Панарин А.С. 22 страница

Трудовая теория стоимости не только заложила концептуальные основы

диктатуры производителя над потребителем, но

поместила обоих в госплановскую лапласовскую систему заранее

известных", "рационально определяемых" отраслевых и межотраслевых

пропорций и объемов производства.

Между тем, до того как произойдет встреча с сувереномпотребителем, в

принципе нельзя определить общественно-необходимое рабочее время, то

есть отделить производство продукции, удовлетворяющей реальный спрос,

от производства ради производства. Отрицание роли рыночного

потребителя <делало политическую экономию союзником таких

многообразных проявлений затратной концепции, как "планы по валу",

планирование от достигнутого, таких антихозяйственных методов, как

учет выполнения плана по затратам. в строительстве, по прогону

транспортных средств и по массе сожженного топлива. на транспорте;

по весу в производстве ряда видов машиностроительной продукции и

т.д.>8.

Всякая подмена стохастической неопределенности, связанной с диалогом

множества конкурирующих производителей с суверенными потребителями,

"преждевременной" определенностью директивного планирования,

фиксированных цен и пропорций означает примерно то же самое, что и

попытка описать на языке классической механики мир квантовых

взаимодействий - чудовищную профанацию.

Не случайно единицей измерения в административно-командной экономике

является не фирма, а предприятие, то есть объект, подчиненный скорее

техническим, чем экономическим законам. Понятое таким образом

предприятие в самом деле делает ненужным предпринимателя - субъекта

творческих экономических решений. Ибо предприниматель - это то лицо,

которое законодательствует вне самого производства: сначала выдвигает

перспективную экономическую идею, впоследствии воплощаемую

техническими средствами в продукт, затем организует встречу готовой

продукции с потребителем. То есть, в начальной стадии он интуитивно

предвосхищает волю потребителя, в конечной - вступает в

непосредственный диалог с ним, одновременно и поддакивая ему и

убеждая, воздействуя, провоцируя.

Именно в этом пункте произошло столкновение неоконсервативной

экономической теории не только с марксизмом, но и с кейнсианством.

Один из клубов "новых правых", ведущих борьбу за ценности

экономического либерализма во Франции "Орлож", организовал серию

соответствующих исследователь-

8 Певзнер Я. Радикальная экономическая реформа и вопросы политической

экономии // Коммунист, 1987, № 11, с. 55.

ских проектов. Автор одного из них - Ж. Берти назвал марксистскую

политическую экономию "политэкономией производителя". Если потребитель

по своим интересам является демократом и фритредером - сторонником

открытого общества, то производитель естественным образом тяготеет к

монополизму и протекционизму. Фигура собственника здесь - пограничная,

она носит амбивалентный характер. Если речь идет о частной

собственности, в особенности мелкой и средней, то лица, ее

представляющие, являются своего рода "депутатами" - выразителями

массовой потребительской воли. Поскольку они целиком зависят от

рыночного спроса, то"- только угождая потребителю, они могут выжить.

Напротив, различные виды государственной собственности, явной или

скрытой, предполагают большую зависимость от бюджета, чем от рынка, и

тем самым открывают дорогу расширению производства как самоцели - как

синекуры производителей. Производители, избавленные от контроля

потребителя, превращаются в своего рода промышленную мафию, разоряющую

страну. Их интерес носит корпоративный характер, противостоящий

интересам общества. Вот это, подчеркивает Берти, является тем

существенным пунктом, который просмотрела марксистская теория. Она

связывала с частной собственностью диктат предпринимателей по

отношению к рабочим, но не видела вытекающего из нее диктата

потребителя по отношению к производителю. Чем меньше размер частного

предприятия, тем в большей степени, при прочих равных условиях,

проявляется его экономическая сущность в качестве делегированной воли

потребителя, выше его открытость внешней социальной среде.

Общедемократическая сущность мелкого предпринимательства в первую

очередь проявляется в том, что оно целиком зависит от самой массовой

воли - воли многомиллионных потребителей. Но, как показали теоретики

неоконсерватизма, на суверенитет потребителя посягает не только

марксизм.

Возникла многозначительная корреляция между влиянием марксизма на

Востоке и кейнсианства - на Западе, Кейнсианская теория в одном

существенном пункте поразительно напоминает марксистско-ленинскую: она

принципиально не считается с суверенитетом массового сознания и

полагает необходимым вносить в него извне новые потребности - подобно

тому, как марксизм вносит в него передовую идеологию (См.:

"Что делать?" В.И. Ленина).

Вот что писал по этому поводу Дж. Гэлбрейт: "Регулирование спроса и

управление им, по сути дела, является обширной и быстро растущей

отраслью экономической деятельно-

сти, она охватывает громадную систему средств информации..почти всю

рекламу, многочисленные прикладные исследования. и многое другое.

Если говорить более определенно, то она управляет теми, кто покупает

товары"9.

Марксистская теория управления сознанием трудящихся с помощью

передовой идеологии и кейнсианско-технократическая теория управления

сознанием потребителей во многом изоморфны. И та, и другая исходили из

деления общества на ведущих и ведомых10. Только влияние

технократического "авангарда" - носителя всеобщих стандартов и

эталонов поведения - на потребителя опиралось на престиж, на

социально-психологические механизмы, тогда как влияние нашего

партийного авангарда на массу производителей базировалось на прямом

переплетении духовной и политической, политической и

административно-хозяйственной власти.

Управление массовым сознанием в технократической и идеократической

картине мира строится на двух принципиальных допущениях:

1) О его несуверенности и неадекватности - призрачности;

2) Об отсутствии каких-либо незыблемых субстанциальных начал, лежащих

в его основе.

Из этого вытекала возможность и необходимость массового производства

сознания - особой технологии получения сознания с заранее заданными

свойствами.

В основе западной технологии лежал психоанализ - особая форма

заподозривания сознания в том, что оно выражает вовсе не то, что хочет

выразить - некую неосознанную и предопределенную необходимость

(подсознательные комплексы и влечения). Как справедливо отмечает В,

Франкл, "аналитический психоанализ грешен перед духовным в человеке

дважды: перед субъективным духовным - духовной личностью - и перед

объективным духовным - объективными ценностями. Одним словом, он

виновен не только в деперсонализации, но и дереализации,"11,

На этом основана была вся технология потребительской манипуляции

сознанием: тайные фобии, неудовлетворенные потребности и притязания в

чем-то несостоявшейся личности

Гэлбрейт Дж. Новое индустриальное общество. М 1969, с. 247.

Эти отношения в потребительском 'обществе, где потребляемая вещь

выполняет знаковую функцию (знак престижа, приобщения к сильным,

удачливым, современным и т.п.), А. Лефевр охарактеризовал как

властные: "Знаки отнюдь не безобидны и не нейтральны: одни социальные

группы их распространяют, другие - потребляют. Они являются знаками

исключения или, напротив, приобщения в рамках социальной иерархии"

(Lefebwe Н. Position: contreles technocrates. P., 1967, р. 24).

Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990, с. 118.

8-1585

эксплуатировались согласно механизмам компенсации, проекции, ложной

самоидентификации. Ибо тот, "кто собирается манипулировать людьми,

должен сначала овеществить их, а для этого внушить им доктрину

пандетерминизма"12.

Аналогичная "технология заподозривания" сознания в неподпинности и

самоотрицания духовности путем прояснения не всегда осознанной, но

"единственно подлинной" мотивации - материального классового интереса,

применялась ив марксизме.

Так сформировались и разделили сферы влияния согласно разделу мира два

надсмотрщика духовности, лучше знающих "подлинные" интересы и мотивы

людей, чем они сами: Психоаналитик на Западе и Партийный секр.етарь -

на Востоке. Начавшееся в конце 70-х годов на Западе массовое движение

за восстановление суверенитета потребителя, его защиту от

манипулирования с помощью встречной экспертизы, контррекламы,

организации всякого рода ассоциаций и т.д. следует, на мой взгляд,

расценить как одну из разновидностей современного общедемократического

движения.

Но только в рамках неоконсерватизма созрело теоретическое обоснование

этого суверенитета потребителя. Речь идет о "теории рациональных

ожиданий", разработанной американскими экономистами в рамках "новой

классической экономики" - Дж. Мутом, Р. Лукасом и Л. Реппингом13. Я

думаю, только в рамках протестантской культуры могла возникнуть и

столь быстро завоевать влияние теория, в новых условиях бросившая

вызов "научной организации" массового потребительского сознания и

показавшая, что потребитель был, есть и будет единственным

законодателем спроса.

Всякое нарушение его суверенитета в духе технологии искусственного

спроса и "навязанных потребностей" грозит уничтожить критерии,

отделяющие общественно необходимое производство от "корпоративно

необходимого", а по сути паразитического.

Нарушение суверенитета и прав потребителя (будь то в форме прямого

пренебрежения его интересами в административно-командной экономике или

в форме эксплуатации его спровоцированных потребностей) порождает

экономических монстров типа "производства ради производства"

("реальный социализм") или производство ради потребления

(технократический неокапитализм).

12 Там же, с. 83.

13 В нашей литературе она рассмотрена в книге Л.И. Пияшевой и Б.С.

Пинскера "Экономический неоконсерватизм: теория и международная

практика". М., 1988.

В связи с этой проблемой становится ясно, что понятие оптимальных

размеров предприятия приобретает двоякий смысл:

технико-организационный, связанный с критериями технологической

рациональности (обычно именно он и имеется в виду, когда употребляют

это понятие), и экономический в собственном смысле слова. В последнем

случае имеются в виду не столько размеры производства в собственном

смысле, сколько социальный статус фирмы, уровень ее косвенного

общественного влияния. Масса этой "звезды" не должна быть столь

большой, чтобы это оказывало возмущающее влияние на экономическую

среду и "загрязняло" ее внеэкономическими воздействиями на конкурентов

и клиентуру.

В этой связи можно предположить такое определение: мелкое

предпринимательство - это уполномоченная суверенным потребителем

активность в области производства нужных ему товаров и услуг на основе

личного финансового риска производителя.

Чем больше я сам всматриваюсь в черты этой исторической фигуры на фоне

хозяйственного и нравственного развала, царящего сейчас в нашей

стране, тем больше она мне представляется в чем-то обращенной прямо к

нам, нашим перестроечным проблемам.

Мы, наконец-таки, открыли для себя крестьянство как трансисторическую,

межформационную общность, тянущуюся из далекого прошлого в будущее. Мы

поняли, что труд на земле - отнюдь не только экономическая категория,

но не в меньшей степени также культурная и нравственная, немыслимая

вне опоры на богатое духовное наследие народа. А вот что касается

новых, индустриальных, и новейших ("постиндустриальных") видов

профессионализма, то мы по-прежнему сохраняем "внекультурологическое",

инструментальное и экономикоцентричное понимание их как ценностно

"нейтральных". Я убежден, что, не излечившись от этого

технократического взгляда на современную профессиональную деятельность

как на постсубъектную, формирующуюся и осуществляющуюся вне духовного

наследия, мы обречены на экономическую и нравственную деградацию.

Поэтому опыт гетерогенных (межформационных) социокультурных типов,

концептуально освоенный неоконсерватизмом, имеет для нас особую

ценность. Должна состояться перекличка российского Мещанина, в свое

время не допущенного в нашу "формационно чистую" историю, где

распоряжались одни только пролетарии, с возникающим на развалинах

административно-командной системы новым предпринимательством. Но чтобы

этот диалог с собственной традицией был продук-

8*

тивным и свободным от обольщений старого экономического романтизма, он

должен вобрать в себя и новейший опыт Запада. Нам как никогда

необходимо осмыслить именно "фундаменталистские" структуры западной

цивилизации, в свое время предопределившие решающий экономический

сдвиг и новую ритмику развития этого региона на фоне почти

перманентной экономической депрессии в остальных частях мира.

Неоконсервативная волна сейчас заново высветила эту фундаменталистскую

структуру Запада, связанную с особым, нигде прежде не встречающимся

типом отношений между государством и гражданским обществом. По

глубокой своей сути, возникшая на Западе рыночная экономика - это

форма гражданской экономической самодеятельности, не контролируемой

государством. Такая самодеятельность сопровождалась жестким социальным

отбором и неравенством, отсутствием всяких гарантий, словом, особым

типом рискованного бытия.

Мы длительное время противопоставляли этому свой опыт социального

гарантированного существования, но гарантии оказались неотделимыми от

тотальной государственной опеки, и эта опека неизбежно привела к

застою и стагнации.

Проведенное Марксом различие между стабильным и нестабильным способами

производства приобрело в настоящее время для нас особый смысл. Как

оказалось, оно относится не только к историческому прошлому - тому

различию между западным и восточным типами экономики, которое

окончательно выявилось ко времени зарождения капитализма на За* паде.

Оно и сейчас остается определенной дилеммой, встающей перед каждым

народом в ситуации выбора пути общественного развития. Между

стабильным (азиатским) и нестабильным (европейским) способами

производства существует такое же различие, как между классической

ньютоновой физикой и физикой современной. Первая картина мира основана

на жестком "лапласовском" детерминизме, на тотальной

предопределенности и предсказуемости событий. Вторая открывает нам

картину стохастической вселенной, где между прошлым и будущим, между

общим и единичным устанавливаются значительно более сложные связи.

Здесь уместна метафора лауреата Нобелевской премии И. Пригожина -

"порядок из хаоса". В этом мире невозможна тотальная предсказуемость и

детерминистская однозначность, прослеживаемая на уровне "отдельного

электрона". Это мир, в котором отдельные элементы отпущены на свободу,

а закономерности проявг ляются только на уровне больших чисел - как

итог необозримо многообразных взаимодействий. Главный вопрос:

согласны ли мы жить в этом сверхсложном мире, где тотальных гарантий

нет и быть не может? Или массовая но-

стальгия по "большой общине", глава которой обо всех позаботится и все

предусмотрит, и впредь останется мощным политическим фактором,

способным влиять на наш выбор накануне третьего тысячелетия?

 3. ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО И ПРОТЕСТАНТСКАЯ АСКЕЗА (АНАЛИЗ

НЕОКОНСЕРВАТИВНОГО ОПЫТА)

Господствующие на протяжении последних 50 лет идеологии: марксистская,

буржуазно-реформистская, кейнсианская и технократическая - каждая на

свой лад, окончательно хоронили старую культуру, характеризующуюся

приматом обыденного индивидуального опыта или традиции во всех

областях жизни. Неоконсерваторы ухватили, на мой взгляд, одну,

действительно объединяющую все три идеологии черту: господство

коллективного доктринерства над индивидуальным здравомыслием,

отрицание суверенности обыденного опыта людей в пользу "великих

учений".

Иными словами, речь идет о том, что XX век вызвал к жизни новую

разновидность папизма или теократии, господством которой

характеризовалась дореформационная эпоха в Европе. Никогда еще люди в

такой степени не пасовали перед "учениями", не стеснялись так своего

здравого смысла, не осмеивали своих традиций и исторического опыта.

Скажем, любой, даже вовсе неграмотный обыватель- крестьянин или

мещанин, прекрасно понимал, что без денег вести хозяйство никак

нельзя, что земля без хозяина приходит в запустение, что чужая скотина

останется некормленной и т.п. Но великая теория объявила все это

предрассудком и пережитком, под ее руководством в нашей стране

началось упразднение рынка и денег, уничтожение вековых хозяйственных

традиций и институтов. Расплата наступила скоро - в виде неслыханного

голода и разрухи "военного коммунизма". Вынужденная "временно

отступить", великая теория не отказалась от своей мессианской,

мироучительной роли: возвращение к поруганным истинам опыта она

объявила не победой здравомыслия, а новым доктринальным прозрением,

"переменой всей прежней точки зрения на социализм".

Но это же методическое отрицание суверенности личного опыта характерно

для периода господства технократической идеологии на Западе. От

"научной организации труда" Тейлора До "неорационализма"

организационно-управленческих доктрин 60-х годов, технократическая

теория решала "великую задачу века"; как достичь полноты

управленческих предписаний - т^к, чтобы непосредственный

производственный процесс, осуществляемый работниками, протекал

преимущественно, если

не полностью, как алгоритмированная деятельность, исключающая

"импровизации" исполнителей.

Неорационализм пошел и дальше, задумав перенести господство

научно-предписательной инженерии на сферу внепроизводственных

отношений: "если первая половина XX в. была эрой инженеров в области

техники, то вторая его половина может стать эрой инженеров в области

социальных отношений"14.

Основной парадокс рационалистической гордыни связан не столько с

неприменимостью на практике ее мироустроительных амбиций, сколько с

возможностями их разрушительного применения. При этом разрушения

производятся во внеинституциональной, неформальной инфраструктуре

цивилизации, касающейся таких долго накапливаемых, но не скоро

воспроизводимых социокультурных форм, как трудолюбие, усердие,

бережливость, ответственность. Соблазн всеохватывающих доктрин в том,

что они, прямо или косвенно, дискредитируют личный опыт и усердие - в

качестве "исчезающе-малых величин", якобы уже неспособных ощутимо

влиять на эффек- тивность производства и "научно организованную"

жизнедея- тельностъ вообще. Всеохватывающие доктрины создают такой

"ноосферно-космический" масштаб видения, который мешает замечать

обязательные частности и заложенный в них потен- Д циал. И вот, когда

обнажается это банкротство крупномасштабности, эта тщета "Больших

Чисел" и "Всеохватывающих решений", в культуре намечается поворот к

новому стилю, делающему культ из частного и малого ("малое -

прекрасно"). Одновременно это воспринимается как возвращение человеку

соразмерного ему мира или возвращение Человека в Мир!

Эта цикличность уходов от малого мира в большой, от здравомыслия к

доктрине, от местных индивидов "ко всемирно-историческим", от

этноцентризма к космополитизму и обратно воспроизводилась в

европейской культуре уже не раз, образуя своего рода "Большие волны",

наподобие кондратьевских. Мне хотелось бы дать теперь

культурфилософское и историософское описание "понижительной фазы"

кондратьевского "Большого цикла". Кондратьев пишет: "Депрессивное

состояние хозяйственной жизни толкает к исканию путей удешевления

производства, к исканию новых технических изо* бретений,

способствующих этому удешевлению"15. Думаетсй, что императив

удешевления производства, столь мощно деист

14 Цит. по: Новиков Н.В. Мираж "организованного общества". М., 1974,

с. 114.

15 Кондратьев Н.Д. Проблемы экономической динамики. М., 1989, с. 220.

вующий в понижительной фазе "Большого цикла", что пронизывает, по

свидетельству Кондратьева, всю ее деятельность, не может ограничиться

только техническими сторонами дела. Мотив сбережения приобретает в

этой фазе общекультурное значение, охватывая нравы, политику,

социальную сферу, быт и т.п.

Сегодня мы это видим на своем опыте. Расточительство прежней системы

хозяйства, в основе которого лежала презумпция "решающих преимуществ"

Большого цикла (что и дало вездесущую гигантоманию), ныне дает повод

для оппозиции ей не только в узкой сфере экономической политики, но в

форме альтернативного ей стиля общественной жизни в целом. Однако наш

сегодняшний опыт. при всей его общественно-политической резкости,

полемичности по отношению к недавнему прошлому, не является еще

по-настоящему осознанным и теоретически осмысленным, не сублимирован

как факт культуры, не стал стилем. Иное дело, - западный опыт.

Неоконсерватизм и является в известном отношении опытом

общекультурного выражения сберегающей экономики (т.е. понижительной

фазы Большого цикла).

В этой связи хотелось бы сказать о "тайне" неоконсерватизма,

малодоступной нам в силу известной "некоммуникабельности"

господствующей у нас ментальности и столь чуждого ей опыта.

Неоконсерватизм, описанный у нас в основном как политический сдвиг

вправо, как "реванш реакции", как наступление на социальные права

трудящихся, является, в общекультурном смысле, реваншем старой

бюргерской (протестантской по происхождению) аскезы над

леворадикальным или социал-реформистским экономическим

расточительством. Если соотнести этот процесс с теорией классов как

основных социокультурных типов, сообщающих свой облик историческим

эпохам, то речь идет о попытке вернуть доминирующее положение

специфическому для третьего сословия способу существования,

основанному на аскезе личного накопления.

Как известно, в центре неоконсервативной экономической политики

("рейганомики", "тэтчеризма" и т.п.) находятся "монетаризм" и

"экономика предложения". Обе эти доктрины направлены против

перераспределительной экономики "великих обществ" XX века. Во-первых,

речь идет о прекращении "налоговой экспансии". С одной стороны,

высокие налоги, как метод финансирования все более обширных социальных

программ, насаждают своего рода "контркультуру пособий", подрывающую

традиционную трудовую культуру. В этой связи Рейган, Тэтчер и их

последователи в других странах осуществляли свой пересмотр политики

социального страхования, ру-

ководствуясь презумпцией "добровольной безработицы". Несмотря на

ожесточенную критику слева, эта презумпция оказалась "работающей":

проведенное Рейганом в первые три года своего президентства сокращение

на четверть пособий по безработице сопровождалось примерно таким же

сокращением безработицы. Урезание пособий, таким образом, сузило

социальную базу контркультуры за счет пограничных и колеблющихся

элементов, еще не ушедших окончательно в Зазеркалье вечного

иждивенчества. (Пособия группам, действительно не имеющим выхода -

престарелым, инвалидам, матерям-одиночкам не были затронуты

сокращениями.) С другой стороны, высокие налоги, как утверждала

"теория предложения", демобилизуют и труд, и капитал. Ибо чем больше

трудится гражданин, тем большую долю заработанного он вынужден

отдавать правительству; в таких условиях этика усердия обесценивается,

превращаясь в бессмыслицу.

В свою очередь, возрастающие налоги на капитал делают невыгодными

дальнейшие инвестиции; бизнес либо свертывается, либо уходит в теневую

экономику, спрятанную от налогов. Поощряя слабых и наказывая сильных,

государство "консервирует убыточность на одном полюсе и подрывает

одновременно потенции роста на другом"16.

Во-вторых, речь идет о политике "дорогих денег". Высокая норма

процента для "неоконсерватора" - то же, что "бритва Оккама", который в

борьбе со схоластикой сформулировал свой знаменитый афоризм: "Сущности

не должны быть умножаемы сверх необходимости". К предприятиям это

относится тоже. Дорогой кредит означает, что финансовой базой

предпринимательства становятся накопления, а не займы. Дешевые займы

поощряют легковесно-авантюристический бизнес, "загрязняя" традиционную

предпринимательскую среду чуждой ей безответственностью и

дилетантизмом.

Высокий ссудный процент действует в соответствии с логикой

"понижительной фазы" Кондратьева. Вынуждая к самоликвидации наименее

рентабельные предприятия и поощряя поиски более совершенных

сберегающих технологий, он способствует снижению среднеотраслевых

издержек производства. Дорогие деньги препятствуют расточительству как

труда, так и капитала.

В странах протестантской традиции неоконсервативная идеология

приобрела статус популизма. С одной стороны, это объясняется, как

отмечалось выше, широко используемой доктриной "народного

капитализма". И Тэтчер, в свое время и

16 Пияшева Л.И., Пинскер B.C. Указ. соч., с. 58.

Ж Ширак, на выборах в мае 1988 г. обещали, что денационализированная

государственная собственность будет широко распродаваться в форме