Министерство образования и науки Украины 2 страница

Архитектура северных городов.

В результате монголо-татарского нашествия каменное строительство прекратилось почти на полстолетия. Оно возобновилось лишь с конца 13 века. С этого времени ожили и получили новое развитие традиции областных архитектурных школ, сложившиеся в предшествующий период.

Одним из крупнейших центров развития искусства в 14 – 15 веках был Новгород. Новгородские постройки по сложившейся ранее традиции возводились на средства отдельных бояр, купеческих объединений и коллективов «уличан», и в них отражались вкусы заказчиков.

Основываясь на традициях архитектуры домонгольского времени, новгородские зодчие вели поиск новых художественных и строительно-технических решений. Они внесли много нового в традиционный тип четырёхстолпного одноглавого храма кубической формы: заменили позакомарное покрытие трёхлопастным, отказались от членения фасадов лопатками, уменьшили число апсид с трёх до одной, опустив её до половины высоты храма. Это придавало зданию массивность и монолитность. Такова церковь Николы на Липне (1292).

Новгородские строители перешли к кладке из грубо отёсанных известняковых плит с использованием валунов и частично кирпича, что ещё более усиливало впечатление силы и мощи. И.Э.Грабарь так отмечал характерную особенность новгородского искусства: «Идеал новгородца – сила, и его красота – красота силы».

Во второй половине 14 века складывается классический тип новгородского храма. Замечательными образцами этого стиля являются церковь Фёдора Стратилата (1361) и церковь Спаса на Ильине улице (1374). Характерная черта этих храмов – нарядное внешнее убранство.

Церковь Фёдора Стратилата построена посадником Семёном Андреевичем и его матерью Натальей. Это однокупольный храм с одной апсидой, приделы которого соединены каменным сводчатым переходом. Окна узкие с заострёнными арочками. В притворе находилась усыпальница её строителей и членов их семей. Барабан и апсида украшены арками.

Церковь Спаса Преображения на Ильине улице построена «уличанами» Ильиной улицы. Притвор имел двускатное покрытие, на западной стене – звонница с двумя пролётами. Украшена церковь декоративными нишами, треугольными впадинами, розетками, крестами. Барабан украшен двумя аркатурными поясами. Заказчиками росписи были боярин Василий Данилович и «уличане», пригласившие Феофана Грека. Ему принадлежат изображения Христа в куполе, Ноя, Мелхиседека, Авеля. В северо-западном приделе – изображение старца Макария Египетского. Выделяются красно-коричневые тона на серо-голубом фоне.

Своеобразием отличалось и зодчество Пскова – «молодшего брата» Новгорода – западного рубежа Русской земли, передним краем её обороны. Многострадальная Псковщина была обильно полита кровью, своей и вражеской.

Всё это наложило отпечаток на быт псковитян, на общее их мироощущение, следовательно, и на их искусство.

На протяжении веков, обороняясь подчас без помощи Новгорода от грозных ливонских рыцарей и от Литвы, Псков всё шире обрастал мощными укреплениями. В 1330 году были возведены каменные стены Изборска – одного из крупнейших военных сооружений Древней Руси в 30 км от Пскова.

Если не считать самых ранних псковских церквей, как, например, знаменитый Спасо-Преображенский собор Мирожского монастыря 12 века, всё псковское зодчество опиралось на достижения крепостного строительства. Строя быстро, ибо время не ждало, строя прочно, ибо дело шло о защите родных очагов, псковские зодчие из нетесаных плит широко распространённого здесь известняка воздвигали неприступные стены, мощь которых восхищает нас по сей день. Не даром московские мастера обратятся позже к их опыту.

Небольшие по размерам кубические, несколько приземистые гладкостенные псковские храмы, нередко воздвигнутые на средства ремесленников и мелких торговцев, отмечены той же суровостью, той же внутренней крепостью, что и оборонительные сооружения. Часто – и это явилось новшеством в древнерусской архитектуре – на храмовых стенах сооружались очень живописного вида звонницы, с которых велось наблюдение за продвижением врага и чьи колокола не раз возвещали тревогу.

Вся архитектура Пскова носила крепостной облик, здания были суровы и лаконичны, почти лишены декоративного убранства.

В 1365-1367 гг. «на старой основе храма 12 века был заново выстроен городской собор Троицы зодчим Кириллом, создавшим новый тип храма (восьмерик на четверике) на основе использования традиций народного деревянного зодчества.

История строительства и достопримечательности Московского Кремля.

Для русского человека Москва больше чем город. Это центр, сердце страны, это целый мир, наше прошлое и настоящее, история и современность. С высоты столетий город, начавшийся когда-то на Боровицком холме, смотрит в будущее.

Неразделимы в нашем сердце Москва и Кремль. Думая о Москве, мы представляем Кремль, говоря о Кремле, имеем в виду Москву. Столетия назад было положено начало крохотному дубовому городу на холме, при впадении быстрой и чистой Неглинной в Москву-реку. А сегодня зубчатые стены из красного кирпича являются олицетворением столицы огромной страны, раскинувшейся от Тихого океана до Балтики.

Город чудный, город древний…

Ты вместил в свои концы и посады,

И деревни, и палаты, и дворцы!

Опоясан лентой пашен,

Весь пестреешь ты в садах:

Сколько храмов, сколько башен

На семи твоих холмах!..

Кто, силач, возьмёт в охапку

холм Кремля-богатыря?

Кто собьёт златую шапку

У Ивана-звонаря?..

Процветай же славой вечной,

Город храмов и палат!

Град срединный, град сердечный,

Коренной России град!

(Фёдор Глинка).

Образ великого города и его центра – Кремля – воспроизведён в различных видах искусства – в поэзии, живописи, музыке. Ни об одном другом городе России не сложено столько пословиц и поговорок, песен и легенд.

«Новгород – отец, Киев – мать, Москва – сердце, Петербург – голова». «Кто в Москве не бывал, красоты не видал». «В Москву брести – последнюю копейку снести». «В стольном граде каждый день праздник» и др.

Русский поэт Валерий Брюсов так написал о Москве:

Нет тебе на свете равных,

Стародавняя Москва!

Блеском дней, вовеки славных,

Будешь ты всегда жива!

Град, что строил Долгорукий

Посреди глухих лесов,

Вознесли любовно внуки

Выше прочих городов!

Здесь Иван Васильич Третий

Иго рабства раздробил,

Здесь за длинный ряд столетий

Был источник наших сил.

Здесь нашла свою препону

Поляков надменных рать;

Здесь пришлось Наполеону

Зыбкость счастья разгадать.

Здесь как было, так и ныне —

Сердце всей Руси Святой,

Здесь стоят ее святыни,

За Кремлевскою стеной!

Здесь пути перекрестились

Ото всех шести морей,

Здесь великие учились —

Верить родине своей!

Расширяясь, возрастая,

Вся в дворцах и вся в садах,

Ты стоишь, Москва святая,

На своих семи холмах...

1911

Юрий Долгорукий написал другу и военному союзнику князю Святославу Олеговичу Северскому грамоту-приглашение: «Приди ко мне, брате, в Москов». С этих слов, занесенных в летопись, и началась Моск­ва, хотя город существовал, как показывают новейшие архео­логические находки, задолго до 1147 года. Князья пировали на славу. Недаром летописец, писавший только о самых важных событиях, многомысленно заметил в своей хронике: «Был обед силен».

Москва не сразу строилась... В народном изречении не только градостроительная мудрость. Люди постепенно привыкали считать город средоточием политической, духовной и материальной жиз­ни всех русских земель. Одновременно с ростом крепости разрас­тался шумный торгово-деловой посад, город расширялся во все стороны без предварительного замысла; отсюда неправильность плана и разнохарактерность застройки. Но это-то и делало Моск­ву — привольную, широкую, утопавшую в зелени — необычайно живописным и совершенно неповторимым городом. Ее полихромный облик естествен, в ней не было ничего повторяющегося, скованного, предумышленного. «В силуэте русского города боль­шое значение имели отдельно стоявшие приходские церкви, но решающую роль играли монастыри и кремли. Действительно, Кремль вмещал в себя все лучшие и наиболее высокие здания; в Кремле группировалось множество церквей; стены Кремля окружали их со всех сторон, скрывали незатейливые плоские постройки и тем самым создавали для церковных ансамблей выгодную архитектур­ную оправу....Нагорное расположение Кремля еще более усили­вало их силуэтный эффект»,— говорится в современной книге о городском зодчестве.

Москва поражала приезжих разнообразием архитектурных одежд. Её были и предания напоминали причудливые и лукаво насмешливые сказки, которые долгими осенними вечерами сказывали неутомимые и мудрые бахари.

Рассказывают, что князь Иван Данилович, славившийся бо­гатством и часто ходивший с калитой — кошелем (не столько для раздачи милостыни, сколько для сбора денег), получил от совре­менников прозвище Ивана Калиты. Над ним посмеивались, но ува­жали. По имеющимся у историков сведениям он завышал соби­раемую для Орды дань, а разницу отправлял в казну собственного Московского княжества. Это позволило ему укрепить Москву и объединить раздробленные русские земли.

При Иване Калите часто и звонко в лесной тишине стучали то­поры на Боровицком холме, а по Москве-реке вереницами тяну­лись плоты и баржи с белым камнем, добывавшимся в подзем­ных каменоломнях в ближнем селе Дорогомилове. Владимирские каменщики возвели в детинце первые каменные храмы. Московские плотники — сильные и умелые люди — обнесли крепость сте­нами из дубов-колоссов, над стенами возвышались мощные, дале­ко видные стрельницы — предтечи современных кремлевских ба­шен. Именно в ту пору крепость (детинец) стала именоваться в народе Кремлём.

О происхождении слова спорят ученые-этимологи, давая раз­личные объяснения и толкования. Некоторые лингвисты сближа­ют его с понятием «кремль»,— так называли часть засеки, где растет лучший строевой лес. Издавна в народе крепкий и проч­ный строительный лес именуется кремлёвым. Была попытка вы­вести происхождение слова из понятия «кремень», т. е. крепкий. По другой версии детинец Ивана Калиты прозвали Кремлём час­то гостившие в Москве константинопольские греки. По-гречески «кримнос»— крутизна, крутая гора над рекой или морем... Труд­но сказать, какому варианту надо отдать предпочтение, ибо мир слов — один из самых загадочных и тайн в нем, пожалуй, не мень­ше, чем в космосе...

На полотне Николая Рериха «Город строят», находящемся в Третьяковской галерее,— крепостные стены, мощные башни, кру­тая дорога; плотники в белых холщовых рубахах дружно и энер­гично работают. Квадратные мазки — белые, синие, светло-корич­невые,— набросанные по полотну, придают картине дина­мизм. Поэтическая фантазия, зиждящаяся на научных изыскани­ях, на редкость удачна в сюите московских картин Аполлинария Васнецова. Его работы дают нам возможность увидеть Кремль таким, каким его видели наши далекие предки — современники Ивана Калиты, Ивана Грозного, царя Алексея Михайловича.

Стольный град, быстро оправляясь от набегов, строился, хоро­шел. Вслед за дубовым Кремлём Ивана Калиты возник при Дмит­рии Донском Кремль белокаменный. Как сообщал летописец, весной 1367 года князь Дмитрий «заложи Москву камен и начаша делати беспристани». Этот новый, каменный Кремль по размерам был близок к современному. Башни и ворота стояли почти на тех же местах, что и нынешние. По владимирскому образцу на соору­жение шёл, как и при Калите,— только в большем количестве — белый камень, который добывали в Подмосковье. Именно в ту пору и получила Москва свое вечное прозвание — «белока­менная».

Примечательно, что творец белокаменной Москвы и победи­тель иноземных поработителей на Куликовом поле — одно лицо: Дмитрий Донской. Прославленный внук Ивана Калиты, возвед­ший чуть не за полгода «град камен», и герой, ведший полки на берегах Непрядвы, навсегда пленил народное сердце.

Возникновение исполинской крепости из камня в Москве яви­лось событием величайшего исторического значения. Не только потому, что Русь не знала сооружений подобного масштаба. Каменные стены Кремля, возвышавшиеся над глубоким рвом, сви­детельствовали о силе и мощи Москвы. Недаром летописец гор­деливо писал о великом князе Дмитрии: «Что задумал, то и сде­лал». Медленно, но неуклонно готовила Москва полное освобо­ждение русских земель от монголо-татарского ига. Очень точно о свершившемся написал историк Иван Забелин: «...каменные стены Москвы явились тою славною опорою, которая тотчас обо­значила крутой и прямой поворот к идеям государственного еди­нения, так что через десяток лет это единение достославно выра­зилось сборищем в каменной Москве всенародных полков для по­хода на Куликово поле».

До нас не дошли белые стены, воздвигнутые при Дмитрии Дон­ском, и только остатки их иногда встречают археологи, докапыва­ясь до основания нынешних краснокирпичных сооружений. Не­многое сохранили века от единственного сооружения той поры, ко­торое пощадило неумолимое время, церковки Воскрешения Лаза­ря (входившей в состав деревянных хором княгини Евдокии — вдовы Дмитрия Донского). Теперь она обстроена частями Большо­го Кремлёвского дворца. Этот уникальный памятник заставляет вспомнить о безымянных, но, несомненно, гениальных зодчих, со­здававших московскую архитектурную школу. Всматриваясь в бе­лый камень сохранившихся остатков стен храма — чудом уцелев­ший островок былого,— представим себе тех, кто отправил нам через столетья это архитектурное послание, как весть о том, что несомненно было: «Так образы изменчивых фантазий, бегущие, как в небе облака, окаменев, живут потом века».

По мере того как московские князья приобретали город за го­родом, землю за землёй, вырастали и собственно московские ка­менных дел мастера — искусные градостроители, сооружавшие крепостные стены, храмы, палаты, дворцы, искавшие новые фор­мы в зодчестве. Время безымянного творчества оставалось поза­ди; на московском горизонте стали появляться художники, их чти­ли современники и помнили потомки.

В шестидесятых — семиде­сятых годах пятнадцатого века одну из основных строительных ар­телей возглавил Василий Ермолин, инженер, скульптор, знаток древностей, просвещенный человек, много потрудившийся над украшением Кремля. Среди москвитян Ермолин слыл книжни­ком — он имел прямое касательство к летописи, получившей впо­следствии название Ермолинской. Московская художественная школа впитывала в себя, как это видно и на примере многообраз­ного творчества Ермолина, течения и традиции ближних и даль­них земель — владимирские, новгородские, псковские, ростовские, тверские и т. д.

Ермолин был влюблен в возвышенное и утонченное искусство владимиро-суздальской земли. Выполняя поручения великого кня­зя, он перекладывал обветшалые камни знаменитого Георгиевского собора в Юрьеве-Польском, украшенного резными изобра­жениями. Владимирская каменная скульптура произвела на Ер­молина неизгладимое впечатление. Постоянно работая в Москов­ском Кремле, Ермолин не только перестраивал стены и ворота, но и украшал их каменными рельефами. Так, с внутренней стороны Фроловской (позднее — Спасской) башни были поставлены боль­шие каменные изображения Георгия Победоносца и Дмитрия Солунского,— это было своеобразное напоминание о Дмитрии Дон­ском, или, как мы бы теперь сказали, памятник победителю на Куликовом поле.

Москва становится настолько богатой, что приглашает к се­бе — таков был средневековый обычай — звёзд первой величи­ны: итальянских архитекторов и греческих живописцев. Италь­янские зодчие внесли много ценного в московское зодчество, хотя и не создали отдельной художественной школы. Бережно подходя к русским национальным традициям, чужеземные мастера принес­ли на Север пропорции и формы, навеянные итальянским Возрож­дением. Под северным небом поднялись здания, заставлявшие вспоминать церкви на пути во Флоренцию, замки Венеции, па­лаццо Тосканы... В последующих столетиях основные сооружения Кремля времён Дмитрия Донского были повторены, хотя они от­личались от предыдущих архитектурным обликом.

При Иване III, неутомимом и великом строителе, были возведены современные грандиозные стены Кремля; башни отстояли одна от другой на расстоянии ружейного выстрела. Их возведено было восемна­дцать, а общая протяженность стен — территория Кремля—была увеличена — достигала двух километров с четвертью. Высота кре­постных стен, в зависимости от рельефа местности и назначения, колебалась от восьми до восемнадцати метров. Толщина состав­ляла четыре с половиной метра. Двурогие зубцы с бойницами — с окончаниями в виде ласточкиных хвостов — придавали стенам суровую воинственную красоту. Москвичи считали Кремль непри­ступным. Действительно, первоклассная крепость многократно вы­держивала вражеские нападения. Иван III, женатый на Софье Палеолог (племяннице последнего византийского императора), установивший сношения со многими государствами Европы и Азии, ведший успешные войны с Ливонским орденом за воссоеди­нение русских земель, понимал, как много значит для страны мощь и красота главного города.

При Иване III и сложился окончательно привычный нам краснокирпичный кремлевский треугольник, занявший площадь около тридцати гектаров, т. е. такую, как и ныне. Ремесленники тогда уже научились делать кирпич, который был прочнее и надежнее природного белого камня. Мощью кремлевских стен восхищались другие русские города, по московскому примеру они стали возво­дить крепости из кирпича, да и в архитектуре часто стремились подражать стольному граду. Величественны и несомненно пре­красны были крепости в Нижнем Новгороде, Туле, Смоленске, но с Москвою они тягаться, конечно, не могли. Современный моск­вич, взглянув на Кремль конца пятнадцатого столетия, не сразу бы узнал привычные стены, связанные так неразрывно с окружа­ющей местностью, с ее холмами и низинами. Не было теперешних нарядных шатров на башнях — они выглядели более сурово и во­инственно, на их вершинах находились боевые площадки, прикры­тые деревянными навесами.

Вокруг Кремля, на живописных семи холмах (летописцы лю­били вспоминать о том, что «вечный город» Рим также был «семихолмным»), вразброс, нараспашку, на широком пространст­ве — жалеть земли не приходилось!— выросли ремесленные и торговые посады; многочисленные мастерские, богатые боярские и купеческие усадьбы, необычайно живописные, утопавшие в зе­лени. Существовали водоотводные сооружения и мостовые. На месте дорог, ведущих в другие города, постепенно сложились ра­диальные магистрали — улицы, сходившиеся в Кремле. Для защиты населения от набегов построены высокие стены Китай-города длиной более двух с половиной километров; затем осно­вательно укрепили еще более обширный Белый город, а всю эту территорию опоясывал нескончаемый земельный город.

Строитель­ство велось под руководством «хитрецов», снискавших славу уме­лых градодельцев. Зубчатая кремлевская стена, грандиозные фор­тификационные сооружения Китай-города и Белого города прида­ли Москве величественный облик, заметно и неоспоримо выделяв­ший ее из числа других городов. В названиях нынешних москов­ских улиц мы улавливаем отголоски далекого прошлого: Земля­ной вал, Крымский вал, Валовая улица и т. д. Окруженный тре­мя стенами, Кремль, по выражению одного из иностранцев, являл сердце великого города.

Вот, например, какое впечатление произвела Москва на кон­стантинопольского патриарха Иеремию II, посетившего ее в вось­мидесятых годах шестнадцатого века: «Это был не город, а ско­рее громадный, раскинувшийся вплоть до самых пределов гори­зонта, монастырь. Глаз разбегался, желая пересчитать колоколь­ни и вызолоченные, посеребрённые или лазурные, звездами испещ­ренные, главы церквей, поднимающиеся к небу. На каждой из бесчисленных церквей сверкали пять металлических куполов. Меж­ду церквами виднелось множество кровель, выкрашенных по большей части в зеленую краску, что придавало городу вид медной зелено-серой шахматной доски. Здесь можно было различать не­сколько концентрических, мелкозубчатых оград, с возвышающи­мися на них через известные расстояния башенками, совершенно как в городах отдаленной Азии. Та из этих оград, которая состав­ляла центр остальных, заключала в себе треугольную площадь Кремля, господствующего над Москвою, наподобие акрополя гре­ческих городов. На этой площади привлекали взор выкрашенные в белую краску храмы со множеством раззолочённых глав и крес­тов; тут же виднелись, между прочим, постройки теремного двор­ца, с их совершенно ещё свежею эмалированною штукатуркою. Затем, несколько вправо от Кремля и книзу от его ограды, глаз невольно переносился на церковь Василия Блаженного, - этот монумент, представляющий собою кучу поставленных одна на другую церквей, поднимался наподобие фантастического живот­ного, со своими разноцветными чешуйчатыми кровлями, со своими двенадцатью разубранными множеством привесок главами, кото­рые могли напоминать нашим грекам каук, огромный парадный тюрбан пашей и янычарских офицеров. Между церковью Василия Блаженного и святыми воротами Кремля виднелась Красная пло­щадь, с виселицами Ивана Грозного. Переходя от центра города к его окружности, взор за второй каменной оградою уже не раз­личал ничего более, как только лабиринт переулков и беспорядоч­но наставленных домов, да деревянные, ярко раскрашенные избы, терявшиеся в садах, изрезанных прудами. На краю горизонта и на крутых берегах реки этот благочестивый и воинственный город опоясывался рядом больших, защищенных валами монастырей, представлявших собой крепости, служившие для молитвы и для войны. Монахи этих монастырей посвящали свое время храму и воинским упражнениям в ожидании татарских полчищ. И над всею этою необъятною панорамой носился гул сотен колоколов, так что и на ухо, как на глаз, город производил впечатление ско­рее гигантского монастыря, чем столицы, с ее кипучею человече­скою деятельностью».

После Смуты, когда в Московском государстве воцарилось, пусть и весьма относительное, спокойствие, наступила пора наряд­ной полихромной архитектуры — веселой, сияющей, праздничной. Московский стиль — в зодчестве, живописи, литературе — уверен­но становится общерусским, что, конечно, не исключало существо­вания областных, во многом самостоятельных гнёзд. Примеча­тельно, что к этому времени «строенья в каменной Москве» Кремль, его многочисленные терема, площади, стены, башни, храмы обрастают легендами, бы­лями, преданиями, входят в фольк­лор и письменную литературу.

Историческая песня, например, запечатлела и крупнейшие государственные события, и частные эпизоды, свидетелем которых был Боровицкий холм. Народ вспоминал, как «Москва основалась» и с тех пор повелась на Руси «великая слава», любил петь о том, что «у нас в Москве учинилось, т. е. вслух вспоминал об эпизодах, делах, происшествиях... Недаром Петр Киреевский — выдающийся знаток и собиратель фольклора — считал, что по песням можно восстановить подлинную историю народа. В Кремле же каждый камень не только запечатлённый шаг истории, но и поэтическое предание, баллада, пословица. Идёшь и думаешь: не у этой ли стены роняла слезы-жемчуга всеми покинутая Ксения Годунова? Не по этой ли дорожке шёл отважный Иван Кольцо? Не положил ли этот камень сам Аристотель Фиораванти?

Москва, её священный Кремль, её ближние и дальние пригороды украшаются в семнадцатом веке зданиями, в которых с большой силой проявилась архитектурная одарённость русского народа: в чутье пропорций, понимании силуэта, декоративном инстинкте, бесконечной изобретательности форм. Совершенно необычайно выглядела, например, знаменитая московская церковь Покрова в Филях — величественное, патетическое, даже несколько вычур­ное здание. Раскидистые лестницы связали сооружение с окружающим пейзажем — Москвой-рекой и лугами,— имелось много крылец, переходов, галерей. Церковь создавалась зодчими Нарышкиных, испытавшими сильное влияние модного тогда на Западе, в польских и украинских землях, барокко, и этот затейливый, несколько вычурный стиль, пришедший в Москву через Укра­ину, получил условное наименование — «нарышкинское барокко».

Кремль стал еще более красочным и прекрасным (а ведь он повидал в годину Смуты Москву, выгоревшую до Белого города и пригородов!). Было предпринято сооружение верхов башен, за­канчивавшихся теперь изящными шатрами; были построены ка­менные «зело пречудные палаты», которые стали называть Терем­ным дворцом. Три этажа Теремного дворца были неслыханной но­винкой в московском быту. Чарующее впечатление производило на москвитян Золотое крыльцо дворца, закрывавшееся причудли­вой орнаментальной решёткой, украшенной висячей гирькой; на широких площадках лестницы стояли вырубленные из камня по­золочённые львы. По соседству с Золотым крыльцом находилась Боярская площадь, откуда народу объявлялись государственные указы и важнейшие новости. О внутренних помещениях Теремно­го дворца в народе говорили: «Ни в сказке сказать, ни пером опи­сать...» Каждый член государевой семьи имел в ту пору в Кремле собственный дворец с многочисленными службами. Рядом со ста­рыми боярскими теремами были построены также обширные Патриаршие палаты, Потешный дворец и т. д. Архитектурной осью Кремля, как и всей неоглядной Москвы, оставалась колокольня Ивана Великого, напоминавшая воина в золотом шлеме.

«Кремль в семнадцатом веке был средоточием всей дворцо­вой и правительственной жизни Москвы, — писал историк С. В. Бахрушин. — С раннего утра через главные Спасские воро­та верхами или в тяжёлых колымагах бояре и другие придворные съезжались в Кремль, где происходило заседание боярской думы. Здесь же, в Кремле, находились все правительственные учрежде­ния — приказы; у дверей приказов целыми днями толпились чело­битчики, тщетно добиваясь правды у возглавлявших приказы бо­яр. Среди них пробирались площадные дьяки с чернильницами, висящими на шее, и с гусиным пером за ухом, деятельно предла­гая свои услуги для написания прошений. Тут же глаша­таи выкрикивали «на всю Ивановскую» [площадь] царские ука­зы, совершались наказания кнутом и батогами, стояли на «праве­же» несчастные должники...»

Подражая кремлёвским строениям, бояре и наиболее богатые купцы возводили в Москве храмы и терема (некоторые из них так хороши, что вошли в историю русского искусства). До наших дней, например, сохранился боярский дом семнадцатого века в Москве — палаты думного дьяка Аверкия Кириллова на Берсе­невской набережной в Москве, что за рекой, наискосок от Крем­ля. Глухое предание, правда, гласит, что дом был возведён еще при Иване Грозном и принадлежал Малюте Скуратову, но до нас дошло здание, чьи формы относятся явно к красочному семнадца­тому веку. Располагались палаты в густом саду, где особенно было много зарослей крыжовника — «берсеня», отсюда и название мест­ности — Берсеневка. Здания соединялись переходами с домовой церковью, — дьяк, ведавший царскими садами, любил удобство и красоту. И жилые покои, и церковь были в одинаковой степени нарядны, украшены наличниками-кокошниками, столбами-кубыш­ками. Каменные трехэтажные палаты Аверкия Кириллова, как и палаты князя Голицына (о последних французский посланник пи­сал, что они являются «одним из великолепнейших домов в Евро­пе»), были гордостью всей Москвы. Теперь, глядя на дом Кирил­лова, мы можем догадываться, как выглядели палаты тех, кто жил на Боровицком холме. Но с Кремлём, конечно, ничто не могло сравниться.

Много в Москве площадей, но всех их старше Соборная пло­щадь в Кремле. Она существовала в крепости уже в самом нача­ле четырнадцатого века, когда на Самотечной площади шумел дремучий лес, а на далекой Пресне мужики, слушая песни жаво­ронка, деревянными сохами пахали землю и косили траву.

Площадь окружают три величавых собора — Благовещенский, Успенский и Архангельский. Здесь же красуется Грановитая па­лата — парадный зал московских князей и государей. На площади же находится колокольня Ивана Великого. У каждого собора — свой облик и назначение. Строились они в пору Москвы людной и богатой. Создатель одного из них — Успенского — великий Фиораванти.

...Укутав в собольи меха плечи, стоит на полуобтаявшем крем­левском холме высокий, стройный, седой человек. Вместе с ним изумлённо глядят на загадочный северный город два черноволосых молодых человека. Из Италии в Москву прибыл прославлен­ный архитектор и военный инженер Аристотель Фиораванти, при­хватив своего сына Андрея, начинающего зодчего-строителя, а так­же любимого ученика Петра. Князь дал Аристотелю Фиораванти почётный заказ — соорудить главный храм государства — Успен­ский. В Москву Фиораванти приехал именитым человеком, чья слава гремела далеко за пределами его родины. Был он мастером на все руки — умел сооружать мосты и крепости, подъёмные ме­ханизмы, лить пушки и колокола,резать по металлу, чеканить монету. Окружающие относились к нему с особой почтительностью, отсюда и прозвище — Аристотель, напоминавшее о великом фи­лософе античности. Фиораванти строил в крупнейших городах Италии, его удалось на короткое время заполучить могуществен­ному венгерскому королю Митиашу Корвину, присвоившему зод­чему звание придворного кавалера. Турецкий султан Магомет II, возводивший гарем в Царьграде, сулил златые горы Фиораванти, приглашая его к себе. Посол Ивана III отыскал Фиораванти в Ве­неции, где он жил в собственном великолепном палаццо и строил дворцы знатным людям. Дож Венеции согласился отпустить Фио­раванти в далекий край только потому, что не желал портить от­ношения с московским князем. Заказав кирпичи несколько более продолговатые, чем те, к которым привыкли в Москве, и сделав самые первые строительные распоряжения, Аристотель Фиораван­ти со своими спутниками — дело было поздней осенью — выехал в древний Владимир. Что увидел прославленный мастер на берегax Клязьмы?