К. М. Кантор. Советская идеология никогда не была в строгом смысле марксистской

«Жив или умер марксизм?» — так сформулирована тема на­шей дискуссии. Между тем иные выступления, прозвучавшие здесь, напоминают не врачебную экспертизу у постели безответно­го больного, а скорое судилище и расправу над тенью Маркса, кото­рую, однако, воспринимают как живое и при этом «зловредное» существо, вполне «заслуживающее» быть похороненным заживо.

Умер ли марксизм? Если иметь в виду учение самого Маркса, то оно у нас еще не родилось — для этого не было условий ни до Октября, ни после. Ибо первоначальный марксизм возник как духовная квинтэссенция западноевропейской культуры, как теория полной самореализации гуманистического проекта западноевро­пейской цивилизации. Прямого отношения он не имел ни к Афри­ке, ни к Азии, ни к Америке, ни к России. Первомарксизм, то есть реальный гуманизм, объяснил неизбежность временного пораже­ния еще по преимуществу эстетического ренессансного гуманизма напором выросшего на том же планктоне простого товарного производства капитализма. Он предсказал, что, пройдя через капитализм, западноевропейское общество вновь вернется к гума­низму — но уже не только эстетическому, но и этическому и науч­ному. Первомарксизм, у нас еще не родившийся, тем не менее может в свой срок возникнуть из советского марксизма-ленинизма, поскольку он все-таки содержится в последнем, подобно тому как в тоталитарном средневековом католицизме хранились скрытые от взоров паствы истинные заповеди Христа.

Что было бы, если бы в XVI веке вместе с догмами католицизма Ренессанс и Реформация отвергли учение Христа? Не было бы ни Ренессанса, ни Реформации, ни современного демократического Запада. Речь сегодня должна идти о Ренессансе и Реформации в марксизме, о разрыве с марксизмом-ленинизмом как государст­венной и партийной идеологией нашего насквозь идеологизиро­ванного общества, о разрыве с «католицизмом» православно-языческой марксистско-ленинской «церкви» с ее невежественным и агрессивным клиром, но не с тем нетленным — отчасти науч­ным, отчасти утопическим, идеальным и проектным,— что содер­жится в «священных книгах» марксизма, отгороженных от нас,

простых прихожан, односторонне-классовой, поверхностно-рево-люционаристской их интерпретацией. Происходит же нечто дру­гое. Под прикрытием плюрализма идет игра в поддавки с про­будившимся языческим мракобесием. Увы, никто так не усердству­ет (и не «преуспевает») в этой «забаве», как только что вылупив­шиеся из скорлупы журнальных и газетных листков попики-расстриги «марксистского прихода». Разоблачили кровопийцу Сталина, взялись за «развенчание Ленина», теперь спроворились «ухватиться» за Маркса. И тут-то возликовали: Маркс — вот он корень всех несчастий! О, как это помогло в поисках виноватого где-то на стороне, среди чужих, на «враждебном» Западе, в рядах того «малого народа», от которого-де все напасти и здесь.

Я убежден, что убийство еще не родившегося у нас гуманис­тического первомарксизма было бы гибельным для державы, исто­рически предрасположенной к идеологическому монизму, не знав­шей и до революции широкой экономической самостоятельности, органической демократии и свободомыслия. Не следует забывать, что неприятие Западной Европой первомарксизма в качестве господствующей идеологии не помешало тому, что Западная Ев­ропа развивалась в том самом направлении, которое предвидел Маркс, то есть «без Маркса, но по Марксу».

Называя свое учение научным социализмом, Маркс и Энгельс менее всего вкладывали в это понятие представление о еще не возникшем общественном строе — они не были футурологами. Не может быть науки без научного познания, не может быть науч­ного познания несуществующей эмпирии. Научный социализм есть научное познание ранней стадии капиталистического способа производства в Западной Европе, обнаружившее объективные социалистические тенденции. «Капитал» — это научно-экономи­ческий и культурно-исторический анализ конкретно-исторической общественной формации, осуществленный через критику буржуаз­ной политэкономии.

Можно сказать, что «Капитал» — это культурно-историческая и историософская метатеория капитализма. И только в качестве таковой она и выступает как научный социализм Маркса и Эн­гельса. Никакого другого научного социализма у них нет. Все пря­мые высказывания основоположников собственно о социализме связаны с их участием в партийно-политической борьбе (такова «Критика Готской программы») и поэтому отрывочны, публицис­тичны, декларативны. Они могут приниматься во внимание лишь в соотнесении с «Капиталом». И в этом четырехтомном труде не нашлось места ни учению о классовой борьбе, ни диктатуре пролетариата, ни двум фазам коммунизма — все «это» содержится лишь в статьях, в манифестах, в памфлетах, в письмах (не пред­назначавшихся для печати). Но именно «это» было объявлено краеугольным камнем «науки о социализме». Нелепость более чем очевидна. Вместе с тем в «Капитале» наряду с открытием некоторых объективных закономерностей формации, часть кото­рых оказалась факультативными, быстро исчерпавшими себя,

Маркс разработал теорию сознания, включающую в себя положе­ние о его бытийственных формах, образующих пласт культуры более глубокий, чем экономика. Эта теория исключает понимание капитала как явления, обусловленного только производительными силами и экономикой. Первичными (по Марксу) были ценности, идеалы, нормы западноевропейской культуры, действовавшие на протяжении тысячелетий. В «Капитале» реализован и метод вос­хождения от абстрактного к конкретному, то есть диалектиче­ский метод познания, логическую структуру которого открыл и описал выдающийся русский логик, философ, социолог и писа­тель А. А. Зиновьев.

При острейшем критицизме по отношению к марксизму, к марк­систско-ленинской идеологии, к «реальному коммунизму» А. А. Зиновьев отнюдь не считал ни наш строй, ни Октябрьскую революцию, его породившую, некой ошибкой, отступлением от нормы человеческого общежития или чем-то навязанным извне. Он изучает «реальный коммунизм», как Маркс изучал капитализм, исходя из явлений наиболее массовидных, выделяя в них ту «кле­точку», из которой строится вся сложнейшая социальная органи­зация. Здесь это, разумеется, не «товар», а элементарное, повсюду наблюдаемое отношение «управляющий — управляемые». Глав­ный принцип существования этого общества — социальная (а от­нюдь не экономическая) эффективность.

Как мастер диалектики А. Зиновьев показал, что все недостатки «реального коммунизма» вырастают из его достоинств, о чем не следовало бы забывать сегодня, когда наше общество вступило в полосу кризиса. Искать выход из нашего кризиса следует, исходя из закономерностей нашего общества, а не западного. А. Зиновьев полагает, что нельзя решить проблемы советского общества, доби­ваясь экономической эффективности по примеру Запада на путях западнизации, введения свободного рынка и тому подобного. Поступать так значит, с его точки зрения, ничего не понять в рос­сийской истории — ни дореволюционной, ни пореволюционной.

С А. Зиновьевым можно не соглашаться, но выслушать именно его, бескомпромиссного критика и одновременно несравненного знатока марксизма, необходимо с не меньшим вниманием, чем мы выслушиваем Г. Попова, Н. Шмелева, а также А. Ципко, Ю. Бур-тина и других.

Перейду теперь к рассмотрению претензий к Марксу со стороны А. Ципко. Нельзя отрицать того, что большевизм кое-что заимст­вовал у Маркса, однако не самую суть. Ведь марксистами были и Г. Плеханов, и Ю. Мартов, отказавшиеся признать Октябрьскую революцию. Марксистом был и Каутский, усмотревший значитель­но раньше А. Солженицына, уже в первых декретах Советской власти, начало эпохи террора и, следовательно, измену марксизму.

Ципко же, вслед за И. Шафаревичем, считает, что Ленин и большевики совершали революцию в соответствии с учением Маркса.

К счастью, третейским судьей в этом споре может выступить

сам Маркс. Не кто иной, как К. Маркс, заявил, что его теория ни­какого отношения к России не имеет. В письме в редакцию «Оте­чественных записок» (1877 год) он решительно отверг намерение Н. К. Михайловского «превратить» его, Марксов, «исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были истори­ческие условия, в которых они оказываются...»¹. Еще четче об этом же сказано в письме В. Засулич (1881 год — 20 лет после отмены крепостного права и всего за 35 лет до российской революции): «...«историческая неизбежность» этого процесса точно ограничена странами Западной Европы»². На Западе, разъясняет далее Маркс, просуществовавшая на протяжении многих столетий частная собст­венность, основанная на личном труде, вытесняется (но не вы­теснена — это очень важно!) капиталистической частной собствен­ностью, что и создает возможность (как это Маркс показал в «Капитале») возрождения Возрождения, то есть возврата к ин­дивидуальной собственности и кооперации на фундаменте кол­лективных форм производства, уже заключенных в капитале. «У русских же крестьян,— продолжает Маркс,— пришлось бы, наоборот, превратить их общую собственность в частную собст­венность». Иными словами, никаких социально-экономических и культурно-исторических предпосылок для посткапиталистической социалистической революции в России Маркс не видел незадолго до Октября.

Так что же произошло в Октябре 1917 года, и особенно в ре­зультате сплошной насильственной коллективизации? Произошло нечто противоположное тому, что в качестве возможного варианта развития предлагал К. Маркс: ликвидация частной собственности крестьян, едва-едва проклюнувшейся, и новое издание крепостного права, несравненно более жестокого, бесчеловечного, чем то, кото­рое было отменено в 1861 году. Могут спросить: разве Маркс и Энгельс не приравнивали социализм к ликвидации частной собственности? Буржуазной — да, помещичьей — да, но никоим образом частной собственности тружеников. Читайте внимательно «Манифест», «Капитал». Массовую экспроприацию непосредст­венных производителей, образующую пролог капиталистического способа производства, Маркс клеймил как величайшее преступ­ление.

Более того, лейтмотив «Капитала» таков: только благодаря частной собственности непосредственных производителей форми­руется свободная индивидуальность — эта непременная челове­ческая предпосылка и капиталистического способа производства, и его последующего самоотрицания. Но был ли в России капита­лизм? Как органического образования, возникающего из отрица­ния свободной частной собственности непосредственных произ-

водителей, его не было, потому что и свободной частной собствен­ности крестьян также не было. Капитализм отечественный только-только к началу XX столетия стал оперяться. Так откуда же было паяться посткапиталистическому, то есть Марксову, социа­лизму? Неоткуда. Но если не было тогда предпосылок для пост­капиталистического социализма, то были предпосылки для воз­рождения докапиталистического и даже дофеодального социализ­ма — социализма азиатского способа производства. И они-то в первую очередь и «заработали». Во взглядах А. С. Ципко про­сматриваются «следы» знакомства с Н. А. Бердяевым. Однако о судьбе марксизма в России автор «Истоков и смысла русского ком­мунизма» говорит прямо противоположное тому, на чем настаивает А. С. Циико. Прошу убедиться: «Большевизм гораздо более тради-ционен, чем это принято думать, он согласен со своеобразием русского исторического процесса. Произошла русификация и ориентализация марксизма»'.

А. Ципко делит все революции на революции «здравого смысла» и на революции, которыми «двигали утопии». Соответственно этой странной классификации А. Ципко относит Октябрь ко вто­рому типу, а перестройку — к первому. Апология «здравого смысла», казалось бы, забота совсем не философская, но не в этом дело... Согласимся на минутку с дефиницией А. С. Ципко, чтобы снова прислушаться к слову истинного философа — Николая Бердяева: «Большевизм... оказался наименее утопическим и наи­более реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям...»².

Это же подтверждают А. Платонов и В. Короленко, на которых невпопад ссылается А. Ципко. Вспомним «Чезенгур». Не найдя ничего в «Капитале» о классе «остаточной сволочи» (то есть о середняках), Чепурный, руководитель чевенгурской «коммуны» («самозародившейся» без всяких указаний «центра» —это писатель специально подчеркивает), делает «вывод»: раз у Маркса ничего не сказано про этот «класс», то его и быть не должно, и принимает решение уничтожить всех, кроме нищих и бездомных. Происходит это в глубине России в пору введелия нэпа, который чевенгурские коммунары отказались признать. Так что же это — «спор с марксизмом», как говорит А. Ципко, или рассказ о том, как под воздействием самой стихийности искажались идеи «Ка­питала» и общество превращалось в казарму? Большевики же действовали в согласии с этой «стихией», по сути дела, «отступая от основ философии Маркса» (слова В. Короленко), в чем и обви­нял их этот совестливейший русский писатель. Чувство правды, писал он А. В. Луначарскому, «обязывало вас, марксистов, разъяс­нить искренно и честно ваше представление о роли капитализма is отсталых странах. Вы этого не сделали. Тактическим соображе-

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 120.

² Там же. С. 250.

¹ Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 89. " Там же. С. 93.

ниям вы пожертвовали долгом перед истиной. Тактически вам было выгодно раздуть народную ненависть к капитализму и натра­вить народные массы на русский капитализм, как натравли­вают боевой отряд на крепость. И вы не остановились перед извра­щением истины»¹.

Советская идеология никогда не была в строгом смысле слова марксистской. Она была таковой лишь номинально. Как на самом деле относились многие партийные руководители к «марксизму-ленинизму», хорошо показал П. Г. Григоренко. Они его не знали, не читали. Прагматики, они пользовались лишь для обмана, для маскарада цитатами, которые подыскивали референты.

А. Ципко, Ю. Буртин, по сути дела, «пленники» этой самой официальной «марксистско-ленинской» идеологии, отличающиеся от доперестроечных идеологов (может быть, от самих себя?) только тем, что там, где «бывшие» ставили знак «плюс», они ставят «минус».

К реальному учению Маркса это отношения не имело и не имеет. Здесь говорилось о том, что прогностические, «утопические» идеи Маркса столь плодотворны, что они могут и сегодня помочь нам в нашей перестройке. Согласен. Думаю, что по звездам Марксова идеала (часто не называя Маркса по имени, или не зная этого имени, или даже проклиная его) сверяют сегодня путь в завтра капитаны Корабля Человечества.