Печальное подтверждение закона Токвиля

Уникальный шанс создания сферы публичной власти в России органическим путем, сверху, с расчетом на конструктивное сотруд­ничество всех классов и слоев, наций и народностей, был упущен. Получившее с этого'времени колоссальное ускорение развитие эко­номической и социальной сферы привело к быстрому расслоению российского общества, к политической поляризации. Новые конф­ликты и противоречия, не находя своего легального выражения на общенациональном или региональном уровне, стали накапливать­ся на нелегальном уровне. Зрели и обострялись конфликты и раз­ногласия, а государственная власть перестала рассматриваться в качестве органа, призванного разрешать эти конфликты. Реальный экономический, социокультурный и политический процесс шел по­мимо официальных властей. Они пока еще гарантировали стабиль­ность, опираясь лишь на силу, не имея опоры в складывающемся гражданском обществе. Экономическое и социальное развитие России после 1861 года, с одной стороны, привело к разрушению старого центра, аристократов и землевладельцев, которые были опорой старой власти, но с другой — не способствовало созданию нового центра, на который можно было бы опереться самодержав­ной власти. Дворянство теряло свои экономические позиции, бур­жуазия не приобретала политических прав и властных возможно­стей, на которые рассчитывала, крестьянство и рабочие не были допущены к участию в политическом процессе. И нет ничего уди­вительного, что в отличие от ситуации после Крымской войны, поражение в которой не привело к внутреннему потрясению стра­ны, восстаниям и бунтам, так как в России в тот период существо­вал стабильный политический центр и государство надежно сохра­няло равновесие общества и отдельных индивидов, поражение в русско-японской войне привело к первому серьезному политиче­скому кризису самодержавной власти.

В складывающемся гражданском обществе появились в этот период российской истории значительные силы, обладающие поли­тической и экономической мощью, собственные интересы которых напрочь игнорировались самодержавной властью. Это был тот слу­чай, когда гражданское общество, будучи пока разобщенным, не только не хотело поддержать власть, опирающуюся на силу и при­вилегии теперь уже незначительного в экономическом и политиче­ском отношении класса дворян, а, наоборот, попыталось разрушить эту власть. Уступки, на которые пошло самодержавие после собы­тий 1905 года, оказались запоздалыми, да к тому же они стали ре­зультатом насилия и давления се стотлгаьГ""различных сил снизу.

Если самодержавие в угоду феодальному представлению о дво­рянской чести не шло на уступки само даже в тот период, когда полностью контролировало ситуацию и было полновластным хозяи­ном положения, и все равно это оборачивалось резкой поляриза­цией общества и усилением глухого, на время загнанного вовнутрь

антагонизма, то можно себе представить, какой антагонизм выр­вался на арену социально-политической жизни России, когда само­державие вынуждено было пойти на уступки из-за своей слабости. Унижение, вызванное поражением в войне с Японией, и еще боль­шее унижение внутри страны, понесенное самодержавием от еще вчерашней рабски подчиненной и безмолвной толпы, резко накали­ли обстановку в обществе. Эта атмосфера отнюдь не была благо­приятной для конструктивного и плодотворного сотрудничества между короной и представителями различных социальных групп в первых институтах российской публичной власти, наделенных символическими полномочиями. Власти изначально рассматривали эти институты (Думу) как нечто незаконное, временное и ненуж­ное. Отсюда их враждебное отношение к Думе и поиск возможно­стей ликвидировать этот раздражающий своим существованием легальный источник смуты, сеющий недоверие к официальной власти в народе. Дума, в свою очередь, была резко негативно на­строена к официальным властям, так как осознавала свою беспо­мощность в решении политических, экономических и социальных вопросов страны. В этих условиях власти не имели ни времени, ни желания приручать представителей народа в Думе. Те же, в свою очередь, уже не имели никакого желания ждать и учиться искус­ству публичной политической борьбы и болезненно ощущали двои-, ственность и унизительность своего положения. В течение непол­ных десяти лет (до начала первой мировой войны) функциониро­вания Думы при сложившихся отношениях между нею и царской властью, а также внутри ее самой не удалось наметить хотя бы кон-' туры возможного взаимоприемлемого консенсуса между различны­ми классами и социальными группами, нациями и народностями о способах решения насущных проблем страны. Таким образом,-переход в России от тоталитаризма к авторитаризму в политиче ской сфере произошел не сверху и не в стабильной для обществ и государства ситуации консенсуса, отсутствия открытых коне] ликтов и противоречий, а как вынужденная мера, из-за давления снизу, в результате революционных выступлений масс и позорно^ го для имперского престижа поражения в русско-японской войн~ Если Германия в течение более чем сорока лет, постепенно осущ ствляя переход к демократии под сенью авторитарной власт" безуспешно пыталась приручить все классы и социальные групп к конструктивному сотрудничеству, да так и не смогла созда^ прочный политический центр и после крушения авторитарной мс наршей власти превратилась в арену непрерывных столкновени особых частных интересов и докатилась до сталинистской тирани то нет ничего удивительного, что авторитарная система в Росси введенная вынужденно и не соответствующая ничьим интересам, пр крушении власти царизма за несколько месяцев разлетелась в ще~ ки. Непрерывная цепь роковых событий в истории России XIX ' XX веков привела к тому, что она упустила шансы органической, эвол ционной модернизации политической и социоэкономической систем" После более 70 лет сложного развития, опробования новых форм

методов модернизации и окончательного осознания тупиковости этих путей наша страна как бы вновь возвращается на опробован­ную магистральную дорогу развития человечества. Она ставит теперь проблему модернизации с учетом достижений и опыта как са­мой дореволюционной России, так и других цивилизованных стран. Исходя из исторического опыта попыток модернизации России, мож­но утверждать, что нынешняя ситуация в нашей стране весьма бла­гоприятна для осуществления радикальных реформ именно сверху.

Как правило, реформы, проводимые сверху, а не вырванные силой снизу, легче усваиваются страной, народом, получают осоз­нанную и продуманную институционализацию. Даже умеренные реформы, осуществляемые сверху в течение длительного времени, гораздо эффективнее молниеносных радикальных реформ, не под­крепленных серьезной стратегией по интериоризации целей рефор­мы в сознании людей и закреплении в институционной системе. Нсть золотой закон политического развития, открытый Токвилем на примере анализа Великой французской революции. Нет ничего опаснее для страны, где нет традиций демократии и свободы, чем (лишком быстрые реформы и изменения. Как правило, в таких (лучаях процесс модернизации и реформ может выйти из-под конт­роля. Народу не хватает времени освоить новшества, он не готов к новой системе, а изменения не успевают институционализиро­ваться и закрепляться. Бурный поток, направленный на разруше­ние старой системы, не удается затем остановить и регулировать. Сильная поляризация общества, отсутствие устойчивого политиче­ского центра и социальных сил, стоящих за этим центром, не спо­собствуют тому, чтобы ввести начавшееся движение в разумные демократические рамки и русла. Этот процесс неминуемо ведет к охлократии, к самой худшей форме тирании — тирании черни. Токвиль предупреждает, что результатом быстрой демократизации и завоевания свобод может быть установление еще более жестокой тирании, которая приходит на смену охлократии.

Есть соблазн здесь вспомнить Ф. Ницше, который говорил, что если народные массы когда-нибудь дорвутся до власти, они закуют себя в железные цепи и потребуют страшной дисциплины, ибо они-то знают себя! Ницше имел в виду то, что дорвавшись до власти, еще не успев подняться от рабства до уровня сознания свободного человека, до понимания и усвоения норм морали, нрав­ственности, чести и порядочности, чернь будет устанавливать зако­ны, не предназначенные для свободных граждан, ибо ей недоступ­ны этические основы присущего им поведения. Эти законы, направ­ленные против всех тех гнусных и низких склонностей и влечений, которые носит в себе чернь и подразумевает как само собой разу­меющееся у всех остальных членов общества, будут напоминать ^Т]оремные и лагерные регламентации и распоряжения, так как все члены общества будут рассматриваться как потенциальные воры, насильники, сладострастники, мошенники, тунеядцы и т. д.

В действительности закон Токвиля оказался полностью реали­зованным в России в иной ситуации. После Февральской револю-

ции Россия превратилась, по свидетельству В. И. Ленина, в самую свободную страну. Однако, как показали события далее, она не смогла переварить эту свободу; она была не готова к ней. Сегодня в политической науке имеются теории, объясняющие переход от авторитаризма к демократии, от традиционного общества к индуст­риальному. В России происходил именно этот процесс. В такого рода процессе, если он не происходит в течение длительного вре­мени при органическом развитии общества, как это имело место в Англии, наступает период, который образно можно назвать вхож­дением модернизируемого общества в сужающуюся горловину бу­тылки. При поляризации социально-политических сил, при убы­стряющемся темпе социального развития, при наличии большой отсталости общества и стремлении осуществить модернизацию за как можно более короткие сроки, при отсутствии центра — значи­тельного слоя частных собственников, образованной элиты, под­держки извне, демократических традиций в национальной куль­туре, терпимости к инакомыслию, как правило (и об этом свиде-, тельствует опыт XX века), вставшие на этот путь страны выходят из горловины бутылки, обремененные либо правым, либо левым авторитарным режимом. Исторический опыт показывает, что даже в такой развитой европейской стране, как Франция, этот переход оказался необычайно сложным, чреватым многими крайностями, продвижениями вперед и отходами назад. Революция сопровож­далась там якобинским террором, установлением империи, восста­новлением монархии, провозглашением республики и снова уста­новлением империи. Лишь к середине 70-х годов во Франции сло­жилась политическая система, соответствующая той модели, пер- -воначально возникшей в Англии, которая так восхищала сначала Монтескье, а затем Токвиля.

В России же кадеты не могли опираться ни на какую сколько- ^: нибудь существенную социальную силу, кроме небольшой части г' интеллигенции и наиболее просвещенной части дворянства. Поля-, ризация в России дошла до такого предела, что кадеты, которые по своим взглядам стояли по английским меркам на самом левом кры-> ле политического спектра, оказались значительно правее политиче-е ского центра России. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить,;' например, идеи Милюкова, Новгородцева, Ковалевского, Струве с" идеями Асквита, Самуэля и других представителей новых либера-"' лов в Англии начала XX века. Английские либералы к своим иденн ным позициям пришли в результате почти 800-летней борьбы граж­дан и гражданского общества против короны. Их русские собрать имели за плечами опыт менее чем 50-летней не совсем удачной дея-* тельности на ниве реформирования абсолютизма в России. Ничег удивительного, что этот небольшой, образованный по высшим стан. дартам европейского просвещения слой, вооруженный теоретичен скими познаниями о том, как реформировать Россию, чтобы сде­лать ее просвещенной и цивилизованной, оказался смятым и вы­брошенным за борт в период революционных катаклизмов и острой; общественной поляризации. Если бы царизм прибегал к их услуга:

11 постепенно реализовал их программу реформ, это могло бы при­остановить тот стремительный бег России к катастрофе, который она проделала в войне и после войны. Здесь большую роль могло бы сыграть принятие конституции Лориса — Меликова (мы об этом уже говорили по другому поводу). Столкнулись две основные силы, два полярных полюса: рабочие и крестьянство— дворянство. Бур­жуазия и образованная часть нации из других социальных групп были малочисленны и в политическом отношении оказались бес­сильны и неопытны. Победили первые.

Но эта победа, как впоследствии выяснилось, оказалась пирро­вой. Произошло то, что обычно происходит, когда одна крайность уступает место другой. Из горловины бутылки Россия вышла, имея левототалитарный политический режим. Были полностью уничто­жены личная свобода и гражданское общество. Государство погло­тило и то и другое. Ценой колоссальных усилий страна осуществи­ла индустриализацию и коллективизацию в деревне. Были пред­приняты решительные меры по устранению бедности и неграмот­ности. Однако созданная политическая система унаследовала все негативные черты предыдущей системы: жесткая централизация, сосредоточение монополии власти в одних руках на любом уровне, обожествление верховного руководителя, чудовищная бюрократи­зация управления, уничижение личности, уничтожение граждан­ского общества. При отсутствии институтов, промежуточных меж­ду индивидом и государством, и при запрете организовывать такие институты отдельный человек оказался жалкой, ничтожной пес­чинкой перед чудовищем — Левиафаном, образовавшимся в пе­риод сталинской индустриализации и коллективизации. В какой-то степени к 30-м годам произошло превращение рабочих, крестьян, интеллигенции и служащих в рабочий придаток государства.

Подобные системы и методы организации экономической и по­литической жизни пригодны и могут эффективно существовать в условиях примитивных обществ, с очень низким уровнем разви­тия производительных сил, когда все можно увидеть из единого центра. Эти эксперименты, возможно, могли бы быть эффектив­ными в масштабах государств, имеющих, как считали Платон и Аристотель, небольшие размеры, доступные для того, чтобы их охватить взором.

Осуществленная же таким образом модернизация в нашей стра­не оказалась колоссальной потерей человеческих сил и создала неработающую систему. В обществе сложилась ситуация, когда уже не отдельные элементы нуждаются в реформе, а вся система в целом. В то же время позитивным элементом нынешней ситуации является то, что на данном этапе развития страны сформировался достаточно широкий круг думающих людей, готовых понять и при­нять реформы. Кроме того, создается впечатление, что политиче­ская элита не чурается интеллигенции и нередко сама принимает интеллигентные решения и меры, что вовсе не в традициях россий­ской политической истории.

Если в период начавшейся буржуазно-демократической рево-

люции в России страна не была готова принять и интериоризиро-вать политические институты Англии начала XX века (тогда Рос­сия была близка к Англии XI века), то сейчас в плане условий для осуществления политической модернизации Россия сравнима с Англией XVII века — эпохи «Славной революции*. Своего монар­ха мы тоже казнили, в лице «вождя народов» имели своего Кром­веля, еще более кровожадного и деспотичного, осудили его, относи­тельно стабилизировали политическую систему, а к настоящему времени уже подготовили материальные и духовные силы нации для перехода от примитивных форм организации власти к цивили­зованным формам политической организации.

Опыт осуществления реформ в Китае и Венгрии предупрежда­ет, что путь, на который мы вступили, сложный и чреват непред­сказуемыми последствиями. События в Китае, связанные с призы­вом попридержать реформу в политической сфере, получили раз­личные толкования на Западе. И хотя есть все основания полагать, что курс на реформу как в экономике, так и в политической сфере проводится в Китае твердо и последовательно, при осуществлении реформ в столь огромной и сложной стране всегда сохраняется уг­роза новой поляризации общества. Есть опасность, что, двигаясь вперед, не укрепившись на завоеванных позициях, можно все по­терять.

В предшествующие эпохи можно было политическую модерни­зацию затягивать, не боясь сильно отстать от других стран. На ны­нешнем этапе развития научно-технической революции, колос­сального ускорения социального и экономического развития лиде­ры ни одной из крупных стран, помня об ответственности перед народом, не в нраве допускать ошибки при модернизации и демо­кратизации, когда реальна угроза, что реформа может обернуться весьма печальными альтернативными последствиями. Во-первых, возможно, что промахи, слабости и ошибки реформаторов могут быть использованы консервативными силами с целью приостано­вить и повернуть вспять развитие, тем са.мым законсервировать нищету и бесправие. Во-вторых, многословие, многочисленные дис­куссии — неизбежные попутчики мирных реформ — в сочетании с бездеятельностью или даже просто запаздыванием в принятии практических решений способны возбудить силы протеста и вызвать к жизни оппозицию в стране, которая своими действиями,;» направленными на достижение немедленных результатов, может сорвать процесс проведения реформ и вновь привести страну в состояние социальной поляризации и фронтального столкновения.? При этом результаты могут быть самые различные. Однако независимо от результата, который может быть и позитивным, цена, которую придется платить стране, возможно, окажется слишком высо­кой, а последствия обескураживающими. Все это еще раз напоми­нает о том, сколь сложен путь перехода от тоталитаризма к демо­кратии и сколь неопределенны ее перспективы.

О. С. СОИНА