Министерство образования и науки Украины 4 страница

Народ всегда любил и почитал Спасскую башню, как святы­ню. Когда старинные куранты начинали иг­рать «Коль славен» и «Марш Преображенского петровского пол­ка», все на площади снимали шапки. Через ворота было принято проходить в Кремль без шапки. Нарушителей народ незамедли­тельно наказывал. Через Спасские ворота отправлялись в поход полки, проходили торжественные народные процессии, триумфальные шествия, встречались знатные иноземные гости и послы. В особых случаях проход устилали дорогим красным сукном, ук­рашали ветками вербы.

Много событий повидала Спасская башня, запомнившая и Пет­ра Первого, и знаменитого архитектора Василия Баженова, На­полеона и его маршалов — в войну двенадцатого года она толь­ко по счастливой случайности избежала гибели. Менялись часов­щики, ремонтировались и заменялись механизмы, но стрелки упрямо двигались.

Находясь в Кремле, нельзя не испытать особого волнующего чувства, чувства Москвы. Оно с тру­дом поддается определению, и истоки его кроются в очаровании Кремля, в гениальной полихромии его разновременных памятни­ков, столько говорящих открытому душевному взору. Кремль строила вся страна, и теперь откуда бы вы ни приехали — из ко­стромских или вятских лесов, из Киева или с Волги, Оки, Клязь­мы, — вы почувствуете в нём родное и близкое. Вот фризовый поясок, охвативший белокаменное строение; он пришел сюда, ко­нечно, из Владимирского Ополья, из суздальской полевой сто­роны. В умелой кладке другого строения чувствуется рука пско­витян, которые были прирождёнными каменщиками и умели стро­ить так, что их стены могут смело соперничать с вечностью. Этот колокол привезён из Ростова Великого. А вот пушка, от­литая умельцами из Мурома на Оке.

Кто из нас не любовался в Москве старыми ампирными особ­няками с колоннами и мезонинами, построенными в 19 веке, отличающимися какой-то домашностью облика? Эти дома очень хороши и напоминают в современном городе случайно по­явившиеся на улице декорации к «Евгению Онегину»: вот-вот вый­дет оперный герой, пройдет семейство Лариных. Знаменитые мос­ковские усадьбы в городе, Сивцев Вражек и Собачья площадка – невозвратимая архаика... Кремль же непостижимым чудом орга­нично вошел в современный пейзаж, придав ему единственный и неповторимый облик. Все мы любим художествен­ные гнезда — Кусково, Архангельское, Останкино... Чувство ра­достного и всепоглощающего волнения вызывают в нас давние стражи Москвы — монастыри-крепости Донской, Новодевичий, Симонов, Новоспасский... Но всё это островки былого, напомина­ющего далёкие и недостижимые миражи. Смотрильная же башенка Теремного дворца и нынче глядит далеко вперед, груз былого не мешает ей быть по-детски наивной и веселой. Кремль живёт, он — настоящее, он — не видение, а явь. Его «зело пречудные палаты», как говорили в старину, и сегодня овеваются воздухом современ­ности.

Есть несколько олицетворений Москвы, таких, как, скажем, бронзовая четверка несущихся коней и правящий ею Аполлон, — знаменитая квадрига, украшающая Большой театр, или Останкинская башня, пронзающая облака теле­визионной иглой. Но, пожалуй, не менее известны такие столичные долгожители, как Царь-колокол и Царь-пушка. Без их изобра­жения не обходится ни один путеводитель по Москве, их всегда увидишь на открытках, марках, виньетках. Их любят поэты, живо­писцы, графики, мастера-прикладники.

Постоим же минуту-другую возле Царь-пушки. Она водружена на лафет, украшенный львиной головой. Рядом — чугунные ядра неимоверной тяжести. Среди тех, кто приходит в Кремль, часто разгораются споры: сколько силачей нужно, чтобы поднять ядро? Им, конечно, невдомёк, что яд­ра — дело позднее, ведь для пуш­ки предполагалась картечь. Некоторые горячие головы бьются обзаклад, что они, спорщики, поднимут впятером. И напрасно. Если перевести на современную меру, станет ясно — ядро не поднять и десятку богатырей.

Почему длинноствольное орудие прозвали Царь-пушкой? Есть разные истолкования. В народной речи, в разговоре, необыкновен­ное, заметно выделяющееся величиной, весом, значением принято именовать: царь-рыба, царь-дерево, царь-девица... Не уди­вительно, что и крупнейшее артиллерийское чудо Древней Руси именовали Царь-пушкой. Историки иногда доказывают, что прозва­ние пушка получила ещё и потому, что на ней, на правой стороне дульной части, изображён царь Федор Иванович, едущий на коне. Одно не исключает другое.

На орудии имеется надпись, гласящая: «Делал пушку пушечный литец Ондрей Чохов...» Случилось это в 1586 году. Андрей Чохов был знаменитым мас­тером, вызванным в Москву из Мурома на Оке. Кстати говоря, высказывается предположение, что мастеровые Чоховы — предки-родичи Чеховых, давших миру автора «Степи» и «Чайки».

Долгое время считали, что Царь-пушка всего лишь декорация, отлитая для устрашения. Подробное изучение показало, что орудие предназначалось для стрельбы. Стояла Царь-пушка не в Кремле, а в Китай-городе, защищая переправу через Москву-реку и Спас­ские ворота. Стрелять можно было только с особого лафета. Ныне пушка покоится на новом станке, и ядра, лежащие возле неё, декоративные, отлитые в 19 столетии.

Андрей Чохов мастер был отменный. Крепость и раньше видела богатырские орудия, но никогда еще на холме не стояла пушка весом 2400 пудов — около сорока тонн, — длиною почти пять с половиной метров, а диаметр дула, то есть калибр, составлял чуть ли не метр... По своему устройству мортира предназначена для стрельбы каменной картечью.

Немногие знают, что у Царь-пушки есть младший брат — пушка «Царь Ахиллес», отлитая также Андреем Чоховым. На­звание примечательно — Москва знала издавна быстроногого и не­победимого героя, как и других гомеровских героев Троянской войны. «Ахиллес» в настоящее время находится в артиллерий­ском музее города на Неве. Отливал ее Андрей Чохов со свои­ми учениками также на Московском пушечном дворе позднее, чем Царь-пушку, которой «Ахиллес» немного уступает по разме­ру и весу.

Царь-пушка — знаменитейшее, но не единственное древнее ору­дие холма над Москвой-рекой. И поныне стоят на Троицкой площади медные «боги войны». Их ревностно почитали в старину, давая им причудливые наименования. Есть отлитые Андреем Чо­ховым «Троил» и «Аспид». Троил — троянский царь, Аспид — кры­латый змей с двумя хоботами и клювом. Есть «Единорог», отли­тый в семнадцатом веке и украшенный затейливыми медными тра­вами. Наши пращуры называли единорогом фантастического одно­рогого коня, в честь которого сияло и небесное созвездие. Еди­норогами именовали и другие орудия с коническим казёнником. Отсюда пошла солдатская присказка: «Пушка сама по себе, а еди­норог сам по себе». Есть пищаль, которую назвали именем леген­дарной птицы Гамаюн, чье сладостное и звучное пение означало близость смерти, хлад, мор. Нравилось ратным людям называть пушки именами хищных зверей и птиц. Отсюда «Лев», «Орел», «Волк».

Мирно дремлют пушки возле Арсенала, давным-давно никто не палил из них. Орудийное молчание красноречиво. Не слышим ли мы в нём хвалу неутомимому Чохову, что шестьдесят лет трудился на Пушечном дворе? Чоховские пушки были долговечными, неко­торые из них участвовали в Северной войне, и Петр I распоря­дился орудия великого литейщика — мудрая предусмотритель­ность — хранить вечно, в назидание потомкам. Всё же некоторые чоховские пушки разбрелись по свету. Стоят они и возле сурового замка под Стокгольмом со времен Ливонской войны.

По соседству с Иваном Великим, на Ивановской площади, на пьедестале стоит Царь-колокол.

Он не менее знаменит, чем Царь-пушка. Глядя на него, вспо­минают самые прославленные била Древней Руси: вечевой коло­кол Господина Великого Новгорода, Большой Сысой — творение XVII века на звоннице Ростова Великого, угличский колокол-бун­тарь, отправленный Борисом Годуновым в ссылку, колокол Ивана Великого, первым начинавший трезвон в праздничные дни по всей Москве. Про столицу говорили: «Звонят сорок колоколов» — так обозначалось количество церквей в белокаменной. Отливал Царь-колокол знаменитый московский литейщик Иван Моторин с сыном Михаилом в 1733—1735 годах. В отливку пошел «дедовский» и «отцовский» металл, и колокол — такого нигде ещё не бывало — весил двести тонн.

В мире нет колокола, который превосходил бы Царь-колокол по весу. Самые знаменитые колокола Японии и Китая не более трех тысяч пудов, европейские — не более тысячи. В Царь-колоко­ле свыше 12 000 пудов. И сегодня эта цифра произ­водит на нас впечатление. Что и говорить о только что начинав­шейся послепетровской эпохе, когда всё делалось вручную.

Было это в 1737 году. Отлитый колокол-гигант находился в яме на строительных лесах, напоминая быка, готового издать рёв. Приключился пожар, объявший кремлёвский холм. Пылающие го­ловни летели в Москву-реку. В этой огненной суматохе была сде­лана попытка спасти музыкального титана. Воду лили усердно, раскалённый металл треснул, и выпал кусок двухметровой высоты. И даже этот осколок вытащить из ямы нелегко — как-никак одиннадцать с половиной тонн веса. Лежали колокол и его отколовшаяся часть в земле без малого сто лет. В 1836 году подъём близнецов-братьев поручили архитектору Августу Монферрану, строившему в Петербурге Исаакиевский собор и основательно наторевшему в переносе тяжелейших гранитных и мраморных глыб. Долго велись подготовительные работы. Когда на поверхность извлекли (на это потребовалось 42 минуты 33 секунды) толстенный колпак, то все увидели, что его поверхность украшена поясами рельефов, изображениями в рост Алексея Михайловича и Анны Иоанновны, иконами и надписями.

Конечно, в наши дни можно бы водрузить Царь-колокол на Ивановскую колокольню, но все так привыкли к тому, что «молча­ливый «бык» стоит внизу на привязи. Было бы жаль с ним расстаться. Пусть он — раз уж не попал на небо — пасётся возле зелёной мос­ковской травы...

Безмерно было восхищение современников колоколыциками и пушечниками Моториными — Иваном и его сыном Михаилом. Недаром их имена отливались на певучей бронзе. Отец и сын при­надлежали к числу «хитрецов», как тогда говорили, каких и в немцах (.то есть у иностранцев) не отыщешь. Десятки пушек отлили Моторины, а их колокола звонили не только в Москве, но и в Петербурге, Киеве, Старой Руссе... Беззвучный Царь-колокол красноречиво повествует о том, какие дива дивные могли творить московские мастера.

В середине 20 века двухсоттон­ного великана «прослушивали» и лечили. Сняли краску, позолотили венчающую часть, отчистили певучую бронзу, которой был возвра­щён естественный цвет. Впервые все увидели колокол таким, каким он был при Моториных, — серебристо-серым, и только зеленова­тый налёт говорит о прошедших годах. В газетном отчете говори­лось: «После расчистки стало особенно очевидно, что изображения на колоколе довольно искусны, орнаменты изящны». Комната, в которой работали учёные и мастера, помещалась под колоколом — целая мастерская!

Колокола — грандиозный оркестр под открытым небом, концерт для всех. Древняя Русь склады­вала песни, поговорки, изречения о колокольном звоне. Стозвучные голоса колоколен встречали воинов из походов и провожали их в дальний путь. На звон коло­кола шли в ночи путники и возвращавшиеся с охоты. Искусство зво­наря ценилось необыкновенно высоко. В наши дни оно основа­тельно забыто, и есть прямая опасность исчезновения знатоков старейшего вида народной музыки.

И Царь-пушка и Царь-колокол напоминают нам о старинных умельцах, чьи золотые руки вызывают восхищение.

Величественное здание Большого Кремлевского дворца хорошо знакомо не только россиянам, но и многим народам мира.

Большой Кремлевский дворец — это своеобразный по композиции архитектур­ный ансамбль, включающий гражданские и церковные постройки шести столетий. Сюда входят: Грановитая палата и Святые сени XV века, Золотая Царицына палата XVI века, Теремной дворец XVII века, дворцовые церкви XIV—XVII веков. В XVIII веке дворец неоднократно перестраивался. Завершённый вид он получил в 1838—1849 годах, когда по проекту архитектора К. А Тона при участии известных зодчих Н. И. Чичагова, В. А. Бакарева, П. А. Герасимова, Ф. Ф. Рихтера была по­строена новая часть дворца. Она включает залы, посвящённые русским орденам: Георгиевский, Владимирский, Екатерининский, а также Собственную и Парадную половины. В строительстве дворца русские архитекторы проявили огромный та­лант, умение композиционно увязать и объединить новые залы с постройками предшествующих эпох. Фасад дворца вытянут по линии Кремлёвского холма и украшен пышной декоративной лепкой, резными наличниками в стиле русской архитектуры XVII века. До революции дворец был московской резиденцией царя.

Строился дворец 12 лет— с 1838 по 1849 год, в его отделке использованы в основном отечественные строительные и декоративные материалы. Мебель, ткани и предметы художественного убранства выполняли лучшие петербургские и мо­сковские мастера. Своими размерами и роскошью отделки Большой Кремлёвский дворец превзошел все современные ему европейские дворцовые постройки. Важное место в комплексе дворца занимает_Грановитая палата — древнейшее гражданское сооружение Москвы, тронный зал великих московских князей и царей. Она возве­дена в 1487—1491 годах русскими мастерами под руководством итальянских архи­текторов Марко Руффо (Фрязина) и Пьетро Антонио Солари. Своё название палата получи­ла от восточного фасада, облицованного белым гранёным камнем.

Грановитая палата предназначалась для торжественных церемоний. В ней принимали иностранных послов, заседали Земские соборы, провозглашались на­следники русского престола, отмечались победы русских войск, пышно и торже­ственно обставлялись пиры и приёмы.

Иван Васильевич Грозный пирует в парадном зале — в Грано­витой палате. Веселится не только царь и его приближённые. За кремлёвскими стенами пьёт и гуляет простой народ, пляшет и на площади, и на зелёных лужайках возле реки. Москва празднует взятие Казани, радуется возвращению войска из похода на опас­ного врага. Много десятилетий казанские ханы жгли и разоряли русские города, уводили в плен жителей волжских сел и деревень, обращали их в рабство, продавали на азиатских торжищах рус­ских ремесленников-умельцев, которые ценились высоко. Не дава­ла покоя Казань и другим народам — мордве, марийцам, чува­шам... Теперь опасность позади, Москва празднует победу. Волж­ские дороги, по которым еще вчера было не проехать, не пройти — все держала в своих цепких руках Казань, — теперь открыты. Скоро полетят быстрые, как птицы, струги по волжской воде к далекому теплому морю, а отважный Ермак соберет дружины удальцов-храбрецов и отправится за Урал-Камень, в Сибирь, где нетронутыми лежат золотые россыпи, где столько мехов, что их не вместят и обширные кремлевские кладовые. Веселье царит по всей Москве, а в Грановитой палате получают золотые ковши, серебряные ендовы и собольи шубы те, кто вел воинов во время штурма города на Волге. Москва навсегда запомнила этот пир, и по всей Руси народные сказители столетиями пели о Казанском походе, о том, как на Волгу пришла «от сильного московского царства» грозная туча, как «догорела в земле свеча воску ярого до той-то бочки с черным порохом, подымало высокую гору, разбросало белокаменные палаты...», т. е. взята была волжская твердыня. На­родная память приравнивала успешный штурм Казани к такому великому историческому эпизоду, как основание Москвы. Пир Грозного в Грановитой палате венчал историческое дело, говорил о «великой славе» Москвы. Другая и тоже памятная картина. Запорожский казак-полков­ник обнимается со стрелецким головой, звучат под звон гуслей и бандур слова: Москва и Киев — вместе навсегда!

Москва протянула руку помощи Украине, помогла ей избавить­ся от врагов — два народа-брата воссоединились. Как же не зву­чать весело в Грановитой палате голосам! Как было не вспом­нить, что Киев златоглавый — «мати русских городов», что над могучим Днепром возвышается София Киевская, украшенная див­ными мозаиками, которым не страшны года, — они вечно сияют на стенах древнего здания, сооружённого во времена Ярослава Мудрого. После долгого лихолетья Москва и Киев снова вмес­те — сбылось то, о чём мечтали многие поколения. Пир горой в Грановитой палате и поют во всех землях славу Богдану Хмель­ницкому и московские сказители, и киевские кобзари...

Перевернем еще одну страницу истории.

...В камзоле, шитом золотом, за столом сидит Пётр. Большой кубок, имеющий форму орла, передается из рук в руки. И слы­шится радостный возглас:

— За Полтаву!

В Грановитой палате слышится родившаяся среди солдат и по­шедшая гулять в народе фраза-поговорка: «погиб, как швед под Полтавой». Полтава была наиболее выдающимся эпизодом в дол­голетней Северной войне, которая завершилась закреплением за Россией части побережья Балтийского моря. Об этом мечтали мно­гие поколения русских людей...

По старым обычаям женщины и дети не могли участвовать в приемах и пирах, которые устраивались в Грановитой палате. Но женщинам, конечно, хотелось посмотреть, как проходят празднич­ные церемонии. Для них в одной из верхних стен соорудили окно-тайник. Когда Пётр Великий был еще ребенком, мать часто водила его в комнату над палатой и любознательный мальчик с интере­сом наблюдал, как проходят приёмы. Когда же Петр стал взрослым, он покончил со старым обычаем и приказал, следуя западным обычаям, женщинам являться на все праздники и пиры.

Внутри палата велика и вместительна — площадь ее чуть ли не 500 метров. Стены расписаны народными мастерами в конце 19 века и напоминают палехскую многоцветную шкатулку. Работая в палате, палехские умельцы воспользовались описью сюжетов, составленной Симоном Ушаковым. Снаружи, ук­рашенная гранёными белыми плитками известняка, она похожа на драгоценный ларчик. От граненых камней и получил парадный зал древнего Кремля название Грановитой палаты..

Рядом с Грановитой палатой расположена Золотая Царицына палата XVI века— парадный приёмный зал русских цариц. Название «золотой» она получила из-за росписи стен по золотому фону. Роспись включает сюжеты из жизни христи­анских цариц и княгинь, олицетворявших добродетель и мудрость. Согласно древним описаниям, убранство Золотой Царицыной палаты отличалось необычай­ной яркостью и богатством.

Жемчужиной древнерусского зодчества в ансамбле Большого Кремлёвского дворца является Теремной дворец — жилые и парадные царские палаты. Построенный в 1635-—1636 годах русскими архитекторами Баженом Огурцовым, Трефилом Шарутиным, Антипом Константиновым, Ларионом Ушаковым, Теремной дворец является образцом русской «узорочной» архитектуры. В основе каждой комнаты лежит русская четырехстенная изба с тремя окошками по фасаду. В XVII веке окна в Теремах были слюдяные, разноцветные и разного формата в виде квадратов, треугольников, что придавало сказочный и по-особому уютный характер построй­кам. Пол комнат выстилался дубовыми «кирпичами», сверху покрывался зелёным и красным сукном; в торжественных случаях расстилались ковры. Яркий, красоч­ный колорит отвечал вкусам того времени. Современное убранство Теремного дворца — это результат реставрационных работ архитекторов и художников 30-х годов XIX века.

Жилые помещения личных царских апартаментов XIX века, так называемая Собственная половина, расположена на первом этаже дворца. Она состоит из семи комнат: Столовая, Гостиная, Кабинет императрицы, Будуар, Спальня, Кабинет и Приёмная императора. Каждая из комнат выполнена в своем стиле. Здесь представлены работы русских мастеров из фарфора, дерева, хрусталя, бронзы, полудрагоценных камней Урала.

Особой роскошью отличаются комнаты Парадной половины дворца, где распо­ложен один из орденских залов — Екатерининский, в прошлом тронный зал рус­ских императриц. В его декоративном убранстве представляют интерес тонкий лепной орнамент на сводах, малахитовая мозаика пилястр и необычный по рисун­ку паркет.

В композиции Большого Кремлёвского дворца Владимирский зал является соединительным звеном разновременных дворцовых построек. Он сооружён на месте бывшей Боярской площадки XVII века. Отсюда можно пройти в Грановитую палату, Золотую Царицыну палату и Теремной дворец. Стены Владимирского зала облицованы искусственным мрамором нежных тонов. Примечателен купол зала, украшенный великолепным лепным узором, в который помещены знаки ордена — крест и звезда с девизом «Польза. Честь. Слава».

Самый большой и красивый зал дворца, лучший из всех русских дворцовых построек XIX века,— Георгиевский. Его длина — 61м., ширина —- 20,5м., высота — 17,5м. Отделка и украшения зала подчинены одной идее — прославлению доблести русского воина, мужество которого отмечалось в прошлом орденом св. Георгия с девизом «За службу и храбрость». Обе стороны зала обрамляют 18 белоснежных колонн. Венчающие их мраморные статуи работы И. В. Витали олицетворяют зем­ли, вошедшие в состав Русского государства конца XV — начала XIX века. Колори­стическое решение зала строго и благородно — в два цвета, белый и золотой. Особенно великолепен зал при полном освещении. С 1896 года в светильниках дворцовых помещений появились электрические лампочки. Сейчас их в Георгиев­ском зале около трех тысяч.

Большой Кремлёвский дворец — это замечательный памятник исто­рии и культуры, в котором с наибольшей полнотой проявились тонкий художе­ственный вкус и национальная самобытность русских мастеров разных эпох.

Красная площадь.

Обширное пространство нынешней Красной площади в древности было сплошь застроено и заставлено навесами, палатками, шалаша­ми и многочисленными полутёмными лавками из кирпича или из брёвен. Они тянулись параллельными рядами, причём каждый ряд имел свою особенную «специальность».

В «рукавичном», «сапожном» и «сырейном» торговали кожевен­ники, жившие около Москвы-реки. В рядах «кафтанном», «завязочном» и «женском» продавали готовое платье — кафтаны, тулупы, сарафаны и всякого рода кушаки, воротники и пуговицы. В желез­ном ряду знаменитые московские оружейники торговали саблями, ко­торые славились во всей Европе.

О высокой культуре москвичей того времени свидетельствовал и особый «книжный ряд», где продавали чернильницы, гусиные и ле­бяжьи перья, писчую бумагу. Здесь же, между прочим, торговали сахаром персидские и арабские купцы.

Далее находился «мыльный ряд», вызывавший удивление ино­странцев, считавших мытьё вредным для здоровья делом. Здесь про­давали мочалу и щёлок, заменявший обычно мыло, затем шли «масляный», «медовый» и другие ряды, над которыми в теплые дни ветер разносил «тяжёлый дух» от двух рыбных рядов — «свежего» и «просольного». Среди рядов возвышалось около двадцати пяти ма­леньких, похожих на игрушечные, деревянных церквушек, построен­ных родственниками «на крови» казнённых на площади бояр и бога­тых купцов. Там же щетинились пушками «раскаты» — каменные площадки, охранявшие Кремль. Жерла обычно были направлены в сторону Москвы-реки, откуда всегда можно было ждать внезапно­го набега крымских татар.

С утра до заката толпились на торгу москвичи: ткачи с замоскво­рецкой Кадашевской слободы, изготовлявшей полотна для дворца, серебряных дел мастера из подмосковного Красного села, горшечни­ки из Гончарной слободы. Женщины с накрашенными щеками и под­ведёнными сурьмой бровями, стрельцы в кафтанах клюквенного цве­та, нищие и калеки в рубище толкались, торговались, ссорились, дрались на московском торгу, образуя много­тысячную толпу.

Над этой толкотнёй и сумятицей спокойно и величаво возносил свои девять глав собор Василия Блаженного; удивительное соору­жение, задуманное как памятник победы русских войск под Казанью и построенное в 1555—1560 годах.

Взятие Казани было великим историческим событием: Русь осво­бодилась от веками висевшей над ней угрозы нападения и получила выход к Каспию.

Взятие Казани наносило ре­шительный удар ханским за­хватническим вожделениям на юге нашей страны. В.И Ключевский отмечал, что монголо-татары предпринимали опустошительные походы и «налетали на Русь внезапно, отдельными ста­ями в несколько сотен или тысяч человек... Полон — главная до­быча, которой они искали... Для этого они брали с собой ремен­ные верёвки, чтобы связывать пленников, и даже большие кор­зины, в которые сажали забран­ных детей. Пленники продава­лись в Турцию и другие стра­ны... В XVI веке в городах по берегам морей Черного и Среди­земного можно было встретить немало рабынь, которые укачи­вали хозяйских ребят... русской колыбельной песней».

Ещё много пришлось Руси претерпеть от ханов и после Ка­занской победы, но эта победа рождала уверенность в конечном полном торжестве над злейшим врагом.

Храм Василия Блаженного являет нам наглядный пример созвучности истинно великого произведения искусства с умона­строением народа в данную эпо­ху. По свидетельству очевидца, Москва с ликованием встречала молодого царя Ивана во главе русского войска по возвращении из Казани.

«И позвонеся великий град Москва, и изыдоша на поле за посад встретити царя и великого князя... все множество бесчис­ленное народа московского... яко забыти в той час всем людем, на такие красоты на царские зрящим, и вся домовная попече­ния своя и недостачи... вси по­слы же и купцы тако же дивяхуся глаголюще, яко несть мы ви­дали ни в коих же царствах, ни в своих, ни в чюжих... таковыя красоты и силы и славы великия».

Красоту, силу и славу Руси — вот что должен был выражать храм, сооружаемый в честь ве­ликой победы, вызвавшей по­добное ликование. Истинно ликующим во всём своём облике, прекрасным, как победоносная рать, и сияющим, как слава, надлежало быть этому храму.

Значение, придававшееся его постройке, явствует из слов ле­тописца: «...дарова ему [царю Ивану] Бог дву мастеров по реклу Посника и Барму...».

Далее, впервые в истории древнерусского искусства, мы находим точное свидетельство как об основном замысле заказ­чика, так и о претворении этого замысла приглашенными им ма­стерами. Подчеркиваем, что речь шла о начинании исключитель­ной важности, о деле, именуемом «чудным», и что заказчиком был сам царь. Летописец сообщает, что царь, по совету митрополита, повелел зодчим воздвигнуть храм в восемь престолов. Дело в том, что носители высшей свет­ской и церковной власти желали окружить главный, централь­ный храм семью самостоятель­ными приделами в честь тех свя­тых, чьи праздники падали на решающие дни Казанского похо­да. Однако Посник и Барма «основаша девять престолов [иначе говоря, не семь, а восемь вокруг главного] не якоже повелено им, но яко по бозе разум даровася им в размерении основания». Тако­го числа приделов требовала эле­ментарная симметрия в согласии с задуманной мастерами композицией собора, долженствующей увенчать весь архитектурный ан­самбль Москвы.

Значит, можно утверждать на основании недвусмысленного текста летописи, что они посту­пили не так, как было повелено им всемогущим заказчиком, а по своему разумению, как истин­ные художники, лучше его раз­бирающиеся в законах и целях художественного творчества.

Необычайность, уникальность храма Василия Блаженного объ­ясняют то потрясающее впечат­ление, которое он производит на иностранцев.

Правда, Наполеон, вообра­жавший, что в современной ему России по-прежнему правят боя­ре (депутацию от них он тщетно ожидал перед входом в Москву), проявил в отношении Василия Блаженного не менее странное заблуждение, окрестив эту хри­стианскую церковь мечетью. Скорее всего, он просто высказал первое, что ему пришло на ум, видя причудливость ее архитек­турных форм. Более примеча­тельны не лишенные меткости суждения некоторых других чужеземцев, которым казалось, что этот храм построен больше «для украшения, чем для молит­вы». А еще другие сравнивали его с колоссальным растением, группой скал, «слеплением ста­лагмитов» или даже со «зданиемиз облаков, причудливо окра­шенных солнцем».

Значит, красочность, сказоч­ность, нечто замечательное и еще невиданное.

Пусть яр­кая многокрасочность храма Василия Блаженного (первона­чально он радовал глаз простым сочетанием красного кирпича и белого камня) отражает вкусы уже следующего, XVII века, его буйное многообразие нигде не вырождается в хаос, а его деко­ративная перегруженность все же не простая затейливость, раз в ней рождается многословная, но прекрасная сказка. Храм этот ведь состоит из нескольких хра­мов, объединенных общим подклетом и образующих чудесную в своей округлости пирамидальную группу. И так велика была с самого начала ее притягательная сила, что позднейшие пристрой­ки как бы срослись с ней, не повредя общей гармонии ансамбля. Многообразие совсем не разрушает в Василии Блаженном великого принципа внутреннего единства.

Нам легко представить себе восторженный отклик, который храм должен был вызывать в русских сердцах, когда, подобно «райскому зданию», этот собор возвысился на Красной площади как памятник великой русской победе, «кустом» своих глав тор­жественно перекликаясь с многоглавием кремлевских соборов и как бы «держа» весь город сво­ей легкой и стройной громадой. Подобно тому, как уже тогда «держал» весь Кремль столп Ивана Великого, воздвигнутый до Василия Блаженного и лишь надстроенный при Годунове.

Центральная, самая большая башня собора состоит из квадратной нижней части, переходящей выше в восьмигранник, а затем в шатёр. Вокруг неё помещены четыре невысокие башни, украшенные чем-то вроде кокошников, которые в старину носили боярышни, и че­тыре более высокие восьмигранные в плане башни. Сочетание ба­шен разной величины создает неповторимое впечатление богатства и нарядности. Это впечатление усиливается ещё и тем, что, несмотря на одинаковую луковичную форму девяти церковных глав, все они раз­ные. На одной вьющиеся складки напоминают полосатую чалму, по другой тянутся цветные зигзагообразные полосы, третья разбита на квадратики и напоминает собой какую-то фантастическую шишку. По-разному отделаны и восьмерики и расписанные «травными узора­ми» кокошники. Все они похожи один на другой, но детали у каждо­го различные.