Елена Тюгаева 6 страница

Она, одетая в коротенький чёрный плащик поверх коротенького же халатика брусничного цвета, сидела на низкой табуретке под яблоней и доила козу. О, да. Звезда, стремительно упавшая с кинонебес, доила козу и выглядела при этом ничуть не менее соблазнительно, чем в платье из мятного шёлка. Может, даже более, потому что коса - очень сильный сексуальный фетиш, никакие извращения французских стилистов её не затмят.
- Привет! - крикнула Верка, заметив Володю у калитки. - Ты иди в дом, Матвей уже там. Я закончу с козой и прибегу.
- Обалдеть, - сказал Володя, - ты как будто никуда не уезжала, Верёнок.
- Заман мне звонил, - сообщила Верка, - позавчера. Прикинь, прощения просил. Я думала, мир перевернётся.
- И что?
- Ничего. Послала его в жопу. В кино всё равно других набрали, а чтобы за просто так об меня ноги вытирали...
- Володька! - крикнул Матвей с крыльца. - Ты что там стоишь? Идём!
- Притом, я снова залетела, - без смущения сообщила Верка, - пять недель, в среду УЗИ делала.
- Будешь рожать? - спросил Володя.
- Нет, блин, само рассосётся. Глупые вопросы задаёшь, Рыбаков. Как Луиза поживает? Молоко будешь?
Она протянула ему ведро со взбитым в пену парным молоком.
- Фу, да убери ты его, я козье терпеть не могу.
- И очень зря, оно самое полезное.
Здесь было гораздо приятнее. Анна Павловна и Верка подали на стол - только пироги, варенье, творог и свою знаменитую наливку. Слушали Володю. Не рассказывали сплетен. И вообще, у них было тепло, пахло сушёными яблоками, и светились неземным светом Веркины медовые волосы.
- Ты не очень воображай, американец, - сказал Матвей, - я послал своё резюме на два предприятия в городе. Оба пригласили на собеседование. Где будет более приемлемо, устроюсь. Мы не будем коз пасти в этой деревне.
- А как же контракт? Крепостное право? - спросил Володя.
- Я сняла со своих акций эти, как их? - сказала Верка.
- Дивиденды, - подсказал Матвей.
- Вот. Их там много накопилось за столько лет. Бросим в рыло этой Миляевой и поедем на все четыре стороны отсюда. Инженеры-химики требуются на многих предприятиях.
Анна Павловна вдруг встала и стремительно покинула комнату. Володе показалось, она всхлипнула.
- Мать против?
Матвей кивнул смущённо, а Верка решительно воскликнула:
- Это её проблемы. Она вроде смирилась со мной, а Матвея от себя отпускать не хочет. Хватит, на фиг! Мы не обязаны свою жизнь убить на этот колхоз "Красный арбуз". Квартира у меня есть, работа у Матвея будет, и ходить будем по асфальту, и по выходным театр посещать.
Матвей молчал, посматривая в сторону с грустной улыбкой.
- А ты чем будешь заниматься? - насмешливо спросил Володя.
- Обед варить, дома убираться, шить, вязать и ребёнка воспитывать, - так же ехидно ответила Верка.
Ну, в общем-то, она всегда так планировала. Начиная с восьмого класса.

Глава 31. "... оказывается заводит гораздо сильнее..."

Володе всегда было тоскливо в автобусах. Скверны волчанские автобусы, скверны российские дороги, а ещё более скверны мысли, возникающие при виде струй дождя, стекающих по нечистым стёклам. Писать стихи про дождь, как это делает множество, а может, и большинство молодых поэтов, он не умел, тосковать о Нонне было так же неприятно, как есть хлеб с песком. Он пробовал мечтать, но в голову лезла несусветная чушь: предстоящий зачёт по южнославянской культуре, Антонов со своими бреднями, коттедж толстой мамаши Брюса, в котором Володя подрядился сделать покраску стен. Пытаясь переключить мозг на "здесь и сейчас", Володя неизменно представлял себе Матвея и Верку. Но не в их нынешнем виде, а в будущем, лет через семь или десять. Веркина квартира в прекрасном старинном центре "благословенного" города, обставленная новой стильной мебелью, Веркины дети, непременно, мальчик и девочка, в мамочкой связанных костюмчиках идут в театр с папой, инженером-химиком, и мамой-хозяюшкой. Нет, не идут, а едут на автомобиле "Фольксваген", потому что именно такие авто производит филиал немецкого автозавода в "благословенном" городе... Тоскливое зрелище. Я не захочу поехать в гости к такой семье, и к себе их пригласить не пожелаю. О чём я буду разговаривать с людьми, цель жизни которых - сто тысяч совместных обедов и столько же сеансов секса?
" Я докатился уже о размышлений о цели жизни. Превращаюсь в Антонова. Может, открыть свой строительный бизнес в Штатах?"
Собственно, что плохого в квартире в старинном особняке, ста тысячах обедов и семейных культпоходах? Миллионы людей грезят об этом. Но не я. Даже когда я был в Нонку безумно влюблён, я не представлял себе работу, домик и детишек. Да ну, к чертям!
Володе до того стало тошно, что он прицепил к телефону наушники и попытался слушать музыку. Но музыка, закачанная Луизой (русское рок-старьё, как называл это Володя), не успокаивала издёрганных нервов, а дальше их выматывала. Нет, так не годится. Я еду к Агаше, чтобы залить её израненное сердце бальзамом, а вместо этого себя подвёл вплотную к ванне, на краю которой поблёскивают лезвия.
- Я думал, она хоть тебе пишет, - говорил Матвей, - а она, оказывается, все контакты закрыла.
- Да. Луиза пыталась звонить ей - бесполезно. Мне, впрочем, она черкнула недели две назад: "Володя, я в порядке, давай пока сделаем паузу в общении". Что-то в таком роде.
- Меня она, видимо, вообще в чёрный список внесла. На домашнем всё время берёт трубку её мамаша, с той совсем разговаривать невозможно. Я звоню иногда Кате, Агашиной подруге по институту, Катя говорит, что она в порядке, ходит на учёбу, не болеет, только грустная всё время.
- А ты, Нестеров, не был на её месте, и не знаешь, что она чувствует? - довольно-таки зло ответил Володя.
- Да ладно, чувствует! - взвилась Верка. - Что ты сравниваешь жопу с пальцем? Он ей был не муж, они даже заявление не подавали. Секса не было, ни черта не было...
Верка примитивно права, думал Володя. Стоило ли резать вены из-за любви, которой не было, и брака, который планировался "чтобы было"?
- Ой, - растерянно сказала Агаша, - Володя... Что ж ты даже не позвонил, я Бог знает в чём одета...
Она была в серой в клетку фланелевой рубашке и чёрных лосинах, волосы распущенные и, кажется, не причёсанные, на переносице - красное пятно от очков, которые она смущённо сдёрнула и держала в руке.
- Нормально одета. Дай, я тебя поцелую.
Агашка позволила себя поцеловать и вздохнула Володе в грудь как наплакавшийся и обиженный ребёнок.
- Какой ты стал красивый! Настоящий иностранец. Постригся по-другому.
- Я, наоборот, волосы длиннее отпустил, Агашка, дурочка.
Он вошёл в квартиру, которую не так давно сам ремонтировал. С обстановкой получилась просто умилительная квартирка, девичье гнёздышко, как принято было писать в романах девятнадцатого века. Кровать с пологом, как у Дюймовочки или другой какой-нибудь сказочной девочки. Компьютер - белоснежный. На полочках и в подвесных кашпо - цветы и книги. На письменном столе - букет белых хризантем в вазочке радужного цвета. Володя потрогал хризантемы, думал - искусственные. Ни фига, настоящие, и портрет Достоевского над столом - тоже настоящий, маслом писанная копия со знаменитого полотна Перова.
- Куда бы не занесла меня жизнь, везде присутствует его рожа, - сказал Володя, - как будто высшие силы приставили его ко мне надзирателем.
- У тебя на той квартире он тоже висел. В футболке с надписью "Hard'n'heavy", - сказала Агаша, - ты садись в кресло, Володя. Я сейчас на стол соберу... хочешь, включи пока компьютер, поговори с Луизой по скайпу...
- У Луизы сейчас ночь, - сказал Володя, - возьми, наконец, пакет, долго я буду с ним стоять, как дурак с балалайкой?
Агаша нашла в пакете бутылку шампанского, торт и маленький горшок цветущих фиалок.
- Я, блин, как угадал. У тебя тут целая оранжерея.
Агашка покраснела, прошептала: "Спасибо!" и убежала в кухню. Через пару минут снова вбежала, шлёпая тапочками, порылась в шкафу и вновь умчалась.
- Агашка, а тебе не скучно здесь одной? - крикнул Володя. - Лучше бы жила с родаками, а квартиру сдала. Деньги капали бы...
Она не ответила. Володя шагнул в коридор, услышал в ванной шум льющейся воды. Переодевается, конечно. Бабскую породу не переделаешь. Он вернулся в комнату, включил компьютер, стал читать в Интернете новости. Потом не удержался, набрал "Нонна Мазовецкая".
Статья из журнала об искусстве сообщала, что пьеса Н. Мазовецкой заслужила одобрительные рецензии известных театральных критиков N., NN. и NNN. (Ссылки приводились). Фотографий не было. В «картинках» нашлись фотографии. Одна из них представляла Нонну, идущую по асфальту в одних серебристых туфельках, руки сзади, как бы на отлёте...
- Motherfucker! - сквозь зубы сказал Володя и набрал в поисковике "Форум молодых писателей".
- Я уже читала немножко об этом, - сказала Агаша из-за спины.
Володя почувствовал тот запах, что помнил по ночи свадьбы Матвея и Верки: что-то восточное, свежее и терпкое. "Надо спросить, чем она душится, купить Луизе такие же духи. А может, это гель для душа?".
- О, как ты прекрасна! - воскликнул Володя.
Прекрасна - громко сказано, конечно, с Нонной её рядом не поставить, и даже с Луизой. Но серебристое платьице с кружевами на вырезе было очень ей к лицу. Такой цвет мало кому идёт. А распущенные волосы идут всем женщинам без исключения.
- Прошу к столу, - сказала она, - шампанское, наверное, охладилось, я засунула его прямо в морозилку.
Они выпили по бокалу, потом Агашка вытащила из микроволновки что-то мясное, шипящее и благоухающее. Володя не особенно разбирался, что - параллельно с едой, он возбуждённо рассказывал об учёбе, о новых американских знакомых, о семье Луизы, о Форуме молодых писателей... Рассказ был не извержением эгоизма, а частью задуманного плана. Уболтать её, чтобы улыбалась, даже смеялась, ничего не спрашивать о её жизни, не трогать тему суицида и предательства Матвея даже кончиком ногтя. Всё шло гладко по плану. Агаша смеялась. Пила шампанское, вытаскивала из холодильника то одно, то другое, что-то грела, что-то нарезала и подставляла Володе.
- У девушки полный холодильник еды, когда она не ждёт гостей? Подозрительно. Не ходит ли к тебе кто-то на ужин с последующим завтраком? - сказал Володя.
И пожалел, зачем это сказал.
- А ты что, ревнуешь? - усмехнулась она.
- Да. А почему нет.
- Ты не имеешь на меня никаких прав.
- Shit, Агашка, ты прямо как американская интеллектуалка с юридического факультета. Они там такие чопорные, всё на свете читали и все права знают.
- У меня просто нервный жор, - сказала Агашка, и улыбка её стала угасать медленно, как свет летнего дня, - я ужасно много ем.
- По тебе не скажешь. Такая же доска, как была всегда.
- Всё выгорает, наверное... Ты не бойся, Володя, я не переживаю из-за Матвея. Всё прошло. Собственно, я не из-за Матвея это сделала, ты же понимаешь.
- А из-за кого?
- Из-за себя. Я никогда не любила Матвея. Просто вбила себе в голову, что надо выйти замуж, потому что потому. Все ведь замужем. А он - самая подходящая для меня кандидатура.
- Что вас, блин, всех так парит это замужество? Так хочется тусить в застиранных трусах перед официальным супругом?
Агаша засмеялась и налила ещё шампанского.
- Уже совсем не хочется. Я вылечилась от этой болезни с помощью анаприлина и бритвы.
- Лучше влюбись и ходи очумелая от страсти. Желательно, в женатого, чтобы не было рецидива болезни.
Агаша выпила своё вино одним глотком, как воду. Посмотрела Володе в глаза, сняла очки, протёрла их бумажной салфеткой, но не надела. Опять посмотрела - без очков лицо у неё было совершенно детское.
- Ну, у меня есть подходящая кандидатура.
- Правда? И кто? Я, что ли?
Она не ответила. Пересела - к нему на колени, и сама стал его целовать. Нелепыми детскими поцелуями, в которых есть, конечно, своя прелесть, но нет эффекта головокружения. Володя стал прямо в процессе направлять её губы и язык, обучать, если можно обучать поцелуям. Наверное, так Женя Лебедева тренировала когда-то меня. Агашка была очень восприимчивой ученицей, правда, без фантазии.
- У тебя, наверное, в школе была всего одна четвёрка. По рисованию, да? - спросил Володя.
Она не ответила. Обняла его за шею и снова побудила к поцелуям.
Только сейчас до Володи дошло. Девушка срочно желает лишиться девственности. Его выбрала на роль дефлоратора, потому что хорошо его знает. Правильно говорят - дружбы между мужчиной и женщиной не бывает. Всё обязательно скатится в кровать. А потом я уеду в Штаты, а она будет давать кому попало, потому что уже не жалко, и спиваться. Девочка-отличница превратится в умную, злую, хищную блядь.
- Агафья, ты это... давай сядь и успокойся. Веди себя прилично. Я тебе не бой-френд, у меня есть невеста, и тебе эти приключения на фиг не нужны. Тоже мне, секс-бомба нашлась.
Она встала, посмотрела на него с ужасом и задрожала - особенно руки, как под электрическим током, и лицо тряслось - веки, губы.
- Ты что? - крикнула Володя, вскочив. - Ты с ума не сходи, девочка! Я не потому что ты мне не нравишься. Я не хочу испортить твой жизненный план. Он был очень даже правильным. Делать это с тем, кого любишь, а не с кем попало.
- Рыбаков, ты никакой не поэт. Твоя профессия - штукатурить и клеить плитку, - сказала она отчаянно злым голосом. - Ты ничего в людях не понимаешь...
Володя растерянно смотрел на неё и не знал, что сказать, что сделать.
- Я тебе давным-давно говорила... только ты не слышал. У тебя голова была мутная от этой Нонки. И сейчас не прояснилось.
Володя приблизился, попытался обнять её, получил слабую пощёчину, обнял, схватил на руки, понёс, по пути раздирая "молнию" на серебристом платье, уворачиваясь от ногтей.
- Сказала бы честно. Я что, экстрасенс? Вижу тебя насквозь?
Она отбивалась почти всерьёз, но, насильно раздетая до трусиков (одна лямка изящного бюстгальтера оторвалась едва не с мясом) вдруг обмякла и сдалась. Поцелуи и поглаживания приобрели совсем другой характер, чем на кухне - Володя направленно вёл её, а ещё больше - себя по нужному пути. Не к тому, чтобы сорвать, украсть, забыться, заглушить. К радости. Если хочешь, к любви, Агаша. Я никогда не относился к тебе просто так. Ты сама виновата, твои странные принципы. Нет, скорее я виноват, мои дурацкие страсти.
Он оставил её на минутку, чтобы раздеться, а она, совершенно не притворяясь, закрыла лицо руками, и Володя внезапно подумал - а это, оказывается, заводит гораздо сильнее, чем стриптиз по скайпу, чем ласки на шершавом рубероиде крыши, даже, чем многократные соития под портретом Достоевского в футболке "Hard'n'heavy".
Когда у девушки никого, кроме тебя не было, и ты сам можешь её всему научить.

Глава 32. "... это единственный способ изменить мир…"

Возле аэропорта ждала Луизина машина. За рулём был гордый своей миссией Бен, а Луиза, сидящая рядом с водительским местом, виновато улыбнулась и продемонстрировала Володе загипсованную кисть правой руки.
- Твой идиотский теннис, конечно? - спросил Володя. - А почему ты мне не позвонила? Хай, Бен!
- Это не перелом, - сказала она. - Всего лишь трещина. Я сейчас пересяду к тебе назад.
Она пересела, и они целовались так долго, что Бен сначала засвистел, потом поставил диск, бесполезно - они не разговаривали, целовались и обнимались.
Володя не чувствовал ни вины перед Луизой, ни тоски по Агаше, ни стыда или гордости за своё плейбойство. Моя жизнь катится согласно заданной свыше программе. Агаша это понимает. Она сама сказала:
- Я люблю тебя и чувствую, что ты меня любишь, но не так, чтобы повернуть из-за меня назад. Я не обижаюсь. Тебе здесь никогда не будет хорошо.
- В конце концов, я не обещал Луизе жениться на ней. У нас даже речи об этом не было. Всё может измениться. Поедешь ко мне в Америку?
- Нет.
- Почему? Родные берёзки задолбают сниться по ночам?
- Нет. Просто я не подойду для той жизни, как ты не подойдёшь для этой.
Он с ней не спорил - девка тихая, но упёртая, всегда была такая. Луиза сказала бы восхищённо "классическая русская", Володя думал то же самое, но с раздражением. В какой-то момент появилось острое желание бросить всё к чертям и остаться с Агашей. Была ночь - предпоследняя перед отлётом в Лос-Анджелес. Опять лило за окном, а ветер выл так пронзительно и тоскливо, что Володя встал, пошёл на кухню и поставил чайник. Хотелось тепла, хотя бы искусственного. Агаша пришла к нему, и они сели рядом, у горячей батареи, не стесняясь уже друг друга - он в трусах, она в голубом топике от пижамы и голубых же трусиках-треугольниках.
- Как я ненавижу осень, эти депрессивные дожди, это отсутствие солнца, - сказал Володя, - а ты какое время года больше всего любишь?
- Весну, - сказала Агаша.
- Надо же. И я - весну. Особенно в конце, когда соловьи поют. Ты не смейся. Я помню, как дежурил однажды ночью, в армии. Соловей запел, и я слушал его, как дурачок, хотя давно пора было сменяться. Как будто никогда соловьёв не слышал. У нас в Волчанске этого добра хватает. Они гнездятся прямо в лесу за домом моих родителей. Но той ночью было как-то по-другому... не могу объяснить.
Агаша потянулась к нему, поцеловала, и чай остался нетронутым, а презервативов у Володи больше не было.
- Ничего, - сказала Агаша, - это не опасный день, я считала...

Мы не знали друг друга до этого лета,
Мы болтались по свету, в земле и воде,
И совершенно случайно мы взяли билеты
На соседние кресла на большой высоте
И моё сердце остановилось, моё сердце замерло,
Моё сердце остановилось...

- Эй, вы! - крикнул Бен. - Или кончайте лизаться, или скажите, где лежат нормальные диски. Я не могу слушать этот русский shit!
Автомобиль летел по хайвэю, пронизанный насквозь лучами заходящего солнца.
- Маша перевела четыре твоих стихотворения, - рассказывала Луиза. - То, длинное, "На летней крыше, в двух шагах от солнца...", и три последних. У нас на курсе была творческая студия, она их читала, вернее, я читала, мы вместе делали презентацию.
- Я привёз Машке подарки - от её бабушки и от себя лично.
- Проф Лаймен был в таком восторге от нашего выступления, что даже перестал ворчать "этот Рыбаков слишком долго ездит".
- А он что, скучал?
Луиза открыла коробку картошки-фри и стала бросать румяные брусочки себе в рот. Иногда она кормила ими Володю с руки.
- Больше скучал Антонов. Он звонил трижды.
- What a fuck! Луиза, мне всерьёз кажется, что Антонов - гей, и питает ко мне большое светлое чувство. Я уже согласен дать ему пару раз, лишь бы он отстал.
Луиза и Бен захохотали так, что у Володи уши заложило.
- Он просто хочет издать вторую книгу твоих стихов, дурачок.
- Просто так?!
- Нет, конечно. Это будет реклама его бизнеса.
- Знаешь, очень напоминает российских спонсоров, предлагавших мне книгу с рекламой колбасы на обложке. Спасибо, не хочу.
- Нет, совсем не так. Книга будет абсолютно без ads, он устроит передачу на ТВ, и в паузах будут крутить ролики его компании, понимаешь?
- Ну да. У вас, как всегда, всё более цивилизованно. То же говно, но под деликатесным соусом.
- Ты прав, братец! - отозвался спереди Бен. - Все бизнес-люди - suckers. Лично я буду мотогонщиком. Луиза, кинь мне тоже french-fries!

Потом было много солнечных дней в Калифорнии, и много дождливых ночей в России. Люди ходили на работу или учёбу, готовили обеды, посещали кафе и вечеринки, писали стихи, вязали шарфы, занимались сексом, смеялись и плакали. Дней за десять до Рождества Володя нашёл в Интернете восторженную статью о драматурге Н. Мазовецкой, "самом молодом спонсоре нашей благословенной земли". Нонна выкупила знаменитый Дом с целью устройства в нём музея театра и кино - единственного в своём роде. В чём будет уникальность музея, Володя не совсем понял. Фотографии изображали сияющих от восторга краеведов и молодого губернатора области, вручающего Нонне какую-то медаль. Ещё была фотка с презентации Н. Мазовецкой в драмтеатре. Она стояла с микрофоном на фоне огромного экрана с изображением: узкая полоска моря сужается в пространстве вдоль песчаной косы, на песке параллельно морю лежит обнажённая девушка. За спиной лежащей девушки горят церковные свечи и надпись: "Ты есть любовь".
- Ах же, сучка, сучка, - прошептал Володя.
Давно прошла Володина обида, растворилась под лекарствами из психбольницы, капавшими в дурную Нонкину кровь. И любви не было, она выкипела, испарилась, сгорела. Но от этого постера, нарисованного в последний счастливый день Володиной жизни, глаза опять намокли, пульс застучал. Пришлось выйти на веранду и в ящике со старой Машиной и Луизиной обувью отыскать запрятанную тщательно пачку сигарет. Три тяжки, нет, четыре, и всё пройдёт, он спокойно вернётся к компьютеру, и презрительно усмехнувшись, закроет дурацкий сайт. В почте - макет обложки книги, присланный Антоновым. Володя посмотрит его вместе с Луизой, может, одобрит, а может и повредничает. И ничто больше не шевельнётся, слышишь ты, сука белобрысая.

Потому что не твоё безумное искусство спасёт наш мир, Нонна. Напиши ещё двадцать или сорок пьес, посети множество кинофестивалей. Ничто не переменится в тех, кто будет восхищённо аплодировать тебе. Наверняка, ты получишь множество призов и премий, а иногда будешь страдать и лежать в клиниках, потому что призы нечаянно дадут другим. Выйдешь замуж за своего первого жениха, разведёшься (а кто ж тебя долго вытерпит), ещё выйдешь и разведёшься раз пять. Такие женщины не успокаиваются, их миссия на свете - спалить как можно больше душ. А что делают эти женщины попутно, пишут драмы или торгуют картошкой - не суть важно.
И не наука изменит мир к лучшему, как хотелось бы Матвею. Он прочитает тысячи и тысячи умных и "на хрен никому не нужных" книжек, как часто будет повторять Верка. Закончит аспирантуру, защитит диссертацию, может, и открытие какое-нибудь сделает. Как превращать камни в нефть или мусор в кислород, неважно. Человечество будет ликовать, рукоплескать, но всё равно не изменится. Как пили, так и продолжат пить. Как убивали, так и будут убивать. Верка не устанет говорить это, показывая сыну и дочери свои фотографии эпохи Великой Славы.
- Красота спасёт мир. Какой-то писатель это сказал, кажется, Пушкин. Фигня всё! Вот какая я была красивая, а что толку? Сижу тут с вами, пока ваш батя шляется по всему глобусу со своей бестолковой наукой...
Впрочем, Верка долго-долго останется красивой, такие огни не гаснут быстро, они посланы с целью рассеять мрак. Только не умеют, к сожалению.
И совсем смешно было бы думать, что планета изменит своё лицо, от чьих бы то ни было стихов, пусть даже таких "глубоких, сочетающих гуманизм и свободу мысли", как напишет интеллектуальная пресса о Володиных. Что такое стихи? Эмоции, выплеснутые в образы. Дыхание, затаённое пред видом солнца, садящегося в дремлющий Пасифик. Стук каблуков по далёким мостовым, выложенным старинной брусчаткой. Ужас смерти, охватывающий ночью, в ясных, как речная вода, снах. Радость жизни в сердце мегаполиса, залитого до отказа солнечным светом, смехом, музыкой, блеском стеклянных стен небоскрёбов. Всплывающая со дна мыслей тоска о той, кто вечно будет лежать на песчаной косе неведомого пляжа под горящими буквами «Ты есть любовь».
- У тебя есть контракты с престижными издательствами, ты популярный молодой поэт. Не хочешь войти в долю в моём бизнесе? - спросит, вероятно, Антонов.
Поэту не надо знать экономику. Можно вообще не уметь считать. За тебя посчитают, а ты подумай о старости, о будущих детях...
Володя, конечно, плюнет и откажется. Какие, к чёрту, дети? Не хватало ещё создавать новых людей, когда на свете тесно от уже живущих, голодающих, воюющих, депрессирующих. При этом он неизбежно подумает об Агаше, о её мальчике, родившемся ровно через девять месяцев после Форума молодых писателей. Она, конечно, напишет в имейле: "Это не от тебя", но он не поверит, он уже слышал подобное в своей жизни. Врёт как сивый мерин, крикнет по скайпу Верка, я видела их на прогулке, пацан - вылитый ты, но Луизе я не скажу, конечно.
А мне всё равно, ответит Володя, не хочет - не надо. У меня крепкие нервы, я не стану больше рвать душу из-за бабья, все вы ненормальные.
Он сумеет выработать в себе безразличие ко всему. Indifference, какое хорошее слово. Наверное, это единственный способ изменить ваш взбесившийся мир.

июнь 2012
Медынь

© Copyright: Елена Тюгаева, 2012
Свидетельство о публикации №212061801089