Читателя в разных социальных средах

Либеральная концепция читателя во второй половине XIX столетия складывалась в условиях расцвета философии либерализма и либерализации общественной жизни. Это был естественный мировоззренческий и социокультурный ответ на николаевское «сжатие» во всех сферах общественной жизни.

Философия либерализма в рассматриваемый период связана с именами К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина, П.Н. Милюкова, П.Б. Струве, А.Ф. Керенского и др. Это было философское течение, которое противопоставляло инверсионный (т.е. мгновенный, с переходом на противоположный полюс) тип социальных изменений постепенному переходу, искало возможности примирить крайности (консерватизм и радикализм, высшие и низшие социальные слои), найти компромиссы, смягчить сословные и прочие перегородки (194, 386). Либерализм не допускает манихейской логики, основанной на черно-белой картине мира, не имеющий полутонов. Либеральные ценности связаны с личностью, ее свободой, правом на индивидуальное саморазвитие. Как говорил С.Л. Франк, «высшая же свобода исходит из «самости» человека и его бытия у самого себя, из начала самоформирования личности, ее осмысленного социального и нравственного самоопределения» (386, с.130).

Эта философия наиболее гармонировала с общественным настроем второго пришествия «прекрасных начал» александровских дней: «общая работа на общую пользу». Социокультурная ситуация, в которой действовал Александр II, была намного благоприятней эпохи Александра I, которому социальные реформы было «некем взять». Александр II реформы начал и сразу оформились общественные силы, способствующие их осуществлению. Либерализм был господствующим настроением сил, поддерживающих нового императора: для этого настроения были характерны сознательная внеклассовость, включение человека в политико-правовые отношения на основе концепции правового разума, отрицание революционного пути развития. Либералы этого периода предполагали построить гражданское общество при помощи монархии и верховной власти, что позволяет считать российский либерализм «соборным» и «государственным» (195).

Подъем либеральных настроений обусловил единство Александра II c образованной частью общества Н. Энгельгардт отмечает, что александровское общество в этот период шло рука об руку с правительством. В России середины столетия практически не было консервативных журналов, почти все периодические издания принадлежали преимущественно либеральной оппозиции: они провозглашали необходимость социальных перемен, выражали критическое отношение к существующему порядку вещей. Различие между ними заключалось лишь в большей или меньшей смелости, большей или меньшей радикальности преобразовательных стремлений (618). Сам император дал толчок «обличительному» направлению и развитию гласности в литературе: «Давно бы пора говорить это!» и стимулировал критику «в пределах благоразумия» (Там же).

Характерно, что даже будущие консерваторы в политике, журналистике (В.Н. Панин, К.В. Чевкин, М.Н. Катков, М.Н. Муравьев) и философы, впоследствии отстаивавшие консервативные воззрения (К.Н. Леонтьев, Н.Я. Данилевский, К.П. Победоносцев), в то время считались либералами (401).

Либерализм в книжном деле исследуемого периода проявился в освобождении печати от непомерного гнета цензуры, бурном развитии печати. В период с 1856 по 1860 г.г. число периодических изданий увеличилось втрое (618). Как отмечал Н.В. Шелгунов, это были издания «всевозможных фасонов, размеров и направлений, большие и малые, дешевые и дорогие, серьезные и юмористические, литературные и научные, политические и вовсе неполитические» (601, с.81). Динамика развивалась по нарастающей; по данным Н.М. Лисовского, в 1855 г. возникло 8 новых периодических изданий, в 1856 – 10, 1857 – 25, 1858 – 63 (504, с.22). Увеличилось и книгоиздание: с 1855 по 1860 г.г. ежегодная продукция книг выросла с 1239 до 2078 названий, а с 1855 по 1881 г.г. издание книг выросло в пять раз (372). Особенно активно издавалась литература по финансово-экономическим вопросам, философии, психологии, политическим и общественным проблемам (504, 372).

Для развития либеральной концепции читателя в этот период чрезвычайно важны такие факты как возможность более свободно развивать

общественное самосознание, формировать различные течения общественной мысли и проявлять творческую активность в социальной жизни. Александровским временем в качестве доминирующей была востребована срединная линия умеренного либерализма, причем в связи со вступлением страны в буржуазную монархию ее социальная база существенно расширилась: она вобрала в себя широкие круги интеллигенции недворянского происхождения.

В отличие от предшествовавшего полувека либеральная концепция читателя во второй половине XIX столетия имела более широкую сферу влияния; она распространялась на либеральное дворянство, стремящихся к образованию и социальному равенству разночинцев и боролась за народного читателя. Соответственно либеральная концепция читателя своеобразно преломлялась в разных социальных средах: либерально-дворянская базировалась в основном на гуманистических и правовых ценностях, либерально-демократическая, ориентированная преимущественно на разночинцев, имела в своей основе идею общедоступности просвещения, а либерально-народническая преследовала цели создания переходной культуры, способной приблизить народ к интеллигенции.

Либерально-дворянская концепция читателя основывалась на традиционных для либерального общества ценностях; к специфической культуре либерализма Ильин В.В и Ахиезер А.С. относят плюрализм, разнообразие потребностей, признание ценности каждой личности (194). Эта концепция в дореформенный период была адресована всей интеллигенции, жаждущей реформ, а затем, после реформы 1861 г., распространилась на умеренно оппозиционно настроенную интеллигенцию преимущественно из дворян и наиболее образованных разночинцев. Либерально настроенная интеллигенция группировалась вокруг журналов «Вестник Европы», «Порядок», «Русское богатство», «Русская мысль», «Русские ведомости», «Северный вестник».

В этих изданиях часто встречались прозрачные намеки на освобождение крестьян, введение гласных судов, предоставление полной свободы печати и разных гарантий против административного произвола: торжествовал пафос обличительной гласности. Публиковались статьи и книги, требующие соблюдения равноправия, личной свободы, самоуправления, терпимости, законности, гуманного отношения к людям, то есть провозглашались ценности либерального общества. Умеренность либеральных устремлений, их срединность по отношению к консерватизму и радикализму выразил «Вестник Европы» М.М. Стасюлевича: требовалось «быть осторожным и торопливым, сдержанным и решительным; нельзя быть робким, но и нельзя быть смелым…» (386, с. 122).

Дух либерализма, царивший в обществе 50-х – начала 60-х г.г., повлиял на представления о детях, их воспитании. Получили развитие гуманистические взгляды о необходимости формирования человечности в ребенке, всестороннего развития всех его сил и способностей. В работах Н.И. Пирогова, Д.И. Писарева, Л.Н. Толстого отстаивались идеи свободного воспитания при безусловном уважении к правам, достоинству и индивидуальности ребенка (363). Как заметил Н.В. Шелгунов, в это время литература предупреждала потребности общества: … «когда общество пожелало узнать, как лучше воспитывать детей, к его услугам уже были готовы переводные и русские руководства и педагогические журналы <…> Теперь дети стали первыми людьми в семье…» (603, с. 665).

Резко улучшилась ситуация с литературой для самих детей. Ее «величайший недостаток», характерный для предыдущего десятилетия, восполнили М.О. Вольф, А.Ф. Девриен, Глазуновы. Особые заслуги в этой деятельности у М.О. Вольфа, которому принадлежит честь издания серий «Золотая библиотека», «Розовая библиотека», нравственных романов для юношества. В это время выходило много детских журналов – «Вокруг света», «Забавы и рассказы», «Задушевное слово». Здесь в доступной для детей форме популяризировались нравственные истины, воспитывалось сострадание к бедным и несчастным (560). С 1880 года к изданию литературы для детей и юношества подключился А.Ф. Девриен. Помимо литературы, написанной специально для юных читателей, он издавал пересказы классических произведений: «Одиссею» Гомера, романы Ф. Купера, «Путешествие Гулливера» Дж. Свифта. Его издания отличали высокий уровень полиграфического исполнения и отличное оформление; Девриен ориентировался на лучшие образцы зарубежной литературы для детей и старался приучить своих читателей ко всему изящному и прекрасному (220).

В целом либерально-дворянская концепция читателя имела слабую социальную базу: это связано с тем, что дворянство в этот период перестало играть главенствующую роль в общественной жизни и с тем, что дворянский либерализм не мог постоянно воспроизводить свои институты и ценности. Эти ценности и либеральные идеи были абстрактны и не проработаны на всех уровнях общества. Соответственно и либерально-дворянская концепция читателя имела нечеткие, расплывчатые очертания. Возможно, ее сила и слабость – в самой природе интеллигентского мышления, отсутствии категоричности в суждениях и авторитарности в поступках. Например, когда издатель М.М. Ледерле обратился к представителям самой образованной интеллигенции с просьбой составить список ста лучших книг, с которыми они считали бы необходимым ознакомить читающую публику, многие отказались от этой затеи, мотивируя это тем, что человек читает «по собственному выбору, сообразно характеру, вкусу, наклонности…» (291, с.3).

В русле либеральной концепции читателя не сложилось отчетливых представлений о том, чего не следует читать; для нее были характерны не категоричность, а тенденциозность в отношении к книгам, любовное и нелюбовное отношение к ним (372). Деление книг на «полезные» и «вредные» рассматривалось как абсолютно ненормальное действие. Таким образом, зародившись в «светлый», либеральный период правления Екатерины II, либерально-дворянская концепция читателя начала пульсировать в первой половине XIX столетия, достигнув расцвета в 50-х и 60-х годах, а затем начала угасать вместе с разрушением «чистой» дворянской культуры.

Однако либеральные ценности не утратили своего значения, они нашли себе почву в разночинной и народной среде, сформировав две другие разновидности либеральной концепции читателя: либерально-демократическую и либерально-народническую.

Во второй половине XIX столетия произошел перелом в общественном сознании по отношению к разночинцам, что не замедлило сказаться на формировании представлений о читательской деятельности данной категории населения. Как отмечает Н.И. Яковкина, к этому периоду время дворянских салонов подошло к концу; выразителем новой эпохи становится новая сила – разночинная интеллигенция (620). Разночинцы воспринимались как новые люди, новые герои, новые читатели.

В.П. Боткин так прокомментировал появление нового типа читателя в письме к Л.Н. Толстому: «явились читатели, которые прежде и книги в руки не брали. Ведь душевные драмы, поэзия, художественный элемент всегда были доступны самому малейшему меньшинству» (362, с. 301). Во многом появление «новых людей» было подготовлено либеральными условиями предшествовавшего пятидесятилетия: открытие библиотек, издание дешевой литературы, нарушение принципа сословности в образовании привели к тому, что в науку, просвещение, литературу, общественную жизнь пришла разночинная интеллигенция.

Эти «новые люди» были близки либерально настроенным дворянам уровнем образования (которое, как заметил Г. Успенский, разночинцам, в отличие от дворян, давалось «ценой молодости»), стремлением к общественному переустройству и демократизации общественной жизни, высоким потенциалом духовных исканий. По мнению П.Н. Милюкова, в читательской деятельности образованные разночинцы были настолько близки дворянству, что практически ассимилировались с ним. Эта духовная близость сделала возможным распространение либеральной концепции читателя и на разночинца; своеобразие ее преломления в среде разночинной интеллигенции проявлялось в том, что были созданы условия для свободной реализации читательской деятельности в соответствии с ее истинными потребностями и тягой к саморазвитию. Дворянин объединился с разночинцем за право одинакового с ним самоутверждения личности (362).

Применительно к разночинцам либеральная концепция читателя приобрела демократическую окраску: как и в предшествующее пятидесятилетие, демократичность означала общедоступность. Это проявлялось в дальнейшей борьбе за бессословность в образовании, издании недорогих книг по доступным ценам (А.С. Суворин, И.Д. Сытин, А.Ф. Маркс и др.) и создании условий для беспрепятственного доступа «недостаточных граждан» в различные библиотеки.

Такие видные деятели мира книги как В.И. Собольщиков, В.В. Стасов, Н.Н. Федоров, Н.А. Рубакин, А.А. Красовский, А.Ф. Бычков, П.В. Алабин боролись за общедоступность публичных библиотек (6, 110, 255). Они отрицали в библиотечном обслуживании «сословные предрассудки», добивались условий «доставить полную возможность чтения каждому самому недостаточному человеку, с наибольшими удобствами и пользою, <…> с наименьшими издержками. Вполне неимущим – и вовсе бесплатно» (6, с. 50). Либерально настроенные библиотечные деятели считали, что главная цель публичной библиотеки – служение публике. Ими часто использовалось словосочетание «читающая публика», которое подчеркивало сословную размытость читательской деятельности и ее общественный, публичный характер. Библиотека должна была доставлять читателям «всевозможные удобства», давать «полезные советы и указания», быть средством «культурно-социального самоопределения», «приносить все больше и пользы, и славы человеческому просвещению», «предупреждать требования читателей, содействовать зародившейся любознательности и жажды самообразования» (110).

В орбиту просветительской деятельности были вовлечены и дети из демократических семей. Создавались педагогические общества, комиссии, кружки, которые определяли требования к детской литературе, стимулировали создание рекомендательной библиографии для юных читателей (систему представлений о лучших книгах для детей отражают указатели Ф.Г. Толля, А.Н. Острогорского, И.В. Владиславлева, Х.Д. Алчевской). Впервые усилиями общественности были открыты первые специальные детские библиотеки в Петербурге, Кронштадте, Москве и других городах России (191).

Либералами остро осознавалась необходимость педагогического воздействия на читателя; реализовывалась схема «сверху вниз», однако по отношению к разночинцам она осуществлялась в смягченном варианте. Допускалось «советовать», «растолковывать», рекомендовать книги с учетом «степени и особенности развития каждого читателя», активно помогать в выборе литературы, «руководить малосведущих посетителей». В этом духе разрабатывались широко известные библиографические пособия «Книга о книгах» и «Программы для домашнего чтения», составители которых ставили перед собой цель «притти на помощь» читателю, стремящемуся к сознательному выбору книги. Библиографы особо подчеркивали свою политическую неангажированность, беспристрастность и объективность в оценке книг (464).

Истинно либеральная позиция «над схваткой» отразилась и в требовании аполитичности библиотек: они должны были быть чуждыми различным политическим тенденциям; читатель получал возможность сам формировать свое мировоззрение. Это предполагало строго дифференцированный подход к каждому читателю, отношение к каждой индивидуальности как к уникальному явлению. Таким образом, либерально-демократическая концепция читателя, предполагавшая своим адресатом преимущественно разночинного читателя, давала последнему хорошие возможности саморазвития. Однако разночинец не был пассивным объектом воздействия; использовав сложившиеся социокультурные условия, он осуществил читательское самоопределение, сформировав свой собственный, никем не регламентированный круг чтения. Если в первой половине XIX столетия разночинец преимущественно использовал то, что имелось в ассортименте книжных магазинов и библиотек, то во второй его половине сам оказался фактором, во многом определяющим книгоиздательскую деятельность.

У разночинного читателя сложились особые отношения с литературой: разночинец-интеллигент искал в литературе отклик на свои мысли и чувства, стремился с ее помощью постичь суть происходящего. Имена прежних любимцев разночинной публики (М.Н. Загоскина, А.А. Марлинского, И.И. Лажечникова и др.) сразу померкли и стушевались: на первый план вышли книги, несущие свет «настоящего знания», «настоящей науки» (221, 387).

Для разночинцев-«шестидесятников» был характерен интерес к социально-экономической и естественнонаучной литературе, книгам по философии, политэкономии, истории политических учений; повышенным спросом у этой категории читателей пользовались Ч. Дарвин, Т.Г. Гексли, К. Фогт, Л. Бюхнер, Я. Молешотт и др. материалисты. Были популярны произведения, которые отличались бунтарскими настроениями, романтической народностью, демократизмом, злободневностью.

С повышением тонуса интеллектуальной жизни разночинцев, формированием их специфических читательских потребностей связан расцвет научно-популярной литературы. Её издавали Академия наук и различные научные и научно-технические объединения: Вольное экономическое общество, Математическое общество, Русское историческое общество, Русское техническое общество и др. (218). Реализовывалась идея работать для науки и писать для народа. Д.И. Писаревым были сформулированы требования к научно-популярной литературе. Она должна была удовлетворять умственные потребности читающих людей, стоящих на самых разных ступенях развития; одних – занимать, заинтересовывать, других – стимулировать к серьезному изучению предмета, третьим – давать ответы на различные частные вопросы (219).

Таким образом, либерально настроенное дворянство позволило разночинцам, с одной стороны, приблизиться к себе, нарушить «чистоту» дворянской культуры, а с другой стороны, дало им свободу читательского самовыражения, чем разночинцы не преминули воспользоваться и существенно дополнили либеральную концепцию читателя самопредставлением, отражающим их стремление к социальному самоопределению, деятельному познанию и преобразованию жизни. Либерально-демократическая концепция читателя, зародившись в XVIII столетии во многом благодаря деятельности Н.И. Новикова, пережила пик своего развития в годы правления Александра I и Александра II, продолжая оставаться в числе ведущих вплоть до Октябрьской революции.

Разночинец во второй половине XIX столетия потребовался дворянству и для установления контакта с социальными «низами»; социокультурная удаленность двух полярных категорий читателей требовала посредничества. Традиционное для дворянства отношение «сверху вниз» сочеталось с незнанием народной жизни и, следовательно, с невозможностью на нее влиять. Необходимость этого влияния определялась стремлением к социальным преобразованиям, достижению гармонии в общественной жизни, что либералам представлялось немыслимым без народного просвещения. Это совпадало с настроением самого крестьянства, о чем свидетельствуют, в частности, пословицы, собранные В.И. Далем в 1868 г.: «Грамоте учиться всегда пригодится», «Побольше грамоты, поменьше дураков», «Кто больше знает, тому и книжки в руки» и т.д. (233, с. 240).

В результате взаимодействия двух социальных сил: дворянина с его «уязвленной совестью» и униженного социальным неравенством разночинца с «возмущенной честью» (характеристики П.Н. Милюкова – В.А.) была разработана социально-политическая доктрина под названием «народничество» – сложная смесь идей либерализма, социалистической утопии, консерватизма и радикализма. Один из основных теоретиков народничества Н.К. Михайловский отметил мировоззренческую неопределенность этого общественного движения, которое к концу исследуемого столетия вылилось в неоформленную идеологию.

Однако в своей основе народничество имело либеральную закваску, что обусловило превалирование в русле названной доктрины просветительской доминанты. Образование и просвещение воспринимались как панацея от всех зол; реализовывалась либеральная идея бессословного образования, права каждого на просвещение и свободное развитие. Народничество было общественной инициативой, которая осуществлялась «помимо государственной машины» и опиралась на общественные организации и органы самоуправления, в частности, земские учреждения. За счет земств произошло расширение социальной базы либерализма; либерализма умеренного, ищущего путей мирной эволюции общества. Работа земств была общественной инициативой «с дозволения начальства»; открывались земские школы, училища, библиотеки, организовывались публичные лекции – такими были далеко не «малые» дела либеральной интеллигенции.

Одним из основных убеждений народников было то, что свобода для народа должна была быть достигнута посредством интеллигента, несущего ему «яркий факел положительного знания». Поскольку просвещение и образование предполагают активное чтение, перед народниками встала необходимость разработки представлений о смысле, целях и содержании читательской деятельности низовых категорий читателей, преимущественно крестьянства.

В разработке этих представлений в 60-80-е г.г. активнейшее участие принимали Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин, Н.К. Михайловский, Н.А. Рубакин, Х.Д. Алчевская и другие незаурядные личности со своей философией, своеобразной жизненной позицией, что предопределило значительную пестроту представлений о народном читателе.

В результате сложилась внутренне конфликтная либерально-народническая концепция читателя, отражающая разнообразный спектр либеральных представлений о нем и его деятельности (31).

Смысловым ядром либерально-народнической концепции читателя было осознание приоритетности народного читателя, стремление сформировать круг чтения в соответствии с его подлинными интересами и возможностями социального развития. Деятельность народников была направлена на разрешение проблемной ситуации, суть которой заключалась в том, что народ хотел учиться, правительство и частные лица хотели его учить, но стремления эти во многом не совпадали.

Эта концепция была одним из средств медиации, выполнявшим функцию посредничества между «верхом» и «низом» и создания общей культурной среды, обеспечивающей социальное согласие и взаимопонимание.

По вопросу о том, какая литература нужна крестьянскому читателю, а какая – вредна, был высказан широчайший спектр суждений (10, 12, 31). Л.Н. Толстой выступал за свободу народного чтения, его защищенность от влияния «испорченной» интеллигенции; с точки зрения писателя, сочинения Пушкина, сонаты Бетховена или картина Иванова «Явление Христа Народу» недоступны и никогда не будут доступны народу. У крестьянского читателя своя культура, основанная на знании окружающей жизни, устоях и традициях сельского быта. Чтобы писать для народа, писателю нужно многому у него научиться, понять особенности его мировоззрения и требования к книге (31, 489). Позицию Л.Н. Толстого отличало то, что она базировалась на объект-субъектном отношении к народному читателю, предполагала его активную роль в создании литературы и отборе произведений для печати.

Ф.М. Достоевский считал, что народ требует от книги серьезного, занимательного, поучительного; Х.Д. Алчевская и Н.А. Рубакин настаивали на том, что народу доступны, нравятся произведения «общей» литературы; А.С. Ан-ский упорствовал на том, что крестьянскому читателю необходима книга, специально для него написанная, из его жизни, в его духе, на его языке (18).

Реальная практика либерально ориентированного книгоиздания отбросила полярные, излишне запальчивые суждения и действовала в противовес лубку и народной книге древнерусской письменной традиции (книги о Бове, Еруслане Лазаревиче, короле Георге и др.). Для народного читателя издавалась новая художественная литература в виде коротких, простых по содержанию текстов или пересказов, переделок художественных произведений. Выпускались книжки по географии, истории, сельскому хозяйству (277). В этом плане активно работали Я.А. Исаков, Д.Е. Кожанчиков, Салаевы, С. Ан-ский, Глазуновы, А.С. Суворин, Ф.Ф. Павленков и др. Для них были характерны заинтересованное отношение к народному читателю, просветительский настрой по отношению к нему.

Педагогическая направленность либерально-народнической концепции читателя проявлялась в деятельности земских и других общественных и частных библиотек. При комплектовании данных библиотек широко использовался «Каталог народной библиотеки», составленный Н.А. Корфом; он отражает типические представления о том, какие издания нужны крестьянину. Это – книги, полезные в воспитательном и образовательном отношениях, чуждые политических тенденций, содержащие знания для развития человечности, христианской добродетели и практической жизни (31).

Работники народных библиотек ставили перед собой цель «привлекать» читателя, «заохотить» его, «способствовать самообразованию», поэтому реализовывалась концепция читателя, руководимого в своей деятельности интеллигенцией. Проводились рекомендации книг путем собеседований, громких чтений, списков самых лучших или самых читаемых книг. Делалась попытка дифференцированной рекомендации книг с учетом степени трудности (354).

Представления о содержании чтения в духе либерально-народнической концепции читателя отражает обзор, подготовленный библиотечной комиссией, включившей представителей государственных и просветительских учреждений. Примечательно, что здесь апробируются термины, обозначающие литературу, предназначенную для народа: «специально-народная литература», «народно-книжная литература», «специальные народные течения в литературе» (168). Книги для народа в обзоре делятся на «хорошие» и «плохие». К безусловно плохой относится лубочная литература («лубочные» издатели противопоставляются «интеллигентным» издателям), а к хорошей литературе – книги, воспитывающие народ в «правильном» направлении. В высказываниях о роли «интеллигентных издательств» сквозит настрой в духе «руководства чтением»; подчеркивалось, что интеллигентное общество поднимает спрос на книги «лучшего содержания». Сам факт составления обзора книг, рекомендованных комитетами грамотности для народного чтения, – уже факт руководства чтением, активного регулятивного воздействия на народного читателя.

Представления о «полезном» и «вредном» чтении книг в этом обзоре отражены не только в подборе книг для народного чтения, но и в аннотациях. В них практикуется пересказ содержания, его оценка, а также характеристика типографского качества издания, языка той или иной книги и степени ее воспитательной и практической полезности. Позитивные характеристики используются по отношению к книгам, написанным «просто и ясно», «живо, талантливо», «простым народным языком», «толково, правдоподобно», «поучительно», «задушевно», «занимательно», «полезно», «доступно», негативные – по отношению к книгам, написанным «манерно», содержащим «грубые, жестокие сцены». Особенно раздражительны аннотации на лубочные издания: 38 аннотаций на 103 сказки и былины лубочных изданий носят резко критический характер.

Другим ярким примером реализации либерально-народнической концепции читателя является деятельность издательства «Посредник», которое стремилось с помощью книгоиздания сблизить интеллигенцию и крестьянство, различные классы и слои русского общества. Говоря современным языком, средствами книгоиздания осуществлялась интеграция различных культур путем издания «переходной» литературы, имеющей целью сначала приохотить народ к чтению с помощью особой, специальной книги, а затем уже перейти к более основательной образовательной программе (89, 560). К реализации этих намерений был привлечен крупнейший книгоиздатель И.Д. Сытин, который в своей деятельности ориентировался преимущественно на народного читателя. В данном случае создатели «Посредника» В.Г Чертков и Л.Н. Толстой использовали книгоиздательское и книготорговое дело И.Д. Сытина как русло, по которому раньше успешно распространялась лубочная литература. Теперь оно должно было выполнить функцию кратчайшего пути «новой» народной литературы к крестьянскому читателю.

В свою очередь, И.Д. Сытин в характерном для книг «Посредника» оформлении (красная рамка) издавал, наряду с упрощенной литературой, сочинения Н.С. Лескова, Г.И. Успенского, А.В. Григоровича, А.П. Чехова, Л.Н. Толстого. Это взаимное использование (своеобразная «игра с переодеванием») свидетельствует об относительном равенстве старых, консервативных представлений о народном читателе и новых, либеральных. Сам тот факт, что И.Д. Сытин, весьма чуткий к конъюнктуре книжного рынка, переключился с продукции, ходовой на Никольском рынке (в основном «старой» народной, в том числе лубочной, книги), и даже стремился издавать в «красной рамке» «Посредника» книги из «своего портфеля», свидетельствует о широкой социальной базе либерально-народнической концепции читателя, ее реальных социальных перспективах (560).

Характерной особенностью развития представлений о народном читателе было отождествление народного читателя и ребенка. Считалось,

что книжки, интересующие детей, будут с удовольствием читать и крестьяне. Различие представлений проявлялось лишь в том, что интеллигенция старалась оградить ребенка от чтения книг с «грубыми эффектами», «тяжелыми сценами», которые могли произвести на детей тягостное впечатление (169). Это проявилось в деятельности издательства «Посредник», росписях и каталогах книг для народного читателя. Так, в росписи книг, продававшихся в магазине И.И. Глазунова, жанрово-тематические комплексы книг для ребенка полностью повторяют соответствующие комплексы для читателя из народа: это книги для обучения грамоте, рассказы, очерки, стихотворения, сказки и т.д. (396).

В противовес примитивной «специально-детской литературе», грубоватым переделкам, пугающим сказкам и тяжеловесным немецким переводам, И.Д. Сытин издавал для ребенка из народа книги так называемого «викторианского типа»: яркие, хорошо оформленные и недорогие. Это были азбуки, сказки (бр. Гримм, Ш. Перро, А.С. Пушкина), научно-популярные книжки А.Н. Бекетова, Д.Н. Кайгородова, М.И. Богданова; издавались и переделки иностранных книг, написанных для взрослых (А. Доде, В. Скотта, Ж. Санд). И.Д. Сытину были не чужды педагогические устремления; его фирма издавала каталоги выпущенных детских книг, а в приложениях к каталогам содержались указания на то, какие книги родителям следует использовать в зависимости от возраста ребенка (495).

Либерально-народнические представления о детском чтении отразились и на содержании деятельности земских школ, которые стремились дать «нравственно-умягчающее» и «умственно-просвещающее» воспитание крестьянским детям. Они обучались грамоте, письму, чтению, причем детям предназначались в основном небольшие статьи, рассказы, скороговорки, басни, стихотворения. Сказки, забавные анекдоты, шутки и прибаутки, скороговорки детям в школе не читались, потому что крестьяне требовали, чтобы детей учили «делу», а не сказкам (354).

Поскольку у народников представления о народном читателе были расплывчатыми, подчас противоречивыми, они занимались изучением читателей, акцентируя внимание на том, как читает и оценивает литературу крестьянин. Особенно активно и успешно в этом плане работали Н.А. Корф, Х.Д. Алчевская, Л.Н. Толстой, С.А. Ан-ский и др. (31). Поскольку вопросы изучения читателей достаточно основательно исследованы Б.В. Банком, обратим здесь внимание лишь на то, что все они, за исключением Л.Н. Толстого, изучали народного читателя для того, чтобы руководить его чтением. Реализацией этой цели были «Каталог народной библиотеки» Н.А. Корфа, указатель «Среди книг» Н.А. Рубакина, указатель «Что читать народу» Х.Д. Алчевской.

Указатель Н.А. Рубакина «Среди книг» – это своего рода универсум, книжная Вселенная; энциклопедически образованный библиограф постарался беспристрастно, с максимальной объективностью дать народному читателю, стремящемуся к самообразованию, систему знаний о мире, науке, практической деятельности, политических течениях и т.д.

Х.Д. Алчевская в указателе «Что читать народу» воплотила свои представления «о вкусе народа», которому, с ее точки зрения, в наибольшей степени соответствует духовно-нравственная, художественная (приемущественно классическая) литература, книги, несущие «практическую пользу» и в меньшей степени – издания научного характера.

Оба указателя убедительно свидетельствуют о том, что просветители исходили из представлений о том, что простонародный читатель любит классическую литературу, ему доступна «общая» литература, а книги, написанные специально для народа, ему не нужны.

* * *

Особое место в рамках либерального течения общественной мысли занимает система представлений о читателе выдающегося отечественного книговеда Н.А. Рубакина. Концепцию Н.А. Рубакина отличают цельность, высокий уровень осмысления; она вобрала в себя лучшее, наиболее ценное из идей, которые витали в воздухе, высказывались в печати, дебатировались в кругах профессионалов книжного дела.

При всей сложности мировоззрения Н.А. Рубакина и многоцветьи его политических представлений, отметим глубинный либерализм ученого, его стремление к медиативности, примирению противоречий. Он допускал бесконечное многообразие форм жизненной активности и реализации индивидуальных особенностей.

Можно сказать, что концепция читателя Н.А. Рубакина является венцом, наиболее ярким и продуманным воплощением и частным проявлением либеральной концепции читателя.

При определении роли и места читателя в книжном деле Н.А. Рубакин, безусловно, исходил из либеральных взглядов, утверждая ценность каждой читательской личности, ее право на самоопределение и свободное развитие. Главенствующим для книговеда-гуманиста был принцип гражданской свободы А. Галесского: «Несправедливо человеку владычествовать над человеком ни посредством денег, ни посредством силы, ни посредством образования» (489, с.8). Н.А. Рубакин утверждал право читателя на самоопределение, саморазвитие, самообразование, самовоспитание. Лексика книговеда указывает на то, что для Н.А. Рубакина читатель – субъект, вектор активности которого должен быть направлен на самого себя. Он должен cам формировать свое миросозерцание, добиваться с помощью чтения собственных целей своими силами, выбирать и оценивать книги в соответствии с собственными потребностями и запросами, то есть читатель должен «влиять на самого себя» (486, 489). Называя в качестве главных факторов книжного дела читателя, автора и книгу, Н.А. Рубакин настаивал на главенстве первого, так как все другие факторы, с точки зрения ученого, исследуются посредством изучения читателя (489).

Институтам книжного дела Н.А. Рубакин отводил подчиненную роль; издательства, библиотеки, книжные магазины должны и «нравственно обязаны» помогать читателю «идти вперед и вверх» с учетом его индивидуальных особенностей и «обстановки жизни», «вдумываться в душу читателя», показывать ему возможность усваивать систему наук, вырабатывать взгляды во всех областях жизни и мысли, всемерно распространять знание, понимание и бодрое настроение. Институты книжного дела должны «давать, давать и давать ему (читателю – В.А.) книжную силу самым энергичным образом», «служить рвущейся к книге народной массе. Служить <…> не теряя ни дня, ни часа» (488, с.128). Они должны в своей деятельности учитывать указания, мнения, замечания читателя. Рубакинский читатель активен и требователен: он «желает знать» книги, «хочет пользоваться книгами в соответствии со своими интересами и требованиями», «хочет знать ту книгу, которая со временем могла бы дать ему пользу в жизни». У него «растут требования» к книге, он «стремится к самообразованию». Н.А. Рубакин подчеркивал незыблемое право читателя на самостоятельный выбор и оценку книги: «Сердце, мало-мальски отзывчивое, голова мало-мальски размышляющая, сами решат, на чьей стороне правда, на чьей стороне ложь. Библиотека должна лишь предоставить возможность судить и выбирать» (489, с.44).

Н.А. Рубакин резко критиковал либеральных народников за попытку смотреть на читателя «сверху вниз», но в то же время предостерегал от приспособления к низшим вкусам публики, потакания им. Он считал, что надо знать эти вкусы, но не подлаживаться к ним, не поучать читателя, но суметь стать для него интересным, разговаривать с ним на равных. Книга должна быть орудием не развлечения, а просвещения, истины, справедливости, своеобразным отражением Вселенной.

Либерально-гуманистические представления Н.А. Рубакина о читателе в полной мере распространялись и на детей; за ребенком также признается право на самоопределение: «Ребенок, прежде всего, человек, а не объект для педагогических манипуляций» (488, с.205). Ребенок при выборе книг должен руководствоваться собственными привычками, потребностями, вырабатывать в сознании «нечто свое собственное», а за помощью взрослых обращаться лишь по личному побуждению и желанию. Детская библиотека, как и библиотека для взрослых, тоже своего рода «отражение Вселенной», но в ее фонд нужно включать книги, доступные детскому пониманию (для Рубакина доступность – это вопрос прежде всего формы, а не содержания).

Н.А. Рубакин в своих трудах не называл прямо приоритетного читателя, настаивая на необходимости изучения и обеспечения книгой всех слоев читающей публики: и читателя из «привилегированных классов», и народного читателя. Отмечая, что в большинстве библиотек «на первом месте» стоит читатель-дворянин и читатель-чиновник, Н.А. Рубакин старался преодолеть общественное неравенство читателей и разрушить социальный барьер между ними. С его точки зрения, между читателем «культурным» и читателем «из народа» есть разница, но немало и черточек сходства. Читатель из привилегированных классов не так уж хорош, а читатель из народа не так уж плох: здесь есть и малоподготовленные читатели, и «начетчики». Доказывая несостоятельность чисто сословного подхода к читателю, Рубакин замечал, что и «чистая публика» порой выбирает книжку по объему, формату и спрашивает романы, в которых торжествует добродетель, а не порок. В ходу у таких читателей романы Понсон дю Террайля, Ксавье де Монтепена, сказания об индейцах, английском милорде и им подобные. Никольский рынок поставляет свою продукцию не только народу, но и «командующим классам»: для них продавались издания А. Земского, С.И. Леухина, «Пантеоны всех наук», «Разбойники Чуркины», «Настольные книги холостым с общепонятными рисунками», «Бездны удовольствий для молодых людей, любящих повеселиться», «Весельчаки с новым шиком» и др. «Читатели везде бывают разные», – заключает Н.А. Рубакин (489).

Вместе с тем книговед с особым пристрастием и заинтересованностью относился именно к народному читателю: в «Этюдах о русской читающей публике» он обстоятельно анализирует особенности изучения народного читателя, его типы, появление интеллигенции из народа, особенности читателей из фабричных рабочих. Этой же категории читателей он адресовал собственные научно-популярные книги. Н.А. Рубакин скептически относился к либерально-буржуазным представлениям о народном читателе: «Народу нужны не «народные» книжки, а дешевые, потому что он бедняк, а не дурак» (Там же с.91). Составители «народных» книжек не знали своего читателя и третировали его как ребенка; Рубакин же считал смешение детской и народной литературы курьезной и непростительной ошибкой. С его точки зрения, народный читатель, «вкусивши немного от древа науки», должен быть в первую очередь обеспечен научно-популярной, доступной по форме литературой.

Вопрос о роли и месте читателя в книжном деле у Н.А. Рубакина теснейшим образом связан с представлениями о социально полезном и социально вредном чтении. К социально полезному он относил чтение, несущее в читающую публику науку, знание, понимание различных областей мира, жизни и мысли, дающее пользу в жизни. Это прежде всего то чтение, которое соответствует индивидуальным особенностям читателя и побуждает его волю к действиям, направленным на улучшение жизни. Книгу Н.А. Рубакин воспринимал как орудие добра, просвещения и истины; делая себя с помощью книги образованным и сведущим человеком, читатель определяет смысл своей жизни, формирует свое представление о жизни в целом, повышает ее качество.

Социально вредным Н.А. Рубакин считал отупляющее, нерассуждающее чтение книг, которые не соответствуют подготовке читателя, не затрагивают его душу, не созвучны психическому складу читателя и потому читаются «словно через кисею». Поэтому нередки «библиопсихологические парадоксы», когда «хорошие» книги гниют на полках, а «дрянные» идут нарасхват, когда «умная» книга оказывается бесполезной, а «глупая», напротив, дает читателю очень много (487). Отсюда следует вывод о том, что однозначно плохих книг для читателя нет; главное в том впечатлении, которое они производят на читателя.

Насущный смысл изучения читателей Н.А. Рубакин видел не только в теоретических целях, помогающих лучше понять общественную жизнь, но и в сугубо практических. Суть последних заключается в том, чтобы принимать обоснованные решения об издании, тематике, адресации, языке, распространении и рекомендации книг с учетом социологических и психологических особенностей читателей. В данной работе нет необходимости доказывать, что критики Н.А. Рубакина, обвиняющие книговеда в недооценке социального фактора, неправы – это сделал сам ученый в монографии «Психология читателя и книги», напомнив о своих работах, в которых он отдал должное социологическому подходу. Здесь же Н.А. Рубакин еще раз подчеркнул необходимость совмещения социального и психологического подходов к изучению читателей: этот синтез позволяет выявить «средний уровень» читающей публики и «средние коэффициенты» в пределах какой-либо группы (профессиональной, классовой, национальной, возрастной, половой), а затем – индивидуальные отклонения от этого уровня, позволяющие разработать «личное уравнение читателя». Чем больше амплитуда удаления от «среднего уровня», тем более выражена индивидуальность читателя. Однако особое значение Н.А. Рубакин уделял именно психологическим характеристикам личности, т.к. личность, с точки зрения книговеда, имеет главенствующее значение при исследовании функциональных зависимостей основных факторов книжного дела. Для Рубакина главный научный вопрос – как найти для конкретного читателя такую книгу, которая захватит его душу, возбудит мысль, даст ему ценное, обширное, научное, достоверное знание и понимание. Это должна быть книга, подобранная с учетом особенностей ума, воли, темперамента, эмоций, внимания, памяти читателя. Только в этом случае можно «превращать печатное, рукописное и устное слово из орудия взаимных непониманий в орудие взаимного понимания» (Там же, с.43). Но как находить эту самую нужную, самую подходящую для данного читателя книгу в данный момент, в данной обстановке его личной, а также общественной и исторической жизни? И где искать ее? Какими способами, методами, приемами? Найти научно обоснованный ответ на эти вопросы – главный смысл изучения читателей для Н.А. Рубакина (488).

Таким образом, у Н.А. Рубакина сложилась целостная система представлений о читателе, которая базируется на либеральных и гуманистических ценностях. Ее важнейшим элементом является обоснование необходимости формирования научных представлений о читателе, поиск возможности объективного понимания субъективных проявлений его личности. Развиваясь в русле либерального течения общественной мысли и являясь ее частной разновидностью, эта концепция носит отпечаток незаурядной личности книговеда: поэтому представляется правомерным назвать ее либерально-гуманистической концепцией читателя Н.А. Рубакина.

Эта концепция явно оппозиционна по отношению к консервативной, о чем свидетельствует резко критическое отношение к ситуации, сложившейся в книжном деле, правительственной деятельности К.П. Победоносцева. Концепция Н.А. Рубакина противоположна коммерческой концепции читателя, родственна по устремлениям народнической, но дискуссионна к ней по содержанию деятельности. С марксистско-ленинской концепцией читателя ее роднит стремление к социальному равенству в пользовании книгой, признание решающего значения народного читателя в общественной жизни.

Уровень развития общественной и книговедческой мысли в конце XIX – начале XX столетия не позволил должным образом оценить либерально-гуманистическую концепцию читателя Н.А. Рубакина; она стала востребованной в нашей стране в полной мере лишь в конце XX столетия, что связано с возрождением либеральных ценностей и развитием книговедческой науки.

Таким образом, либеральная концепция читателя в ее трех вариантах пульсировала на протяжении полувека, смещаясь в зависимости от конкретно-исторической ситуации из центра на периферию общественной жизни и в обратном направлении, то расширяясь, то сужаясь в поисках социальной базы своей реализации. В ряде положений она периодически смыкалась то с консервативно-охранительной, то с революционно-радикальной концепциями.

Срединность положения обрекала ее на постоянную критику со стороны носителей и консервативных, и радикальных представлений. В периоды либеральных «просветов» консервативная и либеральная концепции читателей почти не различались, но во времена цензурного террора либеральные издания закрывались, приостанавливались, запрещались к продаже в розницу и распределению в библиотеки (493). «Яркий факел положительного знания», «дух положительного мышления», «дурное направление гласности» и другие либеральные порывы далеко не всегда устраивали царское правительство, особенно в те периоды, когда самодержавие чувствовало угрозу установившемуся социальному порядку. Обосновывая сохранение «предупредительной» цензуры для газет и журналов в 1862 г., правительство указывало на необходимость развития свободы печати «сообразно ходу либерального преобразования других учреждений» (78).

С другой стороны, более радикальные силы, например, революционные демократы Н.Г. Чернышевский и Н.А. Добролюбов, критиковали либералов за надежду на развитие гласности и свободы в условиях существующего режима. Еще более резко критиковали либерализм как течение общественной мысли марксисты во главе с В.И. Лениным, хотя существует точка зрения, что легальный марксизм генетически связан с либерализмом (132). Вождь пролетарской революции либералов называл «буржуазными звонарями свободы» и «революционерами в белых перчатках». Он отмечал, что печать кадетов составляла 9/10 всей легальной печати и отдавал свои силы ее разоблачению (85). В начале ХХ в. в России действительно выходило немало либеральных периодических изданий: журналы «Московский еженедельник», «Вестник партии Народной Свободы», «Вопросы жизни», «Русская мысль», «Свобода и культура», «Полярная звезда»; газеты «Биржевые ведомости», «Голос Москвы», «Дума», «Речь», «Утро России», которые защищали идею правового государства (386).

В условиях российской бинарной культуры (бинарной, т.е. состоящей из двух противоположностей, по Ю.М. Лотману) у срединной линии всегда была печальная судьба; она подавлялась более сильными, крайними, авторитарными взглядами. Поэтому Октябрьская революция практически уничтожила либеральную концепцию читателя, разрушив ее идеологию, закрыв близкие к кадетской партии издательства («Народное право», «Свободная печать» и др.), журналы и газеты с либеральной ориентацией («Вестник Европы», «Русская мысль», «Исторический вестник») и подвергнув остракизму носителей либеральной идеологии в книжном деле (118, 360, 386). Возможно, причина и в том, что российские либералы, как заметил Н.А. Бердяев, «всегда были скорее гуманистами, чем государственниками. Никто не хотел власти, все боялись власти» (76, с. 4).

Либералы не подавляли другие представления, их реакция на противодействие носила в основном словесно-оборонительный или словесно-наступательный характер. Так, в ответ на цензурные ужесточения сочинялись иронические стихотворения, а коммерческая концепция читателя вызывала ропот по поводу «промышленной предприимчивости в печати» и «угодничества перед низменными вкусами» читающей публики (277).

Слабость российского либерализма обусловила слабость либеральной концепции читателя во всех трех ее разновидностях. Она оказалась нежизнеспособной; социальные условия для ее возрождения созрели лишь в XX столетии: в период хрущевской «оттепели» и, в большей степени, в период, начавшийся после реформ М.С. Горбачева вплоть до настоящего времени.