Глава III. Культурологический подход

в современном музееведении.

Цель научного мышления:

видеть общее в частном

и вечное в преходящем.

А.Уайтхед.

Культурологический подход не является для музееведения «методологической новацией». Скорее, напротив: существование музееведения в системе культурологических дисциплин можно считать формально признанным[255]. С другой стороны, включение музееведения, наряду с другими дисциплинами, в пространство «дискурса о культуре» и «от культуры» вызывает опасения у культурологов в связи с возможным (или существующим) размыванием границ культурологии как предметной науки[256]. В связи с этим, анализ места музееведения в системе культурологии представляет значительные трудности: не решенный окончательно вопрос о существовании культурологии как самостоятельной дисциплины или междисциплинарном проекте[257], смешение культурологии и культуроведения, затрудняет определение места музееведения в системе наук о культуре. Представляется, что именно в силу дискуссионности вопроса о статусе и предметных границах культурологии, включить музееведение в систему культурологического дискурса, с одной стороны, формально легко, но, в то же время, методологически сложно.

Проводя параллель с естествознанием, Х.Г.Тхагапсоев отмечает, что последнее обрело статус науки (и, соответственно, все признаки науки – от научной рациональности до системной строгости) лишь в процессах становления и дисциплинарной организации множества «наук о природе»[258]. Концептуальное осмысление музея как феномена культуры стоит, в этом ключе, признать культурологической задачей, тогда как бесконечно вариантное изучение его частных фрагментов – областью прикладного музееведения или исследованиями в рамках (и с использованием методологии) других гуманитарных наук. Действительно, сложно признать изучение коллекции музея чисто культурологическим исследованием. Четкое разделение культурологических исследований и исследований о культуре можно экстраполировать на систему взаимодействия музееведческих исследований и исследований о музее. В выступлении на панельной дискуссии «Стратегические проблемы современной культурологии» III Российского культурологического конгресса «Креативность в пространстве традиции и инновации» С.А.Гончаров[259] отметил, что понятия «культура» и «культурология», несмотря на очевидную связанность, не тождественны[260]. Мы постоянно существуем в пространстве культуры, но нельзя называть культурологией изучение каждого фрагмента этой культуры.

Но если для культуролога такая позиция представляется вполне очевидной в связи с неокончательными, но значительными усилиями, предпринятыми в последние годы по оформлению предметного поля науки, то в музееведении ситуация видится совсем иной. Стоит с сожалением отметить, что в музееведении понятия «культура» и «культурология» воспринимаются как абсолютно тождественные, и музееведческие исследования в большинстве являются исследованиями культуроведческими. Констатации принадлежности музея к культуре оказывается достаточной для дальнейшего исследования уже не «текста», а конкретного предмета, коллекции и т.д. Музееведческим (а не историческим, искусствоведческим и т.д.) его можно считать лишь потому, что изначально постулируется музейный статус изучаемых артефактов, их принадлежность, включенность в состав конкретного социального института «музей». В этом случае подобное исследование можно считать культурологическим с очень большой натяжкой. Действительно, сложно сказать какого рода исследованием будет являться изучение коллекции художественного музея – искусствоведческим или музееведческим. Анализ фондов этнографического музея по методологии соответствует историко-этнографическому исследованию. Можно возразить, что в музееведческом исследовании, помимо исследования собственно предмета (который в виде источника, документа, артефакта, произведения искусства и т.д. изучают и другие науки) будет звучать и собственно оригинальная музееведческая составляющая, связанная с вопросами описания и систематизации коллекций, принципов экспонирования или последующей педагогической интерпретации. Отметим, однако, что в большинстве работ именно эта, ключевая для науки музееведческая составляющая, либо отступает на задний план, а не является ядром работы, либо вовсе носит дежурный характер. С другой стороны, эту специфически «музейную» составляющую часто сложно признать вполне научной, речь скорее идет о технологиях музейной работы[261]. Или, что также характерно для развития современной науки, имеет смысл говорить о междисциплинарном исследовании (на стыке музееведения и педагогики, музееведения и искусствоведения и т.д.). Однако сама междисциплинарность еще не является признаком культурологического исследования, а скорее указывает на интегративный характер музееведения, продиктованный спецификой объекта исследования.

В свою очередь, сложности в определении самой ключевой дефиниции «культура» для музееведения не столь существенны как для культурологии. Если для культурологии определение культуры – это вопрос определения предметных границ исследования[262], то для музееведения это ориентир для построения морфологии музейных форм. А.С.Кармин отмечает, что сведение культуры к ценностям исключает анализ ее негативных проявлений[263], А.Я.Флиер, выстраивая морфологию культуры, отвергает мысль об исключительной духовности проявлений, которые манифестируются термином «культура»[264]. Для музееведения такая трактовка понятия «культуры – не природы» скорее предпочтительна, так как отвечает общей тенденции развития реального музейного пространства с его стремлением охватить максимально возможное количество областей культуры. При таком понимании культуры анализ многообразных музейных форм можно признать культурологическим.

С другой стороны, предельно широкая трактовка, допустимая при анализе предмета собирательской деятельности музея (и внемузейных форм) от высокой культуры до культуры повседневной, от духовной, нравственной до «античеловечной», невозможна при анализе целей существования музея как института социальной памяти и иных проявлений интереса к памятникам культуры. В.П.Большаков подчеркивает, что, выявляя специфичность культуры, мы должны иметь в виду не просто «обработанность, возделанность человеком природы, вещей, самого себя…, а особый характер обработанной возделанности – особое одухотворение мира»[265], речь идет о значимости духовно-ценностной составляющей деятельности[266].

Можно констатировать, что работа в культурологическом поле для большинства музееведов стала вполне органичной, так как позволяет выстраивать широкие междисциплинарные связи. В тоже время, развитие музееведения (и отечественного, и зарубежного) все интенсивнее строится на признании самостоятельности, определении границ собственно музееведческих исследований. Констатация связанности музееведения культурологии, во-первых не отменяет статуса музееведения как самостоятельной научной дисциплины. Принадлежность музееведения культурологии не только не умаляет ее самостоятельности, но, скорее, напротив, налагает определенные обязательства по построению концепций, позволяющих не механически включить, а системно вписать музееведение в пространство культурологического дискурса, как было отмечено многомерного, полифоничного, даже противоречивого. Можно согласиться с концепцией В.А.Фортунатовой о культурологизме как свойстве современного научного знания. Не отменяя методологического полифонизма «возникший культурологизм научной методологии стал означать совокупность свойств, обеспечивающих ее продуктивность внутри контекста культуры как прошлого, так и современности»[267]. Ю.М.Резник полагает, что культурология интегрирована в структуру знаний о культуре как «системная» дисциплина[268].

В этом «культурологизме» видится, пожалуй, одно из самых значительных достижений культурологии, революционность ее воздействия на другие области гуманитарного знания, которого не удавалось достичь другим наукам, имеющим интегрированный характер. Имея ряд внутренних противоречий, неопределенность и, даже в некоторой степени, неоформленность структурных оснований, в тоже время, культурология совершила определенный переворот, позволив анализировать феномены культуры в новой, широкой системе методологических координат. Если для определения границ культурологии вопрос о структуре науки, поле предметного исследования и взаимодействии с другими науками о культуре, европейском и отечественном понимании «науки о культуре» остается дискуссионным и открытым, то для других наук возможность и целесообразность использования культурологического подхода не вызывает сомнений. Часто звучащая мысль об отсутствии культурологии как науки и ее существовании как универсальной методологии продиктовано, как представляется, именно этим методологическим влиянием культуроведческого видения в исследовании частных культурных артефактов. Именно культурологический подход становится основой для построения новых научных концепций или определения направлений научного поиска. А.И.Шендрик отмечает, что сегодня культурологию все чаще рассматривают как науку, интегрирующую наличное знание о культуре и вырабатывающей на основе этого синтеза принципиально новое понимание исследуемых явлений и процессов[269]. В этом смысле, не имеет смысла полностью «растворять» музееведение в культурологии, так как у музееведения существует свой предмет исследования и структурные составляющие (прежде всего, музейное дело), которые можно включить в систему собственно культурологического знания лишь «механически», постулируя уже упоминавшуюся принадлежность музея культуре. Подобное «растворение» как раз является одним из шагов на пути прекращения существования культурологии как науки и ее восприятии лишь как универсальной методологии. В данном случае речь будет идти уже не о культурологии, а о культуроведении.

Однако, как представляется, внутренние методологические ресурсы музееведения не позволяют науке выстраивать новые концепции без обращения к культурологии: именно упомянутый «культурологизм» может явиться основой в построении оригинальных концепций в теоретическом музееведении. На сегодняшний день приходится с сожалением констатировать, что в музееведении оригинальных теорий практически нет. Действительно, ни одно учебное пособие по музееведению не упоминает ни одной научной теории кроме теории метамузеоогии чешского ученого З.Странского. Однако теория эта, созданная более 30 лет назад, являлась скорее отправной точкой для построения других теорий, так как в основе ее лежала мысль о конструировании структуры теоретического музееведческого знания. Очевидно, что дальнейшие теории были призваны прокомментировать каждый из выделенных З.Странским блоков. В этом направлении научного поиска культурология и представляется оптимальным «методологическим» ключом, открывающим двери культурологическим теориям в музееведении.

Необходимость обратиться к культурологии связана с теми процессами, которые произошли в музейном мире XX века и их влиянием на развитие музейной науки. Поэтому, прежде чем комментировать третью составляющую названия книги, необходимо кратко охарактеризовать специфику науки, изучающей музей и музейность.

Прошедшее столетие стало временем кардинального изменения музейного мира, временем расширения музейных форм и переоценки ценностей музея. Речь в данном случае идет и о специфическом развитии самого музейного института, и об общем направлении историко-культурного развития: музей меняется в меняющемся мире.[270] Сегодня мы имеем дело с изменяющимся человеком в изменяющемся мире; и именно изменения, а не стабильность рассматриваются как норма развития и человека, и общества в целом.

Действительно, современный человек существует в пространстве постоянного и стремительного изменения: не удивительно, что он ждет изменения от всего окружающего, даже от такого традиционного института как музей. Да и «традиционного» ли? Какова роль музея в этом пространстве перемен: или демонстрировать то, что вечно и неизменно или жить в пространстве перемен? Все чаще музей выбирает «жизнь в пространстве перемен», а его практическая деятельность все чаще ставит в тупик исследователей, пытающихся осмыслить музей как феномен. Слишком много «современного», но не согласующегося с традиционным представлением о «храме искусства и науки» демонстрирует музей, слишком многообразен музейный мир начала XXI века.[271] И чем более сложным становится музейный мир, тем более настойчивыми становятся попытки исследовать его.

Не удивительно поэтому, что процессы, связанные с развитием музейного пространства во второй половине XX столетия, привели не только к формированию новой картины музейного мира, но и определили рождение науки, призванной постичь эту картину в целостности и единстве.

В отечественной традиции наука, изучающая музейное пространство и породившее его особое отношение к действительности в XX столетии «обрела» два названия – музееведение и музеология. Первоначально общеупотребительным был термин музееведение, имеющий корни в практике музейной работы. С начала 1990-х гг. в учебных пособиях и теоретических работах параллельно появляется и термин музеология. Авторы крупнейшего в отечественной практике музейного энциклопедического издания «Российская музейная энциклопедия» утверждают, что в русскоязычной литературе термины «музееведение» и «музеология» употребляются как равнозначные[272]. И это несмотря на то, что в практике отечественного образования, начиная с рубежа 1980-90-х гг. утвердилось разделение двух специальностей – музееведения и музеологии[273]. Специалисты отмечают: «разница между музееведением и музеологией как научными дисциплинами не прослеживается, так как в рамках теоретического музееведения реализуется системный подход, исследуется и обсуждается весь современный спектр проблем, связанных с сохранением и актуализацией всех форм культурного и природного, движимого и недвижимого, материального и нематериального наследия»[274]. Таким образом, существование в отечественной традиции двух терминов отражает не существование двух областей знаний, а, скорее, реалии существующего образовательного стандарта[275]. Нельзя, однако, сказать, что проблема наименования науки решена – терминологическая путаница требует специального анализа дефиниций и их точной характеристики.

После этого необходимого пояснения, оставив дискуссию по поводу наименования новой научной дисциплины, за скобками[276], обратимся к ее теоретическим основаниям и междисциплинарным связям.

Отметим, что связь музеологии с культурологией является признанной. «Постановка и решение проблем в широком социо-культурном контексте обусловило утвердившуюся на рубеже XX и XXI вв. тенденцию относить музееведение к культурологическим дисциплинам[277]»,- утверждают авторы Российской музейной энциклопедии. В таком контексте понятна тесная связь прикладного музееведения и прикладной культурологии, истории музейного дела и истории культуры, теоретического музееведения и теории культуры.

Развитие науки предполагает интенсивную разработку комплекса теоретических проблем, формирование научных школ и научных теорий. Признание музеологии научной дисциплиной[278] потребовало осмысления целого комплекса проблем, выходящих за рамки собственно технологий музейной работы. Определенные шаги в этом направлении были сделаны. И, в то же время, прогресс именно в теоретическом знании не так очевиден. Немаловажным признаком развития теории можно было бы назвать количественный показатель: число работ, посвященных собственно теоретическим проблемам науки. Число таких работ, увы, невелико. Более того, можно сказать, что отсутствует даже четкое понимание того, что же собственно, может явиться предметом сугубо теоретического исследования. Предмет исследования исторического и прикладного музееведения понятен, теоретическое музееведение все еще в поиске этого предмета. Большинство работ, заявленных как теоретические, в итоге, неминуемо «сбиваются» на музейную практику, сами музееведы (музеологи) признают недостаточную разработанность концептуальных основ музееведения[279]. М.Е.Каулен отмечает: «Музееведение вступило в XXI век, так и оставшись «молодой наукой», находящейся «в стадии становления»[280].

Собственно, весь массив музеологических работ делится на три группы. Если следовать логике структуры науки, можно выделить три блока работ, развивающих каждое из направлений: историческое, теоретическое и практическое. Практическое направление представлено достаточно разнообразно и, если не на уровне системных исследований (хотя таковые тоже существуют), то на уровне фрагментарных исследований отдельных аспектов музейной работы (такой, например, можно признать даже работу, посвященную изучению автографа, входящего в музейное собрание). Именно практическое направление теснее, чем прочие, связано с музейной деятельностью, освещает различные аспекты и направления музейной работы и ориентировано на профильные музею науки.

Второе, историческое направление в последние годы получило мощное развитие, что позволило не просто анализировать историю музейного дела, но историю музейных форм в контексте культуры.

Можно выделить и группу исследований, сочетающих два направления. Это, например, теоретико-прикладные исследования. Активное исследование проблем образовательной деятельности музея ознаменовало расцвет музейной педагогики на рубеже XX-XXI веков[281]. Целое направление связано с изучением прикладных проблем экспозиционной деятельности музея в контексте теории музейной коммуникации.

В целом, работ по различным аспектам музеологической проблематики к настоящему времени издано немало. Однако количественный показатель нельзя признать исключительно положительным, ведь среди прочих в музеологии преобладают работы частнопроблемного уровня[282]. В такой ситуации возникает естественная опасность развития музеологии «не в ствол, а в куст».

В своеобразном «рейтинге» исследовательского интереса теоретическим работам остается, пожалуй, последнее место. В этой ситуации достаточно странным представляется наличие теоретико-прикладных исследований, при отсутствии полноценной теоретической базы. Действительно, по прикладным проблемам музейного документирования написан ряд работ, а вот отдельной работы по теории музейного документирования нет[283]. Выявление ценности, «тезауруса» предмета, попавшего в музейное собрание - ежедневная музейная работа, а вот теория тезаврирования еще ждет своих исследований. Теорию музейной коммуникации[284] стоит признать наиболее разработанной, однако и здесь еще есть вопросы, прежде всего на уровне системного анализа музейных коммуникационных процессов.

Еще более странным представляется отсутствие большого числа теоретических работ в свете общей ясности основных проблем, требующих рассмотрения. В учебных пособиях по музееведению эти проблемы обозначены в разделах, посвященных музееведению как науке. Основные признаки науки, зафиксированные во второй половине XX века, требуют тщательного рассмотрения, однако, если, скажем, студент-музеевед захочет более подробно (на уровне монографических работ) изучить проблему предмета науки, понятия «музейности», осуществить разбор трех теорий музееведения он окажется в весьма затруднительном положении.

Несомненно, что упомянутый статус «молодой науки», который вот уже без малого полвека носит музеология, обусловлен именно неразработанностью ключевых теоретических вопросов[285]. Путь «закрытого», внутреннего поиска представляется менее эффективным по сравнению с интеграций музееведения и других наук, и шире - гуманитарного знания. Не удивительно поэтому, что сегодня чаще можно услышать суждение о необходимости обоснования культурологического подхода в теоретическом блоке музеологии.

Для того чтобы обосновать правомерность культурологического подхода, музееведение должно решить важную задачу – конкретные методы, приемы объединить системой общих «культурологических» методологических координат. Общие координаты не представляют собой перечень методов, выбор которых меняется в связи с открытием новых направлений в науке, постановкой новых задач. А.С.Гуревич в известной работе «Историк конца XX века в поисках метода»[286] обращает внимание на подвижность исторического знания и необходимость историка чувствовать эти изменения: «Историк - дитя своего времени, и его труд не может не нести на себе отпечатка эпохи. Видение прошлого, как недавнего, так и самого отдаленного, в конечном итоге определяется исторической ситуацией, в которой историк творит. Меняется перспектива, смещается «точка отсчета», и история приобретает иной облик, получает новую оценку». Далее, историк предостерегает: «нередко мы слишком невнимательны к теории и гносеологии и не отдаем себе отчета в том, сколь насущно постоянно продумывать принципы и методы нашего ремесла». Эти слова актуальны для музеологии: «точка отсчета» в понимании музея сместилась во второй половине XX века, а, вслед за этим, начались процессы переосмысления не только границ музея, но и границ музеологического исследования, которые оказались шире, чем музей. Споры о границах и задачах теории возникают внутри каждой науки в период ее становления и развития. Во второй половине XX столетия в связи с дифференциацией гуманитарного знания, определение именно поля музеологических изысканий становилось чуть ли не важнейшей проблемой, позволяющей четко определить, где же собственно проходит водораздел, отделяющий ее от смежных гуманитарных наук, ибо «практический» материал для изучения у них зачастую оказывался един.

Рассматривая фундаментальные основы любой теории, Ф.Т.Михайлов указывает, что любая теория имеет свое предметное поле, ограниченное пределами, в которых избранный теоретиком способ мысленного преобразования предмета его теории эвристичен и продуктивен»[287]. Важно и то, что в современной науке именно фундаментальное знание рассматривается как основа прикладного. Анализируя историю отношений фундаментального и прикладного компонентов науки, Н.В.Карпов отмечает, что ум, приложенный к решению практической задачи, открывал новое, объяснял его, не опираясь на фундаментальные знания (которых, возможно еще и не было). Лишь постепенно складывалось представление о наличии и особом предмете рефлексивной теории, открывающей новые закономерности того, что лежит в природе вещей. В течение XIX века (первоначально в естественных науках) шел процесс нарастания фундаментальных знаний, которые становились основной прикладных изысканий, XX век утвердил представление о фундаментальном знании как основе прикладного[288].

Конец XX века для музеологии, несомненно, ознаменован поисками этой фундаментальности. Однако, затрудняет поиск неизбежное обращение к практике, ограничение ее описанием и, как следствие, невозможность работы собственно в эвристическом поле. Ф.Т.Михайлов, обосновывая формы теоретического мышления в культурологии, отмечает: «теоретическая деятельность, видящая свой предмет только в той или иной нерешенной проблеме опыта…, ограничивающая себя классификационно-описательным преобразованием наличной реальности, количественным анализом ее инвариантных состояний…- есть нерефлексивная теоретическая деятельность»[289]. Результатом такой деятельности, корни которой обнаруживаются в далеком времени, когда знание о явлениях и процессах было прикладным, является многообразие противоречащих друг другу концепций, вдруг преобразуемых принципиально новым способом теоретического осмысливания этих противоречий, торжеством интуитивного открытия их общего в принципиально новой парадигме[290]. Далее на уровне рефлексивной теоретической деятельности происходит понимание подлинной сущности, проявляющей себя в многообразии форм.

В музеологии на сегодняшний день накоплено достаточное количество «противоречащих друг другу концепций», определяющих многогранность поля исследования, являющихся достаточным основанием для частного прикладного исследования. Например, теория педагогики художественного музея эффективна для решения практических образовательных задач художественных музея, но «не работает» в музеях другого профиля. В итоге, «увлеченность» музеями одного профиля не позволяет увидеть целостную картину. Возможно ли в этой ситуации ограничиться «количественным анализом» состояния музейного организма или необходимо попытаться выявить общие доминанты, открыть новое, определить парадигму исследования феномена музейного мира? Причем феномена, требующего изучения в аспектах настоящего и в аспектах исторической динамики.

Музейный мир настолько разнообразен, что исходным положением для изучения морфологии музея может оказаться лишь представление о многомерности, полиморфизме музейного пространства. Только в этом случае удастся уйти от «средней» нормы и строить рассуждения на основе целостного, но в то же время многоаспектного и многообразного понимания музея. Современный музейный мир (или тот мир, который называет себя музейным) настолько же разнообразен, как разнообразна флора и фауна, поэтому термин «полиморфизм» вполне можно использовать применительно к музейному пространству. Становление языка музеологии, которое не прекращается по сей день[291], позволяет использовать изначально естественно-научный термин, означающий наличие среди особей одного и того же вида форм, резко отличающихся друг от друга[292]. В этом смысле, внутри условного «вида» музея существуют «резко отличающиеся» друг от друга формы, такие, как, например, естественно-научные коллекции и сайт-музеи. Не стоит забывать также о полиморфизме культуры (частью которой является музей).[293]

При кажущейся простоте типологизации (например, по профилю, направлению деятельности) попытки ее составления с позиции именно многообразия форм во всем богатстве проявлений взаимодействия с публикой, музейным предметом и коллекцией, определяемой миссией музея, наконец, определения места музея в культурном континууме находят на неизбежные противоречия. Сложно составить единую схему, определить систему координат по принципу «музей – не музей». Всем ясно, что слово «музей» вызывает устойчивые ассоциации, какие могут возникнуть при разговоре о чем-то устойчивом, имеющим общие черты, но в то же время, знакомство с конкретными проявлениями этого образования, наводит на мысль о бесконечном многообразии частных проявлений, причем в каждом конкретном примере. Поиск единых координат для изучения многообразия и единства музейного организма неизбежно приводят к культурологии.

Правомерность культурологического подхода к изучению музея, а также перспективы его использования, как уже отмечалось, были впервые обозначены в работах М.С.Кагана. Признание музея «культурной формой» и включение музееведческой проблематики в круг теоретических культурологических изысканий определяет систему методологических координат науки. При этом прочная связь с культурологией отнюдь не означает потери статуса самостоятельной науки. Осмысляя саму культурологию как уникальный метод, с помощью которого могут быть проанализированы сложные явления историко-культурного порядка, мы можем назвать музейность таким явлением. Именно музейность (не просто музей, а именно породившее его отношение к действительности) претендует на право называться таким явлением и быть исследованным в культурологической системе координат.

Изучение этого многообразия в движении от «многознанья» к целостной картине «музейности» осуществляется в рамках теоретического музееведения[294]. Оформление и развитие музееведения подтвердило возможность разностороннего изучения феноменов проявления «музейности». С другой стороны, становление и развитие музееведения как самостоятельной науки не исключает междисциплинарного подхода при определении места и роли музея в современной культуре. Совсем не случайно, что при определении междисциплинарных связей музееведения особое место отводится культурологии и именно ее методологические установки рассматриваются как продуктивные при анализе природы и сущности музея. При анализе места музея в определенный культурно-исторический период, важно помнить, что музей является не изолированным институтом, он находится в более общей метасистеме, которой является социокультурная среда. Соответственно, логично предложить существование диалектических взаимосвязей и взаимодействия подсистемы и метасистемы, при которых развитие и современное состояние музея не может быть изучено вне культурологического контекста.

Таким образом, взаимодействие науки, изучающей целостность историко-культурных организмов[295], исторически основывающейся на междисциплинарных связях[296] и науки, изучающей природу и сущность особого отношения человека к действительности, а так же формы, возникающие из этого отношения, является методологически необходимым для определения состояния музейного пространства в определенный период. В противном случае, и возникает уже упоминавшийся подход, при котором в центре внимания оказывается определенный тип музея (чаще всего, в рамках той или иной профильной принадлежности), изучение которого позволяет раскрыть специфику и сущность этого типа музея, но не дает представления о единой, целостной картине музейного мира.

Показательно и то, что использование частной методологии, позволяющей эффективно исследовать один тип музея, невозможно при анализе другого типа. Так, М.С.Каган отмечал, что при сопоставлении художественного и нехудожественного музеев оказывается, что рассуждения об их специфике «не перекрещиваются как два самолета, идущие разными курсами»[297]. Речь идет о различиях в предметной базе, о различиях при определении стратегий, целей образовательной деятельности т.д. Означает ли это, что изучение различных типов музеев невозможно в рамках одной науки? Художественный и нехудожественный музей относятся к разным сферам культуры. Сферы, действительно, разные, но все они существуют в едином пространстве культуры. Музей представляет и материальную, и духовную, и художественную культуру. Таким образом, закономерно предположить, что наиболее эффективным будет именно культурологический подход. Причем важно отметить, что этот подход позволяет рассматривать музей не только как высшую форму культуры, как ее цель, а анализировать и процессы, связанные с включением некоторых (прежде всего, возникших в последние десятилетия) музейных форм в процессы становления и развития массовой культуры. И в этом случае, обращение именно к культурологическому знанию наиболее продуктивно, так как позволяет не безоговорочно исключать музейные формы, которые остаются за пределами схемы, а рассматривать их как варианты проявления музейности в культуре XX-XXI веков, иными словами, целостно исследовать морфологию музея и музейности.

Особенно актуально это утверждение при анализе музейности в контексте культуры постмодернизма, когда сама культура «в известном смысле становится музеем, гигантским, почти (и намеренно) бессистемным хранилищем ценностей или даже того, что она как таковое не чтит, необозримой свалкой накопленных за всю историю человечества артефактов, умений, отношений, образов, форм, стилей»[298].

Рассматривая проблемы взаимодействия культур в многомерном и полифоническом социуме, С.Н.Иконникова выделяет одну из концепций – «великолепной мозаики» как прогноз мультикультурализма, которая приветствует сосуществования множества равноценных культур в противовес концепции «плавильного тигля»[299]. Может ли существовать «великолепная мозаика» музейных форм культуры или некоторые формы, заявившие о себе в новом столетии, нуждаются в пересмотре их соответствия этой форме? Может ли стать утверждение этой мозаики стратегией развития музейного пространства нового века или, напротив, координаты музейного движения будут связаны с выявлением «немузейных» форм, присвоивших себе такой статус?

М.Б.Пиотровский отмечает: музей – явление историческое, и, следовательно, у него может быть конец, смерть музея как явления (ее сегодня часто предрекают, но до этого еще далеко)[300]. Однако, скорее всего, музей не умрет – он изменится…Но, изменяясь, он останется в культуре, востребованный этой культурой.

«Цель научного мышления: видеть общее в частном и вечное в преходящем», - считал А.Уайтхед. Культурология дает музеологии эту возможность.