Отчуждение. Неизбежным результатом объективации оказывается отчуж­дение креатуры от создателя

Неизбежным результатом объективации оказывается отчуж­дение креатуры от создателя. Отчужение следует признать одним из основных механизмов культуры, поскольку им объясняется половина — условно говоря — всей культурной динамики. Изме­нения в культуре происходят или потому, что артефакты переста­ют быть эффективными (это самый очевидный случай), или по­тому, что они в результате отчуждения перестают выражать то, что заложено в них актором. С другой стороны, отчуждение есть единственный способ увидеть и себя, и иное, создав определен­ную дистанцию и затем преодолев ее с помощью «культурной оп­тики».

Феномен отчуждения обнаруживает еще одно любопытное и в каком-то смысле неожиданное свойство культуры. Хотя все в ней создано людьми, сама она безлична и бессубъектна. То, что попадает в поле культуры, всегда порождено субъектами, но, как только они «отпустили» от себя креатуру, она, можно сказать, прощается со своими авторами и живет уже по другим законам. Причина этого проста: в культуре как целостности нет единого субъекта; это не централизованная, не олицетворенная тем или иным духом сфера. Мы не обнаруживаем какой-нибудь мировой разум, который решает, что и какие смыслы имеет, что с чем со­четается. В данном смысле культура — это территория стихий­ных связей. Но все-таки — связей, порожденных духом, а не безличных, как в природе. Вот в этом, может быть, и заложена основная специфика культуры: в странном соотношении созна­тельного и бессознательного. Сознательные акты как бы встав-

лены, инсталлированы в систему, которая сама в целом бессоз­нательна. И одной из основных задач человека в культуре — все-таки сообразить, что здесь происходит, и сделать бессозна­тельные общие процессы сознательными, так или иначе управ­ляемыми. Поскольку эта цель еще не достигнута (если она вооб­ще может быть достигнута), то перед нами история культуры, где чередуются попытки внести смысл в стихийные процессы и ка­питуляция перед стихийностью и слепой традицией. Парадокс в том, что любая сознательная попытка охватить культурное целое в своих истоках принадлежит духу, но в результатах принадле­жит культуре и тем самым автоматически становится ее частью. Но и это еще не все — таких субъектов смыслополагания в куль­туре может быть неопределенно много. Перед нами как мини­мум три мощных фактора: стихийное целое культуры, сознатель­ное творчество субъекта и столкновение двух или нескольких сознательных субъектных центров. Эти три силы — «я», «ты» и «оно» — пытаются как-то справиться друг с другом, но результи­рующая сила все равно оказывается над ними и чем-то другим. Мы можем вспомнить случаи, когда всего лишь один субъект небезуспешно выстраивал новую культуру почти с нуля: таковы, например, фараон Эхнатон или Петр Великий. Но, как легко за­метить, исторический результат был далек от их замысла. Целое, таким образом, не принадлежит никому, оно всегда останется трансперсональным. Эта ситуация весьма дискомфортна, потому что мы в культуре работаем на непрозрачные связи неизвестного целого. Но есть в ней и свои преимущества. По-своему ведь опасны и безличная традиционность, и субъективный произвол. Культура же устроена так, что она осуществляет какую-то тре­тью версию. Гегель некогда назвал ее «объективным духом», от­личая от «субъективного духа», который еще не дорос до осозна­ния целого, и от «абсолютного духа», который уже преодолел от­чуждение духовности от природности. То же самое он выразил своим известным мотто «хитрость разума» (1лв1 дег Уегпипй): ми­ровой разум хитро пользуется нашими субъективными мыслиш­ками и страстишками, чтобы сплести из них ткань истории.

Механизм отчуждения универсален, поскольку он действует не только в отношениях между духом и культурой, но и в отноше­ниях того и другого с природой. Ведь природу мы знаем в той сте­пени, в какой она нам дана уже как объект культуры, то есть ос­мысленно. Это или ландшафт, или какая-то ценность, или объект эстетического наслаждения. В этом смысле природа на самом деле усматривается только через призму культуры. Стоит только

18

3. Основные механизмы культуры

Трансляция

19

взглянуть на историю представлении о природе: то она уютный космос, как у греков; то падший мир, как в христианстве; то это универсальный прекрасный механизм, как в XVII в.; но уже в XVIII в. Руссо говорит, что мы живем в мире, испорченном циви­лизацией, что природа от нас ушла и мы должны каким-то обра­зом в нее вернуться. С точки зрения романтиков оказывается, что природа — это не рациональный механизм, а бессознательная стихия, которую может понять только поэт. Сравнительно недав­но—в XIX—XX вв. — природа воспринималась как территория прогрессирующей победы человечества над чуждым миром. Но начиная с деятельности Римского клуба, с конца 60-х годов XX в., мы выяснили, что это очень хрупкая, исчерпаемая система, кото­рую надо не побеждать, не покорять, а срочно спасать и защи­щать. Но и внутри относительно цельной синхронной культуры мы легко обнаружим весьма разные модели восприятия природы: ее принципиально по-разному видят в XVIII в., скажем, немец­кий крестьянин, не слишком выделяющий себя из природы, и его соотечественник Гете, пишущий о природе восхищенные пантеи­стические поэмы, и их английский современник Адам Смит, ко­торый видит в природе экономического союзника. Перед нами целая история разных идеологий природы, от которых зависит и ее непосредственное восприятие. Если так обстоит дело с явлен­ной нам природой, то про дух мы тем более ничего непосредст­венного не знаем, пока он не объективируется и не заявит, что обрел некую телесную или объективно-духовную оболочку и тем самым стал культурой. Поэтому в каком-то смысле культура — это универсальный способ увидеть все остальное.