Коммерческое право России 11 страница

Они - люди без капитала. Они только входят в новое для себя

поле. Таково происхождение многих партийных интеллектуалов. В

глазах партийного аппарата они - пушечное мясо в борьбе со ста-

рыми кадрами. У них нет ничего, партийный аппарат дает им все.

Они беспрекословно подчинены как аппарату, так и догме. То же

можно сказать о литераторах, которые все время напоминают о сво-

ей близости к народу. Например, авторы произведений социалисти-

ческого реализма зачастую были именно <свежими> интеллигента-

ми. Их реальные истории жизни напоминали биографии их героев.

Роль таких интеллектуалов велика в периоды радикальных соци-

альных перемен. История России о том хорошо свидетельствует.

Сегодня в России и на Западе много пишут о кризисе интеллиген-

ции (интеллектуалов). Это имеет свои основания, ибо привычные

практики, то, что определяет их габитус, на глазах утрачивают смысл.

Тема 8

Советский человек

Их дети и внуки оказались в этой

стране, как и он сам, без религии, без

морали, без наставников,

но счастливые оттого, что они

такие, какие есть, и живут в этом

царстве света, трепеща перед тьмой

и смертью... <Мы-первые люди-не

люди упадка, как кричат в газетах,

а люди новой и робкой зари>.

А. Камю. Первый человек

Последние 10 лет советского человека главным образом ругали.

Какими только прозвищами он ни награждался! Главным, конечно,

было совок. Другие тоже составят длинный ряд: <гомосос>, <копе>,

<мифомутации>, <коверканье привычного хода восприятия>, <ди-

вергентно-антропоидные химеры>, <уродливые структуры жизне-

бытия>, <культурно-духовная патология>, разновидность <безумно-

го сознания>. Советский человек - тот, у кого отсутствует <осмыс-

ленное, цельное представление о происходящем>, кто не способен к

<нормальной органической работе по созиданию смыслов>. Совет-

ский человек виделся воплощением патологии. По поводу этого че-

ловека высказывались либо в осуждающем, либо, по меньшей мере,

в скорбном тоне^.

Этот ряд определений воспроизведен по периодической прессе

1990-1995 гг.

Совок казался отклонением тем, кто писал в газетах: интелли-

генции (интеллектуалам) - производителям норм. Интеллигент по-

переменно меняет лик, которым он к <народу> поворачивается. Он

говорит о <великом народе>, когда тот является предметом его люб-

ви, и о <совке> как предмете неудовольствия. И тогда невозможно

удержаться от сетований по поводу природной греховности <совка>,

его бездуховности, неумения говорить на <великом и могучем> рус-

ском языке. На мыслительную сцену вылезает навязчивый образ

^Таков, например, преобладающий тон интересной книги: Советский простой

человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х. - М., 1993.

булгаковского Шарикова. Словом, совок - удобная мишень, а глав-

ное, большая, не промахнешься.

Вряд ли о каком-то типе человека или общества правомерно го-

ворить как о патологии, отклонении. Все, что говорилось в этой

книге выше, не позволяет так считать. Понятно, что аристократу

буржуа кажется низким. Буржуа считает обычаи аристократов нера-

зумными и расточительными. Пролетарий кажется представителям

привилегированных сословий диким, подлежащим исправлению.

Крестьянина рафинированный горожанин может воспринимать как

полузверя. Крестьянину человек умственного труда видится попро-

сту бездельником.

Следует поразмышлять - в контексте всего того, что говори-

лось раньше - о габитусе советского человека.

С этой точки зрения не каждый, кто жил в советском обществе,

является типичным советским человеком. Например, дворянин или

старый интеллигент, волею исторических судеб оказавшиеся члена-

ми советского общества, могли внутренне отделять себя от него.

При этом они, конечно, участвовали в социальных и языковых играх

эпохи и обозначали себя в анкете или автобиографии как советских

людей. Тем не менее при рассмотрении советского человека как ти-

па они вряд ли попадут в эту группу. Они советские по случайности

рождения. То же касается и других, например, тех, кто происходил из

городского мещанства, хотя эти люди часто неплохо вписывались в

новое общество. Вряд ли можно счесть советским человеком кре-

стьянина, переживающего крушение своего хозяйства, своего мира

и гибнущего вместе с этим миром.

Еще несколько лет назад многим казалось, что советский чело-

век - это просто маска. Эта маска - результат эффективного дей-

ствия монологической системы пропаганды, которая порождала

вполне искреннюю веру в коммунистическую идею. Она восприни-

малась как продукт страха. Сегодня вопрос представляется более

сложным. Возникла потребность исследовать, результатом каких

процессов был <советский человек>. Ведь существовали и сейчас

существуют люди, которые называют себя советскими людьми.

Необходимо сказать несколько слов о вещах, принципиально

важных с методологической точки зрения. Напомним, что обрете-

ние габитуса следует рассматривать как процесс, сложный и много-

мерный. Идентичность не сводится к словесным выражениям. Габи-

тус не является только языковым. Мало просто сказать: <Я - со-

ветский человек>. Человек проявляет и обозначает свою идентич-

ность не только прямо отвечая на вопрос: <Кто ты такой?>, но и дей-

ствуя: одеваясь, проводя досуг, определенным образом питаясь, обу-

страивая жилище и выбирая жену... Мы уже показали (см. тему 2),

что тело - практический способ оперирования внешними ситуаци-

ями и событиями. Можно узнать, кто есть этот человек, если он спо-

собен это показать. Степень и форма телесного самоконтроля -

центральный аспект того, что не может быть выражено в слове. Од-

новременно это рамки того, что человек может сказать о себе. С ан-

тропологической точки зрения то, что человеку нравится или не

нравится, дано главным образом в социальном взаимодействии. По-

пробуем ответить на вопрос: какие практики ассоциируются с пред-

ставлением <советский человек>?

1. БЫВШИЙ КРЕСТЬЯНИН

Скажем сразу же: типичный <советский человек> - бывший

крестьянин, ставший городским жителем. Это человек традицион-

ного общества, который раньше занимал место на нижних ступенях

социальной иерархии. Он вступает в общество Модерна и создает

своей жизнью советский Модерн. Выше рассматривались отдель-

ные антропологические типы. Здесь мы имеем возможность пока-

зать, как человек, принадлежащий ранее к одному типу, меняется,

становится другим, преображается.

Напомним сказанное в рамках темы 6. Модерн несводим ни к ка-

питализму, ни только к индустриализму. Модерн определялся нами

как цивилизация нормы, цивилизация проекта, больших идеологий и

централизованных систем насилия. Мы не можем не признать суще-

ствования множества обществ Модерна, не во всем соответствую-

щих идеальному типу. Советское общество мы рассматриваем как

разновидность Модерна. В качестве главного абстрактного посред-

ника в отношениях между людьми выступают здесь не столько день-

ги (общество не рыночной, а раздаточной экономики), сколько идео-

логическая система и идеологический язык. Что касается централи-

зованных систем насилия, всем известно: в советском обществе они

были развиты сверх всякой меры.

Утверждение, что советский человек - бывший крестьянин, не

является голословным. Статистика рисует впечатляющую картину.

В 1926 г. городское население СССР составляло 18%, столько же,

сколько перед первой мировой войной, и только в начале 60-х доля

городского населения достигла 66%, т.е. страна подошла к большин-

ству так называемых развитых стран^. Между этими цифрами -

жизнь социального поколения. Годы рождения тех, кто входит в это

поколение,-приблизительно 1908-1925. Возрастная разница мог-

ла достигать 15-17 лет. В 1929 г., когда начался Великий перелом,

одни были малыми детьми, другие входили в группу молодежи. Го-

родское население пополнялось бывшими крестьянами, принадле-

жащими именно к тому поколению, о людях которого здесь идет

речь. Истории жизни этих людей видятся типичными.

^См.: Зайончковская Ж.А. Демографическая ситуация и расселение. - М., 1991. -

С. 20.

См. также: Рыбаковский Л.Л. Демографическое развитие СССР за 70 лет. - М.,

1988; Вишневский А.Г. На полпути к городскому обществу / Человек. - 1992. - #1.

Перемены в крестьянской жизни начались, как правило, с 1929 г. (у некоторых

раньше, конечно), который <стал переломным в динамике сельского населения>,

как отмечает демограф (Зайончковская Ж.А. Указ. соч., с. 19).

Что происходило с человеком, который переставал быть кресть-

янином? Каким образом он становится агентом социальной систе-

мы, т.е. тем, без чьей деятельности ее существование невозможно?

Советского общества не могло существовать без советского челове-

ка. Советское общество стало разваливаться, когда с поверхности

истории стали исчезать советские люди.

Октябрьская революция произошла в 1917 г. Но это не значит,

что сразу на поверхности исторической жизни появился советский

человек. Люди, составляющие послереволюционное общество 20-х

гг., были кем угодно, только не советскими. Это были крестьяне и

городские рабочие, священники и дворяне, офицеры и полицейские,

чиновники и интеллигенты, в том числе русские марксисты и боль-

шевики, составившие элиту послереволюционного общества. Совет-

скими людьми стали те, кто в 1917 г. еще ходил пешком под стол или

еще не родился. Новое социальное поколение бывших крестьян од-

новременно изобрело советское общество и советский Модерн.

Напомним, кто такой крестьянин: тот, кто всегда занимал ниж-

нюю ступень в социальной иерархии, кто живет на рубеже общест-

ва и природы, подчиняется семейно-ролевому поведению и патриар-

хальной власти, тот, чья жизнь ритмична и регулируется обычаем и

традицией, религиозными установлениями и нормами моральной

экономики. Что представляли собой эти антропологические качест-

ва как ресурс, который крестьяне несли в теле своем и в языке? Для

продолжения жизни они использовали наличные, историей рожден-

ные стратегии, встроенные в тело, тактики убегания и проскальзы-

вания. Именно эти люди, действуя так, как подсказывала им их исто-

рия, помогли выжить всему послереволюционному российскому об-

ществу.

Здесь встает следующий вопрос. Коль скоро история и социаль-

ность крестьянства была встроена в тело, эти люди, казалось бы,

должны были своей жизнью бесконечно воспроизводить социальные

связи традиционного общества. Кстати, эта идея, казалось бы, под-

тверждается послереволюционным возрождением общины. Более

того, сама революция была, по существу, <восстанием против петер-

бургского периода истории> (Г. Флоровский). Тем не менее, как нам

известно, новое общество было на старое совершенно не похоже.

Как возникло новое общество? Часто полагают, что единствен-

ным субъектом социального превращения была власть и властите-

ли, сами не подверженные превращениям, но лишь превращающие

других. У власти был проект, который она впечатывала в реаль-

ность. С этой точки зрения масса - лишь объект репрессии, норми-

рования. Власть - то, что у одного есть, а у другого нет. Власть бы-

ла у большевиков. Выскочившие невесть откуда, как чертик из ко-

робочки, они жестко собрали распадавшееся общество. Тоталита-

ризм - плата за <сборку> общества, спасение его от распада. Эта

точка зрения вошла в нашу плоть и кровь. Сегодня каждый школь-

ник знает, что крестьянство было объявлено последним капитали-

стическим классом. Каждый расскажет историю уничтожения кре-

стьянства.

Но вот что интересно и не может не обращать на себя внимание.

Если обратиться к историям жизни советской и даже постсоветской

элиты, то биографии часто начинаются со слов <родом из крестьян>.

То же можно сказать о так называемой советской интеллигенции, о

бюрократах и технократах, <инженерах человеческих душ>, об ар-

мии рядовых врачей и учителей. Крестьянин с Урала становится

столичным жителем и довольно крупным архивным работником,

сын раскулаченного с севера Вологодской области - партийным ра-

ботником, третий кончает университет, воюет, становится полковни-

ком... Не должна ли идти речь о параметрах возникновения согласия

между доминируемыми и доминирующими, между <властью> и

<массой>? Не существует ли тесной взаимосвязи между принуди-

тельностью и добровольностью в процессе изменения человека и

общества? На значимость этих процессов при рассмотрении преды-

дущих тем мы обращали внимание неоднократно.

Для исследователя важны время и место, где происходит встреча

этих групп людей и установление балансов власти между ними.

Как и отчего начинают люди действовать по-новому? Как кре-

стьянин превращается в некрестьянина? С чего начинается измене-

ние человека, которое меняет общество? Вероятно, с кризиса. Здесь

действуют факторы разных уровней.

Поколение, о котором идет речь, не один раз ощущало, что

смерть проходит рядом. Эти дети и молодые люди росли в годы раз-

рухи и хорошо знали, что такое одичавшая смерть: <смерть под за-

бором>, смерть от голода и болезней, военная бойня как повседнев-

ность. Пережившие травму, сопровождаемую ощущением близости

смерти, остро ощущали, что смерть может вернуться вновь, если

они не будут <нормальными> членами общества. Речь идет не толь-

ко о биологической смерти. Социальная смерть не менее страшна:

выпасть за пределы общества как такового, попасть в социальное

пространство <необщества> (Ф. Бродель). Мотив страха стать ни-

щим, мотив <жизни на краю> был навязчивым в тогдашнем общест-

ве. Молодые люди 20-30-х гг. испытывали страх, что они не нужны

<для жизни>, страх остаться <бывшим человеком>, превратиться в

мусор, быть упраздненным за ненадобностью. Отсутствие онтологи-

ческой безопасности выступало в качестве механизма запуска соци-

ального изменения.

Старшим поколением крестьян происходившее воспринималось

как попрание чести. Крестьянские общности <перемешались>. От-

сюда - слом вековых коллективно поддерживаемых установлений.

Исчезает взаимность ограничений, кругового контроля. Разрыв этот

принимает внезапную коллективную форму. Он осуществляется от-

нюдь не только через властное воздействие сверху, но и изнутри кре-

стьянских общностей. Из теплой общности человек выпадает и ока-

зывается в состоянии одиночества <наедине с природой целой>. Ста-

новится возможным то, что раньше даже не мыслилось или предста-

влялось вероятным в пределах строго ограниченного (например,

праздничного) времени. Отсюда - воспроизводство ритуальной

апокалиптики через инверсию, реанимация архетипического ритуа-

ла обмена верха и низа.

Это не просто <абсолютный> провал в архаику. Ведь и поколения

крестьянских отцов хранили память о связи с городом: местом тор-

говли и праздника, местом реализации жизненных возможностей,

отличных от повторения жизни отцов. Словом, на пограничное (все-

гда на грани природы и общества) существование крестьянина на-

кладывается радикальная общественная перемена.

Другой важный момент - стигматизация. К концу 20-х годов

крестьяне несли на себе клеймо <отживающего класса>. И. Сталин

называл крестьянство последним капиталистическим классом. За-

писки и дневники молодых людей - бывших крестьян свидетельст-

вуют: они не сомневались, что принадлежат к отживающему классу.

Это было детерминантой повседневного восприятия идеологической

риторики сначала (в 20-е годы) <нового человека>, а затем <совет-

ского человека>.

Дети крестьян уже не воспринимали мир в категориях попранной

чести. Работала мощная машина школьного обучения и пропаганды.

Детине желали принадлежать к отживающему классу. Они хотели

быть <нормальными> членами общества^.

Пребывание в деревне виделось активным молодым людям опас-

ным, по меньшей мере, бесперспективным предприятием. Они хоро-

шо знали, что такое ссылка, ибо часто жили в тех местах, куда ссы-

лали. В лучшем случае их ждал удел тяжкого физического труда.

Можно возразить, конечно, что крестьянин к физическому труду

привычен. Однако к 30-м годам они прекрасно знали, что можно по-

ступить на рабфак или в техникум, стать выдвиженцем, уже город-

ским жителем. Можно было стать рабочим, шахтером, по меньшей

мере, дворником или домработницей в городе...

Расширение поля жизненного выбора, принуждение к выбору -

признак Модерна. Они видели, помимо продолжения дела отцов, и

другие жизненные альтернативы. Самые активные и жизнеспособ-

ные хотели избежать судьбы жертвы коллективизации. Они не хоте-

ли судьбы отцов. Порывание с родителями, радикальный отрыв от

них - важная особенность культуры того времени.

Общество стигматизировало крестьянских детей и одновременно

совращало, снимая запрет на <превращение> - пусть даже только

на словах официального дискурса. А ведь этот запрет на превраще-

ние крестьяне испытывали не один век! Практическое чувство под-

сказывало крестьянским детям возможность игры.

^Вот отрывок из дневника за 1932 г., который писал юноша 18 лет: <Неужели я

буду отличаться от других? От этого вопроса у меня волосы становятся дыбом и

тело передергивается мелкой дрожью> (Центр документации <Народный архив>, ф.

30, ед. хр. 11, л.63 об.)

Ожидания молодых людей не носили рационального характера.

Они <дрейфовали>. Воспоминания советских людей, относящиеся к

детству, к юности, - это рассказы о жизни традиционного общест-

ва. Если и не всем, то многим хотелось, чтобы жизнь была как в ки-

но, как в счастливой Москве. Желание продолжить существование и

собственная диспозиция подсказывали им целесообразность участия

в предлагаемом социальном театре. В практике возникали ситуации,

когда можно было больше получить из подчинения правилу, чем из

неподчинения. И только тогда <официальному> правилу подчиняет-

ся практика.

Общество, с одной стороны, принуждало молодых людей - быв-

ших крестьян к перемене жизни. <Чистокровный пролетарий> был

объявлен ключевой фигурой тогдашнего общества. Крестьянские

дети хотели быть пролетариями. С другой стороны, они сами ощу-

щали возможность решительных перемен в своей судьбе. Они долж-

ны были стереть клеймо отживающего класса (или, во всяком слу-

чае, его запрятать) и воспользоваться снятием запрета на социаль-

ное превращение.

Нельзя сказать, чтобы это было только убегание, подобное бегу

животного от опасности. Допустим, юноше в справке, выданной в

сельсовете, пишут <середняк>, а он в личном листе по учету кадров

смело пишет <бедняк>, а то и выдает себя за <чистокровного рабоче-

го>. Он начинает игру на чужом поле. Кстати, крестьянские дети

охотно шли на службу в армию, которая позволяла сменить кожу. Ис-

пользовались испытанные крестьянские техники жизни: просачива-

ние и проскальзывание. Риск игры ощущался, но шли на риск. Они иг-

рали по правилам, которые придумали другие, но играли свою игру.

Следует отметить, что в изобретении советского человека участ-

вовали не все крестьяне. Речь идет о самых жизнеспособных моло-

дых людях, которые двинулись в город, в промышленность. Их, в

свою очередь, можно разделить на две группы. Одна - большая,

другая - меньшая.

2. РАЗНЫЕ СУДЬБЫ

Вступая в жизненную игру, молодые люди крестьянского проис-

хождения на старте имели равные позиции. Жизнь поворачивалась

таким образом, что разные группы молодых людей своей жизнью

воспроизводили разные социальные пространства. Одни создавали

острова, другие были морем. Острова рождались из общего моря уп-

рощения, жизни всего социума на грани войны всех против всех.

Попробуем охарактеризовать эти две группы молодежи, попав-

шей в город.

У одних главная программа - выживание. Они плывут по тече-

нию, стремясь избежать опасности. Большая часть крестьянской мо-

лодежи, уйдя из деревни, становилась тем топливом, которое молох

государства забрасывал в горнило модернизации. Они обретали но-

вую телесность, меняли свое <физическое естество>. Они обращали

вспять естественные ритмы - учились спать днем и просыпаться в

самые глубокие ночные часы, когда надо было работать в третьей

смене.

У них не было привычки к промышленным типам труда, они не по-

нимали, отчего на работу надо ходить каждый день, не прерываясь по-

сле получки ради <праздника>, который состоял в плясках и выпивке.

Их приучали к новому представлению о времени, выпуская законы,

очень напоминавшие те, что действовали на заводах Англии в период

промышленной революции. Их <нормировали> через закон о двадца-

тиминутном опоздании. Их соблазняли праздниками, физкультурными

парадами, новыми формами досуга, которые дисциплинировали тело,

помогали организовать вдруг появившееся свободное время.

Точка зрения, согласно которой единственным субъектом соци-

ального превращения были властители, а социальное изменение бы-

ло результатом воздействия <сверху>, имеет свои основания. Дейст-

вительно, по отношению к огромной массе людей в первую очередь

действовали аппарат надзора и централизованные средства насилия.

Здесь мы вступаем в мир безмолвия, в мир <письма на теле>. Пись-

менные свидетельства такого рода превращения довольно редки.

Жизнь этих людей - свидетельство <отмирания> традиционных

ценностей, вместо которых нет ничего. Они оставались на нижних

ступеньках социальной иерархии, хотя горизонтальная мобильность

(смена места жительства, места работы) могла быть велика. Эти лю-

ди не приобрели капитала (экономического, культурного, символиче-

ского, социального), который бы позволил им подняться по ступень-

кам социальной лестницы.

Что мы в этом социальном пространстве обнаруживаем? С одной

стороны, целый ряд признаков традиционной социальности. Это ка-

сается в первую очередь самого характера социальной связи. В ми-

ни-сообществе преобладает связь сегментарная и органическая, а не

функциональная и механическая. Ведущая форма средств ориента-

ции в такой среде - вненаучное традиционное знание, представлен-

ное, в частности, в виде пословиц и поговорок.

Бывшие крестьяне, попадая в общество большое, городское, во-

влекаются в сферу действия большой идеологии, через которую люди

объединялись в одно общество. Для того чтобы придать объективную

силу высказыванию, обращаются не только к пословицам, но и к язы-

ку идеологии. Однако этот язык используется тем же способом, что и

пословица. Они делают это контекстуально, ситуационно (например,

когда надо обратиться к властям, заполнить личный листок по учету

кадров, рассказать свою биографию). Здесь нет речи об <идейности>,

о вере в коммунизм.

Сохраняется традиционное гендерное разделение труда: хозяйство

и дети - на женщинах. Наряду с этим женщины начинают активно

вовлекаться в общественное производство, овладевать мужскими

профессиями.

Низкая степень разделения общественных функций, короткие це-

пи взаимозависимости, опасность и непредсказуемость жизни не по-

зволяют сложиться рациональности как форме расчета (целерацио-

нальность, отложенное потребление и др.).

В этой среде высоки степень насилия и частота повседневных кон-

фликтов по сравнению с традиционными крестьянскими сообщества-

ми. Внутренний контроль над эмоциями низок. Старые способы раз-

решения конфликтов отмирают, не замещаясь новыми. Конфликты

разрешаются через непосредственное физическое насилие, без уча-

стия правовых систем. Между преступлением и наказанием нет вре-

менного зазора. Умиротворение осуществляется также через приме-

нение мощи централизованных систем насилия, т.е. через внешний

контроль. В этой среде пребывание в тюрьме, в <зоне> - род иници-

ации. Часто общность дружно защищает одного из своих членов от

попадания в орбиту государственного правосудия, предпочитая разби-

раться своими силами. Постоянный возврат ситуаций <жизни на гра-

ни> (война, голод) не способствует умиротворению (понимаемому

как цивилизационное качество). Это служит фактором увеличения

мощи централизованных систем государственного насилия.

В этих социальных пространствах беспрестанно предпринимаются

попытки непреднамеренного использования тех социальных умений,

которые являются результатом встраивания в тела людей традицион-

ной социальности. Люди пытаются пользоваться своим инкорпориро-

ванным крестьянским прошлым, практическими схемами, предписы-

вающими порядок действия, принципами иерархизации, способами

классификации мира. Однако попытки эти далеко не всегда успешны.

Они наталкиваются на препятствия, ибо приспособлены к условиям,

которые уже перестали существовать.

Социальные пространства такого рода в советском и постсовет-

ском обществе оказались обширными. Они определяют характер раз-

вития общества до сих пор.

Бывших крестьян, которые жили в этом социальном пространст-

ве, можно назвать советскими <по случайности рождения>. Они жи-

вут в советской идентичности как в родном языке. Непонятно, как и

когда они его обрели. Точно так же мы не можем припомнить, как и

когда мы выучили родной язык: само выучилось... Они воспроизводят

<советскость> постольку, поскольку есть проблемы продолжения

жизни, выживания, вообще жизни вместе с другими людьми в опреде-

ленном обществе. Их советскость ситуативна и непринципиальна.

Она то есть, то ее нет. Она возникает там, где это человеку нужно для

решения повседневных жизненно-практических проблем.

Но была другая группа молодых людей. Она отделяла себя от

массы бывших деревенских ребят, о которых шла речь выше. Их

жизненная программа - не просто выжить, но преодолеть соци-

альную пропасть. Они резко ощущают эту пропасть, отделяющую

их от <благополучных> членов общества, и жаждут перепрыгнуть

через нее.

Их не просто несло по жизни, они сами хотели быть другими. Об

этом свидетельствует позиция наблюдателя, которую они занимают

по отношению к <некультурным>, принадлежащим к <отсталой низ-

шей среде>. Если молодые люди из первой группы о различии специ-

ально не думают, то вторые постоянно размышляют о преодолении

такового. Жизнь <отсталых> молодых людей - спектакль, который

они смотрят, но в котором не хотят принимать участия.