допускает, видимо, дополнительные членения вплоть до уровня отдельных актов и частных действий, особенно когда речь идет о реализации, где требуется программа и план как для самого процесса, так и для его обеспечения. Но при всем том два первых этапа носят очевидно интеграционный характер, ориентирующий, согласующий и направляющий все виды деятельности к достижению своих целей (локализация, завершение), тогда как третий этап – историческая экспликация, если она происходит – вводит завершенный результат регионообразования на правах опоры в соответствующие интегрирующие структуры новых процессов регионообразования, во внешние ему интеграционные связи.

Остается ли и на этом третьем этапе регион регионом? Нам кажется, что этот вопрос в своем существе конвенционален. Все три этапа имеют свою специфическую проблематику, которая скачкообразно меняется на переходе от этапа к этапу, причем на переходе от завершения к исторической экспликации значения содеянного происходит явный срыв преемственности, возникают проблемы совершенно иного класса. Это вроде бы дает право ограничить концепт региона двумя первыми этапами на том основании, что дальше – совсем другое.

Но, во-первых, на первых двух этапах присутствует и часть проблем третьего этапа, поскольку организованный этапами подготовки и реализации процесс регионообразования исторически эксплицирует, вводя их в интеграцию, результаты предшествующих процессов, обращаясь за опорами, обеспечением, снабжением к тому, что проходило когда-то активные регионообразования. И, во-вторых, и это также немаловажное обстоятельство, на этапе исторической экспликации выявляются не только конструктивные связи участия завершенного в строительстве нового, но и связи деструктивные как некий комплекс проблем-следствий самого факта присутствия и функционирования этого завершенного результата, причем проблемы эти явно осознаются и исследуются как региональные.

Посмотрим, как это происходит, на примере Братска. Братская ГЭС и Комплекс связанных с ней предприятий возникали по модели всенародных строек, то есть тем же примерно способом, каким возникали Днепрогэс, Магнитка, Новокузнецкий металлургический и т.д., а теперь возникают, находятся в процессе реализации КАМаз, БАМ, Атоммаш. Хотя разрыв по времени здесь достаточно велик и мы не воспринимаем уже, к примеру, Новокузнецк (восемь генеральных планов развития) или Волгоград с его тракторными (шесть планов) как регионы, были и они в свое время регионами, проходившими и этап подготовки, определивший, что металлургическому заводу стоять в Новокузнецке, а тракторному – в Волгограде, и этап реализации, потребовавший стягивания к месту локализации региона ресурсов практически всей страны.

Примерно то же с поправкой на время и те изменения, которые внесли регионы первого поколения в “массив” страны, в распределение населения и ресурсов по ее территории, шла и реализация Братской ГЭС, рядом с которой с естественным лагом, поскольку до завершения ГЭС им не на чем было функционировать, шло строительство алюминиевого, деревообделочного и других комбинатов – основных потребителей электроэнергии ГЭС. Возник регион в стадии реализации и проблемы этого этапа, надо полагать, обладали значительной степенью общности и с проблемами реализации предшествующих регионов и с соответствующими проблемами регионов, находящихся сегодня на этапе реализации. В свое время ГЭС была построена, за ней было завершено и строительство комбинатов, то есть появился результат того же типа, как и его предшественники, который внес свои изменения в “массив” страны, занял свое место в истории и продолжает исторически эксплицироваться, обеспечивая своим

ассортиментом продукции и другие завершенные регионы и новые, проходящие этапы подготовки и реализации, где он участвует то на правах потенциальной опоры, то на правах опоры реальной.

Но рядом с этими конструктивными экспликациями исторического смысла и значения Братска выявились и продолжают выявляться деструктивные составляющие, которые явно не предусматривались этапами подготовки и реализации. ГЭС сегодня одно из предприятий города и регионом ее явно не назовешь. Комбинаты – также предприятия среди предприятий, но на этапах локализации и реализации с этими комбинатами вышла, так сказать, ведомственная неувязка. Их строили подальше друг от друга, это было удобнее, а жилые массивы – поближе к предприятию, чтобы рабочим меньше терять времени. Этот понятный в общем-то ведомственный сепаратизм, осложненный заботой о “своих” рабочих дал в результате Братск – единую административную единицу, в которой сегодня 13 жилых массивов, удаленных друг от друга на расстояние до 70 км. Здесь, судя по фильму “Уроки Братска”, самый длинный в стране троллейбусный маршрут. Ехать на работу и возвращаться с нее можно несколько часов. Ясли, сад, театр, стадион – это уж кому как повезет с местом жительства. Словом, задетыми, и болезненно, оказались человеческие составляющие, элементарные, но жизненные связи – семья, дети, быт, наличие которых и выявление со временем (строила-то молодежь, а живут сегодня в Братске и люди постарше) можно было бы вполне предугадать и на этапе подготовки и на этапе реализации.

В других местах другие деструктивные проблемы. Красноярская ГЭС резко изменила водный режим Енисея и на сотни километров вниз по течению размывает берега. Интенсивная откачка нефти и газа в Тюменской области грозит проседанием чуть ли не материка и появлением моря там, где пока еще суша. Откачка воды на КМА снижает уровень подземных вод во всей округе с понятными следствиями для сельского хозяйства. То есть, если не везде и не всегда, то во многих случаях исторические экспликации завершенных регионов порождают не только запланированные и желательные следствия, ради которых они возникли, но и целую гамму следствий незапланированных, требующих для нейтрализации и устранения отвлечения сил и средств. Для Братска, например, подсчитано, что затраты, необходимые на исправление последствий ведомственного сепаратизма в несколько раз превышают экономию ведомств, строивших жилые массивы поближе к предприятиям.

Можно ли считать такую деструктивную проблематику региональной? Нам кажется, что ответ будет зависеть от того, какой именно смысл вкладывается в причины появления такой проблематики. Возникает-то явно по связи с локализацией и реализацией региона. Но вот как возникает? Если она возникает в результате регионологической неосведомленности или пренебрежения к тем правилам теоретического и научного обеспечения процесса, которые могла бы дать гипотетическая регионология, то эта деструктивная проблематика должна войти в предмет регионологии, тем более, что положение-то нужно исправлять, и не только в Братске.

Но чтобы дать такие правила и организовать силами подготовленных и достаточно квалифицированных регионологов, так сказать, регионологический надзор за процессами теоретической подготовки и практической реализации регионообразования, необходимо исследовать эту пеструю по составу и вряд ли исчерпавшую свое разнообразие деструктивную проблематику на состав единиц, через деформацию и разрушение которых выявляется эта деструктивность.

Случай с Братском назидателен, но он только случай. Выяснилось-то собственно то, о чем все и всегда знали: люди взрослеют, встречаются, женятся, обзаводятся семьями, налаживают быт, не согласуя свои естественные стремления с “распределением власти и ответственности по министерским портфелям”, и любые попытки навязывать искусственные членения естественному процессу неизбежно будут порождать конфликты, которые для министерств и ведомств обернутся текучестью кадров, а на уровне семей дадут эффект “охоты к перемене мест”, поиска более удобных и “человекоразмерных” мест локализации для дальнейшей жизни, хотя эта перспектива все начать с нуля вряд ли способна сама по себе воодушевлять нормального человека.

Но это, повторяем, именно случай. Задеть жизненно важные естественные и социальные связи, деформировать их и даже разрушать можно и сотней других способов, не только некомплексностью градостроительства и троллейбусной проблемой. Да и межведомственный сепаратизм отнюдь не единственный источник появления деструктивной проблематики. Лучше, нам кажется, и полезнее следовать принципу, по которому человека нужно рассматривать как существо всемогущее, но не всеведущее, не способное по множеству причин предвидеть все ближайшие и отдаленные следствия собственных поступков и решений. То есть человек никогда не застрахован от появления все новых и новых “штаммов” деструктивной проблематики и относиться к ней приходится, как к борьбе с гриппом:

нужна постоянная профилактика на базе уже известного разнообразия таких проблем, но рядом с ней нужна и постоянная готовность встретиться с новым, опознавать и изучать это новое. Единственно утешительная сторона такой санитарно-медицинской стратегии в том, что вся наличная и возможная деструктивная проблематика – побочный продукт человеческой изобретательности, и за малыми исключениями, когда возникает уж нечто необратимое, она вполне устранима из человеческого и социального окружения.

Так или иначе, но регионологам, видимо, если у них есть стремление и желание теоретически обосновать текущую практику обеспечения процессов обеспечения регионообразования на первых двух этапах, с тем чтобы на третьем этапе исторической экспликации появлялось поменьше неожиданностей и огорчительных последствий, рано или поздно придется заняться человекоразмерностью как устойчивым и неустранимым фактором регионообразования, с которым приходится считаться и на который приходится ориентироваться и на этапе подготовки и на этапе реализации.

Пока же подведем некоторые предварительные итоги по нашей рабочей гипотезе относительно концепта региона и попытаемся присмотреться к ее достоинствам и недостаткам.

Основное ее достоинство мы видим в том, что представление региона в виде последовательности: подготовка – реализация – историческая экспликация, позволяет, особенно для первых двух этапов применить методы системного подхода, задать цели, построить шкалы оценки на совершенство как отдельных этапов, так и процесса в целом.

Основной же недостаток, как нам кажется, состоит в том, что концепт вводится по науковедческой аналогии, а с психологической точки зрения это может показаться и сомнительным и произвольным – слишком уж велика в нашем сознании дистанция между познанием природы и регионообразованием. Чтобы снять этот возможный психологический стресс, остановимся на основаниях этой аналогии несколько подробнее.