Коммерческое право России 13 страница

что <Я> немного значит.

Ж.-Ф. Лиотар. Постмодерное состояние

Осмысление существенных сдвигов в жизнедеятельности тех об-

ществ, в которых сами живем, началось довольно давно. В качестве

примера напомню о концепциях постиндустриального общества,

коммуникационного общества и пр. Нынче более распространен тер-

мин Постмодерн, который указывает на состояние эпохи после Мо-

дерна (индустриальной современности). В современной научной и

публицистической литературе можно часто встретить термин <пост-

модернизм>, которым обозначают ситуацию в культуре эпохи Пост-

модерна. В системе социологического и культурологического зна-

ния указанные категории используются для анализа перемен в поли-

тико-экономическом и социокультурном пространстве жизни чело-

вечества конца XX в.^

Как свидетельствуют высказывания, приведенные в эпиграфе,

одни постмодерном пугают, другие ему по-детски радуются. Попро-

буем разобраться в том, что происходит, придерживаясь избранной

нами антропологической точки зрения.

Всего лишь несколько лет назад (в начале 90-х гг.) при обсуж-

дении проблем изменения цивилизационных и ценностных пара-

метров жизни человека в постсовременных (постиндустриаль-

ных) обществах казалось, что речь идет о <них>, то бишь о Запад-

ной Европе и Америке. Неважно, о чем шла речь - о жизненных

стилЯх или организации городского пространства. Сейчас растет

ощущение, что речь идет о том, что разворачивается на наших

глазах.

^О многообразных определениях Постмодерна см., например, учебное пособие:

Зыбайлов Л.К., Шапинский В.А. Постмодернизм. - М., 1993; Ильин В.В.

Постмодернизм. - М., 1996; Козловски П. Культура постмодерна. - М., 1997.

1. НОВЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ПРОСТРАНСТВА

Сегодня мы все - свидетели возникновения новых социальных

пространств. Эти социальные пространства стали предметом актив-

ного обсуждения начиная с конца 50-х годов. Речь идет о работах

А. Тоффлера, Д. Белла и Ж. Бодрийяра, Р. Барта, Э. Гидденса и Ю. Ха-

бермаса^.

Западные теоретики размышляли о том, что было у них перед

глазами. О том, что оживленные улицы столиц мира полнятся ма-

газинами, в витринах которых - все богатства мира: индийские

шали и американские револьверы, китайский фарфор, парижское

белье и меха из России, специи из тропиков. О том, что на всех этих

вещах маленькие белые этикетки с арабскими цифрами и лаконич-

ным обозначением USD, которые приравнивают их к единому зна-

менателю. Все это сверкает в огнях витрин, без которых торговля

сегодня не была бы торговлей. Изобилие потребляемого как мета-

фора праздника жизни намекает на возможность магического спа-

сения.

Теоретики акцентировали внимание на том, что в современных

торговых и гостиничных центрах сосредоточены все виды потреби-

тельской активности. Это не только покупка, но и флирт с объекта-

ми, бесцельное шатание и т.д. В новой ситуации культурный центр

может органически стать интегральной частью торгового центра.

Вот новое искусство жизни- возвещают реклама и модные журна-

лы: приятный шоппинг в едином пространстве с кондиционирован-

ным воздухом, сразу можно купить продукты, товары для квартиры

и летнего дома, одежду, цветы, последний роман. Женщина покупа-

ет, а в это время муж и дети будут сидеть в кино, а затем, не сходя с

места, семья пообедает. Кафе, кино, книжная лавка - все подобно

калейдоскопу. Это спектакль потребления, где <искусство> состоит

в игре на двойственности знака объекта. Новый торговый центр -

всемирная неокультура, где больше нельзя провести границу между

магазином деликатесов и галереей живописи, между журналом <Ко-

смополитен> и <Исследованием по палеонтологии> (социологии или

информатике, если угодно). Такой центр может стать целым горо-

дом, где искусство и досуг перемешаны, а церковь пребывает в од-

^См.: Toffler A. The culture consumers: A study of art and affluence in

America. - N.Y., 1967

(1973); Bell D. The cultural contradictions of capitalism. - N.Y., 1976;

Habermas J.

Legitimatiomprobleme im Spatkapitalismus. - F.a.M., 1973; Baudrillard J.

Selected writings. -

Stanford, 1988; Baudrillard J. Seduction. - N.Y., 1990; Giddens A.

Consequences of Modernity. -

Stanford, 1990; Барт Р. Мифологии. - М., 1996.

ном пространстве с теннисными кортами, элегантными бутиками,

библиотеками и барами.

Главная фигура описания здесь - аккумуляция (накопление), т.е.

нечто большее, чем сумма продуктов. Это окончательное отрицание

недостатка, бедности, демонстрация изобилия, преддверие страны

молочных рек и кисельных берегов, образ чудовищного плодородия.

Покупая банку чего-либо, приобщаешься к громоздящейся пирами-

де товаров. Покупаемое представлено не столько в виде потреби-

тельной стоимости, сколько в виде символического приобщения к

части гигантского целого^.

Что при этом происходит? Одни говорят: культура проституиру-

ется. Но это было бы слишком просто. Скорее, торговля культура-

лизуется. Следовательно, товар - одежда, еда и т.д. - также куль-

турализуется. Он превращается в почти лишенную целесообразно-

сти субстанцию, роскошь и предмет среди других предметов в общей

витрине потребляемого.

Новые способы организации более представительны для совре-

менной потребительской активности, чем обычный универмаг, где

остается мало места для бесцельного исследования, где размещение

отделов и продуктов подчинено утилитарному подходу к потребле-

нию. Такой универмаг сохраняет черты той эпохи, когда массы лю-

дей только начинали получать доступ к повседневным потребитель-

ским товарам. Новые торговые центры выполняют совершенно дру-

гую функцию. Там происходит не сопоставление различных катего-

рий товаров, но реализуется амальгамирование (сплавление) знаков.

Все категории товаров рассматриваются как частичное поле во все-

общем потреблении знаков. В качестве образцов новых про-

странств чаще всего рассматриваются новые аэропорты (типа ко-

пенгагенского), гостиницы.

Постепенно обнаруживалось, что речь идет не о <дальнем Запа-

де, стране святых чудес> (если воспользоваться словами славянофи-

ла А. Хомякова), а о родных палестинах. Не обо всей стране, конеч-

но, но о Москве, во всяком случае. Действительно, <вдруг> с безум-

ной скоростью универмаги стали превращаться в социальные про-

странства нового типа, подобные тем, что описаны выше. Взять хо-

тя бы ГУМ. Нет больше кишащей толпы со всех концов нашей бес-

крайней родины, дисциплинированно выстраивающейся в очередь за

мало-мальски пригодной для жизни вещью. Витрины заполнены то-

варами, играет приятная музыка, разносятся вкусные запахи, жур-

чит фонтан, увенчанный огромным букетом цветов, а над фонтаном

под стеклянным куполом сидят люди и потребляют пиво <Хайне-

кен>. А к этому можно добавить новые гостиничные комплексы

<Пента-Олимпик> или <Рэдисон-Славянская>, Центр международ-

ной торговли... В магазине <Библио-Глобус> струнный квартет игра-

^Baudrillard J. Consumer Society // Baudrillard J. Selected writings. -

Stanford, 1988. - 56. Те же самые явления наблюдал А. Тоффлер.

ет Вивальди (в живом исполнении). В выставочном центре на

Крымской набережной спокойно можно провести весь день: побро-

дить по выставкам, постоять у книжных прилавков, зайти в художе-

ственный салон или антикварную лавку, посмотреть кино, послу-

шать музыку и, естественно, посидеть в баре или кафе. Социум

здесь видится превратившимся в культуру: то ли вещный обмен пре-

обладает, то ли символический...

Правда, пятизвездочный отель <Националь> (с рестораном <Ма-

ксим>) окружен харчевнями-киосками, замаскировавшимися руди-

ментами обжорок старого московского Охотного ряда. Под Манеж-

ной площадью возведены очередные Хрустальные дворцы, на сей

раз посвященные богам потребления. А рядом, в переходе станций

метро - бродячая, нищенствующая, юродивая Русь. Да, еще оста-

ются актуальными уличные наблюдения Вальтера Беньямина -

гостя Москвы 1927 года: <Сразу по прибытии возвращаешься в дет-

ство. Ходить по толстому льду, покрывающему эти улицы, надо

учиться заново>^. Вообще рядом с роскошной витриной непременно

разбитый тротуар...

Мозаика разных социальных пространств порождена резкими со-

циальными контрастами. При разговоре об этих предметах на фа-

культете социальной работы студенты выражали неподдельное мо-

ральное возмущение. Дело в том, что эти студенты помимо учебы

работали в детских приемниках, в домах для престарелых, в пунктах

оказания помощи бездомным и в прочих местах человеческого горя.

Новые социальные пространства у нас в России - места малонасе-

ленные. Но тем не менее они есть. Другой вопрос, что вокруг...

Кстати, и западные теоретики, пишущие о чудесах обществ всеоб-

щего благоденствия, которые принято у нас именовать цивилизован-

ными странами, прекрасно ощущают противоречивость происходя-

щего. Эту противоречивость отнюдь не определяет, допустим, слово

трагедия. Ж. Бодрийяр весной 1996 г. посетил Москву и прочитал лек-

цию <Город и насилие>. В этой лекции он говорил, что современный

город непременно окружен полосой отбросов. В мегаполисе могут ор-

ганично сочетаться выставка художественных произведений из от-

бросов и следы забастовки мусорщиков. Он разъяснял, что имеет в

виду не только мусор, но и отбросы виртуальные. Можно добавить,

что сюда же нельзя не включить и тех людей, которые представляют

собой почти что <не-общество> (Ф. Бродель). Неспроста современ-

ный бомж как две капли воды может напоминать нищих и бродяг с

картин Петера Брейгеля. Жизнь на краю общества диктует утрату со-

циальной определенности (занятий, самой внешности человека).

Эти контрасты - один из источников ненависти и немотивиро-

ванного насилия. Французский социолог обратил внимание на ранее

немыслимые воплощения социальных противоречий. Ненависть не

^Беньямин В. Москва // Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его

технической воспроизводимости. Избранные эссе. - М., 1996. -С. 165.

равна жестокости. Жестокость, в отличие от ненависти, имела цель,

о чем свидетельствует история. У ненависти нет истории. Это пре-

дел социального. Каждый день мы становимся свидетелями ненави-

сти без цели. Мы сами ее испытываем, когда рано утром час, а то и

более, проводим в переполненном вагоне метро. Ненависть холодна

и пассивна: без жара, без пыла. Терроризм - высшая степень нена-

висти. Он больше, чем жестокость, ибо бесцелен и беспредметен. То

же относится и к расизму, который сегодня имеет столько лиц. В нем

нет выраженной и понятной мотивации, и за него трудно наказать.

Жестокость виртуальная пришла на смену классовой жестокости.

В то время как универсальные ценности утрачиваются, происхо-

дит универсализация насилия. Угроза отчуждения, о котором все

еще так любят говорить, исчезла. Отчуждение - золотой век. Мы

имеем дело с угрозой утраты другого. Если не найти другого хотя бы

для ненависти, разрушаешь себя. Утрачивается своеобразное, инди-

видуальное. Мы производим идентичное себе, отсюда - ненависть к

себе. Ненависть - форма дестабилизации, ибо она не целерацио-

нальна. Депрессия - страсть накопительная.

Новые и такие с виду привлекательные социальные пространст-

ва приоткрывают бездны. Пространства аэропортов и вокзалов ока-

зываются эпицентрами опустошения. В городах происходит распад

организаций, а общества в целом равнодушны к собственным систе-

мам ценностей.

2. ЗАПАДНЫЙ ВАРИАНТ, ИЛИ ОТ ЧЕЛОВЕКА ЭКОНОМИЧЕСКОГО К ЧЕЛОВЕКУ ПОТРЕБЛЯЮЩЕМУ

Проблемы эти в западной социальной мысли решаются в контек-

сте рассуждений о конце эпохи Модерна, или индустриальной совре-

менности. Этот конец интерпретируется как конец истории, даже

как предел антропологии. Понятно, эти теоретики пишут прежде

всего о том обществе, в котором живут сами.

Осмысление существенных сдвигов в жизнедеятельности запад-

ных обществ началось довольно давно. Напомню о концепциях

постиндустриального общества, коммуникационного общества, не-

которые из которых упоминались выше. Нынче в обиход вошел

термин Постмодерн, который указывает на социальное состояние

после Модерна. Собственно Постмодерн часто понимается как дис-

курс о Модерне. Нет Постмодерна без Модерна. Итак, что мы видим

нового?

Новизна ситуации в обществе и культуре, взятая в антропологиче-

ском измерении, состоит, по мнению западных исследователей, в <ис-

чезновении> экономического человека.

Знаменитый итальянский семиотик У. Эко сравнивает закат об-

ществ Модерна с закатом Римской империи: <...что совершенно точно

исчезало, - это Римлянин, подобно тому, как сегодня исчезает Сво-

бодный человек, говорящий по-англосаксонски предприниматель,

чьим героическим эпосом был Робинзон Крузо, а Вергилием - Макс

Вебер. В пригородных виллах обычный руководящий работник еще

воплощает доблестного Римлянина древнего склада, но его сын носит

волосы, как у индейца, пончо, как у мексиканца, играет на азиатской

цитре, читает буддийские тексты или ленинистские брошюры и часто

умудряется (как это случалось во времена поздней Империи) соеди-

нять Гессе (имеется в виду известный немецкий писатель. - Авт.), зо-

диак, алхимию, маоизм, марихуану и технику городской партизанской

войны; достаточно прочитать Джерри Рубина или подумать о програм-

мах Альтернативного университета, который несколько лет тому на-

зад организовал в Нью-Йорке лекции о Марксе, кубинской экономике

и астрологии. С другой стороны, сам уцелевший еще Римлянин в ми-

нуты скуки развлекается, обмениваясь женами с другом, и разрушает

модель пуританской семьи. Все еще оставаясь членом большой корпо-

рации,...этот же Римлянин с бобриком на самом деле уже живет при

абсолютной децентрализации и кризисе центральной власти,...пре-

вратившейся в фикцию>^.

Аналогичный ход мысли можно обнаружить у целого ряда других

исследователей современных стилей жизни. Тот же Ж. Бодрийяр пока-

зывает, как с исторической поверхности исчезает Homo economicus,

красота которого состояла в том, что он знал, чего хотел: счастья, а

также тех объектов, которые обеспечивали ему максимальное удовле-

творение. Пуритане рассматривали самих себя и свое реальное бытие

как предприятие для получения прибыли ради прославления Господа.

На собственные <личностные> качества и <характер> они смотрели

как на капитал, который надо было разумно инвестировать и которым

надо было управлять без спекуляций и потерь. Это был человек Труда

и Производства. Он был наделен принципом формальной рациональ-

ности. Это был человек, представление о котором складывалось из по-

нятий Человеческой природы и Человеческих прав^.

При рассмотрении антропологического типа буржуа (см. тему 5)

отмечалось, что миф о Робинзоне - единственный миф, созданный

буржуазией. Сейчас, в условиях Постмодерна, который характеризуют

также как поздний капитализм, этот миф трансформируется. Француз-

ский писатель М. Турнье <переписал> <Робинзона Крузо>. Правда, ро-

ман называется <Пятница, или Тихоокеанский лимб>". Суть переделки

мифа состоит в том, что в образ Робинзона добавлены параметры же-

лания и сексуальности. Робинзон перестает быть рациональным нако-

пителем и производителем, культивирующим принципы методизма. Он

^Эко У. Средние века уже начались // Иностранная литература. -

М., 1994. - #4. -С. 261.

^Baudrillard J. Op. cit.

^Турнье М. Пятница, или Тихоокеанский лимб. - М., 1992. Этот роман стал

предметом анализа французского философа Ж. Делеза. См.: Делез Ж. Мишель Турнье

и мир без Другого // Комментарии. - СПб., 1996. - #10.

вдруг понимает, что, быть может, прав не он, а Пятница, который на-

чисто отвергает такие категории, как труд, порядок, экономия, расчет,

организация. Робинзон превращается в род нового Нарцисса. Его мир -

<мир без другого>.

Сегодня представление о рациональном выборе не работает. Ско-

рее можно говорить о том, как человек поддается соблазну. Ключе-

вой деятельностью для нового, уже неэкономического человека ста-

новится потребление.

Человек потребляющий считает своим долгом испытывать удо-

вольствие, Он сам становится предприятием по получению удоволь-

ствия и удовлетворения. Человек обязан быть счастливым, влюблен-

ным, льстящим и льстимым, соблазняющим и соблазняемым, участ-

вующим, динамичным, пребывающим в эйфории. У отдельного чело-

века умножаются контакты и связи, а общество предпринимает сис-

тематическую эксплуатацию всех возможностей удовольствия.

Удовлетворение потребностей выражается в апелляции к ценно-

стям. Фундаментальный, бессознательный и автоматический выбор

потребителя состоит в принятии того или иного жизненного стиля.

Стандартная потребительская корзина более не ассоциируется с сум-

мой вещей в их материальности. Она представляет собой набор потре-

бительских практик, которые отнюдь не носят материального харак-

тера. Ж. Бодрийяр пишет о <текучести> как самих потребностей, так и

их объектов. Что мы покупаем? Вещь или символическое покрывало,

которое ее окутывает?

Потребитель не может избежать призыва к счастью и удовольст-

вию. Счастье и удовольствие для человека потребляющего вытесня-

ют принуждение к труду и производству. Современный человек все

меньше и меньше времени проводит в производстве и все больше в

созидании личных потребностей и личного благополучия. Он должен

быть в постоянной готовности актуализировать весь свой потенциал,

всю свою способность к потреблению. Если он забывается, то ему

мягко напомнят, что он не имеет права не быть счастливым. Насла-

ждение - императив новой культуры.

Все надо попробовать, испытать: не только кухню всех народов,

но и культуру, науку, религию, сексуальность. Потребительский че-

ловек боится <пропустить> какой-либо неиспытанный вид удоволь-

ствия. Для одного это БигМакв Макдональдсе или новое платье, для

другого рождество на Канарских островах, изыски французской кух-

ни (которую завтра можно сменить на китайскую), Лувр, героин или

ЛСД, японские техники секса. Число <испробованных> практик мо-

жет приближаться к бесконечности^. Возможные практики нам пока-

зывают журналы в глянцевых обложках или телеклипы.

Любопытно, что возникшая потребность может и не проявляться

в форме острого желания, специфического предпочтения. Чаще это -

диффузное любопытство.

Здесь мы попадаем в сердце потребления как тотальной организа-

ции повседневной жизни. Все воспринимается и упрощается в счастье,

которое определяется просто как снятие напряжений. Это сублимация

реальной жизни, где не только работа и деньги отменены, но где исче-

зают времена года. Вновь напомним о вечной весне в кондициониро-

ванных интерьерах гигантских современных отелей, где можно прове-

сти годы, не выходя наружу. Нынче можно есть клубнику и окружать

себя розами зимой. Иногда по телевидению показывают старый совет-

ский фильм <Парень из нашего города>. Один из героев, желая сделать

приятное героине, дарит ей букет цветов зимой, что вызывает восторг,

смешанный с удивлением: <Где взял?> Оказывается, ему пришлось об-

стричь у знакомых комнатные цветы в горшках. В допотребительской

культуре розы в мае для человека, живущего в северных широтах, бы-

ли знаком роскоши. Сегодня мы даже не обращаем внимания на розы,

которые круглый год благоухают в тесных переходах метро.

Сегодня работа, досуг, природа, культура, все до этого раздельные

и несводимые деятельности, которые придавали сложность и беспо-

койство нашей жизни, свелись к бесконечному шоппингу.

Новая реальность практически вся искусственна^. Сегодня эта

проблема знакома нам не понаслышке. Проблема пребывания

большей части жизни в виртуальном компьютерном мире касается

не только далекой Америки. В ней трудно различить вещи, симво-

лы, социальные связи. Подобно тому, как ребенок в стае волков

превращается в волка, люди все более превращаются в функцию.

Мы живем ритмом объектов в соответствии с их непрерывным ци-

клом. И хотя объекты- не флора и не фауна, они производят впе-

чатление растительности. Это джунгли, которые создали сами лю-

ди и которые поглощают человека как в дурном научно-фантасти-

ческом романе. Новые торговые центры синкретически объединя-

ют всех богов потребления.

В обществе всеобщего благосостояния имеет место бесконеч-

ное умножение объектов, услуг, товаров. В этом - фундаменталь-

ная мутация экологии вида человека. Строго говоря, люди оказы-

ваются в среде не человеческих существ, как это было в прошлом,

а объектов. Имеет место не обмен людей друг с другом, а статисти-

ческий процесс обмена товарами и сообщениями, начиная со слож-

ной организации дома с множеством технических <слуг> до горо-

дов-мегаполисов с их коммуникационной и профессиональной ак-

тивностью и вечным праздником рекламы в повседневных сообще-

ниях медиа.

^Плюральность (множественность) практик и мозаичность жизненных стилей -

исходный пункт характеристики Постмодерна у всех пишущих о нем. См. например:

Lyotard J.-F. The Postmodern explained. Correspondence 1982-1985. -

Minneapolis, 1992; Bauman Z. Intimations of Postmodermity. - L., 1992.

^Проблема искусственности современной человеческой реальности волнует и

отечественных теоретиков. См. например: Кутырев В.А. Искусственное и

естественное: борьба миров. - Н. Новгород, 1994.

Субстанция реальной жизни утрачивает значение и отменяется.

В этих новых социальных пространствах царит молодость. Здесь

нет места смерти: она <неуместна> в этом прекрасном новом мире, вы-

теснена за его пределы. Именно поэтому она <дичает>, т.е. утрачивает

культурные смыслы. Сегодня мы наблюдаем рождение, рост и смерть

вещей, в то время как в предшествующих обществах вещи пережива-

ли людей. В традиционных крестьянских общностях по наследству пе-

редавалась даже одежда. В обществах городских - мебель и другие

бытовые предметы.

Таким образом, потребление - не маргинальный сектор обще-

ственного производства, не автономная область, где царит игра без

правил, не <приватная сфера> свободы и личной игры. Потребле-

ние - способ активного поведения, которое носит характер

коллективный и добровольНо-ПрИНуДИтЕльНыЙ. Здесь трудно диффе-

ренцировать добровольность (желание потребителя) и принуди-

тельность.

В постсовременных обществах потребление выступает как со-

циальный институт. Оно же составляет завершенную систему цен-

ностей, включая если и не все, то многое из того, что касается

групповой интеграции и социального контроля. Потребительское

общество - общество ученичества в области потребления, соци-

альной индоктринации в области потребления. Это новый и специ-

фический тип социализации, связанный с возникновением новых

производительных сил и монополистического реструктурирования

высокопроизводительной экономической системы. Потребление

становится ведущей практикой инициации.

Потребление - гигантское политическое поле. На смену мо-

рально-политическим идеологиям прошлого приходит тиражиро-

вание рекламных изделий и операций. Интеграция общества по-

средством прежних легитимирующих систем проходила небезбо-

лезненно. Ее всегда приходилось подкреплять открытой репресси-

ей, открытым насилием (см. темы 6, 9). Новейшие техники вместо

репрессии используют соблазн, интериоризация социальных норм

осуществляется в самом акте покупки и потребления. Власть вы-

ступает в новом обличии. Она заботится и защищает. Вспомним

<Фирма Tefal заботится о вас>. Производитель мыла или зубной

пасты вас защищает: <Паста Aquafresh - защита для всей семьи>.

Все, что вы покупаете, вас достойно. Власть реализуется, вроде бы

не отнимая и не узурпируя, не дисциплинируя и не осуществляя

^По поводу переосмысления прежних представлений о потреблении см.: Барт Р.

Мифологии. - М., 1996 (перевод книги, написанной в 1957 г.); Бодрийяр Ж.

Система вещей. - М., 1995 (перевод книги, написанной в 1968 г.); Тоффлер А.

Будущее труда // Новая технократическая волна на Западе. - М.,1986 (отрывок из

кн. Toffler A. Previews and premises. - Toronto; N.Y.; Sydney, 1983); De

Certeiu М. The Practice of Everyday Life. - Berkeley; Los Angeles; London:

Univ. of California Press, 1988. А. Тоффлер придумал неологизм, подчеркивающий

активный характер потребления: prosuming (production+consuming), который

удачно переведен как протребление (производство+потребление).

надзор. Она осуществляется через нормирование^. Это сам чело-

век желает выглядеть как минимум нормально, а еще лучше дос-

тойно. Здесь нельзя показать пальцем на того, кто властвует.

Социальная система все больше нуждается в людях не как в тру-

дящихся, налогоплательщиках, тех, кто дает взаймы, но, прежде всего

как в потребителях. А в этой функции человек незаменим.

Двойственность благосостояния и потребления, которая фиксиру-

ется на уровне повседневной жизни, состоит в следующем. С одной

стороны, и первое и второе переживаются как миф обретения счастья

за пределами истории и морали. С другой - они представляют собой

и воспринимаются как объективный процесс адаптации к новому типу

социального поведения. Главное, сама потребность становится произ-

водительной силой.

Как происходит вовлечение человека в потребительские практики?

Во-первых, продукты, выставленные на продажу, не образуют ку-

чу, они организованы в витринах в <коллекции>, где представлены ря-

ды дифференцированных объектов, которые призывают, реагируют

друг на друга и друг друга опровергают. Стиральная машина, холодиль-

ник, посудомоечная машина имеют общее значение, они объединены в

группу. Витрина, реклама, производитель и марка фирмы выступают в

почти нераздельной целостности. В потребителе вызывают психоло-

гическую цепную реакцию. Объект больше не соотносится с какой-то

специфической функцией, но с целой коллекцией объектов в их общем

значении. Подобно цепи, которая связывает не обычные объекты, но

означаемые символы. Каждый объект означает другой в системе бо-

лее сложного сверхобъекта, что ведет покупателя к серии более слож-

ных выборов. Иногда некоторая неупорядоченность служит ради це-

лей соблазна. Потребительский соблазн в новых социальных про-

странствах начинает вытеснять старую как мир репрессию.

Во-вторых, ключевую роль играет кредит, что облегчает доступ к

благосостоянию, формирует гедонистическую ментальность и свободу